Текст книги "Внутренний порок"

Восемь

Бланк депозита, который Слоун Волкманн дала Доку, был из ссудно-сберегательного банка «Арболада» в Охае. Тетка Рит сказала, что это один из множества сберегательных банков, чей контрольный пакет принадлежит Мики.

– А их клиенты – что ты про них скажешь?

– Главным образом – частные домовладельцы, которых мы профессионально зовем «лохами», – ответила тетка Рит.

– А займы – что-нибудь необычного есть?

– Ранчеры, местные подрядчики, может, время от времени какие-нибудь розенкрейцеры и теософы – о, ну и, конечно, «Хрискилодон», они в последнее время до чертиков всего строят и озеленяют, а еще вульгарно, однако же дорого обустраивают интерьеры.

Словно голова его стала трехмерным гонгом, по которому стукнуло небольшой кувалдой, Док припомнил расплывчатое иностранное слово на снимке Слоун, который он видел у нее дома.

– Как это пишется и что это такое?

– У меня где-то на этом столе завалялась их брошюрка, примерно в докембрийском слое, насколько мне помнится… ага! Вот: «Расположенный в живописной Охайской долине, Институт “Хрискилодон” – от древнего индийского слова, означающего “безмятежность”, – предоставляет безмолвие, гармонию с Землей и безусловное сострадание для подверженных эмоциональному риску ввиду беспрецедентной напряженности жизни шестидесятых и семидесятых годов».

– Если на звук – в точности дорогая психушка, нет.

– На фотографиях толком не показано, все снимали, намазав объектив вазелином, как в каком-нибудь журнале с девчонками. Тут есть телефон. – Док списал номер, а она добавила: – Кстати, позвони маме.

– Ох, блядь. Что-то случилось?

– Ты не звонил уже полторы недели, вот что случилось.

– Работа.

– Ну, последние известия таковы: тебя теперь считают наркоторговцем. Такое у меня сложилось впечатление, должна сказать.

– Ну да, еще бы – перед глазами Гилрой со своей насыщенной жизнью, диспетчер чего-то там, внуки, участок и так далее, разумно же, нет, что это мне душманы в затылок сопят.

– Напрасно агитируешь, Док, я свалить оттуда хотела, еще не научившись говорить. Меня ловили, когда я со всей дури накручивала педали на своем розовеньком трехколесном велике по полям свеклы, и с воплями волокли обратно. Ничего нового про Сан-Хоакин ты мне не расскажешь, детка. Ну и еще Элмина говорит, что соскучилась по твоему голосу.

– Я позвоню.

– Кроме того, она со мной согласна: тебе надо присмотреться к тем двум акрам в Пакоиме.

– Только не это, чувак.

– Пока еще продается, Док. И как мы, профи, говорим, оттяпай смолоду, чтоб потом было что тяпать.

Лео Спортелло и Элмина Бриз встретились в 1934-м на Самом Большом на Свете Кункене на Открытом Воздухе, который ежегодно проводился в Рипоне. Потянувшись к сброшенной ею карте, Лео произнес нечто вроде: «Так, а вы уверены, что вам это не нужно», – и, как рассказывала Элмина, едва она подняла взгляд от карт и посмотрела ему в глаза, тут же стала уверена, как в спасении, в том, что́ именно ей нужно. Она тогда все еще жила дома, трудилась в школе практиканткой, а у Лео была хорошая работа в одной винодельне, знаменитой своим крепленым продуктом, который продавался по всему побережью под названием «Полночный особый». Стоило Лео лишь голову в дверь просунуть, папаша Элмины пускался изображать У.К. Филдза: «А? Пьянчужкин дружо-о-ок-к-к… да-а-ааа…» Лео стал подчеркнуто приносить с собой всякий раз, когда заходил за Элминой, и совсем немного спустя его будущий тесть покупал эту дрянь ящиками со служебной скидкой Лео. Первым вином для Дока стал «Полночный особый» – таково было представление Дедушки Бриза о присмотре за младенцем.

