Текст книги "Пропавшая гора"

Глава VII
Los indios!

Бросив тушу барана, охотники движутся вперед. Младший про себя решает вернуться к добыче. Его привлекли большие спиральные рога; такая пара рогов украсит любой зал в христианском мире, и, хотя он не может назвать их своим трофеем, поскольку не он застрелил барана, рога он намерен присвоить.

Но молодой англичанин недолго думает об этом; в следующее мгновение он о них забывает. Потому что, посмотрев на мексиканца, снова видит на его лице тревожное выражение, которое заметил раньше. Это выражение вернулось, как только миновал возбуждающий инцидент со стрельбой. Зная причину тревоги, Генри Трессилиан разделяет ее и больше не думает об охотничьих трофеях.

Они почти не разговаривают: работа отнимает все силы. Потому что за поляной, на которой они встретили баранов, нет дороги, кроме звериных следов, и приходится прокладывать ее самим. Деревья растут тесно, они переплетены лианами, и мексиканцу приходится часто пускать в ход мачете, чтобы прорубить проход; он делает это под аккомпанемент проклятий, таких же частых, как подлесок, который он рубит.

Это их задерживает, и проходит не меньше часа, прежде чем они доходят до конца чаппарели[25]25
  Колючих кустарников.


[Закрыть], хотя при этом преодолевают меньше мили. Но наконец они выходят на внешний край месы, рядом с обрывом. Здесь высокие деревья сменяются низкими кустами, которые не закрывают видимость. Перед их глазами ллано открыта до горизонта на север, восток и запад, они видят все на расстоянии не меньше двадцати миль.

Но так далеко им смотреть не нужно. Потому что на расстоянии чуть больше десяти миль они видят то, что сразу привлекает их внимание – тусклое желтоватое облако, основание которого находится на равнине.

– Это не дым, а пыль! – восклицает гамбусино, увидев облако. – Пыль, поднятая копытами лошадей, их сотни. Ничем иным это не объяснить. Лошади с людьми на спине. Если бы это было стадо диких мустангов, облако было бы более растянутым. Indios, por cierto![26]26
  Индейцы точно!


[Закрыть] Carrai! – продолжает он, оглянувшись и видя в том направлении дым. – Какие мы были глупцы, разжигая костры! Это чистое безумие. Лучше было съесть завтрак сырым. Я никого не виню: должен был бы понимать опасность. Они увидели наш лагерный дым – и наши выстрелы. Ах, мучачо, как глупо мы себя вели!

Едва не задыхаясь от приступа сожалений и угрызений совести, он какое-то время молчит; однако сердце его громко бьется; глядя на далекое облако, пытаясь что-нибудь разглядеть в нем. Темное облако становится менее густым, частично оно рассеивается, и в нем видно какое-то более темное ядро со сверкающими точками. Пока отдельные фигуры еще не видны, только темная масса, но гамбусино знает, что она состоит из всадников, а блестит оружие и украшения, когда к ним пробиваются лучи солнца.

– Какая жалость, – восклицает он, – что я не попросил у дона Эстевана бинокль! Если бы он сейчас был у меня! Но я и без него достаточно вижу. Это именно то, чего я боялся. Сегодня больше никакой охоты: еще до вечера нам предстоит схватка, может, еще раньше. Mira![27]27
  Смотри!


[Закрыть] Они разделились на две части. Видишь, сеньорито?

Сеньорито видит, что пыльное облако действительно разделилось на две части. Теперь он видит и отдельные фигуры: лошадей с всадниками на спинах; оружие блестит ярче, потому что находится в движении.

– Да, – говорит все более серьезно мексиканец, – это головорезы индейцы, и их сотни. Если это апачи – а это точно они, – да поможет нам небо! Я знаю, что означают их движения. Они заметили дым лагерных костров и хотят подойти с обеих сторон Серро. Вот зачем они разделились на две части. Назад в лагерь, и как можно быстрей, как только могут нести нас ноги! Нельзя тратить ни минуты, ни секунды. Vamos!

