Текст книги "День минотавра"

– Икар! – закричала она, плача, будто хотела сказать: «Подай мне руку и защити свою сестру от этого грубого животного».

Но Икар не подошел к ней, а проговорил решительно:

– Мы все-таки пойдем к Зоэ.

– Следите за трией, – предупредила нас Пандия. – Она что-то задумала.

Перебрасываясь обвинениями, мы совсем забыли, из-за чего началась ссора. Пандия оказалась более бдительной.

– Я не спускаю с нее глаз, – сказала она, стоя у самой двери с большими щипцами в руках. – Пусть только попробует подойти, я сразу огрею ее. Смотрите, она плачет! Наверняка задумала какую-нибудь хитрость.

Действительно, Эмбер сидела среди цветов, над которыми больше уже не кружились пчелы, и слезы, похожие на крупные бриллианты, катились у нее по щекам.

Икар подошел к ней:

– Не бойся, мы тебе ничего не сделаем.

– Ты думаешь, я плачу от страха?

– Неужели от раскаяния? – спросил я. – Не поздновато ли?

– Я плачу от жалости к себе, к своему жестокому сердцу, – ответила она. – Он лежал в моих объятиях, испуганный и нежный, невинный мальчик с телом мужчины. Такой милый и такой беззащитный. И все же я не смогла полюбить его. Я не смогла пожалеть его. И когда я увидела, как вы трое пытаетесь сделать друг другу больно, а боль – та же любовь, я почувствовала к вам зависть. Это мои первые и последние слезы. Я живу в доме из цветов, но собираю их только ради меда и никогда не сожалею о смятом лепестке или сломанном стебле. И всегда мне нужен будет только мед. Мед или золото.

– Золото? – спросил я подозрительно. – Кто-то заплатил тебе, верно? Ведь не любовь же заставила тебя разыскивать Икара. Тебе заплатили за то, что ты убьешь его своими поцелуями!

Эмбер засмеялась:

– Что я получу за то, что скажу тебе, кто мне заплатил?

– Жизнь.

Она взглянула на мои увесистые кулаки и сильные копыта.

– Ахейцы. Не только мне, но и моим людям. За то, что мы пропустили в лес их разведчиков.

– А человек по имени Аякс? – воскликнула Тея. – Он был среди них?

– Да. Он дал нам браслеты и пообещал тому, кто убьет вас или приведет к нему живыми, черепаховый панцирь, полный золота. Вас всех – тебя, Икара и Эвностия. Ради этого он не остановится ни перед чем и готов даже начать вторжение в лес.

ГЛАВА VII
ВТОРЖЕНИЕ

Мы добрались до города кентавров, когда уже начинало темнеть. Мосх и его соплеменники были не только земледельцами, но и воинами, самыми сильными из шести звериных племен, а их вождь Хирон считался некоронованным королем леса. Мы пришли к ним, чтобы рассказать о предательстве трий. В мирное время каждое из племен старательно оберегало свою независимость, но когда наступала опасность, все обращались к Хирону. Так случилось, например, в ту морозную зиму, когда волки спустились с гор и стали похищать нашу дичь и наших детей.

– Выжмите сок из корней волчьего яда (так мы в лесу называем аконит) и смажьте им концы ваших стрел, – велел Хирон.

После первой же атаки волки ушли из леса, а Мосх был награжден за свою храбрость поясом.

Мы перешли через оросительный канал и оказались сначала в винограднике. Твердые зеленые ягоды, свисающие с лозы, вьющейся по решетке, обрастут сладкой пурпурной мякотью, и, привлеченные ароматом, со всех сторон, даже из дальних домов трий, будут слетаться к ним пчелы. За виноградником начиналась оливковая роща. Серебристые листья деревьев в лучах заходящего солнца утратили свой блеск и приобрели благородный оттенок старинных драгоценностей. Заросли финиковых пальм, некогда тоненькими саженцами привезенных из Ливии и благодаря тщательному уходу превратившихся в пышные, дающие обильный урожай деревья, напоминали роскошный оазис в пустыне. Мы обошли стороной загоны для скота, окруженные изгородью из острых кольев, которая надежно оберегала животных от ночных визитов медведей и дерзких набегов волков, порой спускавшихся с гор и проникавших в ничем не защищенный город кентавров, и оказались у заполненного водой рва.

