Текст книги "Мэр Кэстербриджа"

Уважающий вас М. Хенчард".

На следующий день погода была довольно хорошая, и Элизабет-Джейн снова пошла на кладбище, но пока она искала глазами даму, она вдруг увидела Дональда Фарфрэ, проходившего за воротами, и взволновалась. Он на мгновение оторвал глаза от записной книжки, в которой, видимо, что-то подсчитывал на ходу, но на девушку, казалось, не обратил внимания и скрылся из виду.

Чрезмерно подавленная сознанием своей никчемности, она подумала, что он, вероятно, презирает ее, и, окончательно упав духом, присела на скамью. Она предалась мучительным мыслям о своем положении и невольно проговорила:

– Ах, лучше бы мне умереть вместе с милой моей мамой! За скамьей у ограды была протоптана тропинка, и люди иногда ходили по ней, а не по дорожке, усыпанной гравием. Кто-то задел за скамью; девушка оглянулась и увидела, что над нею склонилось лицо, закрытое вуалью; однако его можно было узнать – это было лицо молодой женщины, которая приходила сюда вчера.

Элизабет-Джейн на минуту смутилась, поняв, что ее слова услышали, но к ее смущению примешивалась радость.

– Да, я слышала ваши слова, – оживленно проговорила дама в ответ на ее взгляд. – Что случилось?

– Я не… я не могу сказать вам, – пролепетала Элизабет, закрыв лицо рукой, чтобы скрыть румянец, вспыхнувший на щеках.

Несколько секунд обе не двигались и не произносили ни слова, но вот девушка почувствовала, что дама села рядом с ней.

– Я угадываю, что с вами, – сказала дама. – Здесь покоится ваша мать. – Она показала рукой на могильный камень.

Элизабет взглянула на нее, спрашивая себя, можно ли говорить с нею откровенно. Дама смотрела на нее с таким сочувствием, с таким волнением, что девушка решила довериться ей.

– Да, моя мать, – подтвердила она. – Мой единственный друг.

– Но ваш отец, мистер Хенчард, он ведь жив?

– Да, он жив, – сказала Элизабет-Джейн.

– Он неласков с вами?

– Я не хочу жаловаться на него.

– У вас испортились отношения?

– Немного.

– Может быть, в этом были виноваты вы сами? – предположила незнакомка.

– Да… во многом виновата я, – вздохнула кроткая Элизабет. – Однажды я сама вымела угли, хотя это дело горничной, в другой раз я сказала, что «уморилась», а он рассердился на меня.

Этот ответ, видимо, возбудил в молодой женщине теплое чувство к Элизабет.

– А знаете, каким он мне представляется, судя по вашим словам? – спросила она сердечным тоном. – Мне кажется, он человек горячий… довольно гордый… может быть, тщеславный, но неплохой.

Странно, что она старалась найти оправдание Хенчарду и в то же время держала сторону Элизабет.

– О нет, конечно, он неплохой, – честно согласилась девушка. – И он даже не обижал меня до самого последнего времени, пока не умерла мама. Но теперь выносить его обращение очень трудно. Все это, вероятно, из-за моих недостатков, а мои недостатки объясняются моим прошлым.

– Расскажите о вашей жизни.

Элизабет-Джейн с грустью взглянула на собеседницу. Заметив, что та смотрит на нее, девушка опустила глаза, но тут же невольно подняла их снова.

– Жизнь у меня была невеселая и неинтересная, – сказала она. – Но все-таки я могу рассказать вам о ней, если вы действительно этого хотите.

Дама заверила ее, что хочет, и Элизабет-Джейн рассказала ей все то, что сама знала о своем прошлом, причем рассказ этот в общем соответствовал действительности, только из него выпал эпизод с продажей на ярмарке.

Вопреки ожиданиям Элизабет-Джейн, рассказ не произвел дурного впечатления на ее новую знакомую. Это ободрило девушку, и настроение у нее упало, только когда настала пора вернуться в тот дом, где с нею обращались так грубо.

– Уж и не знаю, как мне возвращаться, – пролепетала она. – Я все подумываю, не уехать ли мне совсем. Но что я буду делать? Куда уехать?

– Может быть, скоро у вас все уладится, – мягко проговорила ее новая подруга. – Поэтому я на вашем месте не стала бы уезжать далеко. Ну, а что вы скажете на такое предложение: я собираюсь взять к себе кого-нибудь – отчасти на роль домоправительницы, отчасти компаньонки. Хотите переехать ко мне? Но, может быть…

– О да! – воскликнула Элизабет со слезами на глазах. – Конечно! – Я на все готова, лишь бы стать независимой: ведь тогда отец, может быть, наконец полюбит меня. Но нет! Ничего из этого не выйдет.

– Почему?

– Я ведь необразованная. А вам нужна образованная компаньонка.

– Ну, необязательно.

– Разве? Но ведь я никогда не могу удержаться, и у меня невольно вырываются простонародные выражения.

– Ничего, мне это будет даже интересно.

– И еще одно… О нет, я знаю, что не гожусь! – воскликнула Элизабет с грустной улыбкой. – Случайно вышло так, что я научилась писать круглым почерком, а не бисерным. А вам, конечно, нужна девушка, умеющая писать красиво. – Нет!

– Как, разве необязательно писать бисерным почерком? – радостно воскликнула Элизабет.

– Вовсе нет.

– Но где же вы живете?

– В Кэстербридже, вернее, я буду жить здесь с сегодняшнего дня – с двенадцати часов.

Элизабет не скрыла своего удивления.

– Я на несколько дней остановилась в Бедмуте, пока здесь приводили в порядок мой дом. Я буду жить в «Высоком доме», как у вас называют тот старинный каменный особняк, что примыкает к рынку. Не все комнаты готовы – лишь две-три, но в них уже можно жить, и сегодня я в первый раз буду ночевать там. Так вот, подумайте о моем предложении и давайте встретимся здесь в первый же погожий день на будущей неделе, если только вы не передумаете.

У Элизабет засияли глаза при мысли о том, что ее невыносимое положение, быть может, изменится; она с радостью согласилась, и собеседницы расстались у ворот кладбища.

Глава XXI

Иную поговорку мы привычно повторяем с детских лет, не задумываясь над ее смыслом, пока в зрелом возрасте справедливость ее не подтвердится опытом, – так, «Высокий дом» сейчас впервые привлек к себе внимание Элизабет-Джейн, хотя она сотни раз слышала это название.

Весь остаток дня она думала только о незнакомке, о ее доме и о том, придется ли ей самой жить в нем. Во второй половине дня она вышла из дому, чтобы заплатить по счетам и сделать кое-какие покупки, и тут узнала, что новость, казавшаяся ей целым открытием, уже сделалась достоянием улицы. В «Высоком доме», говорили люди, идет ремонт; вскоре там поселится некая дама; все торговцы об этом узнали и уже гадают, будет хозяйка дома их покупательницей или нет.

Элизабет-Джейн все-таки смогла дополнить эти в общем столь новые для нее сведения. Она сообщила, что дама приехала сегодня.

Когда зажгли фонари, но дымовые трубы, мансарды и крыши еще не скрылись во тьме, Элизабет, с чувством, близким к влюбленности, решила пойти посмотреть на «Высокий дом». И вот она направилась к нему.

«Высокий дом» с его серым фасадом и парапетом был единственной, можно сказать, виллой, расположенной почти в самом центре города. От соседних домов его отличали некоторые особенности, свойственные загородным особнякам; птичьи гнезда в дымовых трубах; сырые ниши, поросшие плесенью; негладкие стены, по которым прошлась штукатурной лопаткой Природа. Ночью, когда горели фонари, на эти светлые стены ложились черные тени прохожих.

В тот вечер перед домом валялись охапки соломы, были и другие признаки того, что он находится в том состоянии анархии, которое всегда сопровождает въезд новых жильцов. Дом был целиком выстроен из камня и производил впечатление внушительное, хотя и не был велик. Это был не аристократический особняк в полном смысле этого слова и, уж конечно, не великосветский, однако патриархально настроенный приезжий, глядя на него, невольно думал: «Его воздвигла Благородная кровь, а обитает в нем Богатство», – и думал он так даже в том случае, если имел лишь смутное понятие о богатстве и благородстве.

Впрочем, приезжий ошибался насчет обитателей этого дома, так как вплоть до прибытия новой хозяйки дом пустовал года два, да и раньше в нем жили только время от времени. Причину его непопулярности было нетрудно угадать. Комнаты его выходили на рыночную площадь, а такой вид из окон казался людям нежелательным и даже неприличным.

