Текст книги "Квартеронка"

Глава LXVIII
Ночь в лесу

Я был легко одет, и ночная сырость не давала мне уснуть, однако, будь у меня перина из гагачьего пуха, я все равно не сомкнул бы глаз.

Д’Отвиль великодушно предложил мне свой плащ, но я отказался. Он тоже был одет в легкую полотняную одежду, но не это явилось причиной моего отказа. Даже если бы я сильно страдал от холода, я не принял бы услуги от него. Я начинал его опасаться.

Аврора вскоре уснула. При свете зарниц я видел, что глаза ее закрыты, а ее спокойное, ровное дыхание свидетельствовало о том, что она спит. Это тоже огорчило меня.

Я ждал каждой новой зарницы, чтобы взглянуть на нее. Каждый раз, как вспышка света озаряла ее прелестное лицо, я вглядывался в ее черты со смешанным чувством любви и боли. О, может ли коварство скрываться под этой прекрасной внешностью? Может ли таиться обман в этой благородной душе? Разве я не уверен, что она любит меня?

Как бы то ни было, у меня теперь отрезаны пути к отступлению. Я должен довести до конца начатую игру хотя бы ценой моей жизни или моего счастья. Я должен думать только о той цели, которая привела меня сюда.

Когда я немного успокоился, я опять принялся думать о том, как нам выбраться. Лишь только рассветет, я снова пойду на поиски лошадей, постараюсь найти их по следам и поймать, а затем спрячу в лесу, где нам придется укрываться до следующего вечера.

А если мы не найдем лошадей?

Долгое время я не мог решить, как нам тогда поступить. Наконец мне пришел в голову новый, вполне осуществимый план, и я поспешил поделиться им с д’Отвилем, который тоже не спал. Мой план был так прост, что я удивлялся, как не додумался до этого раньше. Д’Отвиль отправится в Бринджерс, наймет новых лошадей или экипаж и на следующий вечер встретит нас на береговой дороге.

Что могло быть проще? В Бринджерсе ничего не стоило нанять лошадей, а тем более экипаж. Д’Отвиля там не знают, и, конечно, никто не заподозрит, что он связан со мной. Я не сомневался, что в похищении квартеронки станут обвинять меня. Гайар, во всяком случае, это подумает – значит, разыскивать будут меня одного. Д’Отвиль согласился, что так и нужно сделать, если мы не найдем сбежавших лошадей; договорившись о подробностях, мы уже с меньшей тревогой стали дожидаться рассвета.

* * *

Наконец рассвело. Первые бледные лучи медленно проникали сквозь густые вершины деревьев, но все же было настолько светло, что мы могли возобновить поиски. Аврора осталась на месте, а мы с д’Отвилем снова разошлись в разные стороны. Он направился в глубину леса, а я – к дороге.

Вскоре я подошел к изгороди, окружавшей поля Гайара, ибо мы все еще находились очень близко от его плантации. Затем я двинулся вдоль изгороди к тому месту, где проселочная дорога углублялась в лес. Я решил снова проделать путь, по которому мы ехали прошлой ночью, так как думал, что лошади могли убежать по знакомой дороге.

И я оказался прав. Когда я подошел к этому месту, я увидел на земле следы подков двух лошадей, направлявшихся к реке. Там же виднелись и следы, оставленные нами прошлой ночью. Я сравнил: несомненно, это были одни и те же лошади. У одной из них была сломана подкова, и я с первого взгляда узнал ее след. Я заметил еще одну подробность: рядом с отпечатками подков виднелись полосы, прочерченные обломками сучьев, к которым были привязаны повода. Это подтвердило мои догадки о том, что лошади сами сорвались с привязи.

Теперь вопрос был в том, далеко ли они убежали. Стоит ли мне идти за ними и пытаться их поймать? Уже совсем рассвело, и это было бы очень опасно. Гайар и его люди уже, наверно, давно на ногах и рыщут по окрестностям. Отдельные группы, конечно, скачут вдоль береговой дороги и обшаривают проселки между плантациями. На каждом шагу я могу встретить кого-нибудь из его шайки.

