Текст книги "Тощие ножки и не только"

– Угу, – пробормотал Грязный Носок, все еще несколько раздраженный прочитанной ему лекцией о сленге.

Жестянке хотелось спросить Ложечку, кому та будет возносить молитву, однако, зевнув, не стал(а) этого делать. Он(а) даже не слышал(а), как Раковина и Посох выскользнули в чащу леса в поисках полянки побольше, чтобы пообщаться оттуда с созвездиями. Прошел примерно час, прежде чем Жестянку взболтнул из объятий сна чей-то жуткий вопль.

– Помогите! Помогите мне! Черт вас побери! Помогите же мне!

Жестянке потребовалась лишь доля секунды, чтобы узнать голос Грязного Носка. В следующее мгновение глаза различили в темноте силуэт какого-то монстра. В постепенно бледнеющей жидкой лунности лесная тварь казалась огромной и была утыкана со всех сторон длинными иголками, напоминая прическу панка-мутанта, пережившего ядерную катастрофу.

– Помогите! Спасите меня от этого засранца!

– О Боже! Что случилось? В чем дело? – спросила Ложечка.

– Это дикобраз! Он схватил нашего мистера Носка!

Именно так и случилось. Тридцатифунтовый грызун схватил носок зубами и принялся с жадностью жевать его, лакомясь солью, образовавшейся в волокнах ткани от пота Бумера Петуэя.

– Отпусти меня, злобный ублюдок! Помогите!

– Эй, Жестянка, сделайте же что-нибудь! Сделайте что-нибудь, пожалуйста!

Со всей неуклюжей силой своей новоприобретенной подвижности Жестянка обрушился(лась) на переднюю левую лапу дикобраза. Перепуганное животное на какую-то секунду пошатнулось и перестало жевать, едва не выпустив носок из зубов. Затем, по-своему, на свой звериный лад, проанализировав угрозу, исходившую от нападающего, и убедившись, что размеры того не внушают особого опасения, дикобраз отступил в сторону и с размаху огрел Жестянку хвостом.

Надо сказать, что дикобраз был удивлен и даже разочарован, когда его иглы отскочили от металлического контейнера. Тем не менее удар отбросил Жестянку куда-то в тень, и беспардонный грызун снова взялся за пережевывание носка.

– Помогите! Стукните его еще раз! Прошу вас!

Жестянка, чья этикетка пришла в довольно жалкий вид после того, как по ней прошлись иглы дикобраза, подумал(а) о бессмысленности нанесения нового удара. Однако ей(ему) в голову пришла мысль.

– Побыстрее сюда, мисс Ложечка! Сюда! Прислонитесь к этой коряге!

– О Господи!

Хотя на самом деле это была вовсе не коряга, а упавшая сосновая ветка, Ложечка поступила точно так, как ей было сказано.

– Я постараюсь не причинить вам вреда! – сказал(а) Жестянка. Положив в вогнутую часть ложечки небольшой камешек, он(а) вскарабкался(лась) на ветку, прицелился(лась) и прыгнул(а) вниз. Бац! Камешек взмыл ввысь, как будто выпущенный из катапульты, и полетел прямо в дикобраза. Прямое попадание! К несчастью – поскольку Ложечка была приспособлена для стрельбы исключительно засахаренными клубничинами (того сорта и размера, что любил жевать старый епископ), – то камешек причинил дикобразу вреда не больше, чем какой-нибудь овод. Однако после того как в него были выпущены три или четыре таких снаряда, он разозлился и, к огорчению новоявленных артиллеристов, скрылся в чаще леса, унося с собой Грязный Носок, который развевался ну совсем как, скажем… покрывало, соскользнувшее с красавицы из гарема, отдающейся своему господину.

– Я побегу за ними! – крикнул (а) Жестянка. – А вы зовите мистера Посоха!

В последнем не возникло необходимости. Услышав шум, Раскрашенный Посох и Раковина прервали свои небесные бдения и бросились к полянке.