И они бегут в лагерь. Сейчас не нужно тратить время на прокладывание пути, бегут по уже проложенной тропе, мимо мертвого барана, мимо ручья и подвешенных индеек, не глядя на них и даже не думая о том, чтобы взять их с собой.

* * *

Обитатели лагеря шахтеров: мужчины, женщины и дети – уже встали и заняты делами. Некоторые работают у фургонов, поливают водой колеса, чтобы укрепить шины: древесина высохла и держится непрочно; другие чинят упряжь и седла, а третьи переводят животных на свежую траву. Небольшая группа собралась у туши бычка, его свежуют, чтобы приготовить бифштексы на завтрак.

Снова разожгли несколько костров, потому что людей много, и они разбились на группы в соответствии со званием и профессией. Вокруг костров женщины и взрослые девушки; одни склонились к глиняным котелкам с шоколадом и кофе, другие на зернотерке превращают вареную кукурузу в тесто для обязательных тортилий. Дети играют на берегу озера, заходя по колено в воду; они плещутся, как утки; мальчики постарше соорудили импровизированные удочки и ловят рыбу. В этом далеком каровом озере рыба есть, потому что оно соединено с рекой Хоркаситас, теперь почти пересохшей, но временами такой полноводной, что рыбы могут подняться до озера, и несколько видов действительно нашли сюда дорогу.

В пространстве, окруженном фургонами – в коррале, – установлены три палатки, они стоят в ряд. Средняя – большой квадратный шатер, и по бокам палатки поменьше обычной колоколообразной формы. Шатер занят старшим партнером и его сеньорой. В палатке справа их дочь со своей служанкой, индейской девушкой. В другой палатке спять отец и сын Трессилианы.

Сейчас все три палатки пусты, обитатели покинули их. Как известно, Генри Трессилиан ушел на вершину Серро, его отец в сопровождении мажордома обходит лагерь, проверяя все. А дон Эстеван, его жена и дочь ушли к берегу, чтобы насладиться освежающим ветерком с озера. Они успели только пройти по песчаному берегу и повернуть назад, как услышали крик, который встревожил не только их, но и всех обитателей лагеря:

– Los Indios!

Кричат наверху, с верхней части расселины; все одновременно смотрят вверх. И видят двух человек, стоящих на выступе скалы, их фигуры четко вырисовываются на голубом фоне неба; все сразу узнают в них гамбусино и Генри Тресиллиана. Они лишь мгновение стоят неподвижно, только чтобы выкрикнуть это ужасное предупреждение, потом бегом спускаются по расселине, рискуя сломать шею.

На дне их встречает возбужденная шумная толпа и забрасывает ураганом вопросов. Но они лишь повторяют то, что кричали сверху, и протискиваются туда, где их ждут дон Эстеван и старший Трессилиан. Первым начинает говорить старший партнер. Он обращается к Висенте:

– Ты видел индейцев, дон Педро? Где?

– В ллано, твоя милость, на северо-востоке.

– Ты уверен, что это индейцы?

– Абсолютно уверен, сеньор. Мы разглядели лошадей и всадников на них; белых людей нет, только краснокожие. Твоя милость может мне поверить: это индейцы.

– Могу поверить и верю. Но судя по твоим словам, они далеко. Насколько далеко, как ты считаешь?

– Когда мы на них смотрели, до них было десять миль или немного больше. Сейчас они ненамного ближе, потому что мы увидели их минут десять назад.

То, что охотники возвращались быстро, подтверждает их дыхание: у обоих широко раскрыты ноздри и грудь поднимается и опускается, как у бегунов в гонке в соревнованиях по бегу.

– Хорошо, что они так далеко, – говорит дон Эстеван. – И нам повезло, что вы увидели их раньше, чем они подошли.

– Ах, сеньор, они скоро будут близко: я знаю, что они нас увидели, вернее точно увидели дым наших костров и теперь направляются к нам. Легким всадникам не нужно много времени, чтобы проехать десять миль на такой равнине.

– Это верно, – соглашается бывший военный с видом тревоги и нетерпения. – Что ты посоветуешь нам делать, дон Педро?