По следам лошадей было видно, что они неслись во весь опор. Они нигде не останавливались, чтобы пощипать траву. Вероятнее всего, они выскочили на береговую дорогу и помчались прямо в город. Лошади были наемные и, наверно, хорошо знали дорогу домой. Кроме того, это были мексиканские мустанги, которым нередко случается после долгого путешествия возвращаться домой без седоков.

Пытаться догнать их значило бы бессмысленно подвергать себя опасности; я сразу отказался от этой мысли и повернул обратно к лесу.

Подходя к нашему лагерю, я старался ступать неслышно – мне стыдно сознаться, из каких побуждений: в моем сердце шевелились недостойные чувства.

Мне послышались звуки голосов.

«Боже мой! Опять д’Отвиль поспел раньше меня!»

Несколько секунд я боролся с собой, но не устоял и стал приближаться к ним, крадучись, как вор.

«Д’Отвиль снова оживленно и дружески разговаривает с ней! Они стоят так близко, что лица их почти соприкасаются. Как они поглощены разговором! Они говорят очень тихо, они шепчутся, как влюбленные! О боже!»

В эту минуту я вспомнил сцену на пристани. Вспомнил, что на юноше был такой же плащ и что он был небольшого роста…

Это он стоял передо мной! Теперь загадка объяснилась. Я был лишь ширмой, жалкой игрушкой в руках этой кокетки!

Вот он, настоящий возлюбленный Авроры!

Я остановился как пораженный громом. Острая боль пронзила сердце, будто отравленная стрела впилась глубоко в мою грудь и застряла в ней, терзая меня. Ноги у меня подкосились, и я чуть не потерял сознание.

«Она что-то вынула из-за корсажа. Она что-то протягивает ему! Залог любви!.. Нет, я ошибся. Это – бумаги, те самые, что она взяла с конторки у Гайара. Что это значит? Здесь скрыта какая-то тайна. О! Я потребую объяснений у вас обоих! Я все узнаю! Терпение, сердце! Терпение!»

Д’Отвиль взял бумаги и спрятал их под блузу. Затем он повернулся, и взгляд его упал на меня.

– А, мсье! – воскликнул он, направляясь ко мне. – Ну, как дела? Вы не нашли лошадей?

Я сделал над собой усилие и ответил спокойно:

– Только их следы.

Но даже произнося эту короткую фразу, голос мой дрогнул от волнения.

Д’Отвиль должен был заметить мое состояние, однако не показал и виду.

– Только следы, мсье? Куда же они вели?

– К береговой дороге. Лошади, несомненно, вернулись назад, в город. Больше нечего рассчитывать на них.

– Значит, мне надо сейчас же отправляться в Бринджерс?

Он спрашивал мое мнение.

Его вопрос обрадовал меня. Мне хотелось, чтобы он ушел: я жаждал остаться наедине с Авророй.

– Я думаю, это было бы лучше всего, если вы не считаете, что еще слишком рано.

– О нет! Кроме того, у меня есть дела в Бринджерсе, и они займут весь день.

– Вот как!

– Будьте спокойны, я вовремя приеду за вами. Не сомневаюсь, что достану лошадей или экипаж. Через полчаса после того, как стемнеет, я буду ждать вас у проселочной дороги. Не бойтесь, мсье! Я твердо верю, что для вас все кончится благополучно. А для меня, увы!..

Вместе с последними словами у него вырвался глубокий вздох.

«Что это значит? Уж не смеется ли он надо мной? Нет ли у этого странного юноши еще тайны, кроме моей? Он, верно, знает, что Аврора любит его! Неужели он так уверен в ее любви, что, не колеблясь, оставляет нас наедине? Или он играет мной, как тигр своей жертвой? Может, они оба играют мной?..»

Все эти ужасные мысли теснились у меня в голове и помешали мне ответить на его последнее замечание. Я только пробормотал, что не теряю надежды, но он не обратил внимания на мои слова. По какой-то причине он, видимо, хотел скорей уйти и, попрощавшись с Авророй и со мной, резко повернулся и пошел быстрым, легким шагом через лес. Я глядел ему вслед, пока он не скрылся за деревьями, и почувствовал облегчение, когда он ушел. Хотя нам была нужна его помощь, хотя от нее зависело наше спасение, в ту минуту мне хотелось никогда больше не видеть его.

Глава LXIХ
Упреки влюбленного

Теперь я объяснюсь с Авророй. Теперь я дам волю мучительной ревности, облегчу свое сердце в горьких упреках и упьюсь сладостной местью, осыпая ее обвинениями.

Я не мог больше сдерживать свое волнение, не мог скрывать свои чувства. Я должен был высказать все!

Пока д’Отвиль не исчез из виду, я нарочно стоял, отвернувшись от Авроры. И даже долее того. Я старался сдержать бешеные удары своего сердца, старался казаться спокойным и равнодушным.

Тщетное притворство! От ее глаз не укрылось мое состояние, в таких вещах инстинкт никогда не обманывает женщин.

Так было и на этот раз. Она все поняла. Вот почему в ту минуту она дала волю своему порыву.

Я повернулся, чтобы заговорить с ней, но тут почувствовал, что руки ее обвились вокруг моей шеи; она нежно прильнула ко мне, а лицо поднялось навстречу моему. Ее большие, ясные глаза смотрели в мои с нежным вопросом.

В другое время этот взгляд успокоил бы меня: ее глаза светились горячей любовью. Так могли смотреть только глаза истинно любящей девушки.

Но сейчас я не знал жалости. Я пробормотал:

– Аврора, ты не любишь меня!

– Ах, почему ты так жесток со мной? Я люблю тебя, бог свидетель, люблю всем сердцем!

Но и эти слова не рассеяли моих подозрений. Обвинения мои были слишком обоснованны, ревность пустила слишком глубокие корни, чтобы ее могли успокоить пустые уверения. Только доказательства или признания могли убедить меня.

Раз начав, я уже не мог остановиться. Я припомнил ей все: сцену, которую видел на пристани, дальнейшее поведение д’Отвиля, мои наблюдения прошлой ночью и то, чему я только что был свидетелем. Я ничего не забыл, но ни в чем не упрекал ее. У меня впереди было достаточно времени для упреков, я хотел сначала услышать ее ответ. Она отвечала мне со слезами. Да, она знала д’Отвиля раньше, она сразу мне в этом призналась. В их отношениях была какая-то тайна, но она умоляла меня не спрашивать у нее объяснений. Она просила меня быть терпеливым. Эта тайна принадлежит не ей. Скоро я все узнаю. Пройдет немного времени, и все раскроется.

С какой готовностью мое сердце впитывало эти утешительные слова! Я больше не сомневался. Как мог я не верить этим чистым, омытым слезами глазам, сияющим глубокой любовью?

Сердце мое смягчилось. Я снова нежно обнял мою невесту, и горячий поцелуй скрепил нашу клятву верности.

* * *

Мы могли бы долго пробыть на этом месте, освященном нашей любовью, но осторожность требовала его оставить. Опасность была слишком близка. В двухстах ярдах от нас тянулась изгородь, отделявшая плантацию Гайара от леса; оттуда можно было даже видеть его дом, стоявший вдали, среди полей. Густые заросли служили нам укрытием, но если бы погоня направилась в нашу сторону, люди прежде всего стали бы обыскивать эту чащу. Нам надо было найти себе другое убежище, поглубже в лесу.

Я вспомнил о цветущей поляне, где меня ужалила змея. Вокруг нее рос густой, тенистый подлесок, там мы могли найти укромное место, где нас не обнаружил бы и самый зоркий глаз. В ту минуту я думал только о таком убежище. Мне не приходило в голову, что есть способ отыскать нас в самой густой чаще или в непроходимых зарослях тростника. И я решил спрятаться на этой поляне.

Чаща папайи, в которой мы провели ночь, находилась близ юго-восточного края плантации Гайара. Чтобы добраться до поляны, нам надо было пройти около мили к северу. Если бы мы пошли напрямик через лес, мы почти наверное сбились бы с пути и, возможно, не нашли бы надежного убежища. Кроме того, мы могли бы заблудиться в лабиринте болот и проток, изрезавших лес по всем направлениям.

