Текст книги "Квартеронка"
Автор книги: Томас Майн Рид
Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Глава LXXII
Ищейки
Пронзительный звук далеко разнесся по воде и, казалось, проник в самые глухие закоулки леса. Он всполошил пернатых обитателей озера, и они ответили на непривычный свист нестройным и крикливым концертом. Отчаянное курлыканье журавлей и луизианских цапель, хриплое уханье сов и еще более хриплый крик пеликана слились в сплошной гомон, но всех заглушали рыболов и белоголовый орлан, чей резкий голос удивительно напоминает металлический скрежет напильника, которым точат зубья пилы.
Шум долго не стихал, и я подумал, что если придется повторить сигнал, то негр его не услышит – даже самый пронзительный свист потонет в этом содоме.
Спрятавшись среди ветвей, мы ждали дальнейшего развития событий. Мы не разговаривали. Опасность была слишком велика, чтобы в эти секунды напряженного ожидания испытывать какое-либо чувство, кроме чувства величайшей тревоги. Брошенное время от времени слово утешения, высказанная вполголоса надежда – вот и весь наш разговор.
В мучительном ожидании смотрели мы на воду и с опаской озирались на берег. С надеждой ждали плеска весла и со страхом – воющего лая собаки. Никогда не забуду я этих минут – минут тягостного, мучительного ожидания! До самой смерти не изгладятся они из моей памяти.
Все, что я передумал в эти мгновения, все, даже самые мельчайшие подробности того, что я пережил, встают передо мной так живо, будто это произошло только вчера.
Помню, раз или два нам показалось, что в тени деревьев пробежала легкая рябь. Сердце у нас радостно забилось – мы подумали, что это пирога.
Но радость наша была недолгой. Волнение поднял аллигатор, и минуту спустя отвратительное животное, почти одной длины с челном, проскользнуло мимо нас, с необыкновенной быстротой рассекая воду.
Помню, я подумал тогда, что негра может и не быть в его убежище. Что, если он охотится в лесу? Да мало ли куда он мог отлучиться! Но в таком случае я нашел бы возле дерева его пирогу. А если у него есть и другие потайные стоянки – например, по другую сторону озера? Он ничего мне такого не говорил, но это было весьма возможно. Все эти догадки лишь усиливали мою тревогу.
Но тут у меня возникло еще одно предположение, более страшное, ибо оно было более вероятным: негр мог попросту спать! Более вероятное потому, что ночь была для него днем, а день – ночью. По ночам он выбирался из своего убежища, бродил по лесу, охотился, а днем прятался в дупле и спал.
«О боже! Неужели он в самом деле спит и не слышал моего сигнала?» – в ужасе спрашивал я себя.
Следовало бы повторить сигнал, хотя я и понимал, что, если предположение мое верно, он все равно меня не услышит. Негр спит, как залегший в берлогу медведь, его и пушками не разбудишь. Как же мог я надеяться разбудить его своей жалкой дудкой, тем более что птичий концерт все продолжался?
– А если Габриэль и услышит, – обратился я к Авроре, – вряд ли он отличит мой свисток от… Боже милостивый!
Это восклицание сорвалось у меня помимо моей воли, и я не успел договорить начатой фразы. Протяжный и полный значения звук, который я услышал сквозь птичий гомон и, услышав, тотчас узнал, был заливистый лай собаки, идущей по следу.
Я нагнулся и прислушался. Вот опять! Эту мелодию ни с чем не спутаешь. Недаром у меня слух охотника и я не раз наслаждался этой музыкой.
Но этот лай отнюдь не казался мне музыкальным. Он звучал, как крик мести, как грозное предзнаменование гибели.
Я уже не помышлял о том, чтобы повторить сигнал. Даже если негр меня услышит, будет уже поздно. Отшвырнув тростинку, как бесполезную игрушку, я привлек к себе Аврору и, поставив ее за собой, выпрямился во весь рост и повернулся к берегу. Снова прокатившийся по лесу заливистый собачий лай прозвучал на этот раз так близко, что я невольно нагнулся, думая увидеть пса.