Я подошел к его краю и стал внимательно вглядываться в изгородь, ощетинившуюся своими острыми, похожими на зубы барракуды[16]16
  …похожими на зубы, барракуды – барракуды, (морские щуки) – семейство морских хищных рыб отряда кефалеобразных. Охотятся часто вместе с акулами, нападают на людей.


[Закрыть], кольями. Конечно, это ненадежнее, чем любая стена, подумал я, содрогнувшись от самой мысли о войне. И все же такая преграда не остановит хитроумных ахейцев. Я знал, что у них есть тараны, и если составить два из них вместе, получается неширокий мост. У самого рва росла группа оливковых деревьев. Она могла стать хорошим прикрытием для врага, вознамерившегося перейти через ров под покровом ночи.

– Хирон, – громко закричал я, и самый высокий и величественный кентавр, отделившись от группы приятелей, поскакал галопом в нашу сторону по дороге, посыпанной ракушечником.

– Эвностий, – заржал он с противоположного берега, вставая на дыбы. – Не часто мы слышим твое мычанье. Я вижу, ты привел своих новых друзей и крошку Пандию, наверняка голодную.

Хирон вошел в небольшую деревянную башню с плоской крышей и сразу же узкий, с перилами, подъемный мост беззвучно, как огромный орел, опустился на бронзовых цепях. (Сделан он был по моему проекту.) Мы встретились, и там же, на мосту, я рассказал Хирону о триях.

Он помрачнел:

– Это меня не удивляет. Они способны на любую подлость. Надо принимать меры.

Мы вошли в город вместе с Хироном. Грива его напоминала сугроб только что выпавшего и еще совсем мягкого и пушистого снега. Широко расставленные немигающие глаза будто вобрали в себя голубизну одного из чистых и прозрачных озер на Туманных островах в те редкие дни, когда там нет тумана. Он видел все, во взгляде его мелькал гнев, но в нем не было злобы. Он понимал, порой осуждал, но никогда не обвинял. Конечно, Хирон не был аскетом. Тот, кто подобно кентаврам близок к земле, растит хлеб и ухаживает за скотом, всегда несет в своей крови частицу земли, и всегда в его лице есть что-то, отличающее его от других. Это крестьянин, а не философ. Но та земля, которую нес в себе Хирон, была очищенным до белизны и тщательно просеянным песком кораллового острова.

В бамбуковых домах кентавров мерцали огоньки. Они представляли собой длинные, красивые, открытые с обоих концов строения с остроконечными крышами. Над каждым порогом висел светильник, затянутый оранжевым пергаментом. Кентавры называли его фонарем. Рядом с фонарем они обязательно вешали ивовую клетку с поющим сверчком – символом удачи (не забывайте, что некогда кентавры посетили страну желтолицых людей). Ночью они спали стоя, прислонившись к стене, которую, чтобы дать отдых своим чувствительным бокам, затягивали шелковыми драпировками, сотканными дриадами. Под копыта подкладывали ковер из клевера. Каждое утро, когда мужья уходили в поле, работящие жены меняли ковер.

Сейчас, вечером, некоторые мужчины-кентавры принимали ванну. Сами ванны были из терракоты, имели удлиненную форму, соответствующую их длинным телам, и заканчивались специальными подставками для головы и рук. Кентавры пофыркивали, били по воде ногами, а когда мимо случалось пройти кому-нибудь из их приятелей, смеясь, пытались его обрызгать. Женщины разводили огонь перед домом, чистили мотыги и грабли, принесенные мужьями с поля, или кормили маленьких, жирных и очень аккуратных поросят, которых кентавры держали в своих домах подобно тому, как люди держат собак или обезьян.

Мой старый приятель Мосх вылез из своей ванны весь в пене (он мылся конией – смесью щелока с золой) и поскакал к нам, чтобы поприветствовать. Он едва кивнул Tee, по-отечески улыбнулся Икару и стал пожимать мне руки. Мосху хотелось пригласить нас к себе, но Хирон опередил его, сообщив новость.