– Прежде всего, твоя милость, мы не должны оставаться здесь, как можно быстрей нужно оставить этот лагерь. Через час, даже раньше может быть уже поздно.

– Твои слова требуют объяснения, дон Педро. Я их не понимаю Покинуть ласгерь! Но куда нам идти?

– Arriba![28]28
  Наверх!


[Закрыть] – отвечает проводник, указывая на расселину. – Вон туда.

– Но мы не можем взять с собой животных. И переносить грузы нет времени.

– Я это знаю, твоя милость. И радуюсь тому, что мы успеем подняться и оказаться в безопасности.

– Значит, мы должны все бросить? Это ты советуешь?

– Да. Мне жаль, но лучшего совета я не могу дать. Если мы хотим остаться в живых, альтернативы нет.

– Бросить все, – вмешивается младший партнер, – вещи, животных, повозки! Это ужасное несчастье. Сеньор Висенте, мы можем защитить свой лагерь; наши люди хорошо вооружены.

– Это невозможно, дон Роберто; невозможно, несмотря на все наше вооружение. Судя по тому, что я видел, индейцев сотни против наших десятков; их достаточно, чтобы со всех сторон окружить наш лагерь. И даже если бы мы днем могли их удерживать, ночью они подползут и подожгут лагерь. Фургоны, палатки, вещи – все у нас сухое, как трут. Даже седла загорятся от первой же искры.

– Но откуда мы знаем, что эти индейцы настроены враждебно? Может, это какое-то дружественное племя. Опата?

– Нет! – нетерпеливо восклицает гамбусино. – Я видел достаточно, чтобы понять, что это не опата. Это не мирные индейцы. Это головорезы и почти точно апачи.

– Апачи! – подхватывает несколько слушателей. В их голосах страх. Слово «апачи» вызывает ужас у всех жителей Соноры. Все чувствуют словно прикосновение к коже головы ножа для скальпирования.

– Они идут с того направления, откуда могут прийти только апачи, – настаивает Висенте. – К тому же у них нет с собой вещей, нет женщин и детей. Все мужчины, вооруженные всадники.

– Если это так, – мрачно говорит дон Эстебан, – мы не можем ждать от них дружбы.

– И милосердия тоже, – добавляет золотоискатель. – И не имеем права его ожидать после того, как с ними обошлись капитан Джил Перес и его люди.

Все знают, о чем говорит Висенте: массовое убийство индейцев апачей отрядом мексиканских солдат, после того как бдительность индейцев усыпили ложным объявлением мира и обещанием безопасности, самое жестокое и кровожадное убийство в анналах пограничных войн.

– Я уже сказал: я уверен, что это апачи, – повторяет еще более настойчиво и выразительно гамбусино. – И ждать их здесь – просто безумие. Мы должны подняться на месу.

– Но будем ли мы там в безопасности?

– Как в крепости. Ни одна созданная человеком крепость не так сильна и надежна, как Серро Пертидо. Двадцать человек могут сдерживать сотни, даже тысячи. Каррамба! Мы должны поблагодарить святую деву за то, что дала нам такое безопасное убежище – дала в самый нужный момент.

– В таком случае воспользуемся им, – соглашается дон Эстеван после краткого совещания с партнером, который больше не возражает, хотя может потерять все. – Мы воспользуемся твоим советом, сеньор Висенте, и даем тебе право распоряжаться и делать все, что ты считаешь нужным.

– У меня только один приказ, твоя милость: arriba! Вверх – все и всё!

Глава VIII
Трогательные прощания

Возбуждение, охватившее лагерь, сменяется быстрым хаотическим движением взад и вперед, сопровождаемым возгласами и криками. Тут и там в ужасе кричит женщина с ребенком на руках: ей показалось, что копье индейца вот-вот пронзит ее и ее ребенка.

Толпа людей бегом поднимается вверх по расселине, как муравьи. С галантностью, характерной для шахтеров и моряков, женщинам и детям позволяют подниматься первыми, с помощью мужей.

