Текст книги "Рождение машин. Неизвестная история кибернетики"

III

Пока General Electric пыталась улучшить физические возможности человека, другие ученые развивали идеи кибернетики в смежных областях – пытались усилить машинами интеллектуальные способности человека. В этом случае сам компьютер становился предметом человеко-машинного взаимодействия. Пожалуй, самым влиятельным мыслителем и технологом, работающим в этой области, был Ликлайдер, духовный отец всемирной сети Интернет, а также участник Винеровского кружка.

Ликлайдер был очень хорошо знаком как с кибернетикой, так и с не теряющими актуальность проблемами ПВО. «В Кембридже после Второй мировой войны шло брожение умов огромного масштаба», – вспоминал он об участии в еженедельном кибернетическом кружке Норберта Винера[269]269
  William Aspray and Arthur Norberg, An Interview with J. C. R. Licklider (Cambridge, MA: Charles Babbage Institute, 1988), 13.


[Закрыть]. Дискуссионный кружок был настолько значимым для ученого, что позже, в офисе научно-исследовательских работ ВВС, Ликлайдер попытался создать что-то похожее. Он даже представил доклад на последней конференции Мэйси, в которой принял участие Винер.

Помимо этого, Ликлайдер был хорошо знаком с исследованиями ВВС – в 1951 году он провел ряд психологических консультаций в МТИ по проекту, который впоследствии вырос в SAGE. В основу сети противовоздушной обороны легли идеи Ликлайдера об объединении «сетевых мыслительных центров»[270]270
  Chigusa Ishikawa Kita, «JCR Licklider’s Vision for the IPTO», IEEE Annals of the History of Computing 25, no. 3 (2003): 66.


[Закрыть]. Уже в 1957 году он написал неопубликованные эссе «Истинно МУДРЫЕ системы, или Человеко-машинные системы для мышления»[271]271
  J. C. R. Licklider, «The Truly SAGE System, or, Toward a Man-Machine System for Thinking», August 20, 1957, документы Ликлайдера, коробка 6, папка «1957», MIT Libraries, Cambridge, MA.


[Закрыть]. Вплоть до 1962 года Ликлайдер входил в состав научно-консультативного совета ВВС[272]272
  Aspray and Norberg, Interview with J. C. R. Licklider, 38.


[Закрыть].

Ликлайдер считал, что «проблемы управления и контроля являются, по сути, проблемами взаимодействия между человеком и компьютером». Но он не хотел рассматривать компьютер как мощные счеты. Ход битвы не следует запрограммированным сценариям, пакетная обработка была ошибочным подходом. «Я думаю, это просто смешно, что командные системы управления работают на основе пакетной обработки»[273]273
  Там же, 24.


[Закрыть]. В реальной жизни, на поле боя, царили случайность и разногласия и командирам приходилось постоянно учитывать неожиданные изменения. Все существующие системы были неловкими попытками запрограммировать хаос боевых действий: «Кто может направлять ход боя, если он прямо в середине боя должен дописывать программу?»[274]274
  Там же, 24–25.


[Закрыть]

По такому принципу работала и SAGE. Анализируя систему ПВО, он пришел к выводу, что она была слишком автоматизированной. Люди-операторы решали только те задачи, которые не могли решать машины, и поэтому военно-воздушные силы рассматривали людей как второсортную часть машины. Ликлайдер доводил до ВВС мысль, что это было ошибкой проектирования: в SAGE был «избыток обслуживающего персонала и недостаток пользователей, включенных в человеко-компьютерный симбиоз»[275]275
  Kita, «JCR Licklider’s Vision», 68.


[Закрыть]. Человеко-машинный симбиоз Ликлайдер ценил больше автоматизации.

Ликлайдер резко критиковал энтузиастов автоматизации того времени и был против того, чтобы делегировать машинам еще большие полномочия. Концепция механического расширения неизбежно приводила к тому, что людей заменят машинами, а оставшееся человечество превратится в слуг машин, а не их хозяев. Как и Мошер, Ликлайдер стремился совместить сильные стороны людей и машин в равноправном симбиозе.

Мозги – это не серая клейкая масса, а скорее жужжащая машина, готовая потрудиться, чтобы вы могли жить лучше.

