Текст книги "Черный горизонт. Красный туман"

Еще дальше на запад, в аушвицеподобных городах Геенны, в промышленных и магических районах, окруженных кварталами бараков, семей не было вовсе. Детей отбирали у матерей через несколько месяцев после рождения, шесть лет подвергали их жестокой дрессуре в воспитательных учреждениях и направляли на работу.

Правда, это если слухи, которые доходили до Польши, были правдивыми – потому что так далеко на запад, к старым Нидерландам и Франции, не добирались даже королевские географы.

Тут, в Восточной Марке владений балрогов, на земле без промышленности и постоянной топографии, еще не установился окончательный террор. Тут сын мог знать своего отца, а ребенок, несмотря на приказы, выносил цветные камешки за порог дома.

– Панполяк, – спросил Йохан довольно рассудительно. – Если они так вот следят за нами столько лет, то почему не построили в нашем селе крепость? Почему все еще позволяют нам тут жить?

– Не знаю. – Каетану и правда стоило над этим подумать. – Причин может быть несколько. Ты можешь придумать хотя бы одну?

– Ну-у… – Парень раззявил рот от удивления, не уверенный, не подшучивает ли над ним пришелец из далекого мира – или, быть может, и правда интересуется его мнением. – Ну, не знаю, не знаю… Но, возможно, они не хотят раздражать Дракона, может… так кормят его нами… а сами не хотят его цеплять…

– Очень хорошая идея, Йохан. Я не знаю, что такое Дракон на самом деле, но он может быть недружен с балрогами. Может, они для него неопасны, просто нарушают необходимый ему покой и он не может делать то, что делает.

– А что делает?

– Этого я тоже не знаю. Но именно затем я сюда и приехал, чтобы это узнать.

– Что, панполяк? – не понял Йохан, потому что последнюю фразу Каетан проговорил по-польски.

– Ничего, Йохан. Если бы тут начались какие-то работы, если бы начали строить нечто большое, то мы, люди с востока, быстрее бы это обнаружили. Прислали бы сюда шпионов, возможно – напали бы. А так Черные сидели себе тихонько и делали свое дело. А потому это еще более интригует.

– Но вы и так заметили, – резонно заметил Йохан.

– Потому что у нас там, парень, в нашей свободной Польше, очень хорошее зрение. Ну, пакуйся и вперед. Ночь черна, как бархат.

– Как что?

– Как дыра в жопе.

– Ага, панполяк, теперь я понял, – сказал Йохан и пошел.

Ошибка. Каетан сделал ошибку, в чем должен был убедиться уже вскоре.

Глава 13

Месса перед митингом социалист-националов подошла к концу.

Это было странное собрание: примерно наполовину оно состояло из старых женщин и молодых, едва совершеннолетних парней. Издалека этого было почти не разобрать, поскольку члены обеих групп выглядели похоже. Длинные волосы, широкие белые рубахи, узкие черные джинсы. Только подойдя поближе, можно было заметить отличия. Бабки чаще носили на шеях медальоны с символом организации – профили Ленина, Гитлера и Че, над которыми парило Око Саурона. Парни чаще носили кресты на тонких ремешках, порой дополненные пацификами. Женщины, рожденные в девяностых годах прошлого века, еще до Затмения, могли помнить жизнь без магии, из рассказов родителей черпали мифологию истории. Парни пришли в мир уже после Великой Войны. Конфликт касался их лично, они видели взятых в армию старших приятелей, знали имена убитых родственников, чувствовали влияние милитаризации страны на повседневную жизнь. Но сами они не знали битв, им не приходилось убегать от врага, они жили в относительном благополучии, которое обеспечивало своим гражданам Королевство во время малой стабилизации последних двух десятилетий.

Теперь же они собрались на улице Агриколы, у полевого алтаря, а ксендз старокатоликов из не признаваемой властью папской церкви произносил последние слова мессы.

– Ступайте, жертва принята!

– Спасибо Богу! – ворчливо ответила толпа и моментально закипела. Трое парней подскочили к полевому алтарю, помогая ксендзу собрать скатерть с пьедестала, которым оказался стол для игры в пинг-понг. Не дожидаясь, пока верные закончат петь «Боже, что Польшу»[20]20
  Религиозный гимн, который после установления независимости Польши в 1918 г. некоторое время конкурировал с «Маршем Домбровского» за право быть государственным гимном; назван по первым словам: «Боже, что Польшу долгие эры / Славой и мощью Своей окружал…» Иногда, по ассоциации с британским гимном, на русском языке называется «Боже, храни Польшу».