Поэтому я решил идти вдоль плантации, пока мы не выйдем на тропинку, которая когда-то привела меня на поляну, – я хорошо ее запомнил. Конечно, это было немного рискованно, пока мы не дойдем до северного края плантации, но мы могли держаться подальше от изгороди и по возможности не выходить из подлеска. К счастью, по опушке леса параллельно изгороди тянулась к северу широкая полоса пальметто, отмечавшая границу ежегодного паводка. Эти причудливые растения с широкими веерообразными листьями могли служить отличным прикрытием: человека, пробирающегося среди них, нельзя было увидеть издали. Их густая решетчатая тень становилась совсем непроницаемой благодаря высоким стеблям алтея и других цветов из семейства мальв, густо разросшихся вокруг.

Мы осторожно пробирались сквозь эти заросли и вскоре вышли к тому месту, где прошлой ночью перелезли через изгородь. Тут лес ближе всего подходил к дому Гайара. Как я уже говорил, здесь нас отделяло от него только поле в милю шириной. Однако его ровная поверхность сильно скрадывала расстояние, и, подойдя к изгороди, можно было ясно разглядеть дом.

Сейчас я не собирался доставлять себе это удовольствие и уже двинулся прочь, когда мне послышался звук, от которого кровь застыла в моих жилах.

Моя спутница схватила меня за руку и тревожно взглянула мне в лицо.

Я только кивнул ей, чтобы она молчала, нагнулся и, приложив ухо к земле, стал слушать.

Вскоре я снова услышал этот звук. Мое предположение оправдалось: это был собачий лай! Я не мог ошибиться. Я был достаточно опытным охотником, чтобы сразу узнать в нем лай длинноухой ищейки. Хоть он слышался издалека и казался не громче жужжания пчелы, я больше не сомневался в его зловещем значении.

Почему же меня так испугал лай собаки? Ведь было время, когда собачий лай и крики: «Ату его! Держи!» – звучали для меня, как и для многих других, самой приятной музыкой на свете. А теперь?.. Ах, вспомните, в каком положении я находился, вспомните о часах, проведенных мною с заклинателем змей, обо всем, что он рассказал мне в своем темном дупле: о беглецах, о собаках-ищейках, белых охотниках, охоте за неграми, об обычаях, которые считались возможными разве что на Кубе, но на деле процветали и в Луизиане, – вспомните все это, и вы поймете, почему я затрепетал, услышав вдали собачий лай.

Этот лай раздавался очень далеко, где-то около дома Гайара. Он звучал с перерывами и не был похож на голос собаки, бегущей по следу, а скорее напоминал разноголосый лай выпущенной из псарни своры, радующейся предстоящей охоте.

Мои худшие опасения подтвердились: они спустят на нас собак!

Глава LXX
Травля

О боже! Они спустят на нас собак! Скоро спустят или уже спустили – этого я не мог определить, но я не решался двинуться дальше, пока не узнаю наверное. Я оставил Аврору под деревьями и бросился к изгороди, у которой кончался лес. Добежав до нее, я схватился за сук и подтянулся: теперь поверх макушек сахарного тростника мне виден был весь дом, ярко освещенный лучами взошедшего солнца.

С первого взгляда я понял, что не ошибся. Как ни далеко было до дома, я разглядел вокруг него людей; многие из них сидели на лошадях, их головы двигались над тростником. А раздававшийся время от времени громкий лай указывал, что собак там целая свора. Со стороны могло показаться, что партия охотников готовится к охоте на оленя, и если бы не время, место и прочие обстоятельства, я, может быть, и принял бы их за обыкновенных охотников. Но сейчас они произвели на меня совсем иное впечатление. Я прекрасно понимал, зачем они собрались вокруг дома Гайара. Я знал, какую охоту они затевают. Поглядев на них не дольше минуты, я понял, что погоня уже готова двинуться в путь.

С сильно бьющимся сердцем я бросился назад к своей спутнице, которая дожидалась меня, дрожа от волнения.

Мне незачем было рассказывать ей, что я увидел, – она прочла это по моему лицу. Она тоже слышала лай собак. Она родилась в здешних местах и знала обычаи этой страны. Знала, что с собаками охотятся на оленей, лисиц и пантер, но ей было также известно, что на многих плантациях держат собак и для совсем других целей: собак-ищеек, обученных охоте на людей!