Ждать пришлось недолго. В сотне метров зеленели заросли тростника. Я заметил, как тростник зашевелился. Верхушки заколыхались, полые стебли затрещали, клонясь под напором подминавшего их живого существа. Какой-то зверь продирался сквозь их гущу.
Но вот тростник заколыхался еще сильнее, последний ряд его подался, и я увидел то, чего ждал, – пегую рубашку огромной собаки! Одним прыжком она выскочила из зарослей, на мгновение замерла на открытом пространстве, потом, глотнув воздух, протяжно взвыла и понеслась вперед.
За ней выскочила вторая, потревоженный тростник сомкнулся за ними, и обе побежали в сторону поваленного дерева.
Кустарника здесь не было, поэтому я хорошо их видел. Несмотря на царивший вокруг полумрак, я даже разглядел их породу и масть: это были огромные шотландские борзые, так называемые дирхаунды, серо-черный и рыжий. По тому, как они приближались, видно было, что они хорошо натасканы, и натасканы не на оленей, а на людей. Ни одна охотничья собака не шла бы так по человеческому следу, как шли они по нашему.
Увидев собак, я сразу приготовился к схватке. Их величина, широкие и тяжелые челюсти, злобный вид указывали на свирепость этих тварей. Можно было не сомневаться в том, что они кинутся на меня, едва только заметят. Поэтому я вытащил пистолет и, ухватившись за ветку, чтобы удержать равновесие, ждал их приближения.
Я не ошибся. Добежав до поваленного дерева, собака приостановилась лишь на долю секунды, потом вскочила на ствол и побежала к нам. Она уже не принюхивалась к следу; я видел ее горящие яростью глаза и с минуты на минуту ждал нападения.
Если бы я готовился к этой встрече заранее и искал наиболее выгодной позиции, то и тогда не выбрал бы удачнее. Вынужденный приближаться ко мне по прямой, мой враг не мог метнуться ни вправо, ни влево, так что мне оставалось только твердой рукой направить на него пистолет и, когда нужно, нажать гашетку. Даже новичок, впервые взявший в руки огнестрельное оружие, и тот бы не промахнулся.
Гнев напряг мои нервы, в груди горело чувство беспредельного негодования, которое придало мне твердость стали. При мысли, что меня травят, как волка, я пришел в бешенство, но то было холодное бешенство.
Я выждал, пока морда собаки не оказалась на расстоянии нескольких дюймов от дула пистолета, и нажал гашетку. Собака рухнула в воду.
За ней почти вплотную следовала вторая. Не дожидаясь, когда облако дыма рассеется, я прицелился и снова нажал гашетку.
Добрый мой пистолет не подвел меня. За выстрелом я услышал громкий всплеск падающего в воду тела.
Собак уже не было на стволе. Одна свалилась направо, другая – налево, в черную воду озера.
Глава LXXIII
Охотник за людьми
Собаки упали в воду – одна была убита наповал, другая тяжело ранена. Но эта собака тоже была обречена: пулей ей перешибло ногу, и хотя она судорожно билась в воде, пытаясь выплыть, это ей никак не удавалось. Через несколько минут она камнем пошла бы ко дну, но, как видно, ей не суждено было утонуть. Рок уготовил ей иную кончину, и предсмертный вой ее пресекся довольно необычным образом.
Визг собаки – сладчайшая музыка для аллигатора. Для него собака – самая лакомая добыча, и, услышав вой гончей или даже простой дворняжки, он готов проплыть любое расстояние.
Натуралисты объясняют это любопытное явление иначе. Они утверждают – и это в самом деле соответствует истине, – что вой собаки имеет отдаленное сходство с криком молодого аллигатора, и взрослые кидаются на этот вой якобы по двум причинам: самка – чтобы защитить свое детище, а самец – чтобы его пожрать.