[Закрыть], один вскарабкался наверх и свистнул с пальцами во рту. Песня угасла, словно задутая свечка. Установилась тишина.

– Польша для поляков! – заорал юноша, вскидывая руку и складывая пальцы в латинское V.

– Земля для людей! – крикнула в ответ толпа, а голоса молодежи не перекрыли вопли ветеранок десятков манифестаций.

– Да здравствует епископ Сахшевский! – раздалось имя экскоммуникованного иерарха.

– Да здравствует истинная католическая вера!

– Да здравствует социализм! – снова закричал лидер.

– Да здравствует мир! – услышал он ответ и решил, что, вероятно, пора заканчивать с прославлениями и стоит переходить к говорению о том, кого он не любит.

– Долой эльфов!

– Долой монархию!

– Долой ложного короля!

– Долой феодализм!

– Долой войну!

Базар криков на миг прервался, толпа заволновалась, агитатор глянул над головами верных, чтобы проверить, как реагируют стоящие чуть поодаль полицейские. Месса была легальной, политическая демонстрация – уже менее, но обычно, если не оскорбляли короля, гетмана или архиепископа и не призывали к прямому насилию, службы правопорядка не вмешивались. Никто не любил читать в газетах об избитых старушках. Молодые нациополяки, однако, порой провоцировали беспорядки, пользуясь защитой, которую им давали мужественные и дисциплинированные постфеминистки.

Тишина продолжалась недолго, а потом раздался крик одной из них:

– Мое чрево принадлежит мне! – А остальные подхватили известный лозунг.

– Моя страна принадлежит мне!

– Моя церковь принадлежит мне!

– Трижды «да»!

– Да! Да! Да!

И снова момент тишины, которую попытался перебить кто-то из парней:

– Ленин! Гитлер! Че! – Но остальные из демонстрантов речевку не подхватили. Фамилии и образы преступников прошлого были, скорее, элементом популярной культуры, чем реальным отражением радикальных взглядов; пиктограммой, а не реалистичным портретом; символом, а не призывом к наследованию. Но активисты знали, что много поляков все еще реагируют на них аллергически и что самих демонстрантов не должны взять на слишком яростной пропаганде. Потому на митингах и в партийной прессе использовали и другое имя.

– Саурон! Саурон! Саурон! Трижда «да»!

– Да! Да! Да!

У властей были проблемы с Польской социал-национальной партией. Хотя немало граждан воспринимало их организацию как фамильяра балрогов, на самом деле все было иначе. Естественно, кое-кто из деятелей ячеек организации впутывался в контакты с настоящими волхвами, но это был, скорее, результат наивности и обычного недомыслия, чем предательского замысла. Они и правда верили, что одностороннее разоружение принесет мир с балрогами, что отмена запрета на аборты даст женщинам свободу, а смена королевской власти вернет парламентскую демократию и повсеместное благополучие и что папа, что живет в изгнании в Палермо, – слуга сатаны. Порой подталкиваемые радикальными священниками, лидерами и старыми книгами активисты совершали акты саботажа, такие, как тот, что случился в Кавенчине. Но большинство членов этого двупоколенческого сброда были свято убеждены в своем патриотизме, религиозной правомерности и реальной оценке окружающего мира.

– Товарищи и подруги! Поляки и польки, истинные католики и католички! – начал речь агитатор, так подчеркивая слова, словно бы каждое из них следовало писать большими буквами. – Завтра начинается процесс против наших друзей, верных сынов Отчизны и Церкви. Они выступили против репрессивной власти! Они не колебались рискнуть здоровьем и жизнью, чтобы протестовать против нарушения наших прав! Не хотели подчиняться еретическим епископам! Это мученики! Да, да, да! – Он сделал паузу, вскинул руки в жесте призыва. Толпа отвечала ему:

– Да! Да! Да!

– Молитесь, сестры, и вы, братья, молитесь за них! Да, да, да! Три раза да!

– Да! Да! Да!

– Голосуйте за Польскую Католическую социал-национальную партию!

– Саурон, Саурон, Саурон!

– Да! Да! Да!

Потом начались песни: от гимна Польши через «Имажин» Битлз и «Стены» Качмарского[21]21
  Песня «Стены» («Mury») Я. Качмарского (1957–2004) – написана в 1978 г. и долгое время была неформальным гимном демократической оппозиции в Польше; припев ее звучит следующим образом: «Зубы решеток вырви у стен! / Клетки ломай, оковы рви! / Пусть стены рухнут, рухнут, рухнут, / Похоронят старый мир» (пер. А. Базилевского).


