Текст книги "Шаг сквозь тень"

– Песок в глаза попал, – жалобно проговорила она.

По песчаной дороге катился вихрь из поднятой вверх соломы и пыли.

– Сандман, – прошептал Ренато и взглянул по-ветру.

– Что, что он сказал, я не услышала? – спросила Мэй, потирая глаз рукавом блузки.

– Песочный человек. Вон он, – я указал рукой в направлении вихря, который крутился позади от нас, на расстоянии сотни шагов. – Это он сделал.

Поднялся еще один порыв, тянущий за собой облако песка. Он прошелся вдоль побережья, вобрав в себя песчаный вихрь, который бесследно в нем растворился. Ренато остановился, опустил поводья и не спеша отряхнул свою одежду, снял шляпу, постучал ею о ногу. Выругался и взял в руку поводья.

Мы шли на юг по побережью вдоль железной дороги, проложенной на каменистой насыпи. На песке тянулись следы шин, узких, не автомобильных; а чуть дальше, ближе к пляжу, – следы от обуви, свежие. Утром здесь наверняка бегали люди, но в это время пляж был пуст.

Мы прошли к югу не больше двух миль, затем стреножили коней и сели отдохнуть. Ренато скрутил несколько сигарет и отдал одну из них Мэй. Мы обнимались и смотрели, как склонившееся солнце разукрашивало волны океана. Ренато развалился прямо на песке, облокотившись, и засунул в рот травинку.

Если долго смотреть на океан, он начинает сливаться с небом, лишая тебя ощущения пространства. Границы двух миров проникают друг в друга, будь то облака, похожие на вспененные волны, или волны, напоминающие неспешно плывущие по небу облака, а в мире теперь два солнца и не понять, какое из них настоящее. Если в этот момент лечь на бок, начинает казаться, что смотришь в глаза Богу, который так далек от этих мест, что даже трудно себе это представить.

Назад мы шли другой дорогой, поднявшись на холм. Теперь нам открывался чудесный вид на побережье, которое устилалось у самых наших ног. Мы ехали молча, наслаждаясь тишиной. Лишь кустарник похрустывал, сминаясь у лошадей под ногами.

К мотелю, который скорее напоминал постоялый двор, мы приехали в сумерках. Мы стреножились у самых ворот и зашли на внутренний двор. Пилар поливала цветы из большого цинкового кувшина. Во двор зашел Ренато, и они несколько минут говорили о чем-то. Мы сели передохнуть. С непривычки ноги мои устали, устала и Мэй, это было видно по ее осунувшемуся лицу. Пилар подошла к нам после того, как закончила с поливкой.

– Вы умеете играть в бильярд? – Пилар почти с материнской любовью в глазах смотрела на Мэй.

– Играть в бильярд? Да, умею, правда давненько не играл, – ответил я.

– Ренато просит, чтобы вы составили ему компанию. В одной из свободных комнат у нас стоит стол.

Я посмотрел на Мэй. Видел, какая она была уставшая, но она все же улыбнулась и кивнула.

Ренато пришел с конюшни умытый и причесанный. Он сел на один из стульев и закурил, в ожидании ужина. Во внутренний двор то дело долетали обрывки голосов и смех постояльцев, атмосфера здесь царила дружелюбная.

На ужин нам подали паэлью с курицей. Ужинали не торопясь, но с огромным аппетитом, от тарелки пахло шафраном. Ренато ел молча, не обращая внимания на приличия. Так едят бывшие заключенные. Когда ужин закончился, Пилар забрала тарелки, а мы встали и пошли вслед за Ренато. Прошли в левое крыло дома и вошли внутрь огромной темной комнаты. Стояла мертвая тишина, если не считать тиканья настенных часов. Мы остановились в центр комнаты, где стоял бильярдный стол. Ренато дернул за шнур, и над столом зажглись затейливой формы люстры, напоминающие абажуры. Пахло плесенью и старым деревом. Под люстрой стоял старинный бильярдный стол, ножки которого были украшены резными львами. Стол был укрыт черной брезентовой тканью, а люстры свисали с потолка на обычной железной цепи.