Наблюдение это еще оспаривается наукой, одно лишь неоспоримо – аллигатор никогда не упустит случая полакомиться собакой. Схватив добычу страшными челюстями, он утаскивает ее в свои подводные владения. При этом он действует с такой жадностью, которая красноречиво говорит о том, что собачье мясо и впрямь его любимое блюдо.
Поэтому я нисколько не удивился, когда с полдюжины этих гигантских пресмыкающихся вдруг вынырнули среди темных стволов деревьев и быстро поплыли к раненой собаке.
Они устремились к тому месту, откуда слышался непрерывный визг, окружили барахтающуюся борзую плотным кольцом и ринулись на свою жертву.
Стая акул и та уступила бы им в проворстве. Удар хвостом одного из аллигаторов пресек вой пса, три или четыре пары грозных челюстей одновременно щелкнули, последовала недолгая борьба, потом длинные костлявые головы разомкнулись, и чудовища поплыли в разные стороны, каждое унося в зубах по куску. Только несколько пузырей да красная пена, выступившая на чернильной поверхности воды, указывали место, где еще недавно билась собака.
Примерно такая же сцена разыгралась и по ту сторону поваленного дерева – озеро здесь едва достигало нескольких футов глубины, и на дне было хорошо видно тело убитой собаки. Три или четыре аллигатора, приблизившихся к дереву с этой стороны, заметили собачий труп и, кинувшись вперед, разделались с ним так же ловко, как их сородичи с другим псом. Пара шотландских борзых исчезла в пасти этих прожорливых тварей быстрее, чем крошка хлеба, брошенная в стаю голодных пескарей. Но как ни поразительно было это зрелище, я почти не обратил на него внимания. Мысли мои были заняты другим.
После выстрела я продолжал стоять на поваленном дереве, устремив взгляд в ту сторону, откуда появились собаки.
Я пристально всматривался в просветы между стволами, в темную глубину леса. Я следил за зарослями тростника, стараясь уловить малейшее движение, прислушивался к каждому звуку и шороху, но сам хранил молчание и жестом велел молчать своей дрожащей спутнице.
Надежды почти не оставалось. Вот-вот появятся еще собаки, другие, отставшие ищейки, а с ними верховые – охотники за людьми. Они близко и скоро подойдут – скоро, потому что мои выстрелы укажут им путь. Оказывать сопротивление отряду разъяренных людей бессмысленно. Оставалось одно – сдаться.
Аврора, видя, что я выхватил второй пистолет, умоляла меня сдаться, не пуская в ход оружия. Но я и не собирался стрелять в людей – я приготовил пистолет, чтобы защититься от нападения собак, если они появятся.
В лесу стояла тишина, и ничто не указывало на приближение моих преследователей. Что могло их задержать? Может быть, переправа через протоку или болотце? Я знал, что лошадям там не пройти и всадники вынуждены будут искать объезда. Но все ли они верхом?
Я даже начал надеяться, что Габриэль подоспеет. Если он не слыхал моего сигнального свиста, то не мог же он не слышать выстрелов! Но потом мне пришло в голову, что это еще, чего доброго, его отпугнет. Он не поймет, кто и зачем стрелял, и побоится выехать на своей пироге.
Хорошо, если он услышал первый сигнал и находится в пути! Прошло не так много времени, и еще оставалась надежда. Пусть здесь было немало пережито, но пришли мы сюда совсем недавно. Если Габриэль услышал выстрелы по пути сюда, то он решит, что я стрелял из своей двустволки, стрелял в какую-нибудь дичь, и не оробеет. Может быть, он еще подоспеет вовремя и мы благополучно доберемся до его дупла.
Кроме двух-трех пятен крови на шероховатой коре дерева, ничто не указывало на то, что здесь побывали собаки, да и эти пятна вряд ли видны с берега. Если у охотников нет других собак, которые доведут их до места, им нелегко будет обнаружить эти следы в царящем тут полумраке, и, может быть, нам все-таки удастся ускользнуть.
С новой надеждой я повернулся к воде и стал глядеть в ту сторону, откуда, как мне казалось, должна была появиться пирога. Увы, ничто не говорило о ее приближении. Кроме крика потревоженных птиц, ни звука не доносилось с озера.
