Текст книги "Черчилль и Оруэлл"

Глава 4
Черчилль: Фунты лиха в 1930-е гг.

Теперь каждый из наших героев готов вступить в период жизни, сделавший их людьми, о которых мы до сих пор размышляем, людьми, важными для понимания не только своего, но и нашего времени.

Десятилетие 1930-х гг. было ужасным во многих отношениях. Многим казалось, что близятся новые Темные века. Эти страхи начались с огромных экономических и социальных потрясений всемирной Великой депрессии. Долгая жестокая война, которая уничтожит десятки миллионов человек в 1940-е гг., началась в Азии и назревала в Европе. По словам поэта Стивена Спендера, возникало общее ощущение, что его поколение может увидеть «конец западной цивилизации»[187]187
  Stephen Spender, The Thirties and After (New York: Random House, 1978), 4.


[Закрыть].

Многие люди, особенно молодые и активные, считали, что либеральная капиталистическая демократия достигла предела своих возможностей и терпит фиаско. Они видели только два варианта дальнейшего пути: фашизм или коммунизм, новые энергичные идеологии, продвигаемые Берлином, Римом и Москвой. Конец западного образа жизни и особенно смерть либеральной демократии были популярной темой культурной полемики, ежедневно обсуждались в газетах и частных дневниках[188]188
  Этот абзац опирается на исследование, представленное Ричардом Овери в его прекрасной книге «Годы заката: парадокс Британии в период между войнами» (The Twilight Years: The Paradox of Britain Between the Wars, New York: Penguin, 2009, 273). Комментарии Тойнби: 38, 43; цитата Роузе: 273; замечание Фишера: 316; мнение Вулф: 345.


[Закрыть]. Историк Арнольд Тойнби в начале 1930-х гг. отмечал распространение идеи, будто «западная система общественного устройства может сломаться и перестать работать». Он завершил это десятилетие в 1939 г. лекцией в Лондонской школе экономики, которая была посвящена гибели цивилизаций. В 1935 г. шекспировед А. Л. Роузе записал в дневнике, что «слишком поздно спасать любой либерализм, возможно, слишком поздно спасать социализм» (через 20 лет Роузе издаст восторженное описание истории семьи Черчилль). Луис Фишер, журналист, тогда симпатизировавший сталинизму, написал Беатрисе Вебб в 1936 г., что «вся система обанкротилась». В 1937 г. Гарольд Лассуэлл, ведущий американский политолог, опубликовал эссе, предсказывающее подъем «гарнизонного государства», в котором «специалист по насилию стоит у руля, а организованная экономическая и общественная жизнь систематически подчинена вооруженным силам»[189]189
  Harold Lasswell, Essays on the Garrison State (New Brunswick, N. J.: Transaction, 1997), 43.


[Закрыть]. После Мюнхенского соглашения между британским премьер-министром Невиллом Чемберленом и Адольфом Гитлером в 1938 г. Вирджиния Вулф в письме сестре Ванессе Белл оплакивала «неизбежный конец цивилизации». Три года спустя она покончила с собой.

На фоне всех этих признаков приближающегося бедствия Уинстон Черчилль был оттеснен на задний план политической жизни. На протяжении бо́льшей части 1930-х гг. он находился в фактической изоляции в своей партии, многие считали его политическую карьеру законченной. Гарольд Николсон, увидев Черчилля, нашел, что тот очень изменился с их последней встречи: «Большое круглое белое, словно волдырь, лицо. Ужасно постарел… Его дух также в упадке, и он сокрушается, что утратил прежнюю бойцовскую мощь»[190]190
  Harold Nicolson, Diaries and Letters, 1930–1939, ed. Nigel Nicolson (London: Collins, 1966), 41.


[Закрыть]. Примерно в это время Джордж Бернард Шоу и Нэнси Астор, политические противники Черчилля, вместе съездили в Советский Союз и посетили Сталина в Кремле. Когда обсуждение антисоветской политики Британии коснулось Черчилля, леди Астор пренебрежительно отмахнулась, заверив Сталина, что Черчилль «закончился». Шоу вторил ей, сказав, что Черчилль никогда не станет премьер-министром. Сталин усомнился в этом и высказал предположение, что английский народ может обратиться к Черчиллю в кризисной ситуации[191]191
  Stanley Weintraub, Shaw’s People: Victoria to Churchill (University Park, Pa., and London: Penn State University Press, 1996), 229.


[Закрыть].

Черчилль столько разглагольствовал о политике в отношении Индии (он был против ее независимости) и Германии (он считал, что угроза с ее стороны недооценивается), что истощил терпение собственной партии, лидеры которой твердо решили не допустить его назначения в правительство. Бирма заставила Оруэлла стать левым и отказаться от доходной службы, точно так же Индия подтолкнет Черчилля вправо и отдалит от власти, заставив его в 1931 г. разругаться с лидером Консервативной партии Стэнли Болдуином и выйти из партийного комитета по составлению повестки дня[192]192
  Martin Gilbert, Winston Churchill: The Wilderness Years (Boston: Houghton Mifflin, 1984), 33.


[Закрыть]. После этого его риторика еще более ужесточилась; как-то в палате общин он заявил, что бывший лейбористский премьер-министр Рамзей Макдональд просто клоун, «бесхребетное нечто, сидящее на скамье министров»[193]193
  См.: Winston Churchill, Blood, Toil, Tears and Sweat: The Great Speeches, ed. David Cannadine (Harmondsworth, U. K.: Penguin, 1990), xxxiv.


[Закрыть]. Одна из причин скептического отношения к его пророческим речам об угрозе Германии во второй половине этого десятилетия состояла в том, что Черчилль с той же страстью рассуждал об опасностях независимости Индии.

Он уделял много времени работе над книгами и газетными статьями. Однажды, когда Evening Standard отказалась взять его статью, Малкольм Маггеридж, тогда молодой репортер этой газеты, встретив его, решил, что с Черчиллем что-то стряслось. «Вот человек, у которого плохо идут дела, которого постигло несчастье или разорение»[194]194
  William Manchester, The Caged Lion: Winston Spencer Churchill, 1932–1940 (London: Abacus, 1994), 88.


[Закрыть], – подумал Маггеридж, сидевший в отделе новостей рядом с Рэндольфом Черчиллем, беспутным сыном Уинстона.

Как Маггеридж и подозревал, Черчилль столкнулся с серьезными финансовыми проблемами[195]195
  David Reynolds, In Command of History: Churchill Fighting and Writing the Second World War (New York: Random House, 2005), xx.


[Закрыть]. Они затянутся на все десятилетие, в конце концов заставив его задуматься о продаже нежно любимого сельского дома, Чартуэлла, ставшего его убежищем от треволнений мира.

В своих военных мемуарах Черчилль отзовется о 1930-х гг. как о времени своей «политической опалы»[196]196
  Winston S. Churchill, The Second World War, Volume I: The Gathering Storm (Boston: Houghton Mifflin, 1948), 667.


[Закрыть]. В наши дни некоторые исследователи выражают сомнение в глубине его политической изоляции[197]197
  См., например: Stuart Ball, ”Churchill and the Conservative Party,“ in Winston Churchill in the Twenty-First Century, ed. David Cannadine and Roland Quinault (Cambridge, U. K.: Cambridge University Press, 2004), 78.


[Закрыть], но факты и наблюдения современников подтверждают мнение Черчилля.

Возвращение Черчилля во власть было долгим и трудным. Большую часть десятилетия он блуждал, разойдясь со своим временем, символом которого стало принятое в феврале 1933 г. решение университетского дискуссионного общества «Оксфордский союз» «ни при каких условиях не воевать за своего короля и свою страну»[198]198
  Jonathan Rose, ”England His Englands,“ in The Cambridge Companion to George Orwell, ed. John Rodden (Cambridge U. K.: Cambridge University Press, 2007), 37.


[Закрыть]. Лидеры нации, многие из которых разделяли настроения участников оксфордских дискуссий, начали проводить политику умиротворения Германии, идя на уступки с позиции слабого.

* * *

Содержание политики умиротворения агрессора – что это такое, как ее осуществлять, когда прекратить – стал ключевой темой британской политики на протяжении большей части 1930-х гг.

Здесь важно помнить, что тонкая, но прочная ниточка симпатии к фашизму и даже к Гитлеру связывала часть английской аристократии с Германией. Самым видным среди дружественно настроенных к Германии аристократов был лорд Лондондерри, родственник Черчилля, член кабинета в начале 1930-х гг., затем недолго возглавлявший палату лордов. Оруэлл однажды заметил: «Порочен ли британский правящий класс, или просто туп – один из самых сложных вопросов нашего времени, а в определенные моменты – очень важный вопрос»[199]199
  George Orwell, ”Looking Back at the Spanish War,“ in Orwell in Spain, ed. Peter Davison (Harmondsworth, U. K.: Penguin, 2001), 358.


[Закрыть]. Возможно, он имел в виду лорда Лондондерри.

Недалекий и легковерный, Лондондерри привык к уважению в силу своего богатства и положения, к которому сам он относился с большим пиететом. Король называл его Чарли, и в те времена подобная фамильярность обеспечивала высокий статус. Он был виднейшей фигурой лондонского общества. «Между риббентропами и лондондерри царит задушевная дружба»[200]200
  Robert Rhodes James, ed., Chips: The Diaries of Sir Henry Channon, ed. Robert Rhodes James (London: Weidenfeld & Nicolson, 1967), 62.


[Закрыть], – записал в 1936 г. в дневнике сэр Генри «Чипс» Кэннон, представитель лондонского света и политик-тори, имея в виду посла Германии в Англии, который скоро станет гитлеровским министром иностранных дел. После знакомства с Гитлером в том же году Лондондерри заявил, что германский лидер является «весьма приемлемым»[201]201
  Ian Kershaw, Making Friends with Hitler: Lord Londonderry, the Nazis and the Road to World War II (New York: Penguin, 2004), 141, 177, 222.