[Закрыть] до новейших творений барда нациополяков Ежи Каменьского. Сильные гитарные аккорды, на фоне – труба и аккордеон, гипнотический ритм. Постфеминистки раскачивались, переступая с ноги на ногу, молодежь прыгала ритмично с поднятыми руками, правую сжимая в кулак, пальцы левой складывая в «V». Ежи Каменьский пел:

 
Польша бурая, Польша красная,
Польша для всех народов прекрасная.
Польша свободы, Польша любви.
Человеческой родиной Польшу зови.
Народ – не жди!
Вперед, зажги!
Людям здесь место!
Взойди на крест!
 

И наверняка митингующие разошлись бы и сами, если бы один из мужчин с мегафоном не взобрался на стол для пинг-понга и не крикнул:

– Долой Болеслава! Долой королевство!

И тогда полицейские сдвинулись со своих мест, раздались свистки, а из-за стадиона «Легии» выехал водомет. Началось привычное задымление, которое продлилось довольно долго, поскольку согласно конституции использование чар при превентивных мерах против гражданского населения – запрещено.

Глава 14

Они пришли через три часа после заката солнца. Не затуманили Луны, не напугали птиц, не заморозили деревьев. Знали, что против них работает профессионал и что фокусы, которых достаточно для того, чтобы запугать селян, тут не пройдут. Потому использовали черную магию, чтобы замаскировать черную магию.

Шли внутри специальных фаговых панцирей, которые люди называли «злобычностью» – от «обычности». Поскольку все свои магические усилия йегеры тогда направляли на то, чтобы производить впечатление, что их нет в этом лесу. Что мир нисколько не изменился. Ветер принимался злобычностью и передавался дальше. Зубчатые боевые поля йегеров пригашались, запакованные в тишину и спокойствие, словно пила, погруженная в канифоль. На выжранные симбиотическими червями глаза наложили осветляющие ауры монокли. Вслед за импульсами угрозы, что текли к животным, текли и нейтрализующие их контрволны симпатии. Даже окружая укрытие Каетана, они создали враждебный им знак круга, что сжимался с каждой секундой.

Их было двадцать, а не восемнадцать или двадцать один, чтобы не создавать тройственных напряжений, чтобы давить магией на оболочку мира с помощью чисел мягких и делимых на многие другие.

Если бы против них был обычный, пусть даже и прекрасно тренированный солдат, возможно, им бы и удалось. Подползли бы к руинам шалаша, сняли бы маскировку, прикрыли бы территорию куполом соединенных тавматургий и раздавили бы пришельца внезапной атакой.

Но что-то их выдало. Может, черный импульс прорвался сквозь заслоны, сбивая ночной ритм спокойного леса. А может, наоборот – злобычность слишком хорошо выполняла свое задание и слишком стерилизовала пространство от фагов, подав тревогу выставленным Каетаном растяжкам из шишек и серебряной проволоки. А может – в соответствии с не проверенной до конца теорией – йегеры всегда хотели сражаться, потому что победа без сражения не приносила им удовлетворения. А потому они специально разбудили человека, чтобы поиграть с ним, прежде чем начнут его пытать.

Шар огня бесшумно взорвался в том месте, где раньше находился старый шалаш. Свет этот ворвался во мрак леса, словно магниевая вспышка гигантского фотоаппарата. Вспышкой этой выжгло пространство в радиусе пары десятков метров, причем стволы деревьев и листья кустов не представляли для нее препятствия, да что там: усиливали сияние, словно линзы, становясь источником вихрящихся искр.

Смрад выжженных фагов прорвался сквозь естественный запах леса, а через миг Каетана накрыла прогорклая духота выжженных злобычностей.

Каетан не стал дожидаться: через миг подорвал следующую гранату эльфийского сияния, а потом еще одну. Грохнули и взведенные магические фугасы.

Он вынул меч и начал формировать энписы.

Теперь в воздухе кипело, как в оке эфирного циклона. Ободранные от заслонов злобычностей йегеры начали выставлять фаговые доспехи. Тех, кто не успел, смела вторая граната, а третья – закончила дело. Но как минимум половина йегеров выжила и продолжала атаку. Несомненно, сюда шли и подкрепления.

Фаги Черных кипