Текст книги "Шерлок Холмс. Смерть на коне бледном"

Утром второго дня мы проснулись и обнаружили, что все наши афганские подразделения дезертировали вплоть до последнего человека. Фланг возле реки Гильменд оказался совершенно незащищенным. Барроузу следовало вступить в бой с Аюбом тем же утром, пока ситуация не ухудшилась еще больше. Преодолев одиннадцать миль, мы подошли к афганскому селению Майванд. С одной стороны – холмы, с другой – пустыня Регистан.

Вокруг не было никаких укреплений. Сражаться предстояло на открытой местности. И именно там схлестнулись две армии. Битва началась около одиннадцати утра, когда артиллерия с обеих сторон открыла огонь, и продолжалась приблизительно до трех часов дня. К тому времени в распоряжении Аюба уже было около двадцати пяти тысяч человек против британских десяти тысяч. Резервные отряды афганцев с легкостью обошли нас с флангов.

Из-за недальновидности генерала Барроуза нам грозили крупные неприятности, но, как выяснилось, самая большая глупость британского командования заключалась в использовании наемников. Наша пехота в тот день на три четверти состояла из индийцев и афганцев. А они не хотели сражаться против своих и почти сразу же дезертировали, что произвело страшный хаос в наших рядах.

Куда ни глянь – со всех сторон реяли стяги Аюб-хана и потрясали винтовками его воины. Аюб выманил нас на равнину, где негде было укрыться, кроме как в зарослях колючего кустарника. Шестьдесят шестой пехотный полк с грехом пополам разместился в пересохшем от жары русле реки. Стрелковые же батальоны вынуждены были оставаться на открытой местности.

Полевой госпиталь устроили в палатке в неглубокой ложбине. Мне помогали всего двое санитаров. В первые часы поступало столько раненых, что я зачастую успевал лишь наложить временную повязку и подготовить пациента к операции, которая откладывалась до той поры, когда стихнет перестрелка.

Меня самого ранили в конце сражения. Последний раз я посмотрел на часы в половине второго. К тому времени около трех часов мне пришлось провести на ногах. Афганские стрелки успели окружить нас. Теперь простреливался уже весь лагерь. Несколько раз пули прошивали нашу палатку. Мне посоветовали не нагибаться каждый раз, когда раздавался громкий свист. Ведь, как говорится, если слышишь пулю, значит она в тебя не попала.

Я как раз склонился над майором Ванделером из 7-го стрелкового полка – бедняге пробило легкое. Однако не успел ничего сделать: кто-то словно толкнул меня в правое плечо, почти сбив с ног. Я хотел было обернуться и хорошенько отругать недотепу, но тут увидел на одежде и на земле кровь. На самом деле никто меня и пальцем не трогал, это пуля, прошившая зеленый тент, раздробила лопаточную кость и задела подключичную артерию.

Правая рука не слушалась, и я не мог больше помочь своим пациентам. В тот момент в полевом госпитале находилось трое раненых: двое ходячих и майор, которым я как раз занимался. Я распорядился соорудить носилки и раздобыть две пары палок для костылей, а потом разрешил санитару перевязать мою рану, насколько позволяло время. К великому моему горю, Ванделер в скором времени умер.

Чтобы приглушить боль в раздробленной кости, мне давали морфин. Поэтому в воспоминаниях о последующих событиях зияют дыры. Если бы не наркотик, те сорок миль по неровной дороге до Кандагара превратились бы в невыносимую пытку. Затрубил горн. По всей видимости, это вещевому обозу скомандовали отступать с поля боя под прикрытием пехоты. Я почувствовал, как двое солдат подняли мои носилки и куда-то побежали. Сознание все больше туманилось. Кто-то кричал, что гази настигают нас. Повсюду на земле лежали раненые, которым не так повезло, как мне, – вскоре они окажутся в руках жестокого противника.