– Труби в раковину, Мосх, – сказал он. – Пора собирать совет.

Мосх дул в раковину с такой же силой, с какой он обычно дул в свою флейту, и властный зов океана, вобравший в себя шум набегающего на берег прибоя, шорох пенящейся волны и печальные стоны утонувших моряков, разносился над всей страной. Кентавры бросали свои инструменты, вылезали из ванн и в сопровождении поросят направлялись следом за нами к театру, расположенному в самом центре города. Это была круглая открытая арена, окруженная горящими факелами, вверх от которой поднимались двенадцать каменных рядов. Именно здесь кентавры разыгрывали свои драмы в честь Великой Матери, которую они называли Пшеничной Богиней, и ее сына, Божественного Младенца, и здесь звучали их голоса, распевающие дифирамбы.[17]17
  Дифирамбы – хоровые культовые песни в честь бога Диониса; позднее литературная форма, близкая гимну и оде.


[Закрыть]

За кентаврами пришли другие звери: вылезшие из нор паниски, рассерженные тем, что их потревожили раньше, чем они успели украсть себе что-нибудь на ужин; медведицы Артемиды, уже заснувшие было в своих полых бревнах и теперь трущие спросонья глаза и расчесывающие на ходу шерсть черепаховыми гребнями; высокие и стройные, как их деревья, дриады, источающие аромат коры и нежных весенних бутонов. И, конечно, трии, будто не ведающие ничего о предательстве Эмбер. Прилетело три роя: трутни, перебрасывающиеся шуточками и по-женски подергивающие крыльями; мрачные, неулыбчивые и тяжелые, будто закованные в доспехи работницы и, наконец, три королевы (четвертая, Эмбер, не явилась), чьи величавые движения несколько сковывали массивные, непрестанно звенящие золотые браслеты. Хирон, повелитель кентавров, спустился вниз по рядам и вышел на арену. Стоило ему только поднять свою благородную голову, как вокруг воцарилась полная тишина. Сразу стало слышно блеяние овец, доносившееся из загонов для скота, и, совсем рядом, непрекращающийся визг поросят, которых хозяева пытались успокоить ударами хвостов.

Хирон заговорил. Его слова прозвучали, как трубный глас:

– Были выдвинуты серьезные обвинения и сделано предупреждение о серьезной опасности. Сейчас мы послушаем нашего уважаемого друга Эвностия.

Примолкшая толпа повергла меня в смущение, ведь я всего лишь простой садовник и ремесленник, и у меня нет никакого навыка в ораторском искусстве (ну разве что чуть-чуть, как у поэта). Зверей собрали, ничего им не объяснив, и они чувствовали себя так, будто забежали сюда на минутку. Я должен был вовлечь их в разговор, убедив в его серьезности. Мои друзья стояли у края арены. Тея пыталась поддержать меня своей улыбкой и ободряющим жестом. Пандия делала вид, что ей очень интересно, хотя на самом деле предпочла бы сейчас поужинать, а не слушать речи. Зато Икар смотрел на меня, как на бога. Он готов был с восторгом принять все, что я ни скажу. Я начал:

– Мы жили в мире и довольстве с тех пор, как ушли в лес от людей. Каждый из нас делал свое дело и вносил свою лепту в общее благополучие. Каждый делал то, что было предназначено ему Великой Матерью. Принявшие нас сегодня кентавры обеспечивали всех продуктами, производимыми в их прекрасных хозяйствах. Дриады в своих деревьях ткали шелк. Трии, медведицы Артемиды, паниски – да есть ли необходимость говорить об их мастерстве и предназначении? – (Так же как не было необходимости говорить и о том, что трии не только работали, но и всегда воровали.) – В прошлом мы гордились тем, что ни от кого не зависим. Самообеспечение было нашей целью и нашим достижением. Этого больше нет. Одно из племен соблазнилось чужим золотом.

Я замолчал, но не ради драматического эффекта, как обычно делают кентавры, когда распевают дифирамбы, а для того, чтобы перевести дыхание и подобрать слова для заключительной части своей речи. Я привлек внимание зверей. Теперь надо призвать их к действию.