– Что у вас стряслось? – поинтересовалась Раковина.

Ложечка, чей голос прерывался истерическими всхлипываниями, довольно бестолково поведала о случившемся, однако Посох быстро представил себе картину похищения Носка. Он бросился в погоню, и Раковина с Ложечкой устремились вслед за ним.

К этому времени дикобраз уже был возле берега лесной речушки. Там он немного замешкался, продолжая рассеянно жевать свою добычу. От соленого деликатеса он пребывал в состоянии наркотического блаженства и был не слишком озабочен необходимостью вступить в бой с неведомым врагом.

Жестянка оказался(лась) совсем близко от нахального зверя, но не имел(а) ни малейшего представления о том, что ему(ей) следует делать.

Перескакивая подобно китайскому акробату с «головы» на «ноги», разъяренный Посох мчался по лесной тропинке. Подлетев к дикобразу, он смачно врезал ему прямо по носу. Зверь пискнул отболи, выронил Носок и беспокойно заметался, сделав два полных круга вокруг своей жертвы, после чего попытался вскарабкаться на ближайшую сосну.

– По-о-мо-о-ги-и-те! – завопил Грязный Носок. Жестянка Бобов с ужасом понял(а), что, убегая, дикобраз хвостом смахнул его(ее) в пенные воды лесной речушки.

* * *

Честно говоря, Бумер Петуэй стирал свои носки нечасто (аристократы никогда не разделяли буржуазных увлечений личной гигиеной), однако Грязный Носок раз-другой все-таки бывал в воде. Это было лучше, чем оказаться в зубах у дикобраза. Он запаниковал лишь тогда, когда понял, что поток стремительно уносит его вниз по течению – с такой скоростью, что, если его не вызволят из воды, к завтраку он может оказаться на территории штата Айдахо.

Отчаянно барахтаясь, Носок пробился на поверхность, однако течение упрямо тянуло его на дно. Он утратил контроль над ситуацией. Под водой реальность насвистывает совсем другую мелодию, чем на суше. Пространство и время сминаются в комок, как старая газета. Под водой есть свет, причем даже ночью, однако это всего лишь слабый, практически неслышный отзвук того света, который мы все знаем и который так любим.

Свет этот зеленоват, а сияние его скупо. Это акулий свет. Фекальный свет. Свет, при котором Потрошитель вчитывается в список своих будущих жертв. Свет, от которого старались спрятаться наши предшественники, выползшие из болот. Свет, просачивающийся сквозь старческие сморщенные мозги.

Поток выплюнул Носок на поверхность и подбрасывал некоторое время, за которое тот успел позвать на помощь, после чего принялся вновь засасывать в катящийся зеленый бочонок неулыбчивых пенных обезьянок.

Вот так, подумал Носок. Кончена моя трикотажная жизнь. Превращусь в придонную грязь в холодной чертовой речке и никогда больше не увижу эту красотку Раковину. Носок с огромным удовольствием вернулся бы в тесный ящик комода Бумера Петуэя. Он бы даже с удовольствием обнимал его изуродованную ногу, защищал ее от пролитого на пол пива или случайной искры при электросварке. Даже перспектива сгнить заживо в темной сухой пещере в обществе этой жестяной зануды-всезнайки казалась ему более привлекательной, чем гибель в пучине вод.

Говорят, что надежда умирает последней, однако разве не является фактом и то, что когда мы сдаемся под натиском судьбы и перестаем надеяться – искренне перестаем надеяться, – то не происходит ли в этом случае перемена к лучшему? Знатоки дзен-буддизма уверяют, что когда мы убеждаемся в безнадежности той или иной ситуации, то приближаемся к состоянию неподдельной безмятежности – идеальному состоянию разума. Грязный Носок дзен-буддистом не был – для этого в нем было слишком много полиэстера, однако он в значительной мере подчинился судьбе, затягивавшей его все глубже в водную могилу, тем более что вскоре стремнина неожиданно уступила место глубокой заводи. Его безвольная, потрепанная недавними событиями масса устремилась в спокойный омут. Носок немного покрутился, навсегда поселив в душе пары форелей страх перед полимерными божествами, после чего зацепился за какую-то подводную корягу.