При отступлении редко удается сохранить дисциплину. Второпях британцы бросали припасы и оружие. С вьючных животных прямо на землю скидывали поклажу и грузили вместо нее раненых. Повсюду валялись запечатанные ящики с патронами, провиант, бутылки с вином, кухонная утварь и льняные простыни. Раненые солдаты в лохмотьях и повязках тряслись верхом на ослах, мулах и пони. Кто-то даже ехал на верблюде. Фургоны, в которых лежали боеприпасы, превращались в передвижные лазареты. Денщики распивали краденое спиртное. Но среди всего этого хаоса находилось место и доблести. Засевшие на крутом откосе стрелки прикрывали наше отступление и сражались до самого конца, отбиваясь от афганцев штыками. Жизнями платили эти солдаты за свое грошовое жалованье.

В лагере, похоже, действовал закон «каждый сам за себя». Если бы не мой ординарец Мюррей, я бы погиб. Этот храбрый малый перекинул меня через спину только что освобожденной от поклажи вьючной лошади и, выхватив мой револьвер, отогнал прочь мародеров. Нам удалось выбраться из разоренного лагеря и присоединиться к унылой колонне беженцев, отступающих к Кандагару.

Не скоро забуду я злоключения той ночи. Среди солдат ходило много мрачных историй о том, что делают с пленными в войске Аюб-хана, и эти слухи подстегивали нас. Моему другу, лейтенанту Маклейну из Королевской конной артиллерии, повезло меньше, чем мне. Его останки потом нашли неподалеку от того места, где стоял шатер Аюб-хана, – лейтенанта зверски убили на глазах так называемого эмира.

Мы добрались до Кандагара вечером следующего дня. К счастью, люди Аюба были слишком заняты разграблением покинутого лагеря. Стоило им пожелать, и никто из нас не покинул бы поле под Майвандом живым.

Афганские отряды осаждали белые стены Кандагара более месяца, и мы не могли даже эвакуировать раненых в Индию. Наши командующие продемонстрировали явный недостаток моральных принципов и вели себя так, словно позиции уже сданы. Нас и правда могли уничтожить, если бы не лорд Робертс, получивший крест Виктории еще за кампанию в Лакхнау. Генерал-майор собрал отряд из десяти тысяч человек и, прихватив артиллерийский расчет, за три недели преодолел расстояние в триста тринадцать миль, чтобы спасти нас. Его силы скоро разгромили Аюб-хана и обеспечили безопасный проход через горные перевалы в Индию.

В составе обоза с ранеными я отправился на юг, в Пешавар. В эвакуационном госпитале я, казалось, пошел на поправку: свободно расхаживал по палатам, мог добраться до террасы, где отдыхали пациенты, и к концу года должен был вернуться в полк. Но надежды мои рухнули по причине сопутствующей пулевому ранению слабости.

Именно из-за нее у меня развился брюшной тиф, который, как известно, унес больше британских жизней, чем все афганские пули, вместе взятые. Болезнь оказалась для меня опаснее любого вооруженного гази. Никто из тех, кому довелось пережить этот недуг, никогда не забудет о своих мучениях. Температура поднялась выше сорока одного градуса, я метался в бреду. Обычно на этой стадии умирает большинство больных. Но если пациенту везет, то жар падает на пару градусов и после этого начинается медленный процесс выздоровления. Моя лихорадка упрямо держалась несколько дней кряду, и я болтался между сном и явью.

Смутно помню, как меня опускали в невыносимо горячую воду, как растирали руки и ноги. Вода остывала, и меня вытаскивали из нее и окунали снова, кожу жгло как огнем. И еще, и еще раз. Предполагали перитонит и пришли к выводу, что я не проживу дольше суток, однако этих разговоров я не слышал.

Кризис удалось преодолеть, но дорогой ценой. Целый месяц я был слаб, как младенец, едва стоял на ногах и совершенно не мог ходить. Обследовавшие меня медики намекали, что служба моя на этом закончится. В итоге мне заявили без обиняков: в Индии я не поправлюсь. Более того, в этом климате болезнь может вернуться, а второго приступа я совершенно точно не переживу.