Человек и машина не конкурируют, они дополняют друг друга. Свои мысли о «настоящей SAGE» Ликлайдер изложил в ходе дискуссии с комитетом военно-воздушных сил летом 1958 года. В 1960 году Ликлайдер сформулировал свое видение в работе «Человеко-компьютерный симбиоз». «Надеюсь, что в не слишком далеком будущем человеческий мозг и вычислительные машины будут соединены друг с другом очень тесно», – писал он, вводя в оборот фразу, которая станет весьма распространена в человеко-машинной инженерии: «тесно соединенный»[276]276
  Licklider, «Man-Computer Symbiosis», 5.


[Закрыть].

В качестве примера идеального сотрудничества Ликлайдер приводит фиговую осу, маленькое насекомое, которое сосуществовало и эволюционировало вместе с фиговым деревом на протяжении миллионов лет. Личинки осы живут в завязи растения и опыляют его. Оса без дерева погибнет, а дерево без ос не сможет плодоносить. Ликлайдер отмечал, что такой взаимной и экзистенциальной зависимости между людьми и машинами пока что не существует, но он надеялся, что она вскоре возникнет. У людей лучше получалось формулировать вопросы, выявлять актуальности и реагировать на непредвиденные потребности; машины же лучше справлялись с хранением и получением больших объемов информации, тщательными и быстрыми расчетами, а также построением большого набора процедур.

«Интеллектуальная мощь эффективного человеко-компьютерного симбиоза будет многократно превышать любой отдельный компонент этого симбиоза», – писал Ликлайдер в 1962 году[277]277
  Licklider and Clark, «On-line Man-Computer Communication», 115.


[Закрыть]. К тому времени даже военные командиры, которые с восторгом моделировали полуавтоматические маневры, стремились вернуть себе инициативу, утерянную среди машин и механизмов, заполонивших командный центр. Однако офицеры ВВС не были готовы отказаться от хранения и обработки данных. Решением был симбиоз.

Оставалось решить несколько проблем. Например, «разделение времени» – объединение компьютеров множества пользователей для решения одной задачи. Второй проблемой были устаревшие интерфейсы ввода-вывода данных – электронные пишущие машинки и световые пистолеты имели серьезные ограничения. Третьей проблемой были системы хранения большого количества информации и быстрого поиска.

Ликлайдер мечтал о графических интерфейсах и системах распознавания речи. Понятие десятиминутной войны было несколько преувеличено, но опасно предполагать, что у военных лидеров будет намного больше времени для принятия критически важных решений. Человеко-машинным интерфейсом такого генерала могло служить только распознавание речи, ведь боевому офицеру или представителю высшего звена компании некогда «отвлекаться от работы, чтобы научиться набирать текст». В 1960 году Ликлайдер подсчитал, что потребуется пять лет, чтобы достичь пригодного для практического применения уровня распознавания речи в режиме реального времени[278]278
  Licklider, «Man-Computer Symbiosis», 11.


[Закрыть].

В 1962 году Ликлайдер стал первым директором Агентства перспективных исследований Пентагона, которому было поручено улучшить военные командно-административные системы, ARPA. Ликлайдер продолжил работать над улучшением связи между человеком и машиной и особенно поддерживал научно-исследовательские проекты университетов, направленные на разделение времени работы компьютеров между удаленными на большие расстояния пользователями, как это было сделано в ВВС. Вскоре начали появляться первые представления о глобальной компьютерной сети.

25 апреля 1963 года Ликлайдер написал меморандум, иронически адресованный «членам и филиалам Межгалактической компьютерной сети»[279]279
  J. C. R. Licklider, «Topics for Discussion at the Forthcoming Meeting», Memorandum for Afifliates of the Intergalactic Computer Network, Advanced Research Projects Agency, Washington, DC, April 25, 1963.


[Закрыть], в котором заявил, что развитие искусства обработки информации – это «развитие интеллектуальных способностей (человека, человеко-машины или машины)». Короткий текст вылился в совместные исследования Стэнфордского и Калифорнийского университетов, Массачусетского технологического института, корпорации RAND и нескольких промышленных подрядчиков. Ликлайдер справедливо стремился к сотрудничеству, ведь для того, чтобы добиться прогресса в компьютерных технологиях, каждому исследователю нужны были дорогие аппаратные средства, а также база программного обеспечения более сложного и более обширного, чем могли бы создать отдельный человек или организация.