Я указал пальцем на пчелиных королев:

– Виновные перед вами. Они предали нас за золото. Я услышал из уст их четвертой королевы, что она и ее люди обещали передать моих друзей в руки ахейцев. И ради этого они готовы помочь им осуществить вторжение.

ВТОРЖЕНИЕ! Возглас удивления и потрясения пронесся по рядам, как ветер по пальмовой роще. Ни разу за долгие годы, прожитые в лесу в полной изоляции от людей, нам не угрожало их вторжение – такой ужас наводили звериные рога, копыта и хвосты. Лишь Эак с молчаливого согласия всех провел рядом с нами несколько лет, а затем вернулся в Кносс. Но то, что он рассказал или же, наоборот, скрыл, только способствовало сохранению сложившейся о нас легенды. Однако Хирон и другие старики помнили, что раньше мы жили у моря и однажды на берег с кораблей, украшенных фигурами Горгон, высадились пираты и стали сжигать наши дома и забирать зверей в рабство. Старики не забыли, как разлетались в щепки двери, как красный огненный дракон лизал своим языком тростниковые хижины, как кричали маленькие паниски, попавшиеся в сети, и как тащили за волосы дриад по горящим оливковым рощам. Хорошо запомнилось им и то, как надменно улыбнулся критский царь, когда оставшиеся в живых звери пришли к нему искать справедливости:

– Защищайте себя сами. Я не отвечаю за случайные набеги пиратов.

А затем было принято мучительное решение оставить людей, с которыми бок о бок мы прожили столько веков, и уйти в безопасный лес. Крестьяне, рассерженные тем, что теряют помощников, пытались остановить нас, и Хирон поставил перед ними жестокое условие: «Если вы не дадите нам уйти, Синяя Магия уничтожит все ваши посевы». Ночью кентавры чем-то густо засыпали поля, и на месте пышных виноградников остались лишь черные стебли. Когда мы уходили, напуганные крестьяне, пытаясь задобрить нас, подносили молоко и сыр, уйдя же, мы превратились в легенду – не люди и не звери, а четвероногие демоны с раздвоенными копытами, которые могут своим злым колдовским взглядом уничтожить посевы.

Хирон подошел к краю арены и сурово посмотрел на трех королев:

– Что вы можете ответить на обвинение, выдвинутое Эвностием?

Одна из королев, самая старшая, спустилась вниз на арену и расположилась там, как у себя на троне. Это была умудренная жизнью женщина с морщинистым лицом и большими золотистыми глазами. Руки со звенящими на них браслетами она спрятала за спину.

Голос ее был сладок как мед, но в нем была и немалая порция соли:

– Новые друзья нашего дорогого Эвностия – люди – околдовали его. Что бы мы здесь ни обсуждали, виноваты во всем они – эта девушка и ее брат, а мы, бедные трии, как всегда, стали жертвами. Я не знаю ни о каком золоте, полученном от ахейских солдат, разве что оно попало в руки к маленькой колдунье Tee и ее большеголовому брату.

– А это? – спросил я, указывая на браслеты, украшенные миниатюрными изображениями погребальных масок микенских царей. – Неужели они сделаны в моей мастерской?

Королева взглянула на свои запястья:

– Где же еще? Твои работники отдали их мне за шесть кувшинов меда.

– Ни один тельхин не мог их сделать, – сказал я, – ни в моей мастерской, ни где-нибудь еще в лесу. Тельхины способны лишь копировать, а погребальные маски можно увидеть только в Микенах или в Тирине.

Королева вздрогнула. Но трии легко находят что сказать и становятся особо наглыми, когда их уличают во лжи. Даже не шевельнув крыльями, она проговорила:

– Допустим, мы действительно взяли у ахейцев несколько браслетов за то, что отдадим им человеческих детей. Если мы позволим твоей Tee и Икару остаться в лесу, они наверняка навлекут на нас беду, как сделал их отец. Может, ты забыл о том, что их мать Кора сгорела в своем дереве? Мои люди и я просто мечтаем выдворить из леса этих опасных чужеземцев. Мы вовсе не хотим, чтобы в лес пришли захватчики. Но если ты действительно боишься вторжения, отдай детей нам, а мы, в свою очередь, передадим их ахейцам и опасность будет устранена.

– Она называет нас человеческими детьми, – запротестовал Икар. Он говорил громко и убедительно. – Это нас оскорбляет. Из ее собственных слов следует, что наша мать – дриада Кора. Посмотрите на мои уши и скажите, человек я или зверь!

– Не отдавайте детей! Они принадлежат лесу не меньше, чем я.

Это была Зоэ. Как мне захотелось обнять ее! А Мосх повторил:

– Не отдавайте детей!

– НЕ ОТДАВАЙТЕ ДЕТЕЙ!

Сотни глоток выкрикивали эти слова, просьба превратилась в приказ, властный, требующий исполнения. Старая королева захлопала своими выпуклыми глазами, готовясь ответить, но Хирон не позволил ей ничего сказать.

– Мы, конечно, не отдадим детей. И будем защищать их от захватчиков. А тебе, – тут он гневно взглянул на королеву, – тебе и твоему народу я запрещаю отныне присутствовать на наших советах и жить в нашем лесу. Уходите к людям, которые купили вас за золото. Скажите им, пусть атакуют, если не боятся.

Королева улыбнулась, и ее пухлые губы скривились и стали бесформенными, как медузы.

– Разве у вас есть щиты, чтобы прикрываться от ударов боевых топоров? – спросила она. – Или, может, у вас имеются наголенники, нагрудники и шлемы? Я думаю, мы скоро вернемся сюда вместе с завоевателями. Откормите-ка получше своих поросят, чтобы нам было чем отпраздновать победу.

Кентавры быстро попрятали поросят между копытами, и тут же им пришлось втянуть головы в плечи, так как, оттолкнувшись изящным движением от земли и взволнованно переговариваясь, все трутни одновременно взмыли в воздух и пролетели прямо над их головами. Следом за ними двинулись работницы, уже не просто мрачные, а разъяренные до предела. И последними, легко и изящно, будто поднявшись по ступенькам дворцовой лестницы, исчезли в лабиринте ночи три гордые королевы.

ГЛАВА VIII
БЫК, КОТОРЫЙ ХОДИТ, КАК ЧЕЛОВЕК

Перед боем все мелочи обычной мирной жизни начинают казаться чрезвычайно значительными. Зажженные светильники освещали заботливо распростершиеся над нашими головами корни моего логова, которые, казалось, говорили: наслаждайся, пока возможно, пикантным мускусным ароматом яичницы из яиц дятла и веселым янтарным пивом, разливаемым по чашам из бурдюков. Вкус обостряется, цвет становится ярче, и любовь, как добрый змей, доставшийся тебе от предков, оставляет свой след и в твоем доме. Тея и я поссорились в улье Эмбер и обрушили друг на друга град тумаков и жестоких слов. Но сейчас мы не думали о том, какие мы разные. После войны мы, может, вернемся вновь к своим обидам и ущемленному самолюбию и придем к выводу, что, действительно, надо было выговориться, но все же мы сказали друг другу слишком много. А сейчас, когда лес доживал свои последние спокойные дни, я понял, что так страстно люблю Тею, как только может любить мое некогда весьма непостоянное сердце. Говорят, когда Великая Мать была девушкой, стройной и невинной, она жила в доме, сделанном из ивовых ветвей, и звери приносили ей пищу и склоняли свои рогатые и безрогие головы, чтобы она могла дотронуться до них рукой. Как бы я хотел, чтобы Тея положила свою руку на мою спутанную гриву. Она ни разу не коснулась меня, но иногда ее рука, потянувшись в мою сторону, застывала в воздухе, и казалось, еще чуть-чуть – и она опустится на меня, как усталая бабочка. Не только застенчивость не позволяла мне дотрагиваться до Теи, но и страх, что однажды позволив себе это, я полюблю ее так, что приду от этой любви в полное отчаяние, а может, и погибну.

Каждое утро мы встречались в мастерской. Икар вырезал из липовых ветвей стрелы, а Тея надевала на них острые наконечники из кремня. Работники вместе со мной ковали для Икара щит.