Меня осмотрела комиссия из трех врачей. Один из них по доброте душевной предположил, что, возможно, со временем я в достаточной степени окрепну и смогу продолжить военную карьеру в Англии. Но взгляды двух других красноречиво свидетельствовали о маловероятности подобного исхода. Решено было отправить меня домой и еще девять месяцев не увольнять из армии. Но я был уверен: по окончании этого срока мне дадут от ворот поворот.

Меня перевезли в Бомбей, а оттуда я должен был отплыть на военном транспорте «Оронтес». Во время долгого морского путешествия я вспоминал прошлое плавание и свои тогдашние надежды. Теперь ждать было нечего. Если б только я знал тогда о Шерлоке Холмсе и тех приключениях, которые мне предстояли!

Когда я лежал в госпитале в Пешаваре и медленно выздоравливал, у меня было вдосталь времени, чтобы обо всем поразмыслить и обдумать события, произошедшие с момента отплытия из Портсмута под радостные крики толпы. Первые несколько недель после того, как спала лихорадка, я был еще слишком слаб и только и делал, что валялся в кровати, то засыпая, то просыпаясь.

Мое поколение выросло на рассказах о славной победе при Ватерлоо. Британская армия казалась непобедимой, а наша империя охватывала полмира. И теперь мои личные несчастья казались ничтожными в сравнении с теми, что обрушились на Великобританию. Днями и ночами прокручивал я в голове жуткую цепочку неудач, которые преследовали нас последние несколько месяцев в Африке и в Азии.

Санитары накладывали мне горячие компрессы, поили водой, давали каолин и настойку опия, а я меж тем продолжал размышлять.

Не так много времени прошло после трагедии у подножия Изандлваны, как последовали другие страшные вести: в газете я прочитал о гибели принца империи, наследника французского престола. Юноша отправился в Африку, где его жизнь вверили заботам лорда Челмсфорда, и был убит во время вылазки в Зулуленд. А та самая битва при Майванде, где чуть не погиб я сам! А смерть британских посланников, которых перебили в Кабуле! Да нас самих уничтожили бы в Кандагаре, отрезанных, со всех сторон осажденных силами Аюб-хана, если бы не отвага и предприимчивость генерала Робертса. Я тогда из-за ранения был прикован к больничной койке и не смог бы сопротивляться, мне, как и остальным раненым, просто перерезали бы горло.

Когда меня отправляли в Афганистан, я воображал, как мы с товарищами будем разъезжать по этому убогому краю эдакими благосклонными хозяевами. Местные жители станут воздавать представителям великой империи всяческие почести, а также неустанно благодарить меня, доктора. Я и представить не мог, с какой унизительной поспешностью придется оставить надежды на блестящие военные свершения, болтаясь с пробитым, кровоточащим плечом поперек седла вьючной лошади в попытке спастись от толпы афганцев, преследующих нас по пятам.

Я не был единственным, у кого постигшая Великобританию череда неудач вызвала недоумение. В газете писали о том, как восприняла новости об изандлванской трагедии королева Виктория. Бедная пожилая леди узнала о происшедшем за завтраком в Осборн-хаусе 11 февраля 1879 года. «Мы не можем понять, как могло случиться подобное; настоящая катастрофа, ужасная и противоестественная», – написала она в своем дневнике. Среди погибших в Африке офицеров были и те, кого королева лично принимала при дворе. Еще одним тяжким ударом стала для нее смерть французского принца, ведь ее величеству пришлось утешать его убитую горем мать, вдовствующую императрицу Евгению.

А Афганистан? Если бы лорд Робертс не отбил Кандагар, мы легко могли бы лишиться единственной военной базы в этой стране. И доброй части Индии в придачу, включая тот самый город, где я лежал в госпитале и предавался размышлениям. Как сказала королева, «чем дольше думать об этом, тем мрачнее все представляется».