Все добираются до верха без серьезных происшествий, женщин оставляют здесь, а мужчины торопливо возвращаются. Трудно расстаться с ценной собственностью и любимыми вещами, еще трудней видеть, как все это переходит к ненавистному врагу; поэтому делаются усилия спасти все, что можно. Вначале думают только о своей жизни, но с полдюжины мужчин, которые в первые мгновения тревоги сели верхом и поскакали за выступ горы, чтобы лучше видеть местность, сообщают, что индейцев еще не видно. Значит, есть возможность забрать часть лагерного оборудования и все самое необходимое на случай осады.

– В первую очередь боеприпасы и продовольствие, – кричит в лагере Висенте, имеющий право отдавать приказы. – Берите еду для людей и то, чем можно зарядить ружья. Только потом все, на что хватит времени.

Зная, что женщины в безопасности, мужчины действуют быстро и энергично; и вскоре новый поток устремляется вверх по расселине – цепочка мужчин с грузом торопливо поднимается на вершину, оставляет груз и возвращается за новым. Некоторые остаются внизу, выносят вещи из фургонов и упаковывают их, чтобы удобней было нести. Тюки и ящики – все, что на вьючных мулах, – раскрываются, самое ценное достают и уносят; и через короткое время остается совсем немногое, кроме шахтерских инструментов и оборудования и более тяжелой домашней мебели.

Если бы Гремучая Змея знал об этом быстром опустошении лагеря его обитателями, он и его воины скакали бы быстрей. Но вот наконец они становятся видны. Конные часовые видят их, они скачут назад и соскакивают с лошадей.

В последний раз берут связанные вещи, в том числе две палатки – шатер остается. Последнее беспорядочное бегство, все поворачиваются лицом к расселине и бегут по ней вверх.

Нет, не все – несколько человек задерживаются. Потому что лошадей приходится оставить: невозможно поднять их наверх по крутому склону, по которому могут подняться только козы или звери с когтями. И хозяева с трудом расстаются с лошадьми. Они думают о том, что у лошадей скоро появится новый хозяин, и какой хозяин! Даже некоторые погонщики и пастухи привязались к своим мулам, старший пастух считает все стадо своими детьми, а мула с колокольчиком – почти матерью этих детей. Много миль и лиг слышал он путеводный звон этого колокольчика, этот веселый звук сообщает, что путь по карнизу на головокружительной высоте или через глубокое ущелье чист. Больше он эту музыку не услышит.

Но связи должны быть разорваны, надо прощаться. И прощание сопровождается нежными словами и восклицаниями, как будто остаются люди, а не тупые животные. «Caballo, caballo querido! Mula, mulita mia! Pobre-pobrecita! Dios de guarda!»[29]29
  Лошадка, любимая лошадка! Мой милый мул! Бедняжка! Да сбережет тебя бог!


[Закрыть] К ним примешиваются гораздо менее нежные восклицания – проклятия краснокожим, которые идут, чтобы отобрать их любимцев.

Проклятия Педро Висенте самые громкие. Он получил лишь половину суммы за права на открытое им месторождение, остальные деньги зависят от того, как будет работать новая шахта. А теперь катастрофа: шахтное оборудование будет уничтожено, новая фирма может стать банкротом, если даже люди останутся живыми. Неудивительно, что, думая об этом и вспоминая о перенесенных у «Los Indios» страданиях, Висенте проклинает их. Однако он не из тех, что нежно и сентиментально прощается с животными. Лошадь он купил недавно, и, хотя внешность у нее привлекательная, сделка оказалась неудачной. В Ариспе, как и везде, хватает мошенников конеторговцев, и гамбусино стал их жертвой. Поэтому он без сожаления расстается со своей лошадью. А вот седло и упряжь, с богатыми украшениями – они обошлись ему дороже, чем лошадь, – он снимает и поднимается в числе последних.

Последним остается Генри Трессилиан; его расставание совсем иное. Молодой англичанин едва не плачет, стоя у головы лошади, обнимает ее за шею, гладит морду; может, в последний раз он к ней притрагивается. Конечно, в последний. И благородное животное как будто это понимает, отвечая на ласки низким печальным хныканьем.