– Я должна сдаться, – сказала Тея однажды. – Ахейцы хотят заполучить меня, а не тебя с Икаром. Это я разгневала Аякса и ущемила его самолюбие. Если пойти к нему сейчас, он забудет о вторжении.

– Он воин, – ответил я, – и любит битву. Любую битву. Его ущемленное самолюбие лишь предлог для начала нового похода. Ахейцы всегда говорят об ущемленном самолюбии, когда хотят развязать войну. Они держат его у себя над головой, как зонт, но стоит только упасть капле дождя, тут же начинают возмущенно размахивать мечом. Даже если ты придешь к Аяксу, это ничего не изменит. Ведь, кроме нашего золота, за нас можно получить еще целое состояние на рынке рабов. Давно уже паниски не появлялись при дворе египетского фараона.

– А минотавр, – вмешался в наш разговор Икар. – Ахейцы, наверное, заставят тебя услаждать свою королеву. Ты стоишь раза в два дороже, чем сестра.

– Но даже если бы ты и могла предотвратить войну, – быстро продолжил я, обратившись к Tee, – я все равно не отпустил бы тебя. Я хочу сказать, не отпустил бы к ахейцам, а не вообще из леса.

– Я и сама не хочу уходить. – Она наконец-то дотронулась до моей руки. – На что мы можем рассчитывать, Эвностий? Я видела этих ужасных ахейцев. Больше всего в жизни они любят воевать. Они очень сильные, безудержно храбрые и с ног до головы закрыты доспехами – наголенники, кирасы, шлемы, – до их тела не добраться.

– Кентавры тоже отважные воины, – сказал я. – Работа на земле помогает им поддерживать форму. Они лучше всякой кавалерии – конь и наездник одновременно. Вихрем налетают на противника и дерутся сразу и руками, и копытами.

– Мне кажется, нас мало. Сколько всего кентавров?

– Сорок мужчин.

– Ахейцев вместе с Аяксом не меньше сотни, и все вооружены до зубов. А у кентавров только дубинки и лук со стрелами.

– Не забывай о панисках и не принимай их всех за детей. Среди них немало взрослых, и они очень коварны. Их, наверное, около пятидесяти (паниски слишком не любят показываться на глаза, так что на самом деле пересчитать их невозможно).

– А сколько трий?

– Пятьдесят, но часть из них трутни, их не стоит принимать во внимание. Я думаю, королевы покажут ахейцам все потайные тропинки. Устроить засаду нам не удастся, разве что в самых густых зарослях, куда не могут залететь трии.

– Но у нас есть ты, – проговорил Икар с гордостью. – Ты стоишь целой армии ахейцев. И я буду сражаться вместе с тобой.

– Со временем будешь, – сказал я. – Со временем мы будем сражаться рядом, как два старых товарища. Но сейчас я хочу, чтобы ты остался с Теей и тельхинами сберегать наши запасы и охранять дом. Если мы с кентаврами проиграем первый бой, мне потребуется место, где я смогу зализать свои раны, а ты ведь знаешь, что это дерево надежно, как крепость.

Икар тяжело вздохнул, но не стал спорить. «Он действительно превращается в воина», – подумал я.

– Я буду охранять твой дом, – сказал он, – и сберегу все в полной сохранности.

– Посмотри, какой щит сделали для тебя тельхины! – сказал я, глубоко тронутый его клятвой.

Щит имел форму восьмерки и был украшен изображениями приносящих удачу золотых змей, прообразам которых явно послужил Пердикс. С таким щитом цари шли в битву, чтобы превратить свое имя в легенду. Икар принял подарок из двух передних лапок Биона, а затем, вытянув руку со щитом, другой рукой стал угрожающе размахивать, вообразив, что у него есть еще и меч.

– Хо, – кричал он, – хо! – Отступал и делал выпад, увертывался от удара и наконец пронзил мою грудь несуществующим мечом. Затем он вспомнил, что так и не поблагодарил тельхина. Он потрепал его по голове и сказал: – Щит очень красивый.

На тельхина его слова не произвели никакого впечатления.

– Это самый устрашающий и смертоносный щит, который я когда-либо видел, – продолжил Икар. – С его помощью я убью дюжину воинов и окроплю золотых змей их кровью. Я назову его в честь тебя – Бион.