Будь она менее проницательна, я, может быть, попытался бы скрыть от нее то, что увидел, но она сразу все поняла.

Сначала нас охватило полное отчаяние. Казалось, у нас нет никакой надежды спастись. Где бы мы ни укрылись, собаки, приученные выслеживать людей, везде сумеют нас найти. Нет никакого смысла прятаться в болотах или зарослях. Ни самое высокое дерево, ни самый густой подлесок не могут спасти нас от таких преследователей.

Итак, первым нашим чувством была полная безнадежность, первым бессознательным побуждением – никуда не двигаться, остаться на месте и дать себя схватить. Быть может, нам и не грозила смерть, хотя я знал, что, если меня поймают, я должен быть готовым ко всему.

Я знал, как относились здесь к аболиционистам[26]26
  Аболиционист – участник движения за освобождение негров от рабства.


[Закрыть]: в то время их бешено ненавидели. Я слышал о свирепых расправах ярых рабовладельцев с этими «фанатиками», как они их называли. Я не сомневался, что и меня отнесут к их числу, а может быть, и того хуже – обвинят в «краже негров». Во всяком случае, меня ждет расправа, и, вероятно, очень жестокая.

Но мой страх перед наказанием был ничем в сравнении с уверенностью, что, если нас поймают, Аврора снова попадет в руки Гайара.

Вот какие думы сильнее всего терзали меня и заставляли колотиться мое сердце. Эти думы вновь наполнили меня решимостью не сдаваться, пока мы не испробуем все средства, какие в наших силах.

С минуту я стоял, размышляя о том, что же нам предпринять. И тут мне пришла в голову мысль, которая спасла меня от отчаяния: я вспомнил беглого негра Габриэля.

Не думайте, что до этой минуты я забыл о нем и о его убежище или что я не вспоминал о нем раньше. С тех пор как мы вошли в лес, я много раз думал о беглом негре и его дупле. И я бы сразу направился к нему, но меня удерживала дальность пути. Решив после заката выйти на береговую дорогу, я выбрал поляну, так как она была ближе.

Теперь, когда я узнал, что по нашему следу пустят собак, я снова подумал об убежище Габриэля, но отбросил эту мысль, считая, что собаки всюду отыщут нас и, спрятавшись у Габриэля, мы его невольно выдадим.

Все эти мысли вихрем проносились у меня в голове, и в первую минуту я не сообразил, что собаки не могут преследовать нас по воде. И только когда я стал искать способ скрыть наши следы и подумал о негре и его сосновой смоле, я вспомнил про воду.

Вот где для нас еще оставалась надежда! Теперь я оценил, как умно он выбрал себе жилище. Да, это было именно такое место, где его не могли отыскать проклятые собаки.

Как только я подумал об этом, я решил бежать к Габриэлю.

Я был уверен, что найду дорогу. Недаром я старался запомнить ее. В тот день, когда меня ужалила змея, у меня были какие-то смутные мысли, скорее неясное предчувствие, что убежище негра еще может мне пригодиться. Последующие события, в частности мое намерение сразу бежать с Авророй в город, вытеснили эти мысли у меня из головы. Во всяком случае, я хорошо запомнил путь, по которому меня вел Габриэль, и мог быстро найти его, хотя в лесу не было ни дорожек, ни тропинок, а только еле заметные стёжки, протоптанные дикими лесными обитателями.

Но я был уверен, что не собьюсь с пути. Я запомнил знаки и зарубки на деревьях, которые мне показывал мой спутник. Я помнил, где нужно пересечь большую протоку по стволу поваленного дерева, который служил негру мостиком. Помнил, где он вел меня по болотцу, по которому не прошла бы лошадь, где пробирался сквозь заросли камыша, между громадными стволами и корнями кипарисов, где спустился вниз, к воде. Помнил, где лежит огромное упавшее дерево, протянувшее над озером свой толстый ствол с ветвями, густо заросшими мохом – тайную гавань для маленькой пироги, – и был уверен, что найду его.

Я не забыл и условного сигнала, которым должен был известить беглеца о своем приходе. Он научил меня особому свисту и сказал, сколько раз я должен просвистеть.