Взглянув на верхний этаж «Высокого дома», Элизабет увидела в комнатах свет. Очевидно, дама уже приехала. Она так глубоко заинтересовала любознательную девушку своим обращением, обличавшим некоторую умудренность жизненным опытом, что Элизабет, стоя в воротах на противоположной стороне улицы, радовалась, представляя себе эту обаятельную женщину там, напротив, вот за этими стенами, и старалась угадать, чем она сейчас занята. Ее восхищение архитектурой дома было целиком вызвано его обитательницей. Однако архитектура эта сама по себе заслуживала восхищения или, по крайней мере, изучения. Дом был выстроен в стиле Палладио и, как большинство зданий, возведенных после эпохи готики, представлял собой скорее компиляцию архитектурных элементов, чем творческое решение. Но целесообразность его конструкции производила внушительное впечатление. Он казался, хотя и не был, роскошным. Своевременно осознав конечную тщету человеческого зодчества – как и тщету всех прочих творений человека, – создавший его архитектор уклонился от художественных излишеств.

Только что ушли люди, которые сновали с тюками и упаковочными ящиками между домом и улицей, превращая подъезд и вестибюль в проход общего пользования. Когда стемнело, Элизабет вошла в открытый подъезд, но, испугавшись своей дерзости, быстро вышла из дома другим ходом на задний двор, а потом – на улицу через другую открытую дверь, пробитую в его высокой стене. К своему удивлению, она очутилась в одном из глухих тупиков города. Она оглянулась на дверь, через которую вышла, и увидела при свете одинокого фонаря, стоявшего в этом тупичке, что дверь в стене увенчана аркой, очень старинной – старше даже самого дома. Дверь была обита гвоздями с большими шляпками, а на замковом камне арки была высечена маска. И теперь еще можно было разобрать, что некогда эта маска изображала смех, хотя несколько поколений кэстербриджских мальчишек бросали в нее камнями, целясь в разинутый рот, и камни так выщербили ей щеки и челюсти, что казалось, будто они изъедены болезнью. При тусклом свете фонаря вид у маски был такой зловещий, что Элизабет не могла смотреть на нее, и это было ее первым неприятным впечатлением от дома.

Расположение диковинной старинной двери и странная ухмыляющаяся маска говорили прежде всего о том, что с историей этого дома были некогда связаны какие-то темные дела. К нему можно было незаметно пробраться глухим переулком из любого места в городе: из старого игорного дома, Со старого скотного рынка, со старой арены петушиных боев, от пруда, где, бывало, исчезали некрещеные младенцы. Что и говорить, «Высокий дом» мог похвалиться удобством своего местоположения.

Элизабет повернулась, собираясь пойти домой кратчайшим путем, но, заслышав чьи-то шаги и не желая, чтобы ее в такой час видели в таком месте, быстро отступила назад. Другого выхода из тупика не было, и она решила постоять за кирпичным столбом, пока прохожий не удалится.

Велико было бы ее удивление, если бы она последила за ним. Она увидела бы, что прохожий, подойдя к дому, направился прямо к двери с аркой, а когда он остановился, взявшись за щеколду, и свет фонаря упал на его лицо, узнала бы в нем Хенчарда.

Но Элизабет-Джейн так сжалась в своем углу, что ничего этого не заметила. Хенчард вошел во двор – так же не подозревая о ее присутствии, как она не знала, кто этот встречный, – и скрылся во мраке. Тогда Элизабет покинула свое убежище и поспешила домой.

Любопытно, что придирки и выговоры Хенчарда, породившие в ней болезненный страх, как бы не сделать чего-нибудь недостойного благовоспитанной девушки, помешали им обоим узнать друг друга в этот критический момент. А ведь если б они друг друга узнали, последствия были бы немалые, и, уж конечно, у обоих возник бы один и тот же вопрос: зачем понадобилось ему (или ей) приходить сюда?

Что бы ни делал Хенчард в доме незнакомки, но к себе он пришел лишь на несколько минут позже Элизабет-Джейн. Она собиралась заговорить с ним о своем намерении уйти из его дома в тот же вечер – к этому ее побуждали события дня. Но все зависело от его настроения, и она в тревоге ждала, не зная, как он поведет себя с ней. Она заметила, что он переменился. Ей уже не грозила опасность его прогневить, ей грозило кое-что похуже. Его раздражительность перешла в полнейшее равнодушие, и он был так холоден с девушкой, что эта холодность сильнее его вспыльчивости побуждала ее уйти.

– Отец, вы не против того, чтобы я от вас ушла? – спросила она.