Ключевую роль в разработке и финансировании ARPANET, сети отдельных «мыслящих центров», сыграли ученые, но потребовалось еще почти двадцать лет, чтобы она вызрела в то, что позже будет названо Интернетом. К концу 1960-х годов миф о кибернетических организмах и живых машинах начал отступать в научную фантастику и чистую теорию.

IV

Мысль, что машины могут перехитрить людей, по-прежнему будоражила умы ученых в 1960-х годах. Ирвинг Гуд, ведущий британский математик из Тринити-колледжа и компьютерной лаборатории Atlas, был убежден, что «машины, обладающие сверхразумом», построят уже совсем скоро. «Выживание человека будет зависеть от скорейшего строительства сверхразумной машины», – так он начинает свою самую популярную статью. По мнению Гуда, такая машина интеллектуально по определению превзойдет любого человека, даже очень умного, и тогда в истории человечества настанет особый момент, люди больше не будут на вершине мироздания.

Поскольку разработка машины – это род интеллектуальной деятельности, сверхразумная машина сможет создать улучшенные версии себя самой, после чего, несомненно, произойдет «интеллектуальный взрыв», и разум человека не сможет конкурировать с компьютерами. Первая машина, обладающая сверхразумом, станет последним изобретением человечества, и тогда останется только добиться ее послушания[280]280
  Irving J. Good, «Speculations concerning the First Ultraintelligent Machine», Computers 6 (1965): 31–88.


[Закрыть].

Гуду мало было создать новое разумное существо, он мечтал о времени, когда человек сможет создать творца лучшего, чем он сам, и даже более совершенного, чем создатель человека. Гуд не просто хотел играть в Бога, он хотел создать нечто превыше Бога.

В 1970-х годах эти несбыточные мечты переместились со страниц научных отчетов в произведения писателей-фантастов, и Гуд немало поспособствовал их воплощению, когда работал консультантом Стэнли Кубрика при создании фильма «Космическая одиссея 2001 года». Одним из основных мест встречи науки и научной фантастики в то время был журнал Omni. Основанный Бобом Гуччионе, он выходил в печать в период с 1978 по 1995 годы. На ярко иллюстрированных страницах Omni родились и умерли многие футуристические идеи.

Именно там впервые прозвучало слово «сингулярность», придуманное Вернором Винджем. Этим термином Виндж описывал научно-интеллектуальный взрыв, момент в будущем, когда машины превзойдут людей в интеллектуальных способностях[281]281
  Джон фон Нейман обсудил последствия постоянно ускоряющегося технического прогресса с коллегами. В одном из таких обсуждений он сказал, что человечество приближается к существенной «сингулярности», после которой человеческие дела будут изменяться навсегда. Источник – Stanislaw Ulam, «Tribute to John von Neumann», Bulletin of the American Mathematical Society 64, no. 3 (1958): 5.


[Закрыть]. Сам Виндж, неудачливый ученый из Государственного университета Сан-Диего, но успешный писатель-фантаст, сравнивал этот момент с черной дырой. «Когда это произойдет, человеческая история достигнет точки невозврата, подобной той, что ограничивает пространство-время внутри черной дыры, и мир окажется далеко за пределами нашего понимания»[282]282
  Vernor Vinge, «First Word», Omni 5, no. 1 (January 1983): 10.


[Закрыть].

Примерно в то же время один немецкий студент, Юрген Краус, впервые упомянул и проанализировал компьютерные вирусы. Биологи считали репродукцию и мутацию важнейшими особенностями самой жизни, компьютерные программы также обладали некоторыми из этих функций. «Возможно, имеет смысл говорить о жизни программы в биологическом значении».

«Большие ЭВМ, – писал Краус в 1979 году, – уже образуют цифровую вселенную из схем и битов[283]283
  Там же, 2.


[Закрыть], и сложность этих систем сравнима со сложностью устройства молодой планеты Земля. Программное обеспечение никогда не работает на 100 % верно, оно никогда не бывает идеальным. Следовательно, мутация программ вполне реальна». Краус был уверен, что поиск жизни в компьютерных программах был вопросом философии и теоретической биологии[284]284
  Там же, 154.


[Закрыть].

Человеку не нужны правительство, крупный бизнес или религия, подлинной свободы он может достичь, только если будет сам создавать свою окружающую среду.

На 228 страницах своей магистерской диссертации он провел параллели между биологическими системами и компьютерами. Краус был одержим вопросами о том, являются ли программы живыми, как биологические организмы, и могут ли они эволюционировать, как это делают все живые существа. «Самовоспроизводящаяся программа, – рассуждал он, – проживает в среде, то есть в компьютере, в его аппаратном и программном обеспечении, в его памяти. И она живая, поскольку самовоспроизводящиеся программы способны конкурировать друг с другом, конфликтовать и даже уничтожать друг друга, и что это, как не естественный отбор и эволюция»[285]285
  Там же, 161.


[Закрыть].

У биологического вируса и «живого» программного обеспечения было одно отличие: биологический вирус «активно инициирует свое размножение, вторгаясь в энергетическую систему обеспечения клетки, а самовоспроизводящаяся программа сделать этого не может». Компьютерный вирус, даже если он уже находится внутри памяти и энергетической системы компьютера, должна активировать операционная система машины[286]286
  Там же, 160.


[Закрыть].

Краус создал крылатое выражение «компьютерный вирус», но все остальные его идеи уже вышли из моды. Кибернетическая идея о живом, самовоспроизводящемся, мутирующем и нападающем на своих создателей оборудовании или программном обеспечении по-прежнему вдохновляет фантастов и сценаристов, но не ученых. В науке и технике этот «кибернетический момент» был пройден в начале 1970-х годов[287]287
  Ronald R. Kline, The Cybernetics Moment (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2015).


[Закрыть]. Ученые и инженеры двинулись дальше, отказавшись от создания кибернетических организмов.

Киборг возродился в виде мощного мифа десяток лет спустя. Новый дискурс о киборгах быстро стал всепроникающим и настолько преобладал над остальными, что до сих пор самые популярные публицистические статьи и книги рассказывают о киборгах, феминизме и постмодернистских идеях, а не о инженерии[288]288
  Выдача поиска по запросу «кибер» в поисковой системе Google Scholar иллюстрирует, как философы восприняли эту концепцию.


[Закрыть].

Донна Харауэй – наиболее известный адепт идеи киборгов. Как и Элис Мэри Хилтон из предыдущего поколения, Харауэй черпала свое вдохновение в кибернетике, но преобразовала идеи этой науки в амбициозный проект культурной инженерии с социалистическим уклоном. В 1985 году она, новоиспеченный профессор истории сознания Калифорнийского университета, опубликовала в Socialist Review эссе «Манифест киборга», названный так по аналогии с «Манифестом коммуниста».

Постмодернизм смешивал науку и фантастику, Харауэй же скрещивала научную фантастику и социальную реальность, считая грань между ними «оптической иллюзией»[289]289
  Donna Haraway, «A Cyborg Manifesto», Simians, Cyborgs, and Women (London: Routledge, 1991), 149.


[Закрыть]. Свою цель радикальный философ видела в «социал-феминизме». Харауэй начала свой манифест с такого предупреждения: «В центре моей иронической веры стоит образ киборга». Киборг в данном случае был метафорой, а не человекоподобным роботом.

«Киборг – это кибернетический организм, гибрид машины и организма, существо социальной реальности, а также создание художественной литературы», – писала она. Для Харауэй киборги были повсюду, и в научной фантастике, разумеется, тоже, как и в современной медицине, где обыденным делом было подключать организмы к машинам. Промышленное производство было полно людей, слившихся с машинами, так же как и секс. «И современная война была оргией киборгов». Харауэй настаивала, что все мы киборги[290]290
  Там же.


[Закрыть].

Киборг воплотил многие из идеалов постмодернистских философов. Они разрушали границы между тем, что воспринималось отдельными категориями, вносили беспорядок в историю, поднимали неудобные вопросы идентификации личности. Киборг нарушал границы между телом и машиной, человеком и не-человеком, умом и телом, между природой и культурой, мужчиной и женщиной, создателем и созданием, между активным и пассивным, полным и частичным, творцом и материалом. Он стер различие даже между сознанием и моделированием, природным и искусственным, правильным и неправильным, истиной и иллюзией и – возможно, самое главное – между Богом и человеком. С постмодернистской точки зрения киборг освобождал общество от неверных ценностей: патриархата, империализма, капитализма и даже милитаризма.

Как выразилась Харауэй, «высокотехнологичная культура оспаривает эти дуализмы». Когда машины научаются творить, становится неясно, кто кого создает. Также остается непонятным, что является разумом, а что телом «в машинах, которые существуют только в виде программного кода»[291]291
  Там же, 177.