Он попытался позвать на помощь, однако не смог издать ничего, кроме бессмысленного пузыря.

Чтобы отыскать его, потребовалось более часа. Подплыв к бедняге, Раковина оживила его своим розовым прикосновением, однако освободить Носок из цепких объятий коряги в одиночку не смогла. Она вплавь вернулась обратно на берег, захватила с собой своего раскрашенного соотечественника и подплыла вместе с ним к коряге. Посоху операция по освобождению удалась вполне, и вместе с Носком они вернулись на борту Раковины на берег.

Волокнистая плоть Носка получила повреждения, в отдельных местах на ней виднелись следы зубов дикобраза. Хуже всего было то, что Носок промок до самой последней нитки и передвигаться по этой причине не мог. Предрассветный холодок пробирал его до самых «костей», и на волокнах проступила тонкая корочка инея.

Несколько упав духом, путешественники задумались о том, что делать дальше. Неожиданно Ложечка заметила в чаще леса какой-то слабо мерцавший огонек. Не имея лучшего выбора, путники зашагали в его направлении. Посох шел, нацепив Носок себе на рожки. Пройдя около сотни ярдов, они оказались возле небольшого кемпинга, где помимо сизого седана «вольво» и палатки с огромным количеством замков-молний, купленной в магазине туристического снаряжения в Сиэтле, обнаружили также весело горящий костерок, жизнерадостно постреливавший углями.

Несмотря на то что костер был разведен совсем недавно, людей поблизости не было видно. Однако из палатки доносилось невнятное бормотание сонных голосов.

– Придется рискнуть, – решили вещи-путешественники. Пока Ложечка следила за палаткой, Посох затащил незадачливого ныряльщика на плоский камень возле костра и оставил там, чтобы он немного просох. Жестянке пришла в голову мысль, что если он(а) прокатится по поверхности Носка, то выжмет из него лишнюю воду и тем самым поможет ему просохнуть немного быстрее. Честно сказать, эта затея не особенно воодушевила бедолагу, но он был слишком слаб и не стал протестовать. Жестянка несколько раз проехался(ась) по нему туда-сюда. С камня начали стекать ручейки воды, и от синтетических волокон носка повалил пар.

– Дорогая! – капризно прозвучал из палатки явно мужской голос. – Я не хочу растворимого кофе, даже если это капучино.

– Это импортный сорт. Он ничем не хуже обычного сваренного.

– Я хочу кофе, сваренного в кофейнике прямо на открытом огне!

– Настоящий мужской кофе, Дэбни?

– Мне безразлична его половая принадлежность!

– Хемингуэевский кофе?

– Конечно.

Женский голос был визгливо-высок, с гнусавинкой, и какой-то сдавленный, словно его владелица говорила через глазки в корсете Джейн Остин.

– Хемингуэй к этому моменту уже наверняка поставил бы точку.

– Еще до наступления рассвета? Чушь! У Хемингуэя были высокие ценности. Он верил в хороший завтрак. В хороший крепкий кофе.

– В обычной обстановке ты вылил бы такой кофе прямо в раковину!

– Но в том-то и дело, что сегодня не обычная обстановка, Хизер! Это ведь наше с тобой приключение.

– Отлично. Значит, если твое чувство романтического приключения потребует, чтобы ты выпил щелочь из аккумулятора…

Мужчина фыркнул. От этого звука бок палатки едва ли не выгнулся наружу.

– Это вовсе не щелочь для аккумулятора. Это колумбийско-новогвинейская смесь от «Старбака».

– Эта смесь превратится в промышленные отходы, как только ее сваришь. Я это к тому, что, если ты желаешь отведать мужской, рыбацкий кофе, тебе придется варить его самому!