Мы начали снимать с деревянной полки шары и выставлять их на стол. Ренато принес два новеньких кия и один протянул мне. Затем выставил шары, катанув мне навстречу биток, слоновая кость которого от времени пожелтела. Я разбил пирамиду, и началась партия в пул. Когда Ренато ходил вокруг бильярдного стола и мелил свой кий, деревянный пол скрипел под поступью его сапог. Первые шары давались нам с трудом, а вот четвертый шар Ренато забил красиво и легко, послав его вдоль борта. Он улыбнулся и ушел, вернувшись через несколько минут с двумя бутылками «Короны». Мы пили пиво и играли партию за партией, пили бутылку за бутылкой. Почти в каждой партии Ренато без труда меня обыгрывал. Последний шар он вогнал с треском в боковую лузу, жестом дав мне понять, что игра закончена.

Когда мы пришли в номер, Мэй обессиленно рухнула на кровать и тут же отключилась. Я вытащил из-под нее одеяло и укрыл ее, а затем погасил свет, сел за небольшой письменный столик и включил ночник. Я стал записывать на бумаге все сведения, которые мне удалось собрать за это время. Все, что со мной происходило, даже самое незначительное, все, что удалось раскопать.

Телевизор включать не хотелось, и я открыл выдвижной ящик тумбы, достал оттуда библию, их часто кладут в комнате в таких мотелях. Сел за стол и положил библию перед собой. Посидев некоторое время с закрытыми веками, я попытался нарисовать в мыслях образ Элизы Лам, представить ее в тот злосчастный день. То, как она едет в лифте наверх, к месту своей гибели. Вызвать внутри себя чувство, которое подсказало бы мне, что же произошло там на самом деле, но видел лишь пустоту, а в ней пробегали лишь тени.

Я открыл глаза, обернулся и посмотрел на Мэй. Она лежала на животе, засунув обе руки под подушку; мне хотелось лечь рядом с ней и не выпускать из объятий, пока все это не кончится. Но разве у людской злобы есть конец, разве могут все эти зверства угаснуть, словно вспышка чумы? Разве можно представить мир без убийств и насилия? Можно лишь принимать окружающий мир таким, какой он есть, либо не принимать его вовсе. И я еще долго стоял, облокотившись на дверной проем, разглядывая спящую Мэй через темноту ночи, и зря лелеял глупые надежды, которым так и не суждено было сбыться.

Уезжая из Сан-Клемент, мы долго не могли проститься с хозяйкой. Она обняла меня, затем обняла Мэй, взяв ее за локти.

– Какая ты красивая, девочка моя, – сказала Пилар. – Вайя кон Диос.

Ренато долго жал мне руку.

– Вам бы здесь остаться, Лос-Анджелес – нехорошее место, нехорошее. Будте осторожны, помни, что я тебе говорила. – Пилар подняла вверх указательный палец, а затем проводила нас к выходу.

Автомобиль был весь в пыли, и я усердно поливал лобовое стекло водой и очищал его дворниками. Мы сели в машину, и я, наглотавшись пыли, начал чихать и так увлекся этим занятием, что даже не заметил, когда именно, канув в приморскую голубизну, остался позади Сан-Клемент. Теперь мы уже катили обратно в большом и шумном потоке автомобилей по автостраде Тихоокеанского побережья. К обеду мы вернулись в Лос-Анджелес, и я отвез Мэй домой. Затем вернулся к себе, ужасно уставший.

В ту ночь я сидел на полу своей комнаты и смотрел на зияющую дыру платяного шкафа, в котором находились вещи из моего прошлого: боксерские перчатки, альбом с семейными фотографиями, флаеры на поединки, рекламные фотоснимки. Я размышлял о том, чего успел и не успел достичь в боксе, о том, что было бы, если бы я попал в руки к нормальному тренеру.

Каждый из нас хотя бы раз, но думал о том, как бы изменить прошлое. Прокрутить его словно кубик, рассмотрев все грани. Я не верю в мультиверсу, не верю в бесчисленные вселенные, что вращаются в тебе подобно атомам, все это чушь собачья. Представить, что где-то еще есть такой же я, только счастливый, подумать только!

Глава седьмая. Отшельник

Я проснулся в начале девятого. Стащил со стула рубашку, которая пахла потом и духами Мэй. На вешалке в шкафу не оказалось ни одной чистой. В последнее время мне ни как не удавалось заехать в прачечную. В отношении одежды я не слишком-то притязателен – джинсы и футболка. Но сейчас я шел на работу: встречи с клиентами и все такое, надо стараться по-возможности выглядеть респектабельно.