[Закрыть], и призвал британское правительство искать «точки соприкосновения» с Германией на почве борьбы с коммунизмом. Он даже приветствовал захват Германией Австрии в марте 1938 г. как, возможно, радикальный, но необходимый шаг для предотвращения кровопролития. Троюродный брат Черчилля, Лондондерри оставался с ним в сердечных отношениях вплоть до резкого разговора за столом обеденного клуба Grillions в октябре 1938 г., когда Черчилль высмеял его политику[202]202
  Там же, xvii, 175, 258, 319.


[Закрыть].

Лондондерри представлял собой крайний случай, но не был исключением ни в приятии некоторых элементов фашизма, ни даже в том, что одобрял их, будучи родственником Черчилля. Еще теснее, во всех отношениях, Черчилль был связан с семейством Митфорд. Его жена Клементина была кузиной отца сестер Митфорд и, как уже говорилось, могла даже иметь с ними более тесную кровную связь, в зависимости от того, кто приходился ей отцом.

Сын Клементины и Уинстона Рэндольф Черчилль одно время был «очень сильно влюблен»[203]203
  Randolph S. Churchill, Twenty-One Years (Boston: Houghton Mifflin, 1965), 27.


[Закрыть] в одну из сестер, Диану Митфорд. Художник, писавший ее портрет, сказал Нэнси Митфорд, что слышал, будто у Дианы связь с Рэндольфом. Нэнси поведала об этом Диане в письме, в следующем абзаце упомянув о беседе за ланчем с сестрой Фреда Астера, Адель, объявившей: «Мне все равно, что люди срываются с цепи и трахаются, но я все-таки против всей этой свободной любви»[204]204
  Charlotte Mosley, ed., The Mitfords: Letters Between Six Sisters (New York: HarperCollins, 2007), 28.


[Закрыть].

В другом клубке аристократических страстей завяз племянник Клементины Эсмонд Ромилли, который воевал в 1936 г. в Испании на стороне республиканцев, а год спустя сошелся со своей троюродной сестрой Джессикой Митфорд. Долго ходили слухи, что Эсмонд на самом деле сын Уинстона Черчилля. Возможно, сам Эсмонд способствовал этим слухам, по словам Джессики Митфорд, «отвратительно хорошо» изображая Черчилля перед своими друзьями[205]205
  Там же, 87, 89. См. также: David Cannadine, Aspects of Aristocracy: Grandeur and Decline in Modern Britain (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1994), 142.


[Закрыть]. Впоследствии Эсмонд переехал в Канаду, стал летчиком-добровольцем и в 1941 г. погиб в бою за штурвалом бомбардировщика.

Что до Дианы Митфорд, она мудро отдалилась от Рэндольфа Черчилля и предпочла выйти замуж за наследника пивной империи Гиннессов. Ее следующая связь оказалась гораздо менее благоразумной: через несколько лет она бросила Гиннесса, увлекшись Освальдом Мосли, лидером Британского союза фашистов. Их свадьба состоялась в 1936 г. в доме лидера нацистской пропаганды Йозефа Геббельса и в присутствии Гитлера. Третья сестра Митфорд, Юнити, сдружилась с Гитлером в середине 1930-х гг. «Я думаю, она очень нравилась Гитлеру, он от нее глаз не отрывал»[206]206
  Mosley, The Mitfords, 103.


[Закрыть], – заметила еще одна из сестер Митфорд, Дебора. На ленче в декабре 1935 г. Юнити сообщила Диане: «Он много говорил о евреях, это было мило»[207]207
  Там же, 68.


[Закрыть].

Фашизмом увлекались не только молодые и глупые. Сводная сестра Невилла Чемберлена, жившая в Риме, заверила Муссолини, что британское правительство придет к сердечным отношениям с его страной, несмотря на военные авантюры Италии в Африке[208]208
  David Faber, Munich, 1938 (New York: Simon & Schuster, 2010), 88–89.


[Закрыть]. Честно говоря, и Черчилль в 1920-х гг. выражал восхищение итальянским лидером[209]209
  John Ramsden, Man of the Century: Winston Churchill and His Legend Since 1945 (New York: Columbia University Press, 2002), 44.


[Закрыть]. Арнольд Тойнби, сегодня почти забытый, но в свое время один из самых видных британских историков, познакомился с Гитлером в 1936 г. и сообщил в британский МИД, что немецкий лидер искренне жаждет мира. «Он убежден в искренности [Гитлера] в стремлении к миру в Европе и к тесной дружбе с Англией»[210]210
  Thomas Jones, A Diary with Letters, 1931–1950 (Oxford: Oxford University Press, 1954), 181. См. также: William McNeill, Arnold J. Toynbee: A Life (Oxford: Oxford University Press, 1989), 172.


[Закрыть], – записал Томас «Ти Джей» Джонс, функционер Консервативной партии после загородной прогулки с Тойнби. Уолдорф Астор, родившийся в США пэр, объяснил Джонсу, что американцев тошнит от нацистов «главным образом из-за интенсивной и повсеместной антигерманской пропаганды, проводимой евреями и коммунистами», поскольку «на газеты влияют фирмы, дающие много рекламы в прессе, а они часто принадлежат евреям»[211]211
  Jones, A Diary with Letters, 390.


[Закрыть]. Гарольд Николсон, ужиная как-то в мае 1938 г. в одном из аристократических лондонских клубов «Прэтт», был поражен, услышав, как три молодых лорда согласились, что «охотнее увидят в Лондоне Гитлера, чем правительство социалистов»[212]212
  Nicolson, Diaries and Letters, 1930–1939, 342–43.


[Закрыть]. Через четыре дня к Николсону зашел Чарльз Линдберг, самый знаменитый в мире пилот, а также видный американский изоляционист. «Он говорит, что мы, вероятно, не сможем воевать, потому что точно будем разбиты, – записал Николсон. – Он считает, нам нужно просто уступить и затем заключить союз с Германией»[213]213
  Там же.


[Закрыть].

В мае 1939 г. шотландец Арчибальд Рамзей, член парламента от Консервативной партии, сформировал прогерманскую антисемитскую группу «Правый клуб»[214]214
  Jonathan Freedland, ”Enemies Within,“ The Spectator, 11 February 2012.


[Закрыть]. На ее эмблеме были изображены орел, убивающий змею, и буквы PJ – «Perish Judah»[215]215
  «Да погибнет Иуда» (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть].

Лондонская The Times в те годы принадлежала еще одному представителю клана Асторов, Джону Дж. Астору, и являлась ежедневным печатным органом британского истеблишмента. По словам лорда Галифакса, министра иностранных дел при Чемберлене, в предвоенной Британии «особый вес придавался мнениям, выраженным в ее передовицах [то есть в редакционных статьях], поскольку считалось, что они снискали своего рода разрешение, если не одобрение правительства»[216]216
  Lord Halifax foreword to John Wrench, Geoffrey Dawson and Our Times (London: Hutchinson, 1955), 12.


[Закрыть]. Газета рьяно поддерживала политику умиротворения агрессора на протяжении 1930-х гг., вплоть до того, что готова была терпеть и даже приветствовать тактику Гитлера. После «Ночи длинных ножей», серии шокирующих политических убийств, осуществленных гитлеровцами в середине 1934 г., газета успокаивала читателей: «Герр Гитлер, что бы ни думали о его методах, искренне старается преобразовать революционный пыл в умеренную и конструктивную работу и обязать официальных лиц национал-социализма следовать высоким стандартам государственной службы»[217]217
  No author, The History of The Times, Volume IV, The 150th Anniversary and Beyond, Part II: 1921–1948 (London: Office of the Times, 1952), 887.


[Закрыть].

В 1937 г. Джеффри Доусон, редактор The Times, делился со своим корреспондентом в Женеве: «Вечер за вечером я прилагаю все усилия, чтобы не допустить в газету ничего, что могло бы ранить их чувства»[218]218
  Wrench, Geoffrey Dawson and Our Times, 361.


[Закрыть]. Согласно собственной официальной истории The Times, изданной в 1952 г., слишком многие противники умиротворения были «интеллектуалами, утопистами, сентименталистами и пацифистами, довольствующимися программой сопротивления без средств сопротивления». Авторы истории The Times с выдающимся нахальством обвиняют эти горячие головы в том, что катастрофическая политика умиротворения агрессора стала необходимой, утверждая, будто газета, «как и правительство, была беспомощна перед лицом очевидного изоляционизма стран Содружества и пацифизма Британии»[219]219
  . History of The Times, vol. IV, part II, 946, 1009.


[Закрыть]. При этом упускается из виду, что задача ведущей газеты не просто озвучивать мнение, но пытаться изменить его, особенно если важнейший элемент политики правительства опирается на ложные предпосылки. Безусловно также, что не дело редактора газеты замалчивать новости с мест, поскольку они могут встревожить публику или заставить государственных деятелей пересмотреть свою политику.

Сам король Эдуард VIII во время 11-месячного царствования в 1936 г. поддерживал политику умиротворения. Согласно одному свидетельству, когда Гитлер в марте 1936 г. направил войска в Рейнскую демилитаризованную зону, нарушив условия Версальского мира, король вызвал посла Германии в Лондоне и сообщил ему, что «высказал все, что думал»[220]220
  Приводится в кн.: Anthony Cave Brown, C: The Secret Life of Sir Stewart Menzies, Spymaster to Winston Churchill (New York: Macmillan, 1987), 183.


[Закрыть] премьер-министру Болдуину. Читай: «Я сказал этому старому хрычу, что отрекусь от престола, если он развяжет войну. Сцена была ужасная. Но не беспокойтесь. Войны не будет». Король действительно отрекся в тот же год, но по другой причине. Во время войны его крайне правые взгляды и контакты стали источником постоянной тревоги для Черчилля и британской интеллигенции.