– Хи-и-зер! – прохныкал мужчина. – Я развел костер.

Не переставая издавать недовольные звуки, он тем не менее принялся расстегивать молнию на передней стенке палатки.

Постучав своей изящной инкрустированной ручкой по металлическому колышку, к которому крепилась палаточная растяжка, Ложечка подняла тревогу. Подобно памплонскому быку, подцепившему на рога подвыпившего туриста, Посох ловко подхватил Носок с камня и поволок его в кусты. Раковина взялась подталкивать его сзади. Что до Жестянки, то в то самое мгновение, когда Посох примчался за Носком, он(а) закончил (а) раскатывать того на плоском камне. Посох же ненароком задел ее, и от его толчка Жестянка скатился(ась) с камня прямо на тропинку под ноги показавшемуся из палатки любителю кофе.

– Хизер! Здесь что-то непонятное!

– О Боже! – испуганно ахнула женщина. У нее в голове тотчас возникли образы маньяков типа Теда Банди и Чарли Мэнсона.

Мужчина нарочито усмехнулся.

– Это всего лишь животные, дорогая! Какие-то мелкие зверьки, которых привлек сюда свет костра!

– А вдруг они бешеные! – взвизгнула женщина. И уже более спокойным тоном добавила: – Брось в них камень, дорогой!

Мужчина в сизого цвета пижаме, поверх которой была наброшена туристическая куртка, принялся оглядываться по сторонам. Он был еще не стар, лет тридцати пяти – сорока, однако по причине новеньких ботинок ковылял, как какой-нибудь развратный старикашка из дома престарелых. Хотя на его костлявом курносом носике – словно колеса колесницы четвертого века, наехавшей на чахлого христианина, – восседали массивные очки, он все равно казался страшно близоруким. У него была внешность ученого среднего уровня, типичного литературного крота или книжного червя, преждевременно состарившегося в пыльных библиотечных залах в поисках несуществующих поэтических нюансов в творчестве Э.М. Форстера.[iii]  [iii] Эдуард Морган Форстер (1879–1970) – классик английской реалистической прозы, автор известных романов «Поездка в Индию» и «Куда боятся ступить ангелы».


[Закрыть] Он мог также быть и редактором какой-нибудь городской еженедельной газеты, заполняющим ее страницы рекламой винных магазинов и объявлениями о художественных выставках или тоскливыми и напыщенными рецензиями на натужное пиликанье европейских струнных квартетов. Всего лишь пару дней назад этот человечек, когда его «вольво» пронеслась мимо гигантской индейки на колесах, одарил надменно-пренебрежительным взглядом Бумера Петуэя. Именно тогда Бумер наклонился к Эллен Черри испросил: «Как ты думаешь, существуют мужчины, страдающие от зависти к чужому пенису?»

– Хизер! – позвал мужчина. Его увеличенные толстыми линзами очков глаза обнаружили прямо перед костром некий артефакт.

– Да, дорогой!

– Ты брала с. собой свинину с бобами?

– Что?

– Свинину с бобами.

Сильно прищурившись, он опустился на корточки возле костра. Китайские пальцы рассвета, тонкие и запятнанные опиумом, нежно массировали покрытое синяками дно небесной тверди; ночное совиное уханье в лесах начало постепенно вытесняться первыми добровольными птичьими трелям, а также треском и гудением, что обычно сопровождают пересменку в бригаде насекомых. И где-то с краю этой общепланетарной рутины, которой неизменно удается вдохновлять поэтов – или тех их них, кто уже бодрствует в столь ранний час, – мужчина протянул было руку к консервной банке, однако неожиданно передумал и подтолкнул ее(его) длинной лучинкой для растопки, купленной все в том же магазине туристических принадлежностей.

Затаившаяся в кустарнике Ложечка еле слышно пискнула:

– Что же нам делать?

– Не двигаться! – приказал Раскрашенный Посох.

Из палатки появилась женщина. Внешне она была практически неотличима от мужа и одета в такую же фланелевую пижаму. Очки ее весили никак не меньше небольшого аквариума. Женщина была примерно на дюйм выше своего спутника жизни, и все равно, вздумай она скребницей причесать ушки шетландского пони, ей понадобилось бы для этого встать на ящик для фруктов. Напористая, как полицейский из телесериала, она энергично подошла к беззащитной консервной банке.

– Ты спрашиваешь, покупала ли я свинину с бобами? Я занималась покупками для этой поездки целую неделю…

– Чуть больше недели…

– Извини. Чуть больше недели. Тебе известно, сколько денег я истратила?

– Так, значит, это не наша свинина с бобами?

– Конечно, Дэбни! – Женщина посмотрела на мужа так, будто учуяла вонь калькуттской общественной уборной. Но затем все-таки смягчилась и даже самодовольно усмехнулась. – На завтрак я приготовлю блинчики с апельсиновым припеком. С добавлением «куантро». Но не раньше, чем ты вернешься с уловом.

– Решено, – отозвался ее супруг и приготовился метнуть в огонь миниатюрное полено. -

Сейчас оденусь и отправлюсь удить рыбу. – Забравшись обратно в палатку, он спросил оттуда: – Дорогая, ты не забыла захватить льняную скатерть!

– Разве я когда-нибудь что-то забывала?

С этими словами женщина взяла в руку консервированную банку «Свинина с бобами», осмотрела ее со всех сторон и с поразительной для ее комплекции силой метнула прямо в огромный валун у края площадки.

Первым консервировать продукты питания начал в 1809 году французский кондитер Николя Аппер. Да-да, непритязательный пролетарский сосуд, стараниями которого колбасный фарш попадает с консервного завода на обеденный стол, появился на свет в Париже – родине столь многих гениальных и шикарных вещей. Что ж тогда удивительного в том, что художник по имени Энди Уорхолл сделал такую вещь, как банка консервированного супа, самым признанным образом современного искусства? И можно ли считать простым совпадением, что самый знаменитый парижский танец именуется канканом? Или что прославленный французский кинофестиваль проводится в городке под названием Канны? Да, конечно, все верно, но тем не менее: консервных банок из жести в мире гораздо больше, чем людей (в одних только Соединенных Штатах новых консервных банок производится каждый год более ста миллиардов штук), и они берут свое начало не в какой-нибудь обезьяньей саванне, как мы, люди, а на родине Матисса и Бодлера, Дебюсси и Сары Бернар. В метрополии всех муз, в Городе Света.

Однако, несмотря на искрящийся мир искусства, который окружал рождение консервной банки, она, консервная банка, отличается прочностью и надежностью. Случаи порчи жестянок с консервами или их взрывы крайне редки. Очень часто их вскрывают спустя пятьдесят лет после того, как они были произведены, и их содержимое оказывается вполне съедобным, если вы, конечно, любите душок тушеной баранины. Ах, будь у нас возможность консервировать нашу невинность, нашу детскую непосредственность, наше юношеское либидо! Представьте себе – «Сливки Юности» от фирмы Кэмпбелл! Или «Весенний цыпленок» фирмы Свонсон!

Первые консервные банки изготавливались вручную из жести и запаивались припоем. Сегодня они производятся конвейерным способом из штампованной стали. Единственная жесть в современной «жестяной консервной банке» – это внутреннее покрытие, которое настолько тонко и прозрачно, что через него можно даже читать. Сквозь него вы могли бы прочитать «Жестяной барабан» Понтера Грасса, если бы имели склонность к подобного рода литературе. Олово, которое имеется в жести, имеет привычку «излучать» дополнительные электроны. Эти излишние частички воздвигают барьер на пути содержащихся в продуктах кислот, которые в противном случае привели бы к коррозии консервной банки, медленно разрушая ее изнутри, подобно тому, как политические убеждения разъедают мораль, а религиозные убеждения – разум.