Я снова повернулся к берегу.
Заросли тростника колыхались. Длинные стебли гнулись и трещали под тяжелой поступью человека. Вот он уже показался из зарослей и вразвалку пошел к воде.
Он шел один, лошади и собак с ним не было, но перекинутый через плечо длинноствольный винчестер и охотничье снаряжение указывали на то, что это хозяин шотландских борзых.
Густая черная борода, гетры и куртка из оленьей кожи, красный шейный платок и енотовая шапка, а главное, свирепое выражение лица не оставляли сомнений в том, кто этот субъект. Он в точности соответствовал описанию, которое я слышал от беглого негра. Это мог быть только Рафьен – охотник за людьми!
Глава LXXIV
Выстрел за выстрел
Да, субъект, который вышел из зарослей, был действительно Рафьен, охотник за людьми, и пристреленные мною собаки принадлежали ему. Это была пара хорошо известных всей округе ищеек, специально обученных выслеживать несчастных негров, когда, не выдержав зверского обращения надсмотрщика, они бежали в леса.
Не меньшую известность снискал и их хозяин – распутный и грубый малый, добывавший себе пропитание отчасти охотой, отчасти кражей свиней. Жил он в лесу, как дикарь, и изредка нанимался к окрестным плантаторам, нуждавшимся в его услугах и услугах его омерзительных псов.
Как я уже говорил, мне никогда не приходилось встречаться с этим субъектом, хотя я достаточно слышал о нем и от Сципиона и от Габриэля. Последний весьма подробно описал мне наружность Рафьена и сообщил немало поистине потрясающих историй, свидетельствующих о его злобном и лютом нраве: нескольких беглых негров он убил, а других затравил своими свирепыми псами.
Его ненавидели и боялись во всех негритянских поселках побережья, а матери-негритянки пугали именем Рафьена своих малышей, когда они капризничали, и те сразу затихали. Да и имя-то какое! Ведь Рафьен – значит головорез!
Такая слава шла о Рафьене, охотнике за людьми, среди черных илотов на плантациях. Его имя внушало больше страха, чем пытка и ременная плеть. По сравнению с ним какой-нибудь палач-надсмотрщик вроде Билла-бандита показался бы ангелом.
При виде этого человека я сразу же оставил всякую мысль о побеге.
Уронив руку, сжимавшую пистолет, я ждал, когда он подойдет, чтобы сразу сдаться. Сопротивление не привело бы ни к чему, кроме бессмысленного кровопролития. Поэтому я стоял молча и посоветовал своей спутнице тоже хранить молчание.
Выйдя из зарослей, Рафьен не сразу нас заметил. Меня наполовину скрывали густые фестоны испанского моха, а Аврору за зеленью и вовсе не было видно. Кроме того, охотник не смотрел в нашу сторону, глаза его были устремлены на землю. Он, конечно, слышал выстрелы, но больше полагался на свое чутье следопыта. По тому, как он шел, низко пригнувшись к земле, я понял, что он идет по следу собственных псов почти так, как шла бы собака.
Когда он приблизился к озеру, на него вдруг пахнуло затхлым запахом воды. Он остановился, поднял голову и посмотрел вперед. То, что перед ним оказалось озеро, видимо, его озадачило, и он выразил свое удивление коротким ругательством:
– Черт!
Затем взгляд его упал на поваленное дерево и, следуя дальше по стволу, остановился на мне.
– Лопни мои глаза! – воскликнул он. – Так это вы? А где мои собаки?
Я тоже смотрел на него в упор, но молчал.
– Я вас спрашиваю, черт бы вас побрал, где мои собаки?
Я все молчал.
Взгляд его упал на ствол дерева. Он заметил пятна крови на коре, вспомнил про выстрелы.
– Проклятье! – прорычал он. – Ты убил моих собак!
И вслед за тем полился нескончаемый поток угроз и брани, сопровождаемой такой дикой жестикуляцией, что я подумал – уж не сошел ли он с ума.