Док сидел дома, смотрел дивизионные полуфиналы между «Семьдесят шестыми» и Милуоки – в основном, из-за Карима Абдул-Джаббара, которым восхищался еще с тех пор, как тот был Лью Алсиндором, – и тут прямо посреди быстрого прорыва к кольцу осознал, что откуда-то с улицы его зовут по имени. На миг в голове вспыхнуло, что это тетка Рит, втайне вознамерившись продать его жилье прямо у него из-под ног, заявилась в такой неуместный час показывать жилплощадь какой-нибудь паре с плоскости, выбранной исключительно за их занудство. Но когда он дошел до окна поглядеть – врубился, что его обмануло сходство голосов, а на улице стоит собственной персоной мать его Элмина и почему-то увлеченно обсуждает что-то с Эдди Снизу. Подняла голову, увидела Дока и бодро замахала.

– Лэрри! Лэрри! – За спиной у нее вторым рядом припарковался «олдзмобил» 1969 года, и Док мог смутно различить своего отца Лео – тот выглядывал в окно, в зубах зажата недорогая сигара, пульсирует от яркого до тусклого и обратно. Теперь Док вообразил себя у лееров стародавнего океанского лайнера, отплывающего из Сан-Педро, в идеале – на Гавайи, но и Санта-Моника сойдет, – и помахал в ответ.

– Ма! Пап! Подымайтесь! – Он побежал по квартире распахивать окна и раскручивать электрический вентилятор, хотя переживать из-за аромата марихуанного дыма, уже давно впитавшегося в ковер, кушетку, бархатную картину, он много лет как опоздал.

– Где мне ее поставить? – заорал снизу Лео.

Хороший вопрос. Самым добрым словом, которым неизменно обозначали в Гордита-Бич парковку, было «нелинейная». Правила менялись непредсказуемо от одного квартала, часто – парковочного места, – к другому, ибо их тайно измышляли злокозненные анархисты, дабы злить водителей до той степени, чтобы однажды они собрались толпой и кинулись на штурм городского управления.

– Сейчас приду, – сказал Док.

– Посмотри только, что за прическа, – встретила его Элмина.

– Как только до зеркала дойду, ма, – а к этому времени она уже упала к нему в объятья, не слишком смущаясь тем, что ее прилюдно обнимает и целует урод-хипан.

– Здоро́во, пап. – Док вскользнул на переднее сиденье. – Наверно, есть что-нибудь на Набережном проезде, надеюсь только, нам не придется ехать аж до Редондо, чтоб место найти.

А Эдди Снизу тем временем вещал:

– Ух ты, это твои предки, улет, – и тому подобное.

– Езжайте ставить машину, мальчики, – сказала Элмина, – а я тут пока поболтаю с соседом Лэрри.

– Дверь наверху открыта, – Док скоренько припомнил все, что знал о криминальном прошлом Эдди, включая слухи, – только не ходи с этим парнем ни на какие кухни, тогда с тобой все будет хорошо.

– Так то еще в 67-м было, – возмутился Эдди. – И все обвинения с меня сняли.

– Надо же, – произнесла Элмина.

Само собой, не прошло и пяти минут, как им повезло втиснуться чуть ниже по склону, чего хватило бы по крайней мере до полуночи, и Док с Лео вернулись и обнаружили Эдди и Элмину на кухне, а Эдди уже собирался вскрыть последнюю пачку орехово-шоколадной смеси для пирожных.

– А-та-та, – Док, грозя пальцем.

В наличии имелись пиво и полпачки «Читоз», а гастрономия «Прибойного Ловкача» выше по склону работала до полуночи, если у них что-нибудь истощится.

Элмина не тратила времени даром и подняла тему Шасты Фей, которую видела лишь раз и тут же к ней прониклась.

– Я всегда надеялась… Ох, ну сам знаешь…

– Оставь ребенка в покое, – пробурчал Лео.