Когда Жестянку швырнули о валун, от удара его(ее) стальной цилиндр, естественно, получил вмятину. Возникла вполне серьезная проблема, поскольку глубокая эта вмятина не могла не нарушить равновесия Жестянки. Однако этим, увы, дело не закончилось, потому что вмятина пришлась как раз по шву, и шов лопнул. В боку возникла дюймовой длины пробоина, через которую стал выливаться похожий на кровь томатный соус.

Насвистывая мелодию из творческого наследия Сергея Прокофьева, мужчина бодро зашагал к реке. Он нес удочку, с которой еще даже не были сняты магазинные ценники. Дрожа от холода, женщина неохотно нанесла жизненно необходимый визит в общественный туалет на территории кемпинга. Как только оба супруга скрылись из виду, Посох и Раковина бросились спасать несчастную Жестянку Бобов. Прежде всего они перевернули бедолагу таким образом, чтобы «рана» оказалась вверху. Это сразу же остановило «кровотечение». Затем толкая – о том, чтобы катить Жестянку, не могло быть и речи – они задвинули его(ее) в кусты. Разведка, предпринятая Раковиной, выявила хорошо замаскированную груду камней, на которую вскоре упадут солнечные лучи. Посох оттащил туда Носок, а затем с помощью Раковины транспортировал туда же и Жестянку. Не исключено, что Посох уже задумался о том, а не ошибся ли он в своих новых попутчиках. Ведь он был талисманом, детектором священного ужаса в сообществе экстатиков, а не медицинской сестрой-сиделкой. Самое время оценить ситуацию.

Несмотря на то что старый фиолетовый носок смертельно устал и пребывал едва ли не в состоянии шока, жизнь его тем не менее была вне опасности. Появившиеся в нем дырки были не слишком велики и не представляли особой угрозы его существованию. Несколько часов пребывания под солнечными лучами высушат его окончательно. Он будет жить и дальше, став немного чище и, кто знает, возможно, немного мудрее.

Что касается сосуда, содержавшего свинину с бобами в томатном соусе, то его жизнь вызывала серьезные опасения. Лежи он в любом другом положении, кроме как вверх поврежденным швом, как вся жидкость из него непременно вытекла бы. В этом случае бобы слиплись бы в комок, а тот при дальнейшем соприкосновении с бактериями неизбежно разложился бы. Изуродованный жестяной контейнер оказался бы хранилищем пригоршни тошнотворной гнили. Несчастный(ая) Жестянка Бобов вышла из строя. Дальнейшее путешествие сделалось невозможным.

Что же делать? Грязный Носок не делал ничего. Он все утро пролежал в состоянии оцепенения, поджариваясь на солнце подобно трудоголику в первый день отпуска на Гавайях. Жестянка в равной степени оставался(ась) неподвижным(ой) и безмолвным(ой). Ни на секунду не отходя от бедняжки, Ложечка постоянно разглаживала на нем(ей) перепачканную бумажную «рубашку», как будто своими нежными прикосновениями надеялась залатать лохмотья. Раковина набросила на всех своих новых товарищей розовую океанскую сеть сострадания, однако это не слишком помогло. Раскрашенный Посох, которого не на шутку встревожила перспектива опоздать в Иерусалим, нервно расхаживал взад-вперед, и его «рожки» пошевеливались, как усики насекомого. Что же делать?

Картина была мрачноватая и вместе с тем скучная. К полудню Жестянка уже не мог(ла) сносить всеобщее уныние.

– Я понимаю, что мне скорее всего придется остаться здесь, – объявил(а) он(а). – С этим я могу примириться. Игра окончена и все такое прочее. Но я не могу допустить, чтобы вы, мистер Посох, и вы, мисс Раковина, ушли, так и не рассказав мне о том, куда я собирался(ась) попасть вместе с вами, но куда я так и не попаду. Меня прямо-таки распирает, и это не шутка, ха-ха, от любопытства. Мне хотелось бы знать цель нашего марафона в Иерусалим и еще… Кто же вы такие? В чем ваша миссия? Чего не увижу я? Оставьте меня под покровом ночи, но, пожалуйста, не оставляйте меня во тьме неведения!