– Чтобы ты от меня ушла? Нет… ничуть. А куда ты собираешься уйти?

Она решила, что сейчас не нужно открывать свои намерения тому, кто столь мало интересуется ею. Он и так скоро услышит об этом.

– У меня появилась возможность пополнить мое образование и жить не так праздно, как я теперь живу, – сказала она нерешительно. – Мне предлагают место в доме, где я смогу учиться и общаться с хорошо воспитанными людьми.

– Так и воспользуйся этой возможностью, ради бога… если не можешь пополнить свое образование здесь.

– Вы не возражаете?

– Возражаю? Я? Нет… нет! Нисколько! – Немного помолчав, он добавил: – Но без моей помощи у тебя, пожалуй, не хватит средств на выполнение этого многообещающего плана. Если хочешь, я готов давать тебе карманные деньги, чтобы ты не оказалась вынужденной жить только на нищенское жалованье, которое тебе, вероятно, будут платить эти хорошо воспитанные люди.

Она поблагодарила его.

– Лучше сделать все как следует, – сказал он, снова помолчав. – Я положу на твое имя небольшую сумму, и ты ежегодно будешь получать с нее ренту; таким образом, ты не будешь зависеть от меня, а я не буду зависеть от тебя. Тебе это по душе?

– Конечно.

– Так я позабочусь об этом сегодня же.

Сбыв ее с рук, он, видимо, почувствовал облегчение, и таким образом вопрос об ее отъезде разрешился. Теперь Элизабет только ждала свидания с дамой.

Наступили назначенный день и час, но шел мелкий дождь. Элизабет-Джейн, свернув теперь со своей прежней орбиты беззаботной обеспеченности на трудовой путь, решила, что для такого померкшего светила, как она, погода достаточно хороша, лишь бы только ее новая приятельница решилась выйти из дому, что было сомнительно. Девушка пошла в чулан, где висели ее деревянные сандалии, сняла их и, начернив ваксой заплесневелые кожаные ремни, надела эту обувь на ноги, как надевала в былые времена. Так, в деревянных сандалиях, в плаще и с зонтом, она пошла к месту свидания, решив, в случае если дама не придет, отправиться к ней домой.

Одна сторона кладбища, подветренная, была ограждена старинной глинобитной стеной, крытой соломенной кровлей со свесом, выступавшим фута на два. За этой стеной находился склад с зернохранилищем и амбарами – тот самый склад, где Элизабет встретила Фарфрэ много месяцев назад. Кто-то стоял здесь под соломенной кровлей. Значит, молодая дама пришла.

Ее приход так укрепил радужные надежды девушки, что она почти испугалась своего счастья. И в самых трезвых умах находится место для игры воображения. Здесь, на этом кладбище, древнем, как сама цивилизация, под проливным дождем стояла незнакомая женщина, такая необычная и обаятельная, каких Элизабет еще не приходилось видеть, и ее присутствие казалось девушке каким-то волшебством. Тем не менее Элизабет направилась сначала к церковной колокольне, со шпиля которой, хлопая на ветру, свешивалась веревка флагштока, и уже оттуда подошла к стене.

Несмотря на дождь, у дамы был такой бодрый вид, что Элизабет позабыла о своих фантазиях.

– Ну как, вы решились? – проговорила дама, и ее белые зубы блеснули за черной шерстяной вуалью, защищавшей лицо.

– Да, окончательно, – ответила девушка с жаром.

– Ваш отец согласен? – Да. – Так переезжайте.

– Когда?

– Хоть сейчас… как только вам будет удобно. Я хотела было послать за вами и пригласить вас к себе, полагая, что вы не решитесь прийти сюда в такой ветер. Но я люблю гулять и решила сначала пойти посмотреть, нет ли вас здесь.

– Так же и я решила.

– Значит, мы с вами уживемся. Переезжайте сегодня. Можете? У меня в доме так пусто и грустно, что мне хочется иметь около себя живое существо.

– Мне кажется, я смогу переехать сегодня, – сказала девушка, подумав.

В эту минуту сквозь шум ветра и дождя до них донеслись голоса из-за стены. Слышны были слова: «мешки», «четверти», «молотьба», «мякина», «на рынке в будущую субботу», но остальные слова уносил ветер, и все фразы были искажены, как лицо, отраженное в треснувшем зеркале. Женщины прислушались.

– Кто эти люди? – спросила дама.