Но вскоре он прекратил свои бессмысленные прыжки и кривлянья, широко расставил ноги, вскинул к плечу винчестер и закричал:
– Слезай с дерева и тащи свою черномазую! Живо, черт тебя побери! Слезай, говорят! Будешь долго раздумывать – пристрелю!
Я уже говорил, что при первом взгляде на этого человека я оставил всякую мысль о сопротивлении и намеревался сразу же сдаться, но его наглое требование и оскорбительный тон задели меня за живое, и я решил защищаться.
Злоба придала мне новые душевные и телесные силы, мой дух и моя рука обрели утраченную было твердость. Этот негодяй травит меня, как дикого зверя, но я ему не поддамся!
К тому же, против ожидания, Рафьен явился сюда один. Он шел за своими собаками пешком, тогда как другие ехали верхами и, должно быть, задержались у протоки или болота. Если бы преследователи подошли все вместе, я волей-неволей вынужден был бы покориться. Но охотник за людьми, каким бы опасным противником он ни был, явился сюда в единственном числе, а безропотно сдаваться одному человеку не позволяли мне понятия чести, унаследованные от моих воинственных предков. Как-никак, в моих жилах текла кровь вольных горцев, и я решил сразиться, а там будь что будет!
Крепко сжав в руке пистолет, я прямо посмотрел в налитые кровью глаза наглеца и крикнул:
– Стреляйте! Но смотрите не промахнитесь, потому что я-то уж не промахнусь!
Направленное на него дуло пистолета поколебало решимость Рафьена, и будь у него малейшая возможность, я не сомневаюсь, что он уклонился бы от поединка. Он не ждал такой встречи.
Но он зашел уже слишком далеко, и отступать было поздно. Винтовка была вскинута к плечу, и в ту же секунду я увидел вспышку и услышал выстрел. Услышал я и щелчок пули, ударившейся в ветку, на которую я опирался. Хоть Рафьен по праву слыл метким стрелком, вид моего пистолета помешал ему хладнокровно прицелиться, и он промахнулся.
Зато я не промахнулся: Рафьен упал с диким воплем, и когда дым от выстрела рассеялся, он уже барахтался в черной тине.
Я хотел было послать вдогонку вторую пулю, чтобы прикончить негодяя, – такая меня душила злоба, но в эту минуту услышал позади себя плеск весла и мужской голос. Обернувшись, я увидел негра.
Габриэль пригнал пирогу почти к тому самому месту, где мы стояли среди ветвей, и теперь жестами и словами торопил нас садиться в нее:
– Скорее, масса! Скорее, Рора! Прыгайте! Прыгайте скорей! Верьте старому Габу – он умрет, а будет биться до последнего вместе с молодым массой.
Машинально, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я послушался беглеца, хотя почти не верил в успех нашего предприятия, и, усадив Аврору в челн, спрыгнул сам и сел с ней рядом. Несколько сильных взмахов весла – и берег остался далеко позади, а через пять минут мы уже подплывали к огромному кипарису, возвышавшемуся на середине озера.
Глава LXXV
Любовь в час опасности
Лодка скользнула в тень дерева, и мы подплыли под свисающие с него гирлянды испанского моха. Еще мгновение – и нос пироги уткнулся в ствол. Все так же машинально я вскарабкался на широкий комель и помог взобраться Авроре.
И вот мы в дупле, потаенном убежище беглеца, и на время вне опасности. Но мы не радовались. Мы понимали, что это всего лишь краткая передышка и нам не укрыться здесь от погони.