Скорее всего и остальным требовалось нечто такое, что смогло бы отвлечь их от тревожных мыслей. Как бы то ни было. Раскрашенный Посох и Раковина устроились на груде камней (казалось, будто какое-то горное божество пришло домой в сильном подпитии и разбросало по полу одежду) возле изуродованной Жестянки и утолили его(ее) любопытство.

– Как мы вам уже рассказывали, родом мы из Финикии, великой торговой державы, возникшей на берегу ласкового синего моря. Творец одарил Финикию горами и бухтами. Это была страна маяков, кедровых рощ и пурпурной пыли, лежавшей на плодах смоковниц. Она состояла из двух царств – городов-государств Сидона и Тира…

– Вам наверняка будет интересно узнать, что эти два города существуют до сих пор, – вмешался(ась) в рассказ Жестянка. – Они находятся на территории государства, которое сейчас называют Ливаном.

Ложечка одарила Жестянку взглядом полным обожания, как если бы консервная банка в очередной раз поразила ее своей эрудицией.

– Самая занюханная в мире страна, – пробубнил Грязный Носок. – Вы уж извините мой французский. – Он не шевельнул ни единой нитью. Никто из присутствующих даже не подозревал, что он слушает.

– Там давно уже бушует гражданская война, – объяснил(а) Жестянка. – Мусульмане, как обычно, воюют с иудеями, однако мусульмане воюют и с христианами. Там все друг с другом воюют, даже сами мусульмане воюют друг с другом. Это настоящее безумие. Безумная страна смерти.

– Такое с людьми часто бывает, – заметила Раковина.

– Совершенно верно, – согласился(ась) Жестянка. – Но люди в этих ваших прибрежных горных лесах, похоже, обладают настоящим даром творить безумие. Интересно было бы знать, почему это так.

– Видите ли, евреи были первыми, кто отринул Богиню, – пояснила Раковина.

– То есть ислам – это ответвление иудаизма? – осмелился(ась) предположить Жестянка Бобов.

Намекала ли тем самым Раковина, что именно ее Богиня наложила Проклятие – Проклятие, легендарное Проклятие – на иудеев? А в более широком масштабе – и на весь Ближний Восток? А было ли вообще Проклятие? Или же в страданиях этого края и населявших его народов было повинно отчаянное (а временами и ожесточенное) цепляние за узкую, жесткую систему верований? А не могло ли это быть простым совпадением, случайностью исторической и географической? Или страданиям этим существовала иная причина: нечто сказочное, неизведанное, даже немыслимое, некие обстоятельства, скрытые от человеческого знания, чем-то вроде… скажем, покрывала?

Призрачные пловцы, смазанные жиром размышлений, совершили несколько бодрых гребков в водах Жестянкиного разума, однако в нынешнем его(ее) состоянии тот(та) не мог(ла) придать им соответствующую плавучесть, и они стремительно погрузились в глубины бессознательного. Когда пульсация уменьшилась, Жестянка произнес(ла):

– Мне не хотелось бы огорчать вас, но Тир и Сидон сегодня в значительной мере утратили и размеры, и значимость. Они превратились в маленькие захолустные города. Однако вы, если я вас правильно понимаю, собираетесь не к себе на родину. Вы направляетесь не в Ливан, который некогда был Финикией, ваш путь лежит в…

– Наш путь лежит в Священный Град, где должно состояться открытие Третьего Храма, – сказал Раскрашенный Посох. Это было едва ли не единственное релевантное замечание, сделанное им за весь день. Для Посоха все это время оказалось лишь поводом для комментариев в адрес галактик. Посох сравнивал их с чернильницами, в которые он, подобно деловому перу, должен регулярно погружаться.