Я не тратил времени на размышления. Все это я обдумал уже дорогой. Едва я вспомнил об озере, как сразу принял решение. Я только сказал своей спутнице несколько ободряющих слов, и мы сразу двинулись в путь.

Глава LXXI
Сигнал

Изменение наших планов не изменило направления, в котором мы двигались. Мы продолжали идти в ту же сторону. Дорога к озеру лежала через поляну, где мы сначала думали дождаться темноты, – это был кратчайший путь к убежищу беглого негра.

В памятную мне встречу с Габриэлем он вечером вывел меня к северо-восточной окраине плантации Гайара. Мы находились как раз на том месте, где проселок углублялся в лес. Зарубка на стираксовом дереве, которую я хорошо запомнил, указала мне направление. И я поспешил свернуть из кустов в чащу, тем более что, когда мы добрались до этого места, к нам ясно донесся громкий и протяжный лай собак. Прислушавшись, я заключил, что псы уже отыскали в поле сахарного тростника наш вчерашний след.

Нам предстояло пройти еще несколько сот ярдов по вырубке. Множество торчащих вокруг пней свидетельствовало, что здесь поработал топор дровосека. Тут рубили лес для нужд плантации, и справа и слева от тропы возвышались аккуратно сложенные поленницы дров. Ужасаясь при мысли, что мы можем столкнуться с дровосеком или возчиком, мы прибавили шагу. Такая встреча оказалась бы для нас роковой: любой заметивший нас человек непременно навел бы погоню на наш след.

Впрочем, будь я способен тогда спокойно рассуждать, я понял бы, что эти страхи мои излишни. Если собаки выследят нас здесь, никаких указаний от лесорубов и возчиков не потребуется. Но тогда я об этом не подумал и вздохнул с облегчением, когда вырубка осталась позади и нас скрыл густой шатер девственного леса.

Теперь все зависело от быстроты наших ног: успеем ли мы добраться до озера, вызвать негра с пирогой и скрыться из виду, прежде чем собаки примчатся туда? Если нам посчастливится – мы спасены или, во всяком случае, можем надеяться на спасение. Собаки, конечно, приведут погоню к тому месту, где мы сядем в лодку, – к поваленному дереву, но дальше и люди и собаки потеряют след. Угрюмое лесное озеро представляло собой подлинный лабиринт. Зеркало воды было очень невелико, но зато с места нашей посадки ни это оконце, ни дерево, росшее посередине и похожее на островок, не были видны, а кроме того, затопленный участок занимал значительную площадь леса. Даже если Гайар и другие догадаются, что мы бежали по воде, они дважды подумают, прежде чем рискнут нас разыскивать в этих зарослях, особенно в такое время года, когда пышная листва не пропускает солнечных лучей и в лесу всегда царит полумрак.

Однако вряд ли им придет в голову, что мы скрылись от них таким путем. На поваленном дереве, под ветвями которого пряталась пирога, не останется ни следа, ни знака. Да и кто подумает, что в таком отдалении от человеческого жилья, в какой-то стоячей луже, не соединенной протокой ни с рекой, ни с одним из ее заболоченных рукавов, может быть укрыта пирога? Следов, которые удалось бы разглядеть в лесном мраке, мы за собой не оставляли – за этим я тщательно смотрел.

Погоня решит, что собаки напали на след медведя, пумы или болотной рыси, – все эти звери, уходя от охотников, имеют обыкновение бросаться вплавь. Такими рассуждениями я старался подбодрить себя и свою спутницу, в то время как мы торопливо продолжали наш путь.

Скоро ли Габриэль откликнется на наш сигнал? – эта мысль терзала меня. Услышит ли он его сразу? Поспешит ли на мой зов? Подоспеет ли вовремя? Вот что занимало меня сейчас. Все теперь зависело от быстроты. О, почему я не вспомнил о Габриэле раньше? Почему мы сразу же не пустились в дорогу?

Сколько времени потребуется нашим преследователям, чтобы нагнать нас? Я боялся даже подумать об этом.

Верховой всегда обгонит пешего, а собаки, как известно, бегут по следу во весь дух.