Но впереди нас ждали еще и события в Южной Африке. Британская армия, которая покрыла себя славой под Ватерлоо и Севастополем, потерпела поражение в войне с голландскими поселенцами. За столом переговоров мы уступили бурам Трансвааль, а с ним запасы золота и алмазов. Это было последнее звено в цепи ужасных потерь. Что станется с нашими африканскими колониями? С Индией?

Если бы я тогда знал Шерлока Холмса! Он никогда не верил в случайности и руководствовался только доводами рассудка, его интересовали лишь причины и следствия. Стальной клинок его логики легко пронзал завесу так называемых совпадений и отыскивал истинные мотивы злодеяний, а с ними и виновников.

4

Но хватит о моей службе. Что же Холмс? Хотя я встретил его после возвращения из Индии, услышал я о нем все же немного раньше. Позвольте объяснить.

В пешаварском госпитале санитары каждое утро вывозили наши кровати на балконы. Чистый воздух предгорий вблизи Хайберского прохода и дующий с плодородных равнин Пенджаба ветерок должны были способствовать скорейшему выздоровлению. Лежа на подушках, мы занимали себя чтением или разговором.

Однажды на такой «прогулке» мой сосед, капитан сомерсетского легкого пехотного полка, сидя на краю койки в халате и колпаке, читал «Лондон лайф». Этот иллюстрированный журнал печатал в основном разные английские сплетни, светские новости и анонсы театральных постановок в Вест-Энде. Издание ежемесячно рассылали по столовым и клубам британских офицеров, расквартированных в Индии, по всей видимости, чтобы поднять наш боевой дух во время так называемой второй Афганской войны. Капитан Кумберс протянул мне номер и ткнул пальцем в небольшой абзац в самом низу страницы.

Я прочитал заметку, в которой говорилось следующее:

«У. Ш. Скотт Холмс, актер английского театра, занятого постановкой шекспировских пьес, в настоящее время гастролирует в Нью-Йорке. Он и послал нам эту занимательную головоломку. Дед Холмса, Уильям Сигизмунд Холмс, жил около сотни лет назад, когда еще не существовало паровых двигателей и телеграфа. В 1786 году Сигизмунд заключил пари на сотню гиней с одним из своих кредиторов: он заявил, что сможет доставить письмо в течение часа на расстояние в пятьдесят миль. В те времена запряженная лошадью повозка могла развить скорость лишь в шесть миль в час, а первостатейный конь, чья резвость в пересчете достигает двадцати миль в час, не проскакал бы в таком темпе более нескольких минут. Даже на корабле, идущем при попутном ветре на всех парусах, невозможно было преодолеть пятьдесят миль за час. И как же Сигизмунду Холмсу удалось выиграть пари? Ответ – на пятьдесят четвертой странице».

Я нашел нужную страницу и прочел:

«Сигизмунд воспользовался услугами двадцати двух юных крикетистов, представлявших команды Оксфорда и Кембриджа. Они явились в назначенное время, облаченные в белые брюки и рубашки, кепи и специальные перчатки, на улицу Олд-стайн в Брайтоне. Там они выстроились в линию на расстоянии двадцати ярдов друг от друга. В общей сложности цепочка растянулась на четверть мили. Свидетелем сего был сам принц-регент, истовейший из спортсменов! Письмо заключили в крикетный шар, который один игрок перебрасывал другому (причем с отменной точностью и немалой скоростью) – сначала вперед, а затем назад по цепочке, раз за разом. К концу часа письмо преодолело расстояние в пятьдесят одну с половиной милю. Изобретательный Сигизмунд Холмс таким образом оплатил долг в сто гиней. Если кто-то из наших читателей сомневается, правдивость этого рассказа подтверждают записки знаменитого спортивного журналиста Ч. Дж. Апперли, известного под псевдонимом Нимрод. Уважаемые читатели, владельцы „Лондон лайф“ охотно заплатят две с половиной гинеи за любую другую любопытную историю в подобном духе».