[Закрыть].

Киборг невосприимчив к буржуазным ценностям, он не был создан из грязи и потому не мечтает вернуться в прах. В отличие от монстра Франкенштейна, он не ожидает, что его отец «восстановит сад», создав для него женскую половину. Он не мечтает об органической семье как о предпочтительной форме сообщества. Киборг самим своим существованием фундаментально подрывает эти ценности.

«Главная беда с киборгами в том, что они – незаконнорожденные отпрыски милитаризма и патриархального капитализма», – восклицала Харауэй. Она была в курсе новейших разработок Клайнса и General Electric, но спокойно мирилась с ними. «Незаконное потомство зачастую чрезвычайно вероломно к своему происхождению, – отмечала она. – В конце концов, окажется неважным, кто его отец»[292]292
  Там же, 151.


[Закрыть]. «Наши машины пугающе живые, а сами мы пугающе инертные», – интриговала Харауэй[293]293
  Там же, 152.


[Закрыть].

С высоты академического опыта Харауэй видела, что скачок от расширенной крысы Манфреда Клайнса к Терминатору Арнольда Шварценеггера предопределен: «Киборги меняются. За несколько десятилетий своего существования они мутировали – и в реальности, и в вымысле – в существ второго порядка, таких как геномные и электронные базы данных и другие обитатели зоны киберпространства»[294]294
  Там же, XIX.


[Закрыть].

Философ-феминистка использовала научный трюк и незаметно перевернула причинно-следственную связь с ног на голову. Киборги размывали границы, но размытые границы также создавали киборгов. Следовательно, все мы – киборги. Такое смелое заявление казалось, мягко говоря, натяжкой. Редакторы «Справочника киборга», наполненного постмодернистской свободно-ассоциированной писаниной, видели свое любимое существо буквально повсюду: «Это необязательно Робокоп, это наша бабушка с электрокардиостимулятором»[295]295
  Там же, 12.


[Закрыть]. По оценкам «Справочника», в 1995 году около 10 % населения США являлись «киборгами в техническом смысле»[296]296
  N. Katherine Hayles, «The Life Cycle of Cyborgs: Writing the Posthuman», 322.


[Закрыть]. Эта оценка включала людей с искусственными суставами, электронными кардиостимуляторами, инсулиновыми насосами, новыми роговицами глаз, искусственной кожей или протезами.

Десять процентов – это не так много. Значительно больший процент населения был вовлечен в труд, который сделал их «метафорическими киборгами». Это мог быть работник с клавиатурой компьютера, слившийся с машиной «в кибернетическую схему», или нейрохирург, управляющий волоконно-оптическим микроскопом на работе, или подростки, объединившиеся с видеоконсолью в местной аркаде. Даже человек, изобретший киборгов, согласился: «Когда хомо сапиенс надел очки, он уже изменился, – сказал Клайнс редактору «Справочника» в 1995 году. – Когда он поехал на велосипеде, виртуально он стал киборгом»[297]297
  «Interview with Clynes», Gray, Cyborg Handbook, 49.


[Закрыть].

Все люди – киборги, поэтому манифест Харауэй был написан не как пособие для андроидов, а как руководство для всех. Ломающий границы «Терминатор» имел более широкое символическое значение. Он не просто представлял восстание машин Скайнета, он представлял падение важных для всех разделительных линий. Неудивительно, что некоторые постмодернистские ученые сосредоточили свое внимание на герое актера Роберта Патрика, злом роботе Т‐1000 с холодными голубыми глазами, сделанном из жидкого металла, из фильма Джеймса Кэмерона «Терминатор‐2».

Кибернетика – это самый большой кусок фрукта с древа познания, которое только смог получить человек за две тысячи лет».

В одной фантастической сцене T‐1000 меняет форму трижды в течение нескольких секунд: из женского персонажа (матери Сары Коннор) превращается в металлический протоандроид среднего рода, а затем в сотрудника полиции мужского пола в униформе. Для некоторых ученых постмодерна эта сцена имела глубокий философский смысл, она показывала «плавящиеся границы» и «возможность изменения сексуальной идентичности». Ученые отмечают привлекательность изменения формы и внешнего вида вымышленного жидкометаллического робота из будущего: «Это очень эротично – наблюдать за виртуозным проявлением изменений в телесном образе человека»[298]298
  W. R. Macauley and A. J. Gordo-Lopez, «From Cognitive Psychologies to Mythologies», Gray, Cyborg Handbook, 442.