Встреча с Рафьеном погубила все. Умер ли охотник или остался жив, он приведет сюда остальных. Догадаться, куда мы бежали, не так уж трудно, и наше убежище очень скоро обнаружат. То, что произошло, лишь усилит ярость наших врагов, и они еще настойчивее будут продолжать поиски. До появления Рафьена могла быть еще какая-то надежда ускользнуть. Большинство наших преследователей вышли в погоню за нами, как на обычную охоту за беглым негром, и, коль скоро наш след будет затерян, утратят свой боевой пыл. Да и Гайар не пользовался такой популярностью, чтобы ради него особенно старались; кровно заинтересован в успехе был лишь он сам да его подручные. Если бы около поваленного дерева не осталось следов нашего пребывания, мрачный лабиринт затопленного леса, возможно, отпугнул бы наших преследователей, большинство махнули бы рукой на безнадежную затею и разошлись по домам. Тогда, отсидевшись до вечера в нашем дупле, мы с наступлением темноты вновь переплыли бы озеро, высадились в другом месте, и негр вывел бы нас к береговой дороге, где нас должен был ждать д’Отвиль с лошадьми. А оттуда мы, как и предполагали раньше, двинулись бы в город.
Таков был придуманный мною наспех план действий, и до появления Рафьена, возможно, его удалось бы осуществить.
Даже после того, как я пристрелил собак, мы не отчаивались: кое-какие шансы на успех все же оставались. Задержавшись у протоки и потеряв из виду собак, наши преследователи могли сбиться со следа или, во всяком случае, продвигались бы много медленнее. Если даже они догадаются об участи, постигшей собак, то ни пешему, ни конному все равно не добраться до нашего убежища. Им потребуются лодки или пироги. Доставить сюда лодки с реки не так-то просто, а там наступит ночь. Единственной моей надеждой были ночная мгла и д’Отвиль.
Но перестрелка с Рафьеном спутала все карты.
После нашего поединка положение изменилось. Живой или мертвый, Рафьен приведет погоню к нашему убежищу. Если он жив, – теперь, когда гнев мой улегся, я дорого бы дал, чтоб он остался жив, – охотник сразу направит погоню за нами.
Мне казалось, что он жив, что я только ранил его. Смертельно раненный человек не мог бы так барахтаться. Я думал и надеялся, что он жив, но не потому, что испытывал угрызения совести, а лишь из чувства самосохранения. Если Рафьен мертв, тело его не замедлят найти у поваленного дерева, и оно будет свидетельствовать против меня. Поймать нас все равно поймают, но только последствия будут самые трагические.
Словом, встреча с этим негодяем оказалась для нас роковой. Она коренным образом изменила все. В защиту беглой невольницы была пролита кровь белого! Весть эта быстро дойдет до поселка, облетит все плантации. Вся округа поднимется на ноги, и число преследователей утроится. За мной станут охотиться как за человеком, совершившим двойное преступление, и рвение моих врагов будет подогреваться яростью и жаждой мести. Все это я знал и уже не рассчитывал на спасение. У нас не оставалось теперь и тени надежды.
Я привлек к себе свою нареченную, обнял ее и прижал к своей груди. Нас разлучит только смерть! В этот грозный и мрачный час она дала мне клятву. Только смерть разлучит нас!
Любовь Авроры вдохнула в меня мужество, и я бесстрашно ждал того, чего не в силах был предотвратить:
* * *
Прошел еще час. Несмотря на грозившую нам опасность, мы не заметили, как пролетело время. Вы, вероятно, удивитесь, если я скажу, что это был один из счастливейших часов в моей жизни. Впервые после дня помолвки с Авророй я беседовал с ней без свидетелей. Мы остались наедине – преданный негр стоял на страже возле пироги.
Недавние ревнивые подозрения еще сильнее разожгли мои чувства, ибо таков закон природы, и, воспламененный любовью, я почти забыл о нашем отчаянном положении.
Снова и снова давали мы друг другу обеты верности, снова и снова повторяли клятвы любви с горячностью и красноречием, подсказанными истинной страстью. О, то были счастливые минуты!
Увы, нашему счастью скоро пришел конец! Конец горестный, но не неожиданный. Когда в лесу затрубил рог, когда там стали громко перекликаться десятки людей, я ничуть не удивился. Не удивился я и тогда, когда услышал гулко разносящиеся по воде голоса, выкрикивавшие ругательства и проклятья, скрип уключин и плеск весел. И когда Габриэль сообщил, что несколько лодок с вооруженными людьми приближаются к нашему дереву, известие не застало меня врасплох: я это предвидел.