Меня позабавила хитрость Сигизмунда, но я не обратил внимания на упоминание о его внуке. Как уже знают почитатели Уильяма Шерлока Скотта Холмса, в молодости, используя для сцены сокращенный вариант своего имени – У. Ш. Скотт Холмс, он целый год гастролировал по Америке с труппой Шекспировского театра Сазонова, а затем вернулся в химическую лабораторию при больнице Святого Варфоломея и снова занялся расследованием преступлений. Когда мой будущий друг стал консультирующим детективом, он еще более сократил свое имя и назвался просто Шерлоком Холмсом.

Те из вас, кто читал мой рассказ об убийстве на Брикстон-роуд, вышедший в свет под несколько кричащим названием «Этюд в багровых тонах», возможно, помнят об обстоятельствах моего знакомства с Холмсом. Я сошел с «Оронтеса» в Портсмуте[2]2
  В новелле Артура Конан Дойля Ватсон прибыл в Плимут.


[Закрыть], не пригодный более к военной службе инвалид, не имеющий почти никаких перспектив на выбранном поприще. Окончательное решение о моей отставке еще не было принято, и меня определили в частный пансион на Стрэнде, где я влачил весьма неуютное существование. Заведение это мало отличалось от тех, где коротали свои последние дни неимущие вдовы и вдовцы. Мое щедрое содержание составляло четыре фунта и шесть пенсов в неделю.

Еще в госпитале, в Индии, я откладывал бо́льшую часть жалованья и пособия по инвалидности: тратиться там было совершенно не на что, и даже такая роскошь, как курение, мне не дозволялась. Теперь же за недели, проведенные в Лондоне, скопленные средства постепенно таяли.

В Англии у меня не было родных, кроме дальних родственников в Девоншире. Так что наследства или денежной помощи ждать не приходилось.

В Лондоне, этом городе развлечений, трудно ничего не делать. Неделя проходила за неделей, и я тратил свои скудные сбережения гораздо привольнее, чем собирался. Читатель может легко вообразить мои тогдашние настроения – постоянные мрачные размышления об утерянном здоровье и грозящей нищете. Что же касается женитьбы, какая бы женщина в здравом уме пошла замуж за человека с подобными перспективами?

Именно таким мыслям я и предавался, когда шел по Пикадилли тем январским утром. По знаменитой улице разгуливало немало господ, выглядевших куда богаче меня самого. Мимо проезжали легкие экипажи, запряженные ухоженными гнедыми меринами. Вот прогрохотала карета с гербом. Я же с трудом мог позволить себе простой кеб.

Именно тогда одно совпадение изменило всю мою жизнь. Я свернул с запруженных экипажами улиц возле Гайд-парка, часы как раз пробили двенадцать. Я решил, что с сегодняшнего дня начну экономить и первым делом найду себе более непритязательное жилье. Но что может быть дешевле пансиона? Бог знает, где искать подходящий ночлег. И все же мне захотелось отпраздновать благое начинание, позволив себе напоследок небольшую роскошь, и я отправился в бар «Критерион» на Ковентри-стрит, неподалеку от площади Пикадилли.

Тут и произошел тот счастливый случай: кто-то похлопал меня по плечу. Через мгновение меня уже по-дружески приветствовал молодой Стэмфорд, который когда-то работал у меня фельдшером в больнице Святого Варфоломея.

Мы обменялись положенными любезностями и разговорились. Я описал ему свои злоключения в Афганистане, теперешнюю незавидную ситуацию и, поскольку мы были неплохо знакомы, упомянул, что собираюсь переехать из пансиона, но пока не знаю куда. Стэмфорд тут же рассказал о своем приятеле, некоем Шерлоке Холмсе, который нынешним утром тоже говорил ему, что ищет квартиру. Более того, этот самый Холмс присмотрел одно весьма приятное местечко на Бейкер-стрит, но ему требовался компаньон, чтобы делить пополам расходы. Стэмфорд думал, что предложение Холмса адресовано ему, но сам он, как говорится, был уже вполне устроен.