Док осознал, что Эдди Снизу, которому некогда пришлось все это выслушать через потолок, метнул в него взгляд.

– У нее была карьера, – гнула свое Элмина. – Трудно это, но иногда ты должен отпустить девушку туда, куда ее зовут мечты. Под Мантекой когда-то жили Хепчесты, знаешь, и одна пара в войну переехала куда-то сюда работать на оборонных заводах. Может, она им родня.

– Если увижу, спрошу, – сказал Док.

По черной лестнице затопали, и через кухню в дом пошел Скотт Хруст.

– Здрасьте, дядя Лео, тетя Элмина, мама говорила, вы приедете.

– Мы не дождались тебя на ужин, – сказала Элмина.

– Надо было с выступлением разобраться. Вы же тут еще будете, верно?

Лео с Элминой остановились на Сепульведе в «Приюте “Небесный Крюк”», который много обслуживал аэропорт, и его круглосуточно населяли бессонные, застрявшие и брошенные, не говоря о случайно прибившихся аттестованных зомби.

– Бродят взад-вперед по коридорам, – сказала Элмина, – мужчины в деловых костюмах, женщины в вечерних платьях, люди в нательном, а то и совсем без, младенцы шляются, родителей ищут, пьянчуги, наркоманы, полиция, санитары «скорой», тележек для обслуживания номеров столько, что случаются заторы, зачем вообще садиться в машину и куда-то ехать, тут же весь Лос-Анджелес в пяти минутах от аэропорта.

– Как телевидение? – поинтересовался Эдди Снизу.

– На каких-то каналах целые синематеки, – ответила Элмина, – клянусь вам. Вчера ночью вот показывали, я заснуть никак не могла. А посмотрела – и засыпать испугалась. «Черный нарцисс» 1947 года, смотрели?

Эдди, поступивший на последипломную программу по кино в ЮК, испустил вопль узнавания. Он писал докторскую «От бесстрастного к бесовскому: подтекстуальное использование подводки глаз в кинематографе» и как раз только что подошел к «Черному нарциссу», в котором Катлин Байрон в роли одержимой монахини появляется одетая по гражданке, включая так разрисованные глаза, что хватит на целый год кошмаров.

– Надеюсь только, мужчин вы тоже опишете, – сказала Элмина. – Во всех этих немых немецких, Конрад Файдт в «Калигари», Кляйн-Рогге в «Метрополисе»…

– …что, разумеется, усложняется требованиями ортохроматической пленки…

Ойёй. Док вышел поискать в кухне, смутно помня, что там где-то может стоять неоткрытая коробка пива. Вскоре туда же сунул голову Лео.

– Я знаю, она где-то есть, – раздумывал вслух Док.

– Может, ты мне скажешь, нормально ли это, – сказал Лео. – Вчера ночью в мотель нам позвонил кто-то жуткий, сразу начал орать, поначалу я решил – на китайском, ни слова не понимаю. Наконец разобрал только: «Мы знаем, где вы. Жопу береги». И повесили трубку.

У Дока в ректуме привычно скакнуло.

– А вы, ребята, под каким именем вписались?

– Под нашим обычным. – Но Лео покраснел.

– Папа, это может быть важно.

– Ладно, только попробуй понять, у нас с твоей мамой как бы есть такая давняя привычка, мы на выходных останавливаемся в мотелях по старой доброй трассе 99, под липовыми именами? Делаем вид, что женаты на ком-то другом, и у нас там запретное свидание. И не стану тебя разыгрывать, это очень весело. Как эти ваши хиппи говорят, что б тебя ни вставляло, верно?

– Поэтому ни один консьерж на самом деле не записывает вас как каких-нибудь Спортелло.

Лео его одарил эдакой неуверенной улыбочкой, с какой отцы обычно отмазываются от сыновнего неодобрения.