Когда я приехал в контору, Майкл уже сидел за своим столом с чашкой кофе в руках. Он посмотрел на меня, ухмыльнулся, затем снял очки, сложил их и засунул в нагрудный карман пиджака.

– Доброе утро, Бадди, – пропел он.

– Привет, дядя.

– Вернулся с земли обетованной? У меня для тебя есть работенка.

– Прямо с утра? – спросил я, а сам вспоминал, когда же я успел рассказать ему о том, что уезжаю из Лос-Анджелеса.

– Нет, – ответил он. – Садись, я все расскажу.

Я взял стул и вытянулся напротив.

– Ты знаешь, что такое «Тумблер», так, Бадди?

– Да. Конечно. Это рубильник в щитовой.

У моего дяди была одна интересная особенность. Если он не знал чего-то, то автоматически предполагал, что этого не знают и другие.

– Так вот, несколько дней назад, в «Тумблере» нашей дорогой Элизы появилось вот такое изображение. Он протянул мне лист с отпечатанным на принтере рисунком. На нем был изображен бородатый старик в длинном бесформенном балахоне и с фонарем в руках.

– Кто это? – спросил я.

– Это отшельник. Карта таро.

Майкл с интересом наблюдал за тем, как я мну в руке лист бумаги.

– Ты знаешь что-нибудь об этом? Выходит, кто-то взломал «Тумблер» Элизы.

Майкл встал из-за стола и ответил мн уже стоя лицом к окну:

– Можно почитать об этом в интернете, но лучше съездить к Марте.

Произнеся это, Майкл как-то странно дернулся, словно хотел сказать еще что-то и передумал.

– Кто такая Марта? – спросил я.

– Моя старая знакомая, она живет в Хэнкок-Парк. – Он протянул мне бумажку. – Вот номер ее телефона.

– А почему бы тебе самому к ней не съездить? Это я к тому, что она все же твоя знакомая, я ее не знаю.

Майкл посмотрел на меня, выдержал паузу, сделал глоток кофе и сказал:

– Потому, что на это у меня есть свои причины, пацан.

После этого я понял, что лучше не возражать. Проще позвонить старухе, и дело с концом. Я вышел на улицу и набрал на мобильном номер ее телефона. Трубку взяла женщина с глубоким, полным шарма голосом. И с чего я решил, что звоню старухе?

По телефону мы договорились, что я заеду к ней немедленно. Она была дома и оказалась не против моего визита. Я залез в тачку, припаркованную у входа и понесся к ней. Проезжая по Мелроуз, я решил позвонить Мэй. Мэй была рада меня слышать и сказала, что хочет увидеться со мной после того, как я освобожусь.

Я выехал на Малхоланд драйв, извивающийся змеей вдоль холма Санта-Моники. Это шоссе для города – словно чертово колесо, я знаю здесь пару-тройку мест, с которых открывается просто потрясающий вид. Можно увидеть всю долину Сан-Фернандо, лежащую на севере, а затем развернуться и увидеть океанское побережье, Даунтаун и висящий над городом дирижабль. Конечно, все зависит от погоды, от смога, что желтеет над городом.

Марта жила в фешенебельном тюдоровском особняке коричневого цвета к северу от Грин Виста. Невысокие дубы и тисы, нависающие над дорогой, создавали атмосферу изысканного спокойствия и унаследованного богатства. Ворота, обвитые плющом, кусты роз. Я припарковал свое авто и нажал звонок. Вышел пожилой мужчина, лет шестидесяти.

«Неужели дворецкий», – подумал я.

– Вы… Бадди? – спросил у меня старик.

– Да.

Он закрыл за мной калитку, и мы прошли к парадному входу по вымощенной дорожке. Сам особняк стоял на лужайке размером с аэропорт Джона Уэйна. Мы прошли сквозь цветущий сад, блестевший от капель воды, разносимой тихо шипящими разбрызгивателями. Размеренно журчал небольшой искусственный ручеек, на берегу которого росли карликовые клены.

Дом оказался двухэтажным, с черепичной крышей, с виду больше напоминавшим церковь. В прихожей потолок тянулся до самого верха и казался невероятно высоким. На стенах висели медные подсвечники и картины. Я плохо разбираюсь в искусстве, но что-то мне подсказывало, что это не просто картины, а произведения искусства. Голая женщина, слегка укрывающаяся накидкой, верхом на боевом коне. Несколько батальных сцен времен гражданской войны. Горные пейзажи.