Хорошо помню свою радость: это стечение обстоятельств разом разрешало все мои затруднения. Ведь если мы будем снимать жилье вместе, то и арендная плата вполовину уменьшится.

– Боже мой! – со смехом воскликнул я. – Если он действительно хочет разделить квартиру и расходы, то я к его услугам! К тому же мне куда приятнее поселиться вдвоем, чем жить в одиночестве!

И в тот же день в химической лаборатории больницы Святого Варфоломея я был представлен молодому человеку, похожему на ученого. Он был ростом чуть более шести футов, но из-за худобы казался еще выше. На лице его выделялся тонкий ястребиный нос. Мой новый знакомый окинул меня острым пытливым взглядом. В чертах его угадывались напряженность, внимательность и вместе с тем решительность, которую подчеркивали плотно сжатые челюсти. Его физическую силу я ощутил при первом же рукопожатии!

И потому ничуть не удивился, когда позже выяснилось, что Холмс превосходно фехтует и боксирует. Что же касается его силы, я никогда не забуду визит грубияна Гримсби Ройлотта. Он явился к нам с угрозами, а для пущей убедительности вытащил из камина кочергу и согнул ее своими огромными загорелыми ручищами, при этом вены на его шее вздулись и лицо побагровело. В конце концов Ройлотт удалился, а Холмс, с сожалением покачав головой, поднял покореженную кочергу и одним точным движением распрямил ее.

С самого начала нашего знакомства я понял: Холмс никогда не смиряется с неудачей или поражением. Иногда люди, не знавшие его лично, просили меня описать внешность и характер сыщика. В подобных случаях я предлагал вообразить ведущего перекрестный допрос сэра Эдварда Карсона, этого решительнейшего и проницательнейшего из юристов, и сверх того наделить его манерами уверенного в себе лорда Биркенхеда (в прошлом просто мистера Ф. Э. Смита). Еще можно прибавить к этому стремительность покойного лорда Керзона, известного своим «непринужденным превосходством», как он это называл. И все же сравнения не дают полного представления о благородном характере моего друга. Холмс мог без устали, позабыв об амбициях и не ожидая никакой награды, трудиться над делом беднейшего и скромнейшего из клиентов. Именно «помощь нуждающимся» доставляла ему самое глубокое удовлетворение – и этим он занимался из чистой любви к справедливости.

В тот день, когда я впервые увидел его в химической лаборатории, пальцы великого сыщика покрывали пятна от едких кислот и чего-то еще, похожего на обыкновенные чернила. Среди полок, где поблескивали бесчисленные бутыли и пузырьки, и низких столов, уставленных ретортами, пробирками и бунзеновскими горелками с трепещущими язычками синего пламени, он чувствовал себя в своей стихии. Стэмфорд быстро представил нас друг другу, но Холмс был так взволнован удачно проведенным опытом, что почти сразу же позабыл обо мне и принялся объяснять нашему общему приятелю суть своего открытия. Он поведал нам, что обнаружил реактив, который осаждается только гемоглобином, и ничем другим. Иными словами, благодаря этому веществу можно было безошибочно определять кровавые пятна, даже если кровь уже успела высохнуть.

Более не буду распространяться здесь о той встрече, ведь я подробно описал ее в другом рассказе. Позвольте лишь добавить несколько штрихов для тех, кто лично не знаком с Шерлоком Холмсом. Жизнь моего друга состояла из моментов яростного интеллектуального напряжения, сменявшихся спокойными периодами раздумья. К сожалению, невозможно постоянно находиться на пике умственной деятельности, даже у людей самых активных профессий случаются дни или даже целые недели, заполненные лишь монотонной скукой. Кто-то во время подобного мрачного затишья обращается к вину или женщинам, Шерлок Холмс же предпочитал более простые успокоительные средства: музыку или кокаин. Я осуждал его привычку к наркотику, но со временем понял, что он не был истинным пристрастием моего друга, а служил лишь временной заменой главному возбудителю – очередному интересному делу. Когда таковое подворачивалось, Холмсу не требовалось ничего иного, кроме любимой трубки.