– Мне нравится обычно Фрэнк Чемберз. Знаешь сам, это «Почтальон всегда звонит дважды»? А твоя мама, если спросят, говорит, что она Кора Смит, только бога ради не выдавай, что я тебе сказал.

– Значит, не туда попали. – Док наконец засек коробку с пивом – у него перед самым носом все это время. Какие-то банки сунул в морозилку, надеясь, что не забудет и там ничего не взорвется, как оно обычно бывает. – Ну что, папа, вы меня точно шокировали. – Он обнял Лео и простоял так почти столько, что выглядело бы неловко.

– Что такое? – спросил тот. – Ты смеешься над нами.

– Нет. Нет… Я смеюсь, потому что мне нравится брать себе это же имя.

– А. Должно быть, у тебя это от меня.

Но позже, часа в три ночи, в четыре, в какой-то такой безрадостный час Док напрочь забыл свое давнее облегчение и помнил только, до чего он испугался. Почему он машинально решил, будто где-то бродит что-то – и может так легко отыскать его родителей и угрожать им? По большей части, в таких случаях ответ бывал: «Ты просто параноишь». Но при его работе паранойя – инструмент ремесла, она тебя направляет туда, куда не пришло бы и в голову пойти. Послания из-за пределов, если не от безумия, случаются, накрайняк – хренова куча недоброй мотивации. И куда, интересно, этот китайский голос посреди ночи – когда бы в «Приюте “Небесный Крюк”» она ни наступала, – велит ему теперь смотреть?

Наутро, дожидаясь, пока перколирует кофе, Док случайно выглянул в окно и увидел Сончо Вьюнокса в его классической пляжно-городской колымаге – свекольном «мустанге» с 289-м движком, салоном в черном виниле и низким медленным рыком при выхлопе: он пытался не перегораживать весь переулок.

– Сонч! подымайся сюда, кофе тяпнем.

Сончо прискакал через две ступеньки и встал, отдуваясь в дверях, сжимая в руке дипломат.

– Не думал, что ты уже проснешься.

– Сам не думал. Что творится?

Весь день и всю ночь Сончо провел с ватагой federales на борту вульгарно и чрезмерно оснащенного судна, принадлежащего Департаменту юстиции, – они навещали место, ранее определенное как точка, в которой «Золотой Клык» якобы должен был сбросить некий груз. Ныряльщики спустились поглядеть и, едва над океаном забрезжил свет, начали один за другим поднимать на поверхность контейнеры, набитые туго обернутыми в целлофан пачками налички США – вероятно, той же, за которой по наказу Блонди-сана до сих пор охотились Паря и Хоакин. Но только при вскрытии контейнеров, представьте, как все удивились – вместо обычных сановных рож, Вашингтона, Линколна, Фрэнклина и кого не, вне зависимости от номинала на них, судя по виду, смотрело лицо Никсона. На миг объединенная федеральная ударная группа замерла в раздумье, не все ли они на борту, в конце концов, совместно галлюцинируют. Никсон дико вперялся во что-то невидимое сразу за краем картуша, словно бы ежился, лишь бы убраться с дороги, взгляд странно рассеян, будто сам злоупотребил каким-то новым азиатским психоделиком.

По сведениям контактов Сончо в разведке, у ЦРУ некоторое время была такая практика – помещать лицо Никсона на липовые северовьетнамские банкноты, входило в их операцию по дестабилизации вражеской валюты – при рядовых авианалетах на север они сбрасывали миллионы таких подделок. Но такую вот никсонизацию налички США объяснить не так-то просто – да и оценят далеко не все и не всегда.

– Что это? ЦРУ опять за свое, это говно ни черта не стоит.

– Не хочешь? Тогда я возьму.

– И что ты с ним будешь делать?

– Потрачу пачку, пока никто не заметил.

Кое-кто считал, что это заговор китайских шутников-коммунистов, затеявших пободаться с долларом США. Гравировка была настолько тонка, что вряд ли тут обошлось без Негодяйского Восточного Происхождения. По словам других же, деньги эти могли уже некоторое время циркулировать по Юго-Восточной Азии как оккупационные, их, может, и конвертировать как-то можно в самих Штатах.