Одна надежда поддерживала меня. Место нашего ночлега они обнаружат без труда: сложенные в кучу листья папайи и мох укажут им, где мы провели ночь. Ну, а дальше? Когда мы искали пропавших лошадей, мы рыскали по лесу во всех направлениях. Я вернулся на проселок и прошел по нему порядочный кусок. Все это, несомненно, хоть на время запутает собак. Кроме того, д’Отвиль вышел из зарослей папайи другой дорогой. Ищейки могут погнаться по его следу. О, если бы это было так!

Все эти предположения проносились в моем мозгу, в то время как мы спешили вперед. Мне даже пришла в голову мысль сбить собак со следа. Я вспомнил о побегах скипидарной сосны, к помощи которой прибегал негр. Но, к сожалению, ни одна нам не попалась, а тратить время на поиски я побоялся. Кроме того, я не очень-то верил в это средство, хотя Габриэль и клялся мне, что так можно провести любую собаку. Обыкновенная красная луковица, по его словам, тоже убивала всякий запах. Но красный лук не растет в лесах, а скипидарную сосну я так и не нашел.

Однако я принимал все доступные мне меры предосторожности. Несмотря на свою молодость, я был старый охотник и кое-чему научился, выслеживая оленей и другую дичь в родных горах. Да и три четверти года, проведенные мною в Новом Свете, не все прошли в городе, и я до известной степени уже приобщился к тайнам здешних чащоб. Поэтому мы не бежали вперед очертя голову. Там, где было можно, я старался запутать след.

В одном месте нам предстояло пересечь болотце – участок со стоячей водой, заросший тростником и растением, носящим название «болотного дерева». Воды в болоте было по колено, и его ничего не стоило перейти вброд. Я знал это, так как недавно перебирался через него. Итак, взявшись за руки, мы пустились прямо через болото и благополучно выбрались на другую сторону; но чтобы не оставлять в грязи отпечатков наших ног, я сначала отыскал на берегу сухое местечко, откуда можно было прямо ступить в воду; то же самое я проделал при выходе из болотца.

Знай я, что среди участников погони имеются опытные следопыты, я, пожалуй, не стал бы напрасно стараться. Я думал, что Гайар и его подручные наспех собрали кое-кого из окрестных плантаторов и жителей поселка, людей неопытных, которых легко обманут мои незамысловатые уловки.

Если бы я догадывался, что их ведет человек, о котором мне рассказывал Габриэль, – известный всей округе следопыт, сделавший охоту на негров своей профессией, я не стал бы трудиться. Но я не подозревал, что за нами гонится этот негодяй со своими натасканными на людей собаками, и потому старался сбить погоню со следа.

Перейдя болотце, мы скоро очутились перед большой протокой и переправились на другую сторону по стволу повисшего над водой дерева. О, если бы в моих силах было разрушить этот мост, сбросить его в воду! Но я утешался тем, что если даже собаки и пройдут за нами по этой переправе, то верховые потеряют время, разыскивая брод.

Вот наконец и поляна; но я не стал мешкать ни секунды. Мы даже не кинули взгляда на яркий ковер цветов, не заметили их благоухания. Когда-то я мечтал побывать здесь с Авророй. Вот мы и попали в этот земной рай, но при каких обстоятельствах! Страшные мысли теснились в моем мозгу, когда мы почти бегом пересекали залитую солнцем и усыпанную цветами прогалину, чтобы снова углубиться в призрачный полумрак леса.

Тропу я запомнил хорошо и шел по ней без колебаний. Однако время от времени я все же останавливался, чтобы послушать, не приближается ли погоня, и дать своей спутнице отдышаться. От непривычного напряжения грудь Авроры тяжело вздымалась, но в глазах ее светилась непоколебимая решимость, а улыбка подбадривала меня.

Наконец мы очутились среди болотных кипарисов, окаймлявших озеро, и, обходя их толстые стволы, вскоре добрались до поваленного дерева. Еще несколько секунд – и нас скрыли огромные ветви, опутанные мохом.

По пути я запасся дудочкой, которую, вспомнив уроки негра, вырезал из тростника, росшего здесь в изобилии. Дудка эта издавала очень своеобразный пронзительный свист, слышный даже в самых отдаленных уголках озера.

Ухватившись покрепче за ветку, я нагнулся к самой воде и, приложив тростинку к губам, подал условный сигнал.