Тельхин закивал головой, глядя на Икара с безграничной преданностью.

И тут появилась Пандия, сообщившая, что Хирон трубит в раковину, собирая свою армию, чтобы выступить против ахейцев.

Они вышагивали по полю, держа линию, хоть и не очень ровную. Их кожаные сапоги давили цветы гусиного лука и с хрустом ломали ивовые ветви, из которых был сделан наш планер. Они приближались к деревьям, как движущиеся столбы пламени, их бронзовые доспехи желтым огнем горели в лучах солнца, из-под гребней сияющих шлемов виднелись русые бороды. Пчелиные королевы, и среди них Эмбер, деловито кружили над солдатами. Мрачные работницы пока еще не появились, а трутни расположились на противоположном конце поля, вне досягаемости наших стрел. Хотя сами они едва виднелись, их оживленная болтовня доносилась до нас и казалась непрерывным жужжаньем.

Мы притаились среди деревьев. Тяжелые и грубые щиты из воловьей кожи, наскоро сделанные кентаврами в последние мирные дни, лежали у наших ног, как животные. По сигналу Хирона мы вышли из-за стволов, неторопливо прицелились и выпустили стрелы. Королевы трий осыпали нас угрозами и насмешками. Они трясли своими маленькими кулачками и мелодичными голосами выкрикивали непристойные ругательства. Эмбер, самая молодая из них, старалась больше всех, понося «вонючих лошадей» и «похотливого минотавра». Около сотни ахейцев быстро сбежались в круг и, упав на колени, подняли над головами свои большие щиты, став похожими на гигантскую черепаху. Наши стрелы со звоном ударили в этот огромный панцирь, не причинив никакого вреда. И вновь послышался скрип липовых луков и свист стрел, направляемых зелеными перышками дятла. И опять тот же непроницаемый, прочный панцирь. Шесть раз мы выпускали стрелы. Наконец некоторые из них проникли в щели между щитами и сначала один, а за ним другой, третий упали на землю, будто невидимый гигант наступил на черепаху и раздавил часть ее панциря. Но в наших колчанах оставалось уже мало стрел.

– Хватит, – сказал Хирон. – Позволим им войти в лес, там и атакуем.

Оказавшись среди деревьев, ахейцы стали продвигаться вперед маленькими группами, но ветви над их головами так плотно обвивал дикий виноград, что трии уже не могли помогать им, показывая, где мы прячемся. Правда, в таком месте и нам нельзя было пользоваться стрелами: кентавры с их вытянутыми телами и высокий минотавр не имели возможности проявить себя в полную силу. Зато среди плотно растущих деревьев незаменимыми воинами оказались подвижные паниски. Их маленькие волосатые тела полностью сливались с растительностью. Они проползали там, где не могли пройти кентавры, отступали, наступали, окружали и непрерывно стреляли из больно бьющей пращи. Они целились в незащищенные доспехами места – лицо, руки, бедра. Камни летали с такой скоростью, что казалось, это какие-то большие, не издающие ни единого звука насекомые. Но оттого, что они не убивали, а только выводили из строя, боль, испытываемая ранеными, не была слабее.

Первый же залп, данный панисками, был встречен изумленными возгласами. Ахейцы хватались руками за свои раны и тут же отдергивали их, заметив струящуюся между пальцами кровь.

– Это дети! – завизжал Аякс (я узнал его по описанию Теи). – Они послали своих детей воевать с нами!

– Да, как же, дети, Гадес их забери! – крикнул Ксанф, тот самый, который был без ушей. – Это козлы!

Он попытался увернуться от взметнувшегося в воздух копыта и тут же получил по зубам.

– Берегись копыт!

Один из ахейцев, доведенный панисками до полного изнеможения, остановился под дубом, чтобы перевести дыхание, и прислонился к его стволу. Слабый звук, доносящийся из дерева, встревожил его и заставил внимательно вглядеться в густую листву. Уж не прячутся ли в ветвях эти проклятые пращники, кто бы они там ни были – дети, козлы или демоны? В этот момент петля из лозы туго сдавила его горло, и он почувствовал, что отрывается от земли. Он бил ногами, размахивал руками, но закричать не мог. Когда товарищи вынули его тело из петли, они увидели, что он прокусил себе язык. А над их головами звенел женский смех, но никого не было видно – зеленые волосы полностью сливались с листвой.

