Текст книги "Черчилль и Оруэлл"

Леди Астор, его заклятый политический враг на протяжении всей жизни, рьяная сторонница умиротворения, прервала его возгласом: «Нонсенс!»

Черчилль ответил: «Максимум того, что мой достопочтенный друг премьер-министр сумел обеспечить всеми своими колоссальными стараниями, всеми огромными усилиями и мобилизацией, произошедшими в нашей стране, всеми страданиями, всем напряжением, через которые нам пришлось пройти, самое большее его достижение…»

Его речь снова прервали крики парламентариев: «Это мир!»

Черчилль усилил голос: «Максимум того, что он сумел получить за Чехословакию… – теперь германский диктатор не таскает куски со стола, а уписывает блюдо за блюдом, которые ему подносят».

Он продолжил: «Мы – свидетели катастрофы первой величины». После очередного короткого вмешательства леди Астор, которое Черчилль вновь проигнорировал, он завершил выступление почти библейским предостережением: «Отсчет только начался. Это лишь первый глоток, первая капля из чаши горечи, которой нас будут потчевать год за годом, пока, полностью восстановив нравственное здоровье и воинский дух, мы не воспрянем и не выступим за свободу, как в старые времена».

В тот день Черчилль говорил для истории, а не для палаты общин. Взгляды парламентариев лучше всего выразил Томас Мэгни, либеральный член парламента от Гейтсхеда возле Тайна, задав риторический вопрос, очевидно, не интересуясь ответом: «Что такое Чехословакия?»[263]263
  Там же.


[Закрыть]

Премьер-министр Чемберлен завершил трехдневные дебаты, подчеркнув личный характер своей заинтересованности:

Каждый, кто перенес все то, что мне пришлось переносить день за днем, под гнетом понимания, что в конечном счете именно я, один только я, должен буду произнести «да» или «нет», предопределив судьбы миллионов моих соотечественников, их жен, их семей, – кто через это прошел, этого не забудет[264]264
  . Hansard, 6 October 1938.


[Закрыть].

Поэтому он намерен руководствоваться не критикой парламентариев, а собственной совестью: «Когда человек доживает до моих лет и занимает мою должность, он, я полагаю, склонен считать, что критика и даже поношение мало для него значат, если собственная совесть одобряет его действия». Палата общин поддержала его политику 366 голосами против 144.

В разгар дебатов вокруг Мюнхенского соглашения Черчилль столкнулся с противодействием собственных избирателей. «Это бесспорный факт, – пишет Рой Дженкинс. – На протяжении примерно шести недель осени 1938 г. и, все в меньшей мере, следующих четырех месяцев имелись сомнения, останется ли он членом парламента от консерваторов»[265]265
  Roy Jenkins, Churchill (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2001), 530, 534.


[Закрыть]. 4 ноября 1938 г. союз консерваторов Эппинга собрался, чтобы решить, считать ли Черчилля своим представителем в парламенте. Черчилль победил с результатом 100 голосов против 44. Дженкинс отмечает, что, если бы всего 30 голосовавших изменили свое мнение, история могла бы пойти по другому пути: возможно, это заставило бы Черчилля сложить с себя полномочия, а затем участвовать в борьбе за место от Эппинга на довыборах, скорее всего, против сторонника Чемберлена.

Чемберлен тем временем переживал взлет популярности[266]266
  Harold Nicolson, The War Years: 1939–1945 (New York: Atheneum, 1967), 355.


[Закрыть]. Мэр уэльского Кардиффа распорядился, чтобы в его честь был поднят флаг со свастикой. Перегрин Каст, 6-й барон Браунлоу, личный камергер короля Эдуарда VIII, подарил Чемберлену портсигар с гравированной картой Европы и сапфирами, отмечавшими три места в Германии, где проходили переговоры Чемберлена с Гитлером – Берхтесгаден, Годесбург и Мюнхен. Чемберлен еще раз объявил членам правительства в конце октября: «Наша внешняя политика – это политика умиротворения»[267]267
  Faber, Munich, 1938, 432.


[Закрыть]. Чарльз Линдберг, приехавший в Лондон, поделился с хозяевами дома, в котором гостил, убежденностью, что в случае войны «демократии будут полностью и окончательно разгромлены»[268]268
  Jones, A Diary with Letters, 411.


[Закрыть].

Однако Гитлер, очевидно, понимал следствия позиции Чемберлена лучше самого британского лидера. Словами и действиями он начал демонстрировать истинное значение Мюнхена. В двух речах в начале ноября он предпринял личные нападки на Черчилля, назвав его «сумасшедшим» и заявив, что его деятельность ведет к войне[269]269
  Gilbert, Churchill: Prophet of Truth, 1016.


[Закрыть]. Сразу после этого нацисты развернули общенациональную травлю германских и австрийских евреев, сожгли сотни синагог и уничтожили 7000 предприятий, принадлежавших евреям. Нападения 9 и 10 ноября, ныне известные как Kristallnacht («Хрустальная ночь») из-за множества разбитых погромщиками витрин, рассматриваются некоторыми современными историками как первый пример организованного государством массового насилия по отношению к евреям в Германии и Австрии.