Многие защитники умиротворения агрессора считали себя прагматиками. Им казалось очевидным, что усиливающейся Германии может противостоять только сильная европейская коалиция, готовая вести боевые действия. Однако, замечали они, подобный альянс не складывался, значит, в отсутствие альянса и с учетом медленного перевооружения Британии умиротворение агрессора – трезвая мера, курс, поддерживаемый куда более холодными головами, чем Уинстон Черчилль. В письме, датированном январем 1938 г., Невилл Чемберлен заявлял: «Как реалист я должен делать все возможное для безопасности нашей страны»[221]221
  Keith Feiling, The Life of Neville Chamberlain (London: Macmillan, 1946), 323.


[Закрыть].

Несмотря на аргументы The Times и премьер-министров, которых она ревностно поддерживала, – сначала Стэнли Болдуина, затем Чемберлена, – сегодня ясно, что идея умиротворения основывалась скорее на самообмане, чем на трезвом расчете, поскольку требовалось верить, что Гитлер адекватен и заслуживает доверия. Сам Чемберлен в личной беседе сказал своей сестре, что на Гитлера «можно было положиться, когда он давал слово»[222]222
  Kershaw, Making Friends with Hitler, 243.


[Закрыть]. Бывший премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж после встречи с Гитлером объявил лидера Германии «замечательным человеком», голова которого «не закружилась от поклонения»[223]223
  Jones, A Diary with Letters, 247.


[Закрыть].

На аргументы в пользу умиротворения Черчилль отвечал, что теперь, когда нацисты взяли власть в Берлине, эта политика в конце концов приведет к войне. «Достижение Германией какого бы то ни было равенства в военной области с Францией, Польшей или малыми государствами означает возобновление всеобщей европейской войны»[224]224
  Цит. по: Gilbert, Churchill: The Wilderness Years, 60.


[Закрыть], – утверждал он, выступая в палате общин в апреле 1933 г., примерно через три месяца после того, как Гитлер стал канцлером и начал предпринимать шаги по превращению Германии в однопартийное государство. В другой речи ближе к концу того же года он предположил: «Определяющий факт, факт огромного значения, что Германия перевооружается, уже начала перевооружаться»[225]225
  Winston Churchill, Parliamentary debate, 7 November 1933, доступно онлайн: Hansard, Parliamentary Debates. Далее: Hansard.


[Закрыть].

Через год Черчилль задавался вопросом перед парламентариями: «Какой важный новый факт обрушился на нас в последние восемнадцать месяцев?» И отвечал: «Германия перевооружается. Вот важнейший новый факт, приковывающий внимание любой страны Европы, да и всего мира, и оттесняющий на задний план практически все остальные темы»[226]226
  . Hansard, 28 November 1934.


[Закрыть]. Особенно тревожила Черчилля растущая мощь немецкой авиации. «Германия уже обладает мощной хорошо оснащенной армией с превосходной артиллерией и колоссальным резервом вооруженных обученных людей. Германские оружейные заводы работают практически в военном режиме, обеспечивая приток вооружений, причем в последние 12 месяцев все более широкий приток. Многое из этого, без сомнения, противоречит подписанным договорам. Германия перевооружается на суше; она частично перевооружается на море; но, что беспокоит нас больше всего, это перевооружение Германии в воздухе»[227]227
  Faber, Munich, 1938, 16.


[Закрыть].

Однако британское правительство продолжало придерживаться противоположных взглядов: путь к миру, верили многие его лидеры, лежал через отказ от участия в гонке вооружений и даже через разоружение. Гитлер в конце 1930-х гг. считал, что Британия слишком слаба, чтобы воевать, и многие британские лидеры молча соглашались с ним. Когда Германия действительно начала наращивать боевую мощь, официальной реакцией Британии стала попытка заставить французское правительство пойти на уступки, чтобы задобрить немцев[228]228
  Gilbert, Churchill: The Wilderness Years, 78.


[Закрыть]. Клемент Эттли, в то время главная фигура в Лейбористской партии, выразил господствующее мнение, заявив в 1935 г., что, если они стремятся к миру, «этого едва ли можно добиться путем укрепления национальной обороны»: «Мы считаем, это возможно только путем перехода в новый мир – мир законности, через упразднение национальных армий и появление мировых вооруженных сил и мировой экономической системы»[229]229
  . Hansard, 11 March 1935.


[Закрыть]. Однако к концу 1930-х гг. Эттли перейдет на сторону Черчилля и станет решительным противником политики Чемберлена по умиротворению Гитлера.

Другие упорно держались курса на умиротворение. Став в мае 1937 г. премьер-министром, Чемберлен решил примириться с Германией, предложив отдать ей в управление колонии[230]230
  Gilbert, Churchill: The Wilderness Years, 215.


[Закрыть]. В ноябре 1937 г. министр иностранных дел лорд Галифакс встретился с Гитлером и вернулся успокоенный, сообщив кабинету министров, что Германия «не планирует немедленных авантюр»[231]231
  Martin Gilbert, Winston S. Churchill: The Prophet of Truth, Volume V: 1922–1939 (London, Minerva, 1990), 889.


[Закрыть]. В марте 1938 г. Эттли обвинит Чемберлена в том, что тот «проводит политику переговоров с людьми, продемонстрировавшими, что они верят в силу, и применяющими силу, даже когда он ведет с ними переговоры»[232]232
  . Hansard, 24 March 1938.


[Закрыть].

Лидеры тори чувствовали, что для умиротворения Гитлера необходимо сместить Черчилля с позиции лидера. Томас Джонс, доверенное лицо премьер-министра Болдуина, посвятил целые годы тому, чтобы удерживать Черчилля на обочине большой политики. В 1934 г. Джонс откровенничал с другом: «Правы они или нет, но самые разные люди, встречавшиеся с Гитлером, убеждены, что он выступает за мир»[233]233
  Письмо Томаса Джонса Абрахаму Флекснеру, в: Jones, A Diary with Letters, 125.


[Закрыть]. Джонс, являвшийся одним из таких людей, написал два года спустя: «Мы располагаем многочисленными свидетельствами стремления немцев всех общественных слоев оставаться с нами в дружеских отношениях»[234]234
  Там же, 175.


[Закрыть]. Сам совершив паломничество и встретившись с вождем Германии, Джонс доложил Болдуину: «Гитлер верит в Вас и верит, что только Вы в нашей стране можете добиться переориентации Англии, Франции и Германии, которой он жаждет»[235]235
  Там же, 208.


[Закрыть]. Далее Джонс призвал «решительно выступить за союз с Германией», чем потряс даже некоторых соратников[236]236
  Там же, 219.


[Закрыть].

В результате этого политического раскола вплоть до 1939 года Черчилля будут считать, как подытожил историк Тони Джадт, «сверходаренным аутсайдером: он слишком хорош, чтобы его игнорировать, но слишком нетрадиционен и “ненадежен” для назначения на высший пост»[237]237
  Tony Judt with Timothy Snyder, Thinking the Twentieth Century (New York: Penguin Press, 2012), 68.


[Закрыть]. Другие политики считали его сумасбродом, у которого больше энергии, чем разума, и который непоколебим во взглядах, но не способен быть верным партии. «Все мы знаем, что в нашей политике нет ничего более устаревшего, чем Уинстон Черчилль десятилетней давности»[238]238
  . Hansard, 13 March 1930.


[Закрыть], – глумился звезда Либеральной партии Герберт Сэмюэл на парламентских дебатах в марте 1930 года. Через несколько лет Сэмюэл сравнит Черчилля, занимающегося оборонной политикой, с «несущимся в приступе амока малайцем»[239]239
  Gilbert, Churchill: The Wilderness Years, 113.


[Закрыть]. Когда Черчилль, выступая в Оксфордском университете в 1934 г., заявил, что опасается за безопасность Англии, то услышал, по словам его официального биографа Мартина Гилберта, «издевательский смех»[240]240
  Там же, 106.


[Закрыть]. В феврале 1935 г. сэр Сэмюэл Гор, видный тори, уверял редактора Manchester Guardian, что «едва ли найдется хоть один тори, готовый принять Черчилля в качестве лидера партии или премьер-министра»[241]241
  W. P. Crozier, Off the Record: Political Interviews 1933–1943, ed. A. J. P. Taylor (London: Hutchinson, 1973), 32.


[Закрыть].

Пожалуй, самым болезненным оказался укол, нанесенный в мае 1935 г. Томасом Сесилом Муром, консервативным членом парламента: «При всем нежелании критиковать кого-либо на закате его карьеры ничто не может оправдать достопочтенного члена парламента от Эппинга [Черчилля], вся речь которого буквально пропитана убеждением, что Германия вооружается, готовясь к войне»[242]242
  . Hansard, 2 May 1935.


[Закрыть]. Другой консерватор после обеда с Черчиллем записал в дневнике, что тот показался ему «очень неуравновешенным»[243]243
  Gilbert, Churchill: The Wilderness Years, 146.


[Закрыть]. С учетом этого вала критики неудивительно, что к концу 1936 г. Черчилль, пусть на мгновение, допустил мысль, что его политическая карьера «окончена»[244]244
  Там же, 171.


[Закрыть]. Черчилль не говорит, верил ли в это он сам, но отмечает в мемуарах: «Практически все сходились на том, что моя политическая жизнь наконец завершена»[245]245
  Churchill, The Second World War, Vol. I: The Gathering Storm, 219.


[Закрыть].

Невозможность назначения Черчилля на пост премьер-министра стала ключевой мыслью его оппонентов. «Какие бы опасности ни грозили нашей стране, перспектива правительства, сформированного мистером Черчиллем… и другими, не является тем, чего следует опасаться»[246]246
  . Hansard, 18 December 1934.