Холмс отлично знал химию, неплохо разбирался в анатомии, имел практические знания в области английского криминального права и в психопатологии, особенно в той ее части, которая касалась умственного расстройства. Он штудировал труды Крафт-Эбинга и Шарко столь же часто, сколь обычные люди читают утренние газеты. Не пренебрегал и литературными описаниями темной стороны человеческой натуры, принадлежавшими перу Эдгара Аллана По, Шарля Бодлера или Роберта Браунинга.

Пожалуй, самым потрясающим его даром я назвал бы умение овладевать новыми знаниями в огромном объеме буквально в считаные дни или даже часы. Холмс мог ничего не знать об астрологии, устройстве акционерных обществ или же о воздействии, оказываемом на огнестрельную рану амбритом, но был способен досконально изучить вопрос всего за неделю.

Мой друг тренировал свой мозг, как иные развивают мускулы с помощью эспандера или гантелей. К примеру, занимал себя неразрешимыми математическими задачами вроде теоремы Фермá или проблемы Гольдбаха. И хотя он так и не отыскал для них решения, но, полагаю, разбирался в природе этих парадоксов гораздо лучше прочих.

При первой же встрече меня поразили его невероятная проницательность и ясность ума, сочетавшиеся со способностями к логике и дедукции. Отчетливо помню, как сыщик продемонстрировал свои умения в лаборатории. Когда Стэмфорд познакомил нас и мы пожали друг другу руки, Холмс почти сразу же сказал: «Я вижу, вы служили в Афганистане. Несмотря на ранение, вам повезло остаться в живых в битве при Майванде».

А ведь он видел меня впервые! За две минуты до этого разговора Холмс вообще не знал о моем существовании. Как же, черт подери, сумел он выяснить, что я был в Афганистане, не говоря уж о моем участии в битве при Майванде? О ней я не рассказывал даже Стэмфорду. Именно это я и заявил Холмсу. Он рассмеялся, но в тот раз не стал ничего объяснять. Чуть позже Стэмфорд заметил, что его приятель любит озадачивать собеседников такими вот неожиданными «догадками». И похоже, практически никогда не ошибается. Я решил, что это какой-то трюк. А как же иначе? И мне стало очень любопытно, как же Холмс его проделывает.

Но вернемся к нашей истории. Мой новый знакомый нашел квартиру на Бейкер-стрит, от нее было рукой подать до центра Лондона и станции метро и довольно близко до Риджентс-парка. Комнаты идеально подходили для двух съемщиков, а вот для одного были дороговаты. В тот вечер мы вместе поужинали в заведении у Эванса и договорились назавтра посмотреть наши апартаменты.

За столом Холмс рассказал мне о себе. Первое свое жилье (кабинет консультанта, как он его величал) он снимал на Ламбет-Палас-роуд, к югу от Вестминстерского моста. Тогда мой будущий друг еще только учился, а эта квартира располагалась недалеко от больницы Святого Томаса. Холмс не был студентом, но ему дозволялось заниматься в тамошней химической лаборатории. Это право оговаривало завещание, оставленное его родственником, который был каким-то образом связан с попечителями больницы. Как и почему Холмс перебрался в госпиталь Святого Варфоломея, я тогда не узнал.

Пару лет молодой исследователь днем трудился в больнице Святого Томаса, а вечером возвращался на Ламбет-Палас-роуд с ее тенистыми аллеями, которую давно облюбовали студенты-медики. Именно там он успешно раскрыл свое первое преступление – дело алчного и распутного доктора Уильяма Сметхёрста. Его богатая невеста умерла при загадочных обстоятельствах, при вскрытии в ее теле обнаружили мышьяк, а доктор был единственным, кто общался с женщиной перед ее кончиной. Его судили, приговорили и должны были повесить через несколько дней. Решено было обратиться к Шерлоку Холмсу, начинающему детективу-консультанту. И тот сумел прийти к невероятному заключению. Он великолепно справился с задачей и доказал, что Уильям Сметхёрст, премерзкий во всех отношениях субъект, был абсолютно неповинен в убийстве. Мышьяк случайно попал в исследуемый образец, взятый при вскрытии трупа, причиной послужило использование специального оборудования[3]3
  См. «Дух в машине» из сборника «Секретные расследования Шерлока Холмса» Дональда Томаса.