– И не будем забывать об их ценности на рынке у коллекционеров.

– Но для меня это слишком чума, боюсь.

– И ты врубись, – сказал потом Сончо Доку, – по закону, чтобы твой портрет напечатали на валюте США, ты должен сперва умереть. Поэтому в какой бы вселенной это барахло ни было законным платежным средством, Никсон там должен быть покойником, так? Поэтому я вот что думаю: это симпатическая магия тех, кто хочет видеть Никсона среди усопших.

– Ну тогда диапазон точно сужается, Сонч. Можно мне тоже чутка?

– Эй, да бери сколько влезет. Вали затаривайся чем хочешь. Видишь, на мне ботинки? Помнишь те белые, что были у Доктора Не в «Д-ре Не», 1962-й? Да ты врубись! точно такие же самые! Купил на Голливудском бульваре на одну эту никсоновскую двадцатку – никто не присматривался, ничего, потрясно. Эй! у меня мыло начинается, ты, э, не против? – Он без промедления направился к ящику.

Сончо был преданным зрителем дневной теледрамы «Путь к его сердцу». На этой неделе – как он проинформировал Дока в затишьях действия – Хизер поведала Айрис о своих подозрениях касаемо мясного рулета, включая сюда и роль Джулиана в замене содержимого бутылочки «Табаско». Айрис этому не сильно удивилась, разумеется, ибо за весь свой брак с Джулианом не раз и не два дежурила по кухне, посему между этими двумя обозленными друг на друга бывшими остались буквально сотни несведенных кулинарных счетов. Меж тем Вики и Стивен по-прежнему обсуждают, кто до сих пор кому должен пять долларов после доставки пиццы сколько-то недель назад, при которой ключевым элементом неким образом выступал пес Юджин.

Док ушел в туалет поссать во время рекламной паузы и тут услышал, как Сончо орет на телевизор. Вернулся и застал своего поверенного, отлипающего носом от экрана.

– Все ништяк?

– Ахх… – рушась на кушетку, – Чарли-блядь-Тунец, чувак.

– Что?

– Тут все должно быть так невинно, амбициозный сноб, дизайнерские очочки, беретик, так отчаянно старается показать, что у него хороший вкус, да только он к тому же еще и дислектик, поэтому «хороший вкус» у него путается с «хорошо на вкус», но все гораздо хуже! У Чарли на самом деле эта, типа, маниакальная тяга к смерти! Да! он, он хочет, чтоб его поймали, переработали, сунули в банку, и не в какую-нибудь, врубаешься, а банка должна быть «СтарКиста»! самоубийственная верность торговой марке, чувак, глубокая притча о потребительском капитализме, они не успокоятся, пока всех нас дрифтерными сетями не выловят, не нарубят нас и не сложат штабелями на полки Супермаркета Америка, а подсознательно ужас в том, что мы, мы этого от них и хотим…

– Сонч, фигасе, это…

– Не дает мне покоя. И вот еще что. Почему есть «Цыпленок моря», но нет «Тунца фермы»?

– Эм… – Док и впрямь об этом задумался.

– И не забывай, – продолжал мрачно напоминать ему Сончо, – что Чарлза Мэнсона и вьетконговцев тоже зовут Чарли.

Когда передача закончилась, Сончо сказал:

– Так ты, как у тебя дела, Док, опять арестоваться собираешься или что-нибудь?

– Раз Йети теперь у меня на хвосте, могу позвонить тебе в любую минуту.

– Ой, чуть не забыл. «Золотой Клык»? Похоже, шхуне выписали полис на страхование океанских и морских перевозок незадолго до того, как она отдала концы, и покрывал он лишь один рейс – тот, в который твоя бывшая якобы отправилась, а выгодоприобретателем там значатся «Предприятия Золотой Клык» из Беверли-Хиллз.