[Закрыть], – со смешком сказал барон Понсонби Шёлбредский в палате лордов. Понсонби, отец которого был личным секретарем королевы Виктории, а дед сражался при Ватерлоо[247]247
  Информация о предках барона Понсонби: Overy, The Twilight Years, 237.


[Закрыть], продолжил рассуждать об этой опасности, заявив в палате лордов, что однажды, возможно, придется заключить Черчилля в тюрьму: «Я с величайшим восхищением отношусь к таланту мистера Черчилля в парламентской борьбе, к его литературным и художественным дарованиям, но всегда считал, что во время кризиса он должен быть изолирован одним из первых»[248]248
  . Hansard, 4 October 1938.


[Закрыть]. Примерно в то же время лорд Моэм заявил, что Черчилля лучше всего «расстрелять или повесить»[249]249
  Brian Gardner, Churchill in Power: As Seen by His Contemporaries (Boston: Houghton Mifflin, 1970), 11.


[Закрыть].

Изоляция Черчилля усугубилась в декабре 1936 г., когда он поддержал короля Эдуарда VIII во время кризиса, вызванного спорами о том, должен ли король отказаться от своего желания жениться на разведенной американке миссис Уоллис Симпсон. В этой поддержке кое-кто углядел выпад Черчилля против аристократии, пытавшейся обуздать короля, которого поддерживали народные массы. Черчилль, заняв сторону Эдуарда, также бросил вызов собственной партии и ее лидеру, премьер-министру Болдуину. Поддержка Черчиллем короля поставила в тупик историков, особенно в свете проявившихся впоследствии фашистских симпатий Эдуарда. Скорее всего, традиционализм Черчилля, его любовь к «королю и стране» повлияли на его суждение.

Когда Черчилль выступил против своей партии в палате общин, его яростно освистали. Багровый от ярости, он выкрикнул Болдуину: «Вы не успокоитесь, пока не сломаете его, верно?»[250]250
  Gilbert, Churchill: Prophet of Truth, 822.


[Закрыть] В тот день он сказал другу, что считает свою политическую карьеру законченной.

На короля действительно давили. На рождественских представлениях в том месяце английские школьники шокировали родителей и учителей, распевая:

Слышишь, ангелы поют:

Миссис Симпсон сцапала нашего короля[251]251
  Iona Opie and Peter Opie, The Lore and Language of Schoolchildren (Oxford: Oxford University Press, 1959), 6.


[Закрыть].

«Для высших классов ее американское происхождение хуже ее развода»[252]252
  Nicolson, Diaries and Letters, 280.


[Закрыть], – заметил убежденный сноб Гарольд Николсон.

Немцы, однако, совсем не были уверены, что с Черчиллем покончено, и продолжали его изучать. Однажды в 1937 г. Черчилль был приглашен на завтрак Иоахимом фон Риббентропом, тогда еще германским послом. Нацисты уже хорошо знали, что Черчилль главный, кто высказывается против них в Британии. Риббентроп сразу же сказал Черчиллю, что Германия стремится к дружбе с Англией, не желает разрушения Британской империи, и все, что им нужно, – развязать себе руки в Восточной Европе, чтобы получить Lebensraum, необходимое жизненное пространство. Для этого, указал он на карту на стене посольства, Германии придется поглотить Польшу, Украину и Белоруссию. Все, о чем просит Германия, – чтобы Британия не вмешивалась.

Стоя перед картой, Черчилль ответил, что Британия не согласится с подобным планом. Риббентроп «резко» отвернулся от карты и сказал: «Тогда война неизбежна. Выхода нет. Фюрер полон решимости. Ничто не остановит его, и ничто не остановит нас».

Они снова сели за стол. Черчилль призвал Риббентропа не недооценивать Британию: «Если вы втянете всех нас в новую мировую войну, она соберет против вас весь мир, как в прошлый раз».

Немец поднялся, заявив с некоторой «горячностью», что это не его личная оценка: «Англия, возможно, очень хитроумна, но на сей раз она не объединит мир против Германии»[253]253
  Churchill, The Second World War, Vol. I: The Gathering Storm, 222–24.


[Закрыть].

Черчилль продолжал свой крестовый поход против политики умиротворения Германии. В апреле 1937 г. он предостерегал палату общин: «Судя по всему, мы движемся, сползаем против собственной воли, против воли каждой расы, каждого народа и каждого класса, к ужасной катастрофе. Каждый хочет ее остановить, но никто не знает как»[254]254
  . Hansard, 14 April 1937.


[Закрыть].

Его дурные предчувствия усиливались на протяжении 1938 г., когда проводимая Чемберленом политика умиротворения была на пике как реализации, так и популярности.

Свой персональный надир Черчилль прошел 20 февраля 1938 г., когда до рассвета пролежал в постели без сна. Он размышлял о том, что Энтони Иден, министр иностранных дел, только что покинул пост из-за решимости Чемберлена продолжать политику умиротворения. «Я смотрел, как дневной свет медленно заполняет комнату, – писал он, – и перед моим внутренним взором предстало видение Смерти»[255]255
  Churchill, The Second World War, Vol. I: The Gathering Storm, 258.


[Закрыть]. Через месяц он печально отметит в парламентской речи: «Пять лет я поднимал перед палатой общин этот вопрос без особого успеха. Я видел, как наш славный остров безудержно, бездумно скатывается на путь, ведущий в бездну»[256]256
  . Hansard, 24 March 1938.


[Закрыть].

14 мая 1938 г., когда британская футбольная сборная встречалась с немецкой на Олимпийском стадионе в Берлине, ее игроки на глазах у ста тысяч зрителей при исполнении гимна Германии подняли руки в нацистском приветствии[257]257
  Faber, Munich, 1938, 177.


[Закрыть]. Они последовали распоряжению британского МИДа, главой которого теперь был лорд Галифакс. Той же весной Галифакс сказал на заседании кабинета министров, что в интересах мира Британии, возможно, придется надавить на Чехословакию, принудив пойти на большие уступки Гитлеру. «Это мутное дело, – признал он, – которое следует уладить как можно приличнее»[258]258
  Gilbert, Churchill: Prophet of Truth, 925.


[Закрыть]. Эта натужная фраза могла бы стать символом политики умиротворения – и ее эпитафией.

* * *

В конце сентября того же года премьер-министр Чемберлен, совершив за месяц три короткие поездки в Германию, пришел к Мюнхенскому соглашению с Гитлером. С этого пакта начнется возвращение Черчилля в политику.

Сначала казалось, что этого не произойдет. Осенью 1938 г. Чемберлен достиг пика популярности. Довольный своим дипломатическим искусством, после первой встречи с Гитлером он сообщал: «Я приобрел определенную уверенность, что и было моей целью, и, со своей стороны, несмотря на жесткость и суровость, которую, казалось, выражало его лицо, проникся впечатлением, что передо мной человек, на которого можно положиться, если он дает слово»[259]259
  Цит. по: A. L. Rowse, Appeasement: A Study in Political Decline, 1933–1939 (New York: W. W. Norton, 1963), 83.


[Закрыть]. На второй встрече с Гитлером в том же месяце Чемберлен уступил всем его требованиям. Правительства Франции и Британии велели Чехии отдать Германии значительно германизированную западную часть страны – Судетскую область. Таким образом, Чемберлен развязал Германии руки, и немцы приступили к расчленению Чехословакии, начав с трети ее населения и ее системы обороны границ. Черчилль вспоминал: «Вера в то, что можно получить безопасность, бросив этим волкам маленькую страну, – фатальное заблуждение»[260]260
  Gilbert, Churchill: Prophet of Truth, 978–79.


[Закрыть]. Чемберлен заверил кабинет министров в своей убежденности, что Гитлер ему доверяет.

29 сентября Чемберлен вылетел в Германию на третью за месяц встречу с Гитлером. Вернувшись в Лондон, он провозгласил, что обеспечил «мир для нашей эпохи». Толпы на улицах аплодировали ему.

На собрании палаты общин на следующей неделе Чемберлен начал свое выступление с радостного заявления: «Облако тревоги ушло из наших сердец». Он «заложил основы мира для нашего времени». Он заверил парламент, что ни о чем не жалеет, а на выкрики горстки оппонентов «позор» ответил: «Мне нечего стыдиться. Пусть стыдятся те, у кого есть на это причины».

Большинство членов палаты общин[261]261
  Высказывания членов парламента цит. по: Hansard, 3 October 1938.


[Закрыть] поддержали Чемберлена. Джордж Лансбери, престарелый функционер Лейбористской партии, присоединился к консерватору премьер-министру, заявив: «Я постоянно слышу поклепы на герра Гитлера и синьора Муссолини. Я встречался с ними обоими и могу сказать, что они очень похожи на любого политика или дипломата». Сайрил Калверуэлл, консерватор, прославлял «бесстрашие, искренность и умелое руководство» Чемберлена. В любом случае, добавил он, «была лишь альтернатива: война или умиротворение». Большинство стояли за второе.

По мнению Генри Райкеса, еще одного консерватора, Чемберлен обеспечил себе почетное место в истории: «Мы, представители этой стороны палаты, имеем право гордиться ролью ведомых, поскольку нас ведет премьер-министр. Мы имеем право верить, что, вместо того чтобы улюлюкать над утверждением, что в нашу эпоху пришел мир, следует всемерно оценить тот факт, что наш лидер войдет в историю как величайший европейский государственный деятель нашего и любого другого времени».

Черчилль выжидал весь первый, а затем и второй день дебатов по поводу Мюнхена. В третий и последний день, вскоре после пяти пополудни в среду 5 октября, он, наконец, начал свою речь: «Прежде всего я скажу то, что все хотели бы проигнорировать или забыть, но что тем не менее следует сказать, а именно что мы потерпели полное и абсолютное поражение»[262]262
  Здесь и далее: ”What is Czechoslovakia?“: Hansard, 5 October 1938.


[Закрыть].