[Закрыть].

С того момента путь Холмса определился. Быть может, попечители больницы Святого Томаса беспокоились из-за его зловещих экспериментов и потому решили отказать ему в лаборатории. Но даже если и так, сыщика это не остановило. Он, например, признался, что незадолго до нашего со Стэмфордом визита колотил дубинкой труп, чтобы выяснить, могут ли после смерти появиться синяки!

Но хватит о прошлом Холмса. Следующим утром мы с ним съездили в квартиру на Бейкер-стрит и осмотрели предлагаемые комнаты на первом этаже – две удобные спальни и просторную светлую гостиную. К тому же разрешалось пользоваться кладовкой на чердаке. Хозяйкой была приятная дама, разговаривавшая весьма тихим голосом, шотландка. Ее звали миссис Хадсон.

Бейкер-стрит, конечно, расположена далеко от знаменитого Стрэнда, но я чрезвычайно обрадовался тому, что плата за квартиру, поделенная на двоих, оказалась гораздо меньше, чем за так называемый частный пансион. Мы тут же договорились о найме, и я в тот же день перевез из гостиницы свои пожитки, а наутро прибыл Шерлок Холмс.

Я воспользовался первым же случаем, чтобы спросить у нового знакомого, как он догадался о моей службе в Афганистане и даже об участии в битве при Майванде. За завтраком я предположил, что кто-то сообщил ему эти подробности. Холмс покачал головой:

– Нет, мой дорогой друг. Кто мог бы рассказать мне подобное? Ведь никто не знал, что мы с вами повстречаемся. Я просто-напросто вычислил, что вы были в Афганистане, при помощи дедукции. Как именно? Это очень просто. Передо мной – типичный медик, но, видимо, не при деньгах. Одежда не новая, и даже жилет остался явно со студенческих времен, на нем небольшая потертость, там, где раньше висел стетоскоп. Однако выправка у человека военная, он держится прямо, как на плацу. Значит, по всей вероятности, военный врач. Откуда приехал? Должно быть, недавно из тропиков – лицо смуглое, но это не природный оттенок кожи, поскольку запястья гораздо светлее. – Холмс неопределенно махнул рукой, словно догадаться обо всех этих подробностях не составляло ни малейшего труда, и продолжил: – Наш врач, очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Простите, но об этом явственно свидетельствуют изможденный вид и запавшие глаза. Был ранен в левую руку – держит ее неподвижно и немножко неестественно, и его определенно не взяли бы на службу с таким увечьем! Где же в тропиках при нынешнем положении дел в империи военный врач-англичанин мог получить подобную рану? Конечно же, в Афганистане. А какая битва в Афганистане не так давно закончилась разгромом наших войск и многочисленными жертвами? Получается, Майванд. Вот видите? Довольно несложно.

– Звучит вполне правдоподобно, – с усмешкой отозвался я.

– Разумеется, – тут же возразил Холмс, – я не был полностью в этом уверен, но к чему еще могли привести мои умозаключения? Если руководствоваться здравым смыслом, рано или поздно приходишь к правильным выводам. Уверяю вас, это не трюк.

И вскоре мне представилась возможность проверить его теорию. Сперва я полагал, что эти «умозаключения» – пустое бахвальство, но постепенно изменил свое мнение, узнав о связи Шерлока Холмса со Скотленд-Ярдом и увидев в действии его удивительные способности. В то утро мы вместе смотрели в окно гостиной. На улице человек с синим конвертом в руках, одетый довольно просто, вглядывался в номера домов.