Чемберлен отреагировал на «Хрустальную ночь» вяло, признавшись сестре, что «испытывает ужас», и пожаловавшись: «Полагаю, мне придется что-нибудь сказать на этот счет»[270]270
  Faber, Munich, 1938, 432.


[Закрыть]. Он, однако, почти ничего не сказал, ни прямо, ни хотя бы косвенно, когда в том же месяце в палате общин обсуждалась проблема еврейских беженцев[271]271
  О проблеме еврейских беженцев: Robert Self, Neville Chamberlain: A Biography (London and Burlington, Vt.: Ashgate, 2006), 344–45.


[Закрыть]. Молчание было замечено. Невилл Ласки, президент Совета представителей британских евреев, заметил редактору Manchester Guardian, что Чемберлен «не произнес ни слова сочувствия в адрес евреев в Германии»[272]272
  Crozier, Off the Record, 120.


[Закрыть], добавив, что премьер-министр был столь же неразговорчив при личной встрече с видными британскими евреями. Чемберлен все еще нежился в отсветах славы Мюнхена. На его рождественской открытке за тот год красуется его двухмоторный моноплан «Локхид Электра», летящий в Германию[273]273
  Simon Schama, A History of Britain, Volume 3: The Fate of Empire: 1776–2000 (London: BBC, 2003), 384.


[Закрыть].

Черчилль был потрясен и в личных беседах грозился: «На следующих всеобщих выборах я буду с каждой социалистической трибуны в стране выступать против правительства»[274]274
  Jenkins, Churchill, 535.


[Закрыть]. (По необъяснимым причинам он не упомянул Kristallnacht в своих многотомных воспоминаниях о Второй мировой войне. При этом он поминутно описывал шаги, приведшие к войне, например посвятил несколько страниц анализу последствий замены Максима Литвинова В. М. Молотовым на посту советского министра иностранных дел. Это один из самых странных пробелов в его мемуарах.)

В Британии имелись деньги на укрепление обороны, но Чемберлен выступил против таких мер. Хотя профицит бюджета достигал £20 млн, он объявил подобный шаг неблагоразумным. Ему как бывшему министру финансов, сказал он кабинету министров, финансовое положение кажется «чрезвычайно опасным»[275]275
  Gilbert, Churchill: Prophet of Truth, 1039.


[Закрыть].

В целом Чемберлен был доволен своими достижениями. Он писал сестре: «Теперь потребуется некоторое время, чтобы ситуация успокоилась, но она развивается в том направлении, которого я желаю»[276]276
  Там же, 1041.


[Закрыть]. Когда правительство Германии спросило британского посла в Берлине, как воспринимать речи Черчилля, тот заверил, что можно не волноваться.

В середине марта 1939 г. Гитлер приказал немецкой армии наступать на оставшуюся часть Чехословакии, которую шестью месяцами ранее Чемберлен публично охарактеризовал как «далекую страну», вовлеченную «в свару… между людьми, о которых мы ничего не знаем»[277]277
  L. S. Amery, My Political Life, Volume 3: The Unforgiving Years, 1929–1940 (London: Hutchinson, 1955), 279.


[Закрыть].

Рыбку подсекли. С вторжением в Чехословакию стало ясно, что политика умиротворения агрессора провалилась и Чемберлен вместе с ней. В последние десятилетия набирает силу ревизионистский взгляд[278]278
  Williamson Murray, ”Innovation: Past and Future,“ Military Innovation in the Interwar Period, ed. Williamson Murray and Allan Millett (Cambridge, U. K.: Cambridge University Press, 2006), 307.


[Закрыть], будто Чемберлен выиграл для Британии время на подготовку к войне, но при этом игнорируются два ключевых факта. Во-первых, Гитлер в это время невероятно усилился, в частности, захватил австрийское золото и военную промышленность Чехословакии, а также людские резервы, которые мог использовать на фабриках и в армии. Во-вторых, Чемберлен ничем не показал, что его целью было выиграть время, и, скорее всего, он или один из его политических союзников, например лорд Галифакс, при наличии возможности запросил бы мира в 1940 г. Некоторые ревизионисты утверждают, что задержка была призвана дать Королевским военно-воздушным силам время на укрепление, но при этом отбрасывается тот факт, что Чемберлен финансировал строительство истребителей только потому, что это было дешевле строительства бомбардировщиков.

Теперь мы знаем, что 23 мая 1939 г. Гитлер собрал у себя высших военных чинов, чтобы раскрыть планы войны[279]279
  . ”Bericht ueber Besprechung am 23.5.1939“ [Minutes of a Conference on 23 May 39], Evidence Code Document 79, Nuremberg Documents. Доступно онлайн: Harvard Law School Nuremberg Trials Project.