– Это Рерих.

От неожиданности я вздрогнул. И тут же почувствовал себя глупо. Повернулся и уставился на женщину. Ей было около пятидесяти. Но, как и многие богатые женщины, она выглядела очень ухоженной и привлекательной. Я бы даже сказал – сексапильной. Темные волосы убраны в слегка расслабленный узел, на тонкой шее нитка жемчуга, худые красивые колени. Она напоминала мне девушку, которая взяла и состарилась за день. Будто старость подкралась к ней неожиданно и резко. Видимо, всему виной был ее современный образ. Чего, конечно, нельзя было сказать о доме, походившем на частный музей, полный предметов искусства.

– Проходи за мной.

Сказав это, она скрылась за углом. Стук ее каблуков эхом отдавался под сводом дома.

Мы прошли в гостиную, словно сошедшую с киноэкрана, полную антикварной мебели и всяких странных аксессуаров, вроде шара Мерлина, странных медных циркулей, маятников и прочей чертовщины. Комната была выполнена в замысловатом кабинетном стиле, с соответствующим интерьером. Темно-зеленое сукно на стенах, дубовые комоды и тяжелые настенные часы, ковры и вензеля, – все здесь дышало роскошью. Я чувствовал себя словно в музее истории. И подумал, что так могла бы выглядеть комната врача психиатра. Марта прошла в глубь гостиной, минуя уходящую на верх лестницу, ступени и перила которой были отделаны мореным дубом, и села на софу. Я сел напротив нее и заметил граммофон с коробкой пластинок. Некоторые из них были коллекционными и стояли отдельно, развернутыми к комнате. Боб Дилан и Дорс. Отдельно стояли Каунт Бэйси и Оскар Питерсон. Не люблю я джаз.

– Ты Бадди? – спросила она, а затем старинной зажигалкой прикурила длинную белую сигарету.

– Да, мэм, я помощник Майкла, его племянник.

– Я знаю, мы давно с ним знакомы. – Марта смотрела мне в глаза и, кажется, даже не моргала.

– Я хотел поговорить с вами по поводу…

– Карты.

Взгляд у нее был внимательный и выпуклый. Как у совы.

– Да, именно. Майкл сказал, что мне лучше спросить об этом вас.

– Старая школа. Он до сих пор не доверяет интернету?

Я улыбнулся. Мне показалось, что она действительно очень хорошо его знает.

– Да, видимо да. Вы же наверняка слышали про загадочную смерть девушки на крыше отеля «Сесиль»?

Марта улыбнулась так, словно я говорил глупость.

– Да, я… я много читала об этом, можешь не рассказывать.

– Эта карта появилась в ее аккаунте в «Тумблере» спустя несколько дней после того, как нашли ее тело.

Марта взяла со стола колоду карт и нашла в ней «отшельника». Протянула карту мне. Карты были на французском языке, но изображение совпадало с тем, которое мне показывал Майкл.

– Я не думаю, что тебе будет просто понять это, но постараюсь объяснить. Отшельник – это один из старших арканов в колоде Таро. Это старец, облаченный в серую мантию, склоняющий голову над дорогой. В правой руке у него фонарь, со звездой внутри, он освещает этим фонарем путь, а в левой руке – посох. Он стоит на вершине горы, и вокруг его лишь горы. Он сутул, так как путь его тяжел, и он устал от трудов и забот, но в то же время он спокоен.

Она указала сигаретой на карту и продолжила:

– Вся сложность в том, что у карт нет объективного значения. Эта карта может обозначать что угодно. В этом вся сложность. Они очень субъективны. Есть десятки трактовок и пониманий. Карта Отшельника означает отказ от стремления к материальным и физическим благам, обращение к разуму и душе. Глаза его обычно закрыты, ибо для того, чтобы увидеть свет Истины, ему уже не нужно земное зрение. Отсюда название этой карты в Египетском Таро: Внутренний Свет. Но достичь этого он смог лишь после многих поисков и искушений. В старину эта карта называлась «Старик» и считалась олицетворением всепоглощающего Времени: вместо фонаря изображенный на ней человек держал песочные часы. Тогда она говорила не о мудрости, а о страхе и могла предвещать близкую смерть.

Есть духовное трактование этой карты. Отшельник движется вверх по магической горе, зная о своей конечной цели – единении с Божеством, и фонарь, который он поднял над головой, освещает путь всем духовным искателям, идущим по его следам.

В оккультном значении эта карта может обозначать просто вершину чего либо, крышу.

В значении места может означать место добровольного уединения либо место проведения религиозного ритуала.

Для эзотериков и вообще людей, заботящихся о своем духовном росте, Отшельник может означать ощущение одиночества – оттого, что его бывшие товарищи и близкие перестали понимать его: он ушел вперед, а они остались там же, где были.

Для людей обычных, например, девушки, брошенной парнем, это означает просто одиночество, по крайней мере в ближайшее время. Хотя та же карта дает ей и совет: займись пока лучше своим духовным ростом, используй отпущенное тебе одиночество для пользы дела.

Тот, кто выложил эту карту, мог не знать о том, что у карт Таро есть и перевернутые значения, и мог просто не перевернуть карту. В перевернутом значении она чаще всего может означать гордыню, отказ от советов, изгнание, чрезмерную самоуверенность или подозрительность.

– Выходит, нельзя точно сказать, как именно эта карта относится к Элизе?

– Слишком ситуативно. Сам видишь, – говоря это, Марта кокетливо поменяла положение ног. Видимо, как и следует умной женщине, она хорошо осознавала свои достоинства.

– Выходит, ее могли подкинуть просто чтобы сбить всех с толку? – спросил я.

– Может и так. Ах. Я вспомнила еще одно значение.

Марта задумалась, приоткрыв рот.

– Ты знаешь, кто такой Алистера Кроули?

– Писатель?

Она хихикнула. И посмотрела на меня снисходительно и как-то ребячливо.

– Почитаешь потом в Википедии. Хотя ты прав, он и писатель тоже. Но вообще-то он черный маг. В его мистическом культе Телема эта карта означает процесс инициации.

– И как вы думаете, стоит уделять ему внимание?

– Телеме? О нет, не думаю. Хотя, конечно, многие руководствуются этим принципом.

– Каким?

– «Делай что хочешь, и будь то законом». Вся история с Телемой, – она о чрезмерности, об избыточности. Комедия Рабле, старая как мир. Лилипуты рукоплещут и вожделеют, глядя, как гиганты съедают одного теленка за другим. Сколько людей голодают где-нибудь в банановых республиках, чтобы мы вовремя кушали свой брекфаст? Подумай об этом как-нибудь, Бадди.

– Я не могу похвастаться избыточностью, Марта.

Услышав это, она рассмеялась, очень громко, запрокинув назад голову.

– Какой ты милый, Бадди, боже мой.

Признаюсь, меня это немного разозлило, эта праздная, вальяжная женщина, обросшая роскошью и снобизмом.

– Я не чувствую себя причастным к этому, я не могу назвать себя сытым и довольным своей жизнью. Если вы на это намекаете, на то, что мы живем здесь как в раю, пока остальные…

– Даже говоря это, ты исполняешь волю порядка. Любой порядок – это зло, Бадди. Благонравие, мораль, благоразумие, все, чему тебя учили, все эти благодетели, – это оружие сатаны. Струнки его лиры.

– Я думаю, не стоит стричь всех под одну гребенку. Кругом полно плохих людей. Но полно и хороших. Я говорю про настоящих американцев. Не про психов и убийц. Мы все платим за свою свободу. Ежесекундно.

Марта начала тасовать колоду. Ее худые пальцы быстро и методично срезали карты.

– Ты не сможешь его поймать, Бадди.

– Убийцу?

Признаюсь, в это время я был натянут, словно струна, все во мне тряслось. Умеют вывести из себя эти богатенькие.

– Да. Ты словно ребенок. Чтобы его поймать, ты должен его понять, понять диалектику врага, понять волю, а как ты поймешь его, если до сих пор делишь людей на плохих и хороших? Ты уже не в школе, Бадди.

– А это уже не ваше дело! – Я встал и пошел к выходу. – Спасибо, Марта.

– А если это не человек, Бадди? – кричала она. – Если это дракон? Человека можно застрелить! Поймать его за руку! А как ты поймаешь дракона, если на крыльях и облаке он возносится в небо?

Чокнутая вампирша. Уходя, я слышу, как она кричит:

– Не подведи Майкла! Он слишком сильно в тебя верит, Бадди.