– О, мой прекрасный Крестоносец! Только подумать, что я должен тебя оставить! И что на тебе будет ездить краснокожий, жестокий дикарь, который не будет о тебе заботиться. О, как это тяжело, как тяжело!

Крестоносец словно понимает эти слова, потому что отвечает стоном. Может, так он реагирует на печальное выражение лица хозяина, который был к нему так добр.

– Прощай, мой отважный друг! Последний поцелуй, – говорит юноша, прикасаясь губами к губам лошади. Потом снимает недоуздок с привязанной к нему веревкой; бросив все это на землю, он в последний раз печально произносит «Прощай!», поворачивается спиной к любимой лошади и уходит торопливо, словно боится, что решимость оставит его.

Вскоре он начинает подниматься по расселине, все остальные уже наверху. Но поднявшись на десять шагов, он слышит звук, который заставляет его остановиться и оглянуться. Не в тревоге: он знает этот звук. Его лошадь ржет, сопровождая ржание частыми ударами копыт: Крестоносец галопом скачет к расселине. Через мгновение он у ее основания и ставит на крутой склон передние ноги, как будто собирается подниматься.

Напрасно, после недолгих усилий он снова опускается на все четыре ноги. Но потом встает на дыбы и пытается – снова и снова, продолжая издавать громкое продолжительное ржание – почти крики.

Для Генри Трессилиана это зрелище мучительно, оно поражает его до самой глубины сердца. Чтобы не видеть его – хотя слышать он продолжает, – он поворачивает голову, в последний раз смотрит на свою лошадь и продолжает подниматься. Однако на полпути к вершине не выдерживает и снова смотрит вниз. Крестоносец по-прежнему у основания расселины, но стоит на четырех ногах, словно смирившись с неизбежным. Однако не молчит – через короткие промежутки печально ржет, выражая свое отчаяние.

Глава IX
«Это Гремучая Змея»

Поднявшись наверх, Генри Трессилиан видит своего отца, дона Эстевана и большинство мужчин. Они под руководством бывшего военного собирают большие камни и укладывают их вокруг выхода из расселины.

Можно подумать, что они строят бруствер, однако не таковы их намерения: бруствер не нужен. Как сказал Висенте, это природная крепость, сильней любой построенной человеком и устоит против артиллерии всего мира. Камни собирают как оружие: если враг попытается подняться по расселине, их можно будет скатить на него. Большинство камней принесли из самой расселины, потому что на вершине их мало. Эта работа – рук достаточно, и люди работают охотно – занимает немного времени, и вскоре там, где заканчивается ведущая наверх тропа, возникает укрепление в форме подковы.

Часть мужчин ушла к поляне у ручья, на которой собрались женщины и дети; вокруг валяются принесенные снизу вещи. Некоторые женщины все еще в страхе возбужденно бегают взад и вперед; другие, более мужественные и спокойные, сидят на ящиках и тюках.

Сеньора, ее дочь и слуги стоят отдельно, и Гертруда тревожно разглядывает каждую поднимающуюся группу. Ей сказали, что Энрике еще на равнине, и она боится, что он задержится там слишком надолго.

Пока не было сделано никаких попыток установить палатки и вообще разбить лагерь. Некоторые все еще надеются, что это не понадобится. Индейцы еще не показались у южного конца горы, и о том, кто они, можно пока только строить предположения. Но они еще далеко, все предположения делаются на основании того, что удалось разглядеть, и они сомнительны; проводник по приказу дона Эстевана снова торопливо идет на северный конец, чтобы увидеть более отчетливо.

На этот раз у него с собой бинокль, и есть договоренность о сигналах. Сигналами, конечно, послужат выстрелы: один выстрел – индейцы направляются к Серро; два выстрела – они близко; третий выстрел будет говорить о том, что они опознаны, наконец четвертый сообщит, что они бандиты и головорезы из враждебного племени.

Можно подумать, что гамбусино прихватил с собой целую батарею легкого оружия; на самом деле у него с собой только ружье и пара одноствольных пистолетов древней конструкции и очень ненадежных. Но, как и раньше, с ним Генри Трессилиан, чья двустволка позволит сделать нужный выстрел – даже все четыре, если понадобится.