[Закрыть], которая, по его словам, была неизбежна. Прежде всего он намеревался «атаковать Польшу при первой возможности». В дальнейшем будет «борьба не на жизнь, а на смерть» с Англией. Он обрисовал условия, необходимые для победы. «Если удастся оккупировать и удержать Голландию и Бельгию, а также победить Францию, будут обеспечены базовые условия для успешной войны с Англией. Затем в ходе непосредственных боестолкновений можно будет блокировать Англию из Западной Франции силами авиации, тогда как флот с его подводными лодками увеличит масштабы блокады». Судя по переводу, используемому на послевоенном Нюрнбергском процессе, Гитлер не упоминал в этом документе Соединенные Штаты. Имеются свидетельства, что на тот момент он задумывался о войне с США, но только после покорения Европы и Советского Союза[280]280
  Gerhard Weinberg, A World at Arms: A Global History of World War II, 2nd ed. (Cambridge, U. K.: Cambridge University Press, 2006), 239 and passim.


[Закрыть].

Британцы наблюдали, как Гитлер распространяет свою власть за границы Германии, и тон в отношении всеми осмеиваемого Черчилля начал меняться. «Достопочтенный джентльмен продолжает приходить в эту палату и изрекать предупреждения в адрес правительства, – сказал Реджинальд Флетчер в ходе дебатов в июне 1939 г. – Правительство неизменно отклоняет его предупреждения, но снова и снова он видит, как властям приходится их принимать, платя за это намного более высокую цену, чем если бы они прислушались к нему с первого раза»[281]281
  . ”The right honorable Gentleman“: Hansard, 8 June 1939.


[Закрыть]. Чемберлен по-прежнему упорно не желал, чтобы Черчиллю предоставили лидирующие позиции. Премьер-министр проинформировал своего политического союзника Джеффри Доусона, редактора The Times, что «не намерен уступать давлению и возвращать Уинстона»[282]282
  Wrench, Geoffrey Dawson and Our Times, 394.


[Закрыть].

Давление в пользу Черчилля росло. В августе 1939 г., в канун войны в Европе, Элеанора Рэбоун, независимый член парламента и защитница прав женщин, представлявшая английские университеты за вычетом Оксфордского, Кембриджского и Лондонского (в те времена они обладали привилегией выставлять в парламент собственных представителей), выступая в палате общин, заявила, что Черчилль «все время предсказывал, что это случится, но его советом пренебрегали»[283]283
  . Hansard, 24 August 1939.


[Закрыть].

Глава 5
Оруэлл становится «Оруэллом»
Испания, 1937 г.

Оруэлл отправил рукопись «Дороги на Уиган-Пирс» своему издателю 15 декабря 1936 г. и через неделю уехал в Испанию. Он задержался в Париже ради разговора с писателем Генри Миллером, которым восхищался. Оруэлл прибывал в Барселону накануне Рождества, и Миллер подарил ему вельветовый пиджак.

Так начинались семь месяцев, ставшие самыми важными в политической жизни Оруэлла. Увиденное на гражданской войне в Испании предопределило содержание всего, что он впоследствии напишет. Между барселонскими улицами 1937 г. и пыточными камерами «1984» – прямая связь.

Однако в конце 1936 г. дела обстояли совершенно иначе. Барселона, столица Каталонии на северо-востоке Испании, была главным центром сопротивления правым, объявившим войну Испанской республике. Оруэлл отправился туда, формально для того чтобы писать о гражданской войне, но почти сразу присоединился к противникам правых. Можно сказать, он впал в эйфорию, окунувшись в подлинно революционную атмосферу, где каждый человек видел в другом товарища. Впервые в жизни он наблюдал организацию рабочего класса. «Главное, там была вера в революцию и будущее, ощущение внезапного перехода в эпоху равенства и свободы»[284]284
  George Orwell, Homage to Catalonia (New York: Harvest, 1980), 6. (Оруэлл Дж. Памяти Каталонии. – Париж, «Editions de la Seine», 1950.


[Закрыть], – писал он.

Другие приезжие испытывали то же пьянящее чувство. Китти Боулер, молодая американка-антифашистка, писала матери: «Здесь складывается новый мир»[285]285
  David Boyd Haycock, I Am Spain: The Spanish Civil War and the Men and Women Who Went to Fight Fascism (London: Old Street, 2012), 67.


[Закрыть]. Ее соотечественнице Лоис Орр понравилось, что анархисты выбрали в качестве талисмана морячка Попая[286]286
  Там же, 69.


[Закрыть] и, собирая деньги для своей партии, продавали значки и шарфы с изображением этого мультяшного персонажа, размахивающего красно-черным флагом, но отметила, что Микки-Мауса признали внепартийным. (В эссе о Диккенсе, написанном несколько лет спустя, Оруэлл, между делом, отметил, что и Попай, и Микки являются «вариациями Джека – покорителя великанов»[287]287
  George Orwell, The Collected Essays, Journalism and Letters of George Orwell, Volume 1: An Age Like This, 1920–1940, ed. Sonia Orwell and Ian Angus (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1968), 459. Далее: Orwell, CEJL, vol. 1.


[Закрыть]). Прибыв в Барселону, австрийский марксист Франц Боркенау словно бы «высадился на континент, отличающийся от всего виденного прежде»[288]288
  Там же, 37.


[Закрыть]. Здесь всем руководили рабочие, полиции почти не было видно, в каждом видели товарища. Боркенау не мог знать, что в следующем году будет замучен полицией коммунистической Испании за недостаточную веру в коммунизм. Лоис Орр тоже вскоре окажется в тюрьме под надзором коммунистов[289]289
  Там же, 256.


[Закрыть].

Изучая обстановку в городе, Оруэлл спросил одну англичанку, как попасть на фронт. Она отнеслась к незнакомцу с подозрением и потребовала показать документы. «Он расположил меня к себе, указав на армейские ботинки, висящие за плечом»[290]290
  . ”Jennie Lee to Margaret M. Goalby,“ in George Orwell, Orwell in Spain, ed. Peter Davison (Harmondsworth, U. K.: Penguin, 2001), 5.


[Закрыть], – вспоминала она. Это был убедительный штрих, свидетельствовавший, что человек знает, во что ввязывается, и, возможно, имеет определенный воинский опыт. Поступая на службу добровольцем, Оруэлл указал в документах в качестве рода занятий «бакалейщик»[291]291
  Adam Hochschild, Spain in Our Hearts: Americans in the Spanish Civil War, 1936–1939 (Boston: Houghton Mifflin Harcourt, 2016), 65.


[Закрыть], что было, в общем, правдой в свете его недавнего экскурса в сферу деревенской торговли.

Оруэлл направился на фронт, находившийся примерно в 120 км от Барселоны. Там его встретил Боб Эдвардс, координатор британских добровольцев на этой территории. Он вспоминал момент появления Оруэлла так: «Он подошел ко мне размашистым шагом – 187 сантиметров роста – в своем гротескном облачении: вельветовые бриджи для верховой езды, портянки защитного цвета и громадные ботинки, заляпанные грязью, желтая куртка из свиной кожи, шоколадного цвета подшлемник и бесконечно длинный вязаный шарф цвета хаки, много раз обмотанный вокруг шеи и поднимающийся до ушей, а также с немецкой винтовкой старого образца за плечом и двумя ручными гранатами, свисавшими с пояса»[292]292
  . ”With the ILP in Spain,“ in Audrey Coppard and Bernard Crick, Orwell Remembered (New York: Facts on File Publications, 1984), 146–47.


[Закрыть].

Оруэлл остался верен себе: первое, что поразило его по прибытии в зону боевых действий, – всепроникающее зловоние: «Мы были возле линии фронта, достаточно близко, чтобы чувствовать запах – характерный запах войны: по моему опыту, это запах экскрементов и гниющей пищи»[293]293
  Orwell, Homage to Catalonia, 16.


[Закрыть]. Пожалуй, в этом предложении весь Оруэлл: он прямым текстом описал мрачное наблюдение и умудрился трижды употребить слово «запах».

На фронте он не нашел никакой романтики. Это было тоскливо, утомительно и временами чудовищно.

Мы едва успели скинуть наши рюкзаки и вылезти из окопа, как раздался новый выстрел, и один из наших ребятишек отскочил от бруствера; кровь заливала ему лицо. Он выстрелил из винтовки и каким-то образом умудрился взорвать затвор; осколки разорвавшейся гильзы в клочья порвали ему кожу на голове. Это был наш первый раненый и ранил он себя сам[294]294
  Там же, 20.


[Закрыть].

Практически случайно, как он сам признавался, Оруэлл вступил в подразделение, сформированное ПОУМ, Partido Obrero de Unificación Marxista – Рабочей партией марксистского единства. Это была крайне левая фракция, разумеется, оппозиционная франкистскому фашизму, но в политическом отношении отличавшаяся прежде всего антисталинизмом. Она стояла на расплывчато троцкистских позициях в то время, когда Троцкий представлял смертельную угрозу для советской картины мира, притягивая к себе социалистов, не являвшихся сталинистами. По этой причине он стал парией для Испанской коммунистической партии, находившейся под контролем Советов. В Каталонии только газета ПОУМ критиковала показательные процессы[295]295
  Bernard Crick, George Orwell: A Life (New York: Penguin, 1992), 322.


[Закрыть], начавшиеся в Москве летом 1936 г., когда Сталин покончил с большинством бывших товарищей-большевиков.

Присоединяться к ПОУМ было опасно – намного опаснее, чем казалось Оруэллу, – зато он получил идеальную позицию для наблюдения, с высоты которой охватил взглядом великий идеологический кризис своей эпохи. Оруэлл не мог знать, что НКВД, советская разведслужба,[296]296
  Народный комиссариат внутренних дел СССР (1934–1946) – центральный орган государственного управления по борьбе с преступностью, обеспечению гос. безопасности, а также орган внешней разведки. – Прим. ред.


[Закрыть] глубоко вовлеченная в ситуацию в Испании, уже обратила на ПОУМ безжалостный взгляд. Александр Орлов, глава советской разведки в Испании, тремя месяцами ранее заверил свое руководство, что, если и когда это понадобится, «троцкистская организация ПОУМ легко может быть ликвидирована»[297]297
  Christopher Andrew and Vasili Mitrokhin, The Sword and the Shield: The Mitrokhin Archive and the Secret History of the KGB (New York: Basic Books, 1999), 76.


[Закрыть]. Весной 1937 г. фракция была разогнана, Оруэлл с товарищами получили клеймо предателей.

Оказавшись в окопах, он заметил, что за ним следует собака с написанными или выжженными на боку буквами ПОУМ[298]298
  Orwell, Homage to Catalonia, 18).


[Закрыть]. Возможно, вид этого политизированного животного привел его к замыслу книги о свиньях-сталинистах, которую он напишет семь лет спустя. Более того, в более поздние годы он заведет черного пуделя, которому даст кличку Маркс[299]299
  Gordon Bowker, George Orwell (London: Abacus, 2004), 230.


[Закрыть] – в честь кинокомика Граучо или Карла, остается неясным.

Обжившись на фронте, Оруэлл жаловался, как всегда жалуются солдаты: «Ничего не происходит, никогда ничего не происходит»[300]300
  Orwell, Homage to Catalonia, 72.


[Закрыть]. Его подразделение имело приказ сообщать о звоне церковных колоколов, потому что войска националистов служили католическую мессу, прежде чем пойти в серьезную атаку. Информации о том, действительно ли это предупреждало о планах врага, не сохранилось.

Солдатом он был «очень умелым»[301]301
  . ”In the Spanish Trenches“ in Audrey Coppard and Bernard Crick, Orwell Remembered (New York: Facts on File Publications, 1984), 149.


[Закрыть], вспоминал другой британский доброволец Стэффорд Коттман. Учитывая опыт полицейской службы в Бирме, Оруэлла почти сразу назначили командиром отделения из двенадцати человек. Он строго следил, чтобы винтовки его солдат всегда были вычищенными и смазанными, а также предпринимал вылазки на нейтральную полосу между линиями укреплений воюющих сторон – собирать картофель[302]302
  Там же.


[Закрыть]. Лишь раз он нарушил дисциплину, застрелив крысу, из-за чего его товарищи решили, что их атакуют. Эдвардс, лидер британских добровольцев в этом краю, вспоминавший, что Оруэлл испытывал навязчивый страх перед грызунами, которые по ночам объедали их ботинки, с некоторым раздражением описывал один случай: «Все было тихо, как вдруг раздается ужасный грохот. Это был Оруэлл. Он застрелил крысу в своем блиндаже. Звук выстрела разнесся по всему участку фронта, и фашисты решили, что началась атака, знаете ли. В нас полетели снаряды, двинулись бомбардировщики. Они разнесли нашу столовую, наши автомобили, все разнесли. Очень дорогой получился выстрел в крысу»[303]303
  Stephen Wadhams, ed., Remembering Orwell (Harmondsworth, U. K.: Penguin, 1984), 79.


[Закрыть].

Бо́льшую часть времени на участке фронта, где находился Оруэлл, было затишье, даже застой, так что он подумывал отправиться на юг к Мадриду и вступить в Интернациональную бригаду. Эдвардс его отговорил, сказав, что политрук бригады казнит бойцов с «троцкистским уклоном»[304]304
  Там же, 85.


[Закрыть].

В феврале 1937 г. жена Оруэлла Эйлин приехала в Барселону и поступила на работу в группу Независимой рабочей партии (ILP), отколовшейся от лейбористов. Она нашла номер в отеле «Континенталь» на главной улице Рамбла, всего в нескольких шагах от канцелярии ПОУМ. В середине марта она поехала на фронт навестить мужа и в письме его литературному агенту сообщила: «Мне разрешили провести в окопах на линии фронта весь день. Фашисты стреляли из легких орудий и довольно много из пулеметов»[305]305
  Michael Shelden, Orwell: The Authorized Biography (New York: HarperCollins, 1991), 258.


[Закрыть]. В письме матери она умолчала об обстрелах, заметив только: «Я в полном восторге, что оказалась на фронте».

В карауле Оруэлл коротал время в мечтах о том, как получит увольнительную и съездит на море с Эйлин. «Как мы тогда отдохнем!»[306]306
  Orwell, CEJL, vol. 1, 266.


[Закрыть] – писал он ей. Он также питал надежды «скоро порыбачить» – это было одно из любимых его занятий. В конце апреля, через 115 дней пребывания на передовой, Оруэлл действительно получил возможность съездить в Барселону. Среди прочего, он мечтал о полной дезинсекции и горячей ванне.

Однако вожделенного отпуска на морском берегу не получилось. Оруэлл оказался совсем в другом городе, откуда «исчезла революционная атмосфера»[307]307
  Orwell, Homage to Catalonia, 109.