Я спустился вниз по стволу дерева и, наклонившись, выглянул из-под завесы свисающего моха. Отсюда мне было видно все озеро. Я хорошо различал людей в пирогах и яликах, видел, как они гребли и жестикулировали.
Дойдя примерно до середины озера, они бросили весла и принялись совещаться. Немного погодя они разбились на группы и стали объезжать дерево, как видно решив нас окружить.
Задуманный маневр был выполнен в несколько минут, и теперь лодки со всех сторон приближались к нам, пока не очутились среди низко склонившихся к воде ветвей болотного кипариса. Торжествующий крик оповестил о том, что убежище наше обнаружено, и сквозь фестоны испанского моха я увидел настороженные лица.
Нас заметили; заметили пирогу и стоящих у ее носа Габриэля и меня.
– Сдавайтесь! – раздался чей-то повелительный голос. – А станете сопротивляться – пеняйте на себя!
Но, несмотря на предложение сдаться, лодки не трогались с места. Сидевшие в них знали, что я ношу при себе пистолеты и умею ими пользоваться – они имели случай убедиться в этом, – и, боясь, как бы я снова не пустил в ход оружие, они не слишком спешили подойти.
Но страхи их были напрасны – я и не думал стрелять. Пытаться оказать сопротивление двум десяткам хорошо вооруженных людей, – а в лодках сидело никак не меньше, – было бы чистейшим безумием. Я и не помышлял о том. Однако, решись я на такой шаг, не сомневаюсь, что Габриэль дрался бы бок о бок со мной до последнего. Смелый негр, отвагу которого удесятеряла мысль о грозящей ему каре, сам предложил дать бой. Но смелость его граничила с безумием, и я молил его не сопротивляться, потому что его наверняка уложат на месте.
Я не собирался пускать в ход оружие, но медлил с ответом.
– Мы хорошо вооружены, – продолжал парламентер, по-видимому пользовавшийся авторитетом у остальных. – Сопротивляться бессмысленно, лучше вам сразу сдаться…
– Что с ними долго разговаривать! – прервал его другой грубый голос. – Подпалим дерево и выкурим их оттуда. Мох сразу же вспыхнет!
Я узнал этот голос. Бесчеловечное предложение исходило от бандита Ларкина.
– Я и не собираюсь сопротивляться, – ответил я их предводителю, – и готов следовать за вами. Никакого преступления я не совершил. За свои поступки я готов ответить перед законом.
– Вы ответите нам! – рявкнул кто-то с другой лодки. – Мы здесь закон!
В его словах прозвучала скрытая угроза, которая заставила меня насторожиться, но наши переговоры на этом закончились. Ялики и челны устремились к дереву. Я увидел направленный на меня десяток винчестеров и пистолетов, и десяток голосов хором скомандовал нам сесть в лодки.
По свирепому и решительному виду этих грубых людей я понял, что нам не остается ничего другого, как покориться или умереть.
Я отвернулся, чтобы попрощаться с Авророй: она выбралась из дупла и, рыдая, стояла подле меня.
Воспользовавшись этим, несколько человек влезли на дерево, набросились на меня сзади, скрутили мне руки за спиной и крепко связали.
Я едва успел сказать последнее прости Авроре, которая уже не плакала, а взирала на суетившихся вокруг меня людей с нескрываемым презрением. А когда меня втолкнули в лодку, смелая девушка крикнула дрожащим от негодования голосом:
– Трусы! Жалкие трусы! Ни один из вас не осмелился встретиться с ним в открытом бою! Ни один! – И в этих словах прозвучало все благородство ее души.
Этот порыв моей невесты восхитил меня, он явился лучшим доказательством ее любви. Я восторгался ею и с наслаждением выразил бы ей свой восторг, если бы моя стража, явно пристыженная словами Авроры, не поспешила отчалить. В следующую секунду пирога, в которую меня поместили, вылетела из-под низко нависших ветвей и заскользила по озеру.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.