[Закрыть].

Другой феминистический мыслитель, напротив, считал обоих Терминаторов «преувеличенно гомосексуальными», а следовательно, подрывающими нормативные структуры гетеросексуальной власти[299]299
  Cynthia J. Fuchs, «Death Is Irrelevant», Gray, Cyborg Handbook, 291.


[Закрыть].

Идея постмодернистских киборгов, подрывающих устои общества, была обречена на провал, это доказал Клайнс еще в 1960 году на конференции ВВС. Он предлагал трансформацию только человеческих тел, а не человеческой идентичности. Когда в конце 1984 года вышел «Терминатор», Клайнс экспериментировал с компьютерами и пытался связать одну из сонат Гайдна с выражениями эмоций через прикосновение. Создатель первого киборга посмотрел «Терминатора» и ужаснулся. «Шварценеггер играет этого робота, полностью обесчеловечивая концепцию. Он сделал чудовище из того, что этим чудовищем не было. Это пародия на реальную научную концепцию, которая была у нас»[300]300
  Clynes, Gray, Cyborg Handbook, 47.


[Закрыть]. Безусловно, это был конец.

Культура

В первые годы после Второй мировой войны компьютер был настолько новым и неизведанным явлением, что, казалось, его возможности безграничны. Новая думающая машина играючи могла вычислить, как построить небоскреб, получить прибыль на фондовой бирже и полететь на Луну. Единственным ограничением было воображение пользователя. «Большие мозги» казались чудом, которое изменит все: война и работа станут автоматизированными, организмы и машины сольются в единое целое, образовав новые формы жизни. Но многие из этих представлений о ближайшем будущем значительно предвосхищали развитие технологии вычислительной мощности. Огромные думающие машины 1950-х годов были гораздо глупее маленьких смартфонов, появившихся полстолетия спустя.

Однако машины дали научному миру сильную метафору. Чаще всего компьютеры сравнивали с упрощенным мозгом человека, что логично порождало вопрос: не является ли мозг сложной машиной? И «черный ящик» разума сразу стал тем, что можно понять, описать и проанализировать терминами, заимствованными у инженеров. Кибернетика дала неврологам понятный язык: входы и выходы, отрицательная обратная связь, саморегуляция, равновесие, цель и назначение. Все это несло в себе практически религиозный смысл.

Отношение к мозгу как к машине дарило почти ничем не ограниченную свободу. Машины понятны человеку, он может создавать их, управлять ими, диагностировать ошибки и исправлять их. Если разум – это просто особая машина, тогда люди могут научиться понимать его, управлять и улучшать, стоит только нажать правильные рычаги и повернуть нужные винтики. И теперь психология человека не будет такой загадочной и непостижимой, такой непонятной обычным людям. Оставалось только применить знание о том, что разум – это саморегулирующаяся система, которую можно возбудить цепочками обратной связи.

Идеи Норберта Винера и Росса Эшби сразу же обрели духовный, почти религиозный посыл, который породил страх перед автоматизацией и тем, что машины и люди станут единым целым. Сила кибернетики выплеснулась за рамки точных наук и легла в основу контркультуры. К концу 1970-х годов кибернетика стала эпидемией. Целые сообщества жили по правилам систем, исповедуя совершенно непривычный взгляд на мир, рассматривая его как круговорот, где все взаимосвязано при помощи цепочек обратной связи. Они считали, что все во Вселенной находится в равновесии и соприкасается с окружающей средой. Животные, растения, горы, люди объединяются в одно целое, в планету, сжавшуюся до размеров деревни благодаря технологиям коммуникации. Иногда этот культ кибернетики был замаскирован, иногда исповедовался открыто. Взгляд на общество как на саморегулирующуюся систему с цепочками обратной связи дарила свободу, но породила ее наука о машинах, которые почти буквально «вышли из-под контроля», как назвал это главный редактор журнала Wired Кевин Келли[301]301
  Келли Кевин. Вне контроля. Новая биология машин, социальных систем и экономического мира // Философия и культура. 2009.


[Закрыть].

Кибернетический миф имел и другое большое культурное значение. Работа Винера позволила пустить глубокие корни твердой вере в технические решения насущных проблем, которые так характерны для культуры Силиконовой долины.