[Закрыть]. Он также с удивлением заметил, что, пока сам он на фронте терпел плохое снабжение, республиканские офицеры фланировали по городу в отличной экипировке и с личным оружием: «Мы на фронте не могли раздобыть пистолеты, как ни старались»[308]308
  Там же, 110.


[Закрыть]. Велась официальная пропагандистская кампания против ополченцев, не состоящих в Коммунистической партии[309]309
  Andrew and Mitrokhin, The Sword and the Shield, 74.


[Закрыть]. Русские, снабжавшие республиканцев, решили, что левые антисталинисты являются более насущной угрозой, чем франкисты, и НКВД начал кампанию против ПОУМ. В частности, под Барселоной был устроен тайный крематорий для уничтожения тел убитых. Ощущение смутной угрозы нависло над городом[310]310
  Orwell, Homage to Catalonia, 117.


[Закрыть].

Буря разразилась 3 мая, недели через две после прибытия Оруэлла в Барселону с фронта[311]311
  Там же, 121.


[Закрыть]. В холле отеля «Континенталь» друг сказал ему: «Я слышал, на телефонной станции что-то случилось». Это была попытка полиции вернуть под свой контроль здание станции, захваченное анархистами. Оно находилось на другой стороны улицы наискось от отеля «Колон», где останавливался Черчилль, отдыхая в декабре 1935 г., и нашел тамошнюю кухню великолепной[312]312
  Geert Mak, In Europe: Travels Through the Twentieth Century (New York: Vintage, 2008), 321. См. также: Winston S. Churchill, The Second World War, Volume I: The Gathering Storm (Boston: Houghton Mifflin, 1948), 185. Черчилль в своих мемуарах не приводит название отеля, но хранящиеся в архиве Черчилля письма и телеграммы, присланные ему в середине декабря 1935 г., были отправлены на адрес отеля «Колон». См.: Churchill Papers, Churchill College, Cambridge, Document CHAR 2/238/131.


[Закрыть]. Руководители местного отделения Коммунистической партии Испании также любили этот отель. С началом гражданской войны они заняли его и превратили в региональную штаб-квартиру.

Через несколько часов, когда Оруэлл был на улице Рамбла, началась стрельба. Знакомый по фронту американец схватил его за руку и сказал, что люди из ПОУМ собираются в отеле «Фэлкон» в дальнем конце улицы. Там они увидели руководителей фракции, раздающих винтовки и патронташи. Оруэлл переночевал в кабаре, занятом ПОУМ, укрывшись сдернутым со сцены занавесом.

Утром улицы были перегорожены баррикадами из гравия и булыжников, вывороченных из мостовой. За одной из них развели огонь, бойцы жарили яичницу. На Плаза де Каталунья, как вспоминал Оруэлл[313]313
  Orwell, Homage to Catalonia, 131.


[Закрыть], «в окне возле второго О в огромной вывеске «Колон» был установлен [коммунистами] пулемет, простреливающий всю площадь».

Опыт майских уличных боев, легший в основу книги, побудил Оруэлла к размышлениям о политике тех лет. Оруэлла потрясло, что его товарищей по ПОУМ объявили «троцкистами, фашистами, предателями, убийцами, трусами, шпионами и т. д.»[314]314
  Там же, 64.


[Закрыть]. Члены ПОУМ оказались особенно уязвимы, поскольку фракция была маленькой и плохо вооруженной, никто не предполагал, что придется переходить на подпольное положение, и не подготовился к этому.

Оруэлла поставили в караул на крыше театра «Полиорама», увенчанного двумя одинаковыми куполами. Оттуда просматривалась вся улица Рамбла. Напротив театра стоял отель «Континенталь», где они жили с Эйлин. На крыше разместили огневую точку для защиты лидеров ПОУМ, обосновавшихся на той же улице.

Пока Оруэлл был в карауле, прибыл один из его давних коллег по букинистической лавке в Хэмпстеде, Джон Кимчи. «Боевые действия шли по большей части в одной-двух милях оттуда», – вспоминал Кимчи. Оруэлл рассказал ему, как плохо обучены и экипированы ополченцы ПОУМ. Борясь со скукой, он прочел несколько книг в мягких обложках, купленных несколькими днями ранее.

7 мая во второй половине дня прибыло пополнение правительственных войск в количестве около 7000 человек, и бои закончились. Оруэлла снова впечатлило то, как хорошо были экипированы тыловики по сравнению с его фронтовой бригадой. При этом правительство обвинило в начале уличных боев ПОУМ, самую слабую из крайне левых фракций, и это вызвало у Оруэлла отвращение.

Оруэлл пришел к определенным выводам, противоречившим левым догмам того времени. В период, когда левая солидарность считалась обязательной и правильной позицией, Оруэлл начал проникаться подозрениями. Наблюдая бои в Барселоне между различными антифашистскими фракциями, он заметил: «Между тем возникало омерзительное чувство, что кто-то из твоих друзей, возможно, сдает тебя тайной полиции»[315]315
  Там же, 147.


[Закрыть].