– Если судно затонет, они огребут кучу денег?

– Именно.

А-га. Что, если это намеренное страховое жульничество? Может, Шаста еще успела сойти на берег – высадилась на какой-нибудь остров, где и посейчас таскает из лагуны аккуратную рыбешку и готовит ее с манго, острыми перцами и крошеным кокосом. А спит, может, на пляже и смотрит на звезды, о чьем существовании тут, под залитым смогом лос-анджелесским небом, и не догадывается. Может, учится плавать от острова к острову на каноэ с балансиром, читать течения и ветра и, подобно птице, ощущать магнитные поля. Может, «Золотой Клык» поплыл себе дальше навстречу року, собирая тех, кто не нашел пути к берегу, все глубже в какие там ни есть осложнения зла, безразличия, надругательства, отчаяния, нужные им для того, чтоб они еще больше стали собой. Кем бы они ни были. Может, Шаста всего этого избегла. Может, ей безопасно.

В тот вечер дома у Пенни Док заснул у нее на тахте перед новостями спорта, а когда проснулся, где-то сильно уже затемно, в телевизоре было лицо, оказалось – Никсона, – и оно вещало:

– Всегда найдутся нытики и жалобщики, которые скажут: это фашизм. Так вот, соотечественники-американцы, не Фашизм ли это за Свободу? Я… в это… врубаюсь! – Гром аплодисментов из огромного зала, набитого сторонниками, некоторые там держат транспаранты с той же фразой, нанесенной на ткань профессионально. Док сел, моргая, нащупывая в свете от экрана свою нычку, нашел полкосяка и запалил.

Поразило его, что сейчас у Никсона было в точности такое же офигелое лицо, как на липовых двадцатках, которые он получил от Сончо. Док вынул одну из бумажника и сверился – на всякий пожарный. Ну. Два Никсона выглядели совсем как фотографии друг друга!

– Поглядим-ка, – Док затянулся и поразмыслил. Эта же Никсонрожа вот, живьем на экране, уже как-то попала в оборот много месяцев назад на миллионах, а то и миллиардах поддельной налички… Как такое может быть? Если только… ну да, путешествие во времени, конечно… какой-нибудь гравер из ЦРУ, в некоей сверхзасекреченной лаборатории, прямо сейчас деловито копирует это изображение с собственного телеэкрана, а потом тишком как-то сунет свою копию в тайный особый почтовый ящик, который должен располагаться поблизости от подстанции какой-нибудь энергетической компании, чтоб они могли нелегально отсасывать нужное электричество, увеличивая всем прочим тарифы, чтобы отправлять информацию сквозь время обратно в прошлое, а вообще-то у них может быть и страховка на искривление времени, которую реально купить на тот случай, если послания эти затеряются среди толчков неведомой энергии где-то в огромности Времени…

– Я так тут что-то и почуяла. Тебе повезло, что завтра мне на работу не надо, – Пенни, щурясь и с голыми ногами в футболке Дока «Бисер Перед Свиньями».

– Тебя косяк разбудил? Извини, Пен, вот… – протянув ей то, что теперь больше выглядело скорее жестом вежливости, нежели кропалем.

– Нет, все эти вопли. Что это ты смотришь, похоже на очередную гитлеровскую документалку.

– Никсона. По-моему, это прямо сейчас происходит, где-то в Л.А.

– Может, в «Сенчури-Плазе». – Что немедленно подтвердилось новостийщиками, освещавшими событие: Никсон и впрямь объявился, будто по прихоти, в роскошном вестсайдском отеле, чтобы выступить на митинге активистов ВСП[31]31
  Великая старая партия, второе название Республиканской партии.


[Закрыть], называющих себя «Бдящей Калифорнией». На перебивках с отдельными лицами в зале казалось, что некоторые тут себя не очень контролируют, таких и ожидаешь увидеть на подобных сборищах, зато другие держались менее демонстративно и – по крайней мере, Дока, – пугали больше. Стратегически разместились в толпе, в одинаковых костюмах и галстуках, которые хочешь не хочешь, а сочтешь скорее нехиповыми, и никто из них вроде бы не обращал особого внимания на самого Никсона.