Вдвоем они снова на своей прежней тропе, вначале минуют поляну у ojo de agwa. Здесь молодой англичанин задерживается – всего на мгновение, чтобы обменяться словом с сеньорой и бросить нежный взгляд на Гертруду; та смотрит ему вслед, но не в страхе, а с восхищением. Ей рассказали о его прощании с лошадью, также ее любимицей, и о проявленном им бесстрашии: ведь он оставался на равнине один, когда все остальные уже ушли.

– Такая храбрость! – про себя восклицает она, глядя ему вслед. – Dio mio![30]30
  Господи!


[Закрыть] Он ничего не боится.

Бегом меньше чем за пятнадцать минут часовые выходит на свой прежний наблюдательный пункт – выступ утеса; не задерживаясь, Висенте подносит к глазам бинокль. И сразу видит то, что позволяет дать первый и второй сигналы: индейцы направляются к Серро, и они уже близко!

– Стреляй из обоих стволов! – приказывает он; не опуская бинокль, добавляет. – Сделай небольшой промежуток между выстрелами, чтобы их не приняли за один.

Юноша, подняв ствол, нажимает передний курок, затем, немного подождав, задний; выстрелы отражаются от утеса, вызывая одно эхо за другим.

Они не успели стихнуть, как мексиканец снова говорит, однако на этот раз не просто приказывает сделать еще два сигнальных выстрелах; его тон говорит о чем-то еще.

– Каррамба! – восклицает он. – Всё, как я ожидал, и даже хуже! Это апачи, и самое жестокое их племя – койотерос! Быстрей, мучачо! – продолжает он, все еще не отнимая бинокль от глаз. – Сними пистолеты у меня с пояса и стреляй из обоих.

Снова два громких выстрела с промежутком в несколько секунд проносятся над холмом; темные всадники все ближе; теперь их можно разглядеть невооруженным глазом; они остановились и сидят верхом, глядя вперед. Но в бинокль Висенте видит больше, и это еще сильней возбуждает его.

– Por todos demonios esta El Cascabel![31]31
  Клянусь всеми дьяволами, это Гремучая Змея!


[Закрыть]– El Cascabel! – повторяет юноша, удивленный не столько необычным именем, сколько выражением, с каким оно было произнесено. – Кто он, дон Педро?

– Ах, сеньорито, вскоре ты это узнаешь! Боюсь, все мы скоро узнаем! Да! – продолжает он, не отрывая бинокль от глаз. – Это эль Каскабель, я вижу череп у него на груди, оригинал, с которого срисован мой. Он приказал выжечь его у меня на груди, чтобы позабавиться. Malraya! Мы обречены! Нас ждет осада до судного дня или пока мы все не умрем с голода. Спастись невозможно.

– Но если мы сдадимся, они могут нас помиловать?

– Помиловать! Сдаться Гремучей Змее! Это все равно что отдаться во власть рептилии, имя которой он носит. Ты забыл о Джиле Пересе и его бойне.

– Я не забыл. Но разве убивали индейцев из племени койотерос?

– Конечно! И из этого самого отряда. Эль Каскабель этого не может забыть и заставит расплачиваться невинных людей. Ay de mi![32]32
  Горе мне!


[Закрыть]

После этого восклицания, произнесенного с отчаянием, мексиканец погружается в молчание лишь на несколько секунд, чтобы снова посмотреть в бинокль. Он видел достаточно и знает, что его предположения оправдаются.

Отряд индейцев под командой Эль Каскабеля возобновляет движение, и взгляд в бинокль на запад обнаруживает второй отряд, огибающий гору с запада. Гамбусино опять может сосчитать всадников, их больше двухсот, и это кладет конец любым надеждам на успех столкновения с ними. Схватка невозможна. А отступать поздно. Невезучие шахтеры окружены или скоро будут окружены, осаждены на горе, как за стенами крепости; они, словно потерпевшие крушение в середине океана, без всяких шансов на спасение.