Фактически события в Барселоне заставили его исследовать левое движение, как раньше империализм и капитализм. Он заключил: «Коммунистическая партия, вместе с Советской Россией, направила весь свой авторитет против революции»[316]316
  Там же, 51.


[Закрыть]. Она исполнилась решимости методично искоренить антикоммунистические элементы левого движения – сначала ПОУМ, затем анархистов, за ними социалистов.

Однако высказать это публично значило бы стать современным еретиком. Оруэлл был потрясен, поняв, что левые газеты неточно освещают ситуацию и не стремятся к точности, наоборот, сознательно верят лжи. «Одно из самых мрачных следствий этой войны – она научила меня, что левая пресса ровно такая же лживая и бесчестная, как правая»[317]317
  Там же, 65.


[Закрыть], – писал он. Поэтому целью его работы на протяжении всей жизни стало стремление установить точные факты, как бы это ни было трудно или непопулярно[318]318
  В этом и нескольких предыдущих абзацах отразились наши беседы с писательницей Карин Чиноуэт.


[Закрыть].

10 мая 1937 г. Оруэлл вернулся из Барселоны на фронт, где ПОУМ еще воевала, хотя в Барселоне ее деятельность уже подавляло правительство. 11 мая ПОУМ была названа в газете Daily Worker «пятой колонной Франко»[319]319
  Там же, 160.


[Закрыть]. На стенах барселонских домов появились плакаты «Маска сорвана»: лицо с отметиной «ПОУМ», из-под которого выглядывает лицо фашиста[320]320
  Wadhams, Remembering Orwell, 88–89.


[Закрыть]. Это была классическая пропаганда в духе «большой лжи».

Бойцам ПОУМ на фронте не сказали, что в Барселоне фракция запрещена, а городские газеты умалчивали о чистках.

Оруэлл предполагал пробыть на фронте до конца лета, но на рассвете 20 мая, проходя по траншеям, чтобы проверить посты, он был ранен. Оруэлл знал, что подвергает себя опасности: его окоп был обращен на запад, и солнце восходило за его спиной, а голова, при его высоком росте, четко вырисовалась на фоне неба мишенью для вражеских снайперов. Момент ранения Оруэлл описал впоследствии так: «Я почувствовал себя в центре взрыва и увидел слепящую вспышку, почувствовал резкий толчок – не боль, а только сильный удар, напоминающий удар тока, когда вы вдруг коснетесь оголенных проводов; и одновременно меня охватила противная слабость, – казалось, что я растворился в пустоте. Мешки с песком, уложенные на бруствер, вдруг поплыли прочь и оказались где-то далеко-далеко»[321]321
  Orwell, Homage to Catalonia, 185.


[Закрыть]. Пуля свалила его на землю. «Все это заняло меньше секунды… Все тело одеревенело, в глазах был туман, я знал, что ранение тяжелое, но боли, в обычном смысле слова, не чувствовал».

Часовой-американец, с которым он разговаривал, склонился над ним: «Эй! Да ты ранен!» Этот американец, Гарри Милтон, вспоминал: «Я думал, он не выживет. Он сильно закусил губу, и я подумал, что ранение, должно быть, серьезное. Но он дышал, глаза двигались»[322]322
  Shelden, Orwell, 267.


[Закрыть].

Оруэлл оставил одно из лучших описаний чувств человека, тяжело раненного пулей и считающего, что умирает. Он знал, что в него попали, но не знал, куда. Оказалось, это было ранение в горло: «Я понял, что моя песенка спета. Я никогда не слышал, чтобы человек или животное выжили, получив пулю в шею. Тонкой струйкой текла кровь из уголка рта»[323]323
  Orwell, Homage to Catalonia, 186.


[Закрыть]. Оруэлл решил, что пробита артерия, значит, жить остается считаные минуты: «Прежде всего – вполне добропорядочно – я подумал о своей жене. Потом мне стало очень обидно покидать этот мир, который, несмотря на все его недостатки, вполне меня устраивал».

Однако минуты шли, а он не умирал. Оруэлл не мог знать, что ему невероятно повезло: пуля прошла сквозь крохотный, около сантиметра, промежуток между сонной артерией и гортанью и ушибла голосовые связки. Попади она чуть левее или правее, он, скорее всего, умер бы в тот же день. Но пуля вошла под углом и вышла из шеи, не повредив позвоночник, хотя, очевидно, зацепила нерв, поскольку вызвала временный паралич одной руки.

Раненого пронесли на носилках примерно 1,5 км до полевого госпиталя, где сделали укол морфина, а затем отправили в более крупный госпиталь в соседней деревне Сиетамо к востоку от Уэски, административного центра провинции. Его навестили боевые товарищи, порадовались, что он жив, и освободили от часов, пистолета, фонарика и ножа, поскольку знали, что в госпитале все это все равно украдут, а им на фронте снаряжение пригодится. Несколько недель Оруэлл хрипел, словно стершиеся тормозные колодки старого «форда», его голос не был слышен в паре шагов от него, как вспоминал батальонный командир писателя Джордж Копп[324]324
  . ”Bullet in the Neck,“ in Coppard and Crick, Orwell Remembered, 159.