У выхода стоял дворецкий с невозмутимым лицом. Видимо, он привык к выкрутасам этой дамы. Когда я открывал дверь, он, ничего не говоря, отошел в сторону, а затем вышел вслед за мной на крыльцо и проводил взглядом. Уходя через сад, я озирался, не смотрит ли он. А он стоял и смотрел, словно истукан. А еще я заметил силуэт Марты, стоящей у окна на втором этаже. Они оба провожали меня взглядами.

***

– Что она тебе сказала?

Майкл сидел в сигаретном дыму, словно джин. Дым был густой и клубился вокруг Майкла. Он был невозмутим и пьян. Опьянение его было той самой степени, при которой все его жизненные функции, прежде чем начать неизбежно угасать, работали на максимум. В глазах блестела сталь уверенности.

– Майкл, ответь мне для начала, кто она вообще такая? – сказал я.

– Марта – бывшая театральная актриса. Я думал, что ты сам догадаешься.

Я посмотрел на свои ботинки.

– Пока у меня только одна догадка, о том, что она не в себе.

Услышав это, Майкл поморщился так, словно у него заболел зуб.

– Ты слишком категоричен, Бадди.

– Да ты бы слышал, что она плела, боже правый.

– Может быть ты ее просто не понял?

Я ходил по комнате словно заведенный.

– Она не верит в то, что мы его поймаем.

– Это она тебе так сказала? – Майкл улыбнулся.

– Да. И, знаешь, эта карта. У нее есть несколько интересных значений, хотя я не думаю, что она может чем-то нам помочь. Хочешь, я…

– Нет, нет… – Майкл оборвал меня на полуслове. – Я подумал, что это может быть тебе интересно. Сам я слишком стар для этого дерьма. Марта увлеклась эзотерикой еще в семидесятых. Когда мы с ней познакомились, она уже была вовлечена в нью-эйдж с головой. Ошо, Йогананда, Кастанеда и чертова куча гуру всех мастей. Весь этот суррогат. Вместо того, чтобы прийти к себе, люди сбиваются в группки, практикуют тантру, ваджараяну. Все это – бегство от свободы. Люди хотят найти себя, но лишь дальше уходят друг от друга. Теряют связь с реальностью. Несмотря на богатство и деньги, многие из них питаются фаст-фудом, продуктами из дешевого меню, где каждое знание лишь уводит тебя дальше от сути. Так произошло и с ней. Марта лишь отчуждала себя от мира своим поиском. Превратилась в картонную куклу, застрявшую между действительностью и миром грез, в своем особнячке в Хэнкок-парк, среди золота и пальм.

– Почему так произошло, Майкл?

– Потому что все подлинное – сложно. Многие тогда сошли с дистанции, так и не найдя того, что искали.

– Странно, но эта карта как раз об этом. О духовном поиске. И знаешь, что самое интересное, Майкл? Значение этой карты для эзотериков совпадает с тем, что ты говоришь. Мол, карта означает одиночество из-за того, что ты ушел вперед, и твои бывшие товарищи перестали тебя понимать.

Он водрузил на нос очки и взглянула на меня через тонкие овальные стекла.

– В этом-то и сила колоды Таро. Каждый видит в ней лишь то, что хочет видеть. Но это не значит ничего. Просто слова.

Я посмотрел на Майкла, на его выцветший старый пиджак, растрепанные волосы. Я хотел сказать ему это, но передумал. Хотел сказать, что он тоже отшельник. Как и Марта. О том, что он тоже заблудился в этом лабиринте, просто ходят они на разных улицах.

Мне стало грустно от этого. Я почувствовал, как все мы оторваны от мира. Все, кого я знал. Все мы инфицированы этим страшным заболеванием. Обречены на вечный поиск и бегство от самих себя. Бродим в пустоте, а вокруг только лес и ночь. Но ночь не бесконечна. Бесконечна только смерть.

Я часто говорю о смерти, но ведь и этот город – про смерть. Где-то здесь, в опоясывающих город горах, скрыт вход в пустоту. Вход в Страну Оз. Не удивительно, что эти места так притягательны для серийных убийц и создателей культов всех мастей. Где как не в загробном мир лето круглый год, и все заполнено липким желтым маревом, под которым преет безумное тело Лос-Анджелеса. Из этого входа в наши головы проникают самые безумные мысли и желания. Город полнится голосами из Зазеркалья. А шепот дьявола прилетает к нам на крыльях ветра, что гонит к берегам волны.