– Один из них мой отец. Он арендует этот двор и амбар. Дама, видимо позабыв о деле, по которому пришла сюда, прислушивалась к техническим терминам торговли зерном. Но вдруг проговорила:

– Вы сказали ему, куда переезжаете?

– Нет.

– О… как же так?

– Я думала, что безопаснее будет сначала уехать, – ведь он такой переменчивый.

– Пожалуй, вы правы… К тому же я еще не назвала вам своей фамилии. Я – мисс Темплмэн… Они уже ушли… те… на той стороне?

– Нет. Они только прошли в зернохранилище.

– Ну, здесь становится сыро. Значит, я буду ждать вас сегодня… сегодня вечером, скажем, часов в шесть.

– С какого входа мне войти, сударыня?

– С главного… через подъезд. Другого нет.

Элизабет-Джейн вспомнила про дверь в стене, выходящую в тупик.

– Раз уж вы еще не сказали ему, куда уезжаете, вам, пожалуй, и правда лучше молчать об этом, пока вы не покинете его дома. Кто знает, а вдруг он передумает?

Элизабет-Джейн покачала головой.

– Этого я не боюсь, – проговорила она печально. – Он ко мне совсем охладел.

– Прекрасно. Так, значит, в шесть часов.

Когда они вышли на дорогу и стали прощаться, подул такой сильный ветер, что им с трудом удавалось удерживать гнущиеся зонты. Тем не менее, проходя мимо ворот зернового склада, дама заглянула в них и на мгновение остановилась. Но во дворе никого не было, только стояли стога, горбатый амбар, покрытый мхом, как подушками, да высокое зернохранилище перед колокольней, на шпиле которой веревка все еще хлопала о флагшток.

Хенчард и не подозревал, что Элизабет-Джейн уедет так скоро. Вернувшись домой около шести часов и увидев перед подъездом карету из «Королевского герба», а в этой карете свою падчерицу со всеми ее корзинками и сумочками, он не скрыл своего удивления.

– Но вы же позволили мне уехать, отец!.. – объяснила Элизабет-Джейн, высунувшись в окно кареты.

– Позволил!.. Ну да, конечно. Но я думал, что ты собираешься уехать через месяц или в будущем году. Черт возьми… Оказывается, ты времени зря не теряешь, как говорится, хватаешь его за вихор! Вот как ты отблагодарила меня за все мои заботы о тебе!

– Ах, отец! Можно ли так говорить? Это несправедливо! – возразила она горячо.

– Ну, ладно, ладно, поступай как знаешь, – отозвался он.

Он вошел в дом и, увидев, что еще не все вещи Элизабет снесены вниз, поднялся в ее комнату, чтобы присмотреть за переноской. Он не был в этой комнате с тех пор, как Элизабет-Джейн заняла ее. Здесь еще оставались следы ее тяги к самообразованию, ее стараний украсить свой уголок: книги, рисунки, географические карты, скромные безделушки. Хенчард ничего не знал об этих попытках. Он посмотрел на все это, внезапно повернулся и спустился на крыльцо.

– Послушай, не уезжай от меня! – начал он изменившимся голосом (он уже никогда не называл ее по имени). – Может быть, я говорил с тобой грубо… но из-за тебя я пережил много тяжких дней… была тому причина.

– Из-за меня? – спросила она, очень встревоженная. – Что же я сделала?

– Я сейчас не могу тебе этого сказать. Однако, если ты останешься и будешь по-прежнему жить у меня как моя дочь, я со временем скажу тебе все.

Но его предложение запоздало на десять минут. Элизабет-жейн сидела в карете, а мысленно уже находилась в доме той женщины, которой была так очарована.

– Отец… – начала она, стараясь говорить как можно мягче, – мне кажется, для нас обоих будет лучше, если я сейчас уеду. Может быть, я не останусь там надолго; я буду жить недалеко отсюда и, если буду вам очень нужна, быстро вернусь.

Он ответил на ее слова еле заметным кивком – и только.

– Ты говоришь, что уезжаешь недалеко. Скажи мне свой адрес на случай, если я вздумаю написать тебе. Или мне нельзя его знать?

– Конечно, можно. Я буду жить здесь, в городе… в «Высоком доме».

– Где? – переспросил Хенчард, и лицо его застыло.

Она повторила свой адрес. Хенчард не шелохнулся и не проронил ни слова, а она самым дружеским образом помахала ему рукой и приказала кучеру ехать вверх по улице.