– Не думаю, что это Тайная Служба, – Пенни, скользнув по дивану поближе к Доку. – Недостаточно хорошенькие, для начала. Вероятнее – частный сектор.

– Они чего-то ждут – ха! глянь-ка, поехали. – Словно связанные СЧВ[32]32
  Сверхчувственное восприятие.


[Закрыть], роботы-оперативники, как один, развернулись и начали стекаться к одному человеку в толпе – длинноволосому, дикоглазому, одетому в ансамбль из психоделической джавахарлалки и клешей, который теперь орал:

– Эй, Никсон? Эй, Дошлый Дик? Нахуй иди! И знаешь, еще чего, эй, Спиро тоже нахуй! Всех нахуй, кто в Первой Блядь Семье! Эй, и собаку тоже нахуй! Кто-нибудь знает, как зовут песика? неважно – нахуй и песика! Всех вас нахуй! – И безумно захохотал, когда его хватали и уволакивали через толпу, где многие смотрели злобно, скалились и неодобрительно пускали пену изо рта.

– Лучше отправьте его в хипповую клинику для наркоманов, – с юмором порекомендовал Никсон.

– Порочит революционную молодежь, – пришло на ум Доку, пока он сворачивал следующую файку.

– Не говоря уже о том, что бередит проблемы Первой поправки, – Пенни подалась ближе к экрану. – Хотя странно…

– Вот как? По мне так типичные республиканцы.

– Не, я в смысле – вот, крупным планом. Это не хиппи, ты посмотри на него. Это ж Чаки!

Или, говоря иначе, как, встряхнувшись, осознал Док, еще и Дик Харлинген. Понадобилось, быть может, пол-легкого травяного дыма, чтобы отказаться от мысли поделиться открытием с Пенни.

– Твой приятель, – незаинтересованно осведомился он.

– Его все знают – когда не тусуется в Суде штата, он в Стеклянном Доме.

– Стукач?

– «Информатор», пожалуйста. Главным образом, работает на Красный Отдел и Пи-ДИДов.

– На кого?

– Полицейский Информационный Департамент по Инсуррекциям и Дестабилизациям? Никогда не слыхал о них, что ли?

– А… еще раз, зачем он так орет на Никсона?

– Елки, Док, такими темпами тебя лишат паранойяльной увольнительной. Даже частным сыскарям непозволительно давать такого наивняка.

– Ну, костюмчик у него вроде немножко слишком продуманный, но это ж не значит, что тут какая-то подстава.

Пенни назидательно вздохнула.

– Зато теперь все это по телевизору показали? у него возник мгновенный широчайший авторитет. Полиция теперь может засылать его в какую угодно группу.

– Ребята, вы опять насмотрелись «Мод-взвода». Там столько обледенительных идей. Эгей! А я тебе говорил, мне тут на днях Йети работу предлагал?

– Прозорливо, как у Йети обычно. Должно быть, в твоей натуре он распознал некий особый дар к… предательству?

– Ладно тебе, Пенни, ей было шестнадцать, она сбывала по мелкой, я лишь пытался сбить ее с преступной стези, сколько еще ты будешь…

– Господи, даже не знаю, чего ты так всегда топорщишься, Док. Никаких причин для мук совести. Или есть?

– Великолепно, как раз этого мне и надо – обсуждать муки совести с помощником окружного прокурора.

– …личность установлена, – объявил телевизор, и Пенни потянулась к ручке громкости. – Это Рик Доппель, безработный недоучившийся студент УКЛА.

– А мне сдается, нет, – пробормотала Пенни. – Это Чаки.

И черти меня дери, про себя добавил Док, если это еще и не восставший из мертвых тенор-саксофонист.