– Похоже, что вы с нетерпением ожидаете этого события.

– Почти полмира с нетерпением ожидает этого события.

– Каким образом?

– Послушайте, сэр/мадам, разве вы не поняли? – спросила Ложечка, удивленная столь необычным пробелом в эрудиции Жестянки. – Когда будет воздвигнут Третий Храм, это будет означать, что Второе Пришествие наконец настало.

– Третий Храм, Второе Пришествие. Что же будет тогда первым? – удивился(ась) Жестянка.

– Христиане связывают восстановление Храма в Иерусалиме со вторым появлением на Земле своего главного божества, Иисуса Христа, – пояснила Раковина. – Иудеи связывают это событие с первым появлением их долгожданного Мессии. Как я понимаю, вас интересовало именно это. В обоих случаях такое пришествие предполагает конец известного нам мира.

– А если Иисус и Мессия придут, это что же, будут два разных человека? – полюбопытствовал(а) Жестянка. – Они станут участвовать в теледебатах? Они поведут свою паству к двум различным воздаяниям, к разным, строго отделенным друг от друга границами, небесам? А Иисус, набожный иудей, он пойдет с неевреями? Не начнется ли между двумя Спасителями война, которая «спасет» мир тем, что уничтожит его? Посмотрите на современный Ближний Восток, посмотрите на Северную Ирландию. На Индию с ее индусами и сикхами. И вы невольно придете к выводу, что все кровопролитные войны во всем мире – результат религиозных разногласий. Может быть, именно по этой причине я весьма скептически отношусь к религии.

– Вы? – недоверчиво спросила Ложечка. – Но вам в вашем положении…

– Это уже богохульство, разве нет? – пробормотал Грязный Носок.

– Порой все оборачивается далеко не так, как того ожидают люди, – напомнила им Раковина.

Раскрашенный Посох непонятно к чему добавил нечто удивительное и о лунах Сатурна.

– Вы абсолютно правы, – согласился(ась) Жестянка. Он(а) имел(а) в виду, что Раковина совершенно права в том, что касается человеческих надежд и чаяний. Высказывания Носка и Ложечки консервная банка воспринял(а) как неуместный антропоморфизм, а о том, прав или не прав Посох, можно было только гадать. – В конце концов, Иисус отсутствовал целых две тысячи лет. За это время он мог сильно измениться. Что касается Мессии, то это вообще кот в мешке.

Раковина рассмеялась. Это был высокий, музыкальный, веселый смех, похожий на пение полевой мыши, отправляющейся собирать зерно в краю, где все ястребы – вегетарианцы.

– Ваш подход к проблеме вполне здрав, – сказала она. – Вполне может статься, что Третий Храм будет ассоциироваться с… чем-то совсем иным.

– А вы с мистером Посохом знаете, с чем?

– Принимая во внимание прошлое, мы полагаем, что да. И все же, когда все свершится, для нас это тоже будет полной неожиданностью.

– Но ведь наверняка он будет ого-го, этот ваш новый Храм, что вознесется над Иерусалимом, верно?

– У нас есть все причины надеяться.

– А вы с мистером Посохом – неодушевленные предметы – будете принимать в этом участие?

– Хотелось бы надеяться, – ответила Раковина. – Нам обещано, что так и будет. Разве не настало то время для неодушевленных предметов, а также растений и животных, вновь занять свое законное место в делах всего мира? До каких пор людям будет позволено унижать эти неотъемлемые части всего мироздания?

По порванному шву жестяного контейнера пробежала дрожь. То, что стояло за этими словами, привело Жестянку в крайнее возбуждение, хотя, будучи неодушевленным предметом, он(а) и был(а) не в состоянии до конца понять смысл сказанного. А если бы мог(ла), то для нее, пусть пока только для нее, для изуродованной, помятой и лопнувшей консервной банки, второе покрывало уже слетело бы.