[Закрыть].

Проблемы только начинались. После выписки Оруэлла демобилизовали из рядов испанской армии по ранению. А 15 июня арестовали Андреу Нина, главу ПОУМ, он исчез, вероятно, был убит НКВД[325]325
  Andrew and Mitrokhin, The Sword and the Shield, 73.


[Закрыть]. 16 июня партию ПОУМ объявили вне закона.

Оруэлл вернулся в Барселону 20 июня[326]326
  Shelden, Orwell, 270.


[Закрыть], когда разгром Советами ПОУМ был в полном разгаре. По прибытии в город разыгралась сцена, достойная ранних фильмов Хичкока. Вечером Оруэлл пошел в отель «Континенталь» повидаться с женой. Эйлин, встретив его в холле, непринужденно улыбнулась и шепнула ему на ухо: «Уходи!.. Уходи отсюда сейчас же!»[327]327
  Orwell, Homage to Catalonia, 204.


[Закрыть] Он двинулся к выходу. На длинной, состоящей из нескольких пролетов лестнице, ведущей из гостиничного холла на Рамбла, к нему подбежал друг и повторил предупреждение, велев убираться поскорее, пока служащие отеля не вызвали полицию. Третье предупреждение поступило от сочувствующего сотрудника отеля: «ПОУМ разгромлена. Все здания захвачены. Практически все в тюрьме. Говорят, людей уже расстреливают»[328]328
  Там же, 205, 198.


[Закрыть]. Оруэлл сразу понял, что «сталинисты на коне, и, естественно, каждый “троцкист” в опасности»[329]329
  Там же, 198.


[Закрыть].

Оруэлл решил скрываться. Ночь он провел в руинах церкви, потом несколько дней бродил по улицам, пока они с женой не смогли получить документы и уехать из страны. Порой они встречали старых товарищей, но игнорировали друг друга, и «это было чудовищно»[330]330
  Там же, 208.


[Закрыть]. В неприятии Оруэллом того, как полицейское государство может вторгаться в дружбу, чувствуется будущий роман «1984».

Среди ночи в номер его жены Эйлин явились шесть сотрудников тайной полиции. В поисках уличающих документов они провели тщательный обыск, опустошая ящики и чемоданы, шаря под ванной и батареей, даже осматривая одежду на просвет. Не искали только в кровати, поскольку Эйлин не встала с постели. Оруэлл оставил эмоциональное описание этой сцены: «Следует помнить, что полиция была почти целиком под контролем коммунистов, и эти люди, скорее всего, сами были членами Коммунистической партии. Но они также были испанцами, и для них выгонять молодую женщину из кровати было немного слишком. Эту часть работы они молчаливо опустили»[331]331
  Там же, 224.


[Закрыть]. К счастью для Оруэлла, поскольку Эйлин спрятала в кровати его паспорт[332]332
  Haycock, I Am Spain, 256.


[Закрыть].

* * *

Эрнест Хемингуэй, также находившийся в Испании в это время, составлял выразительный контраст с Оруэллом. Он был настолько же политически наивен, насколько Оруэлл наблюдателен, отчасти потому, что усвоенная Хемингуэем поза мачо противоречила точному восприятию. Герой его романа о гражданской войне в Испании «По ком звонит колокол» размышляет о себе, как, по его собственному мнению, закаленный и умудренный жизнью человек: «Он теперь тоже постиг это. Если что-либо справедливо по существу, ложь не должна иметь значения… На войне всегда много лжи… Сначала он не трудился лгать. Он это ненавидел. Затем, позднее, ему это понравилось. Это означало, что ты относишься к посвященным»[333]333
  Ernest Hemingway, For Whom the Bell Tolls (New York: Scribner, 1993), 229.


[Закрыть].

В той же главе «Карков» русский журналист, которого Хемингуэй рисует чрезвычайно интеллигентным человеком, подводит итог деятельности ПОУМ. Это было «…совершенно несерьезно, – сообщает он герою. – Бредовая затея всяких психов и сумасбродов, в сущности, просто ребячество. Было там несколько честных людей, которых сбили с толку. Была одна неглупая голова и немного фашистских денег. Очень мало, бедный ПОУМ. Дураки все-таки… Они так никого и не убили. Ни на фронте, ни в тылу. Разве только несколько человек в Барселоне»[334]334
  Там же, 247.


[Закрыть]. Хемингуэй обеспечивает русскому алиби в отношении казни Нина, лидера ПОУМ: «Мы взяли его, но он бежал от нас». Через восемь лет друг Оруэлла Малкольм Маггеридж встретится с Хемингуэем в освобожденном Париже, и тот не произведет на него впечатления: «Пьяница, погруженный в вымыслы вместо реальности»[335]335
  Malcolm Muggeridge, Chronicles of Wasted Time (Vancouver, B. C., Canada: Regent College, 2006), 488.


[Закрыть].