Хитрые паниски и храбрые дриады не сумели остановить наступление. Последняя надежда была на нас с кентаврами. Но мы могли выиграть бой только на открытом месте, когда ахейцы выйдут из леса на просеку. Мы внимательно следили за тем, как неуверенным шагом, пошатываясь, выбираются они на поляну, выносят раненых и убитых, и только под лучами щедрого солнца к ним возвращается прежняя смелость. Мы подсчитали их потери: трое были убиты стрелами, четверо покалечены пращами панисков и еще троих вздернули на деревья дриады. Теперь настал наш черед.

По своей природе я не воин, а ювелир, немного садовник, в общем, тихий и мирный сельский житель и еще поэт. Но кто может спокойно работать или писать стихи, когда вооруженные захватчики топчут твою землю, насилуют женщин? Нельзя одновременно воевать и работать в саду, и все звери не задумываясь сменили свои мотыги на мечи. Конечно, мне милее мотыга, но никогда меня не пугал меч.

– Насильники! – закричал я во все горло. – Поджигатели, воры и мародеры, проклятые Зевсом северяне!

Ахейцы с ужасом ждали нашего наступления. От страха челюсти у них отвисли, будто сломанные, а широко раскрытые голубые глаза утратили всякое выражение. Им было от чего побледнеть. Сорок скачущих кентавров производят гораздо больше шума и грохота, чем сотня колесниц. Но затем я понял, что они смертельно испугались не кентавров, а меня, минотавра, быка, который ходит, как человек. При моем приближении воины побежали врассыпную, как цыплята от волка. Они готовы были отбиваться от копыт Мосха или Хирона, лишь бы не попасть в руки минотавру. Стоило мне один раз махнуть топором, как вокруг образовалась пустота. Двоих я уложил точным ударом, а остальные разбежались. Хватит. Зачем мне утомлять себя, бегая за ними.

– Аякс, – проревел я, – во имя принцессы Теи вызываю тебя на смертельную битву.

Ни один настоящий воин, и уж тем более ахеец, не оставит без внимания вызов на бой, а Аякс, несмотря на свое невежество, распутство и грязь, не был трусом. Он откликнулся мгновенно, хотя не собирался нападать на меня первым и, пропищав «Минотавр, я здесь!», приготовился защищаться.

Я атаковал его. Все мое вооружение состояло из боевого топора и щита. Щит из воловьей кожи был ненадежным прикрытием, зато топор, отлитый и заточенный в моей мастерской, являлся грозным оружием. С ним было не так легко управляться, как с мечом, зато, если уж я наносил удар, он был смертельным. Сражаясь топором, не надо делать резких движений, будто ты рыбак, прокалывающий гарпуном рыбу, а следует размахнуться и, описав рукой большой полукруг, ударить сплеча, сверху вниз или справа налево. Аякс отступал, тыча перед собой мечом, а я наступал, размахивая топором. Увидев, что его крепкий щит выдерживает мои удары, я отшвырнул в сторону бесполезное сооружение из воловьей кожи и стал быстро наседать на него. Он тоже бросил свой щит и схватился за меч обеими руками. Мои мускулы, которые когда-то привели в восторг Тею, напряглись и заиграли, перекатываясь под кожей, как крепкие и быстрые клешни краба. Знаете, в доме я кажусь очень неловким – задеваю за ковер, спотыкаюсь о ступеньки, могу опрокинуть кувшин с вином, а когда ем, роняю кости себе на колени. Но сейчас меня захватил яростный ритм боя, и я наносил удар и отражал его, наносил и отражал, продвигался на шаг вперед и удерживал эту позицию, еще продвигался и снова удерживал. Лязг металла звучал, как музыка, которая заставляла ноги, руки и все тело пуститься в воинственный пляс. Аякс начал уставать. Резким движением головы он стряхнул пот, застилавший ему глаза; он задыхался, подобно ныряльщику, вступившему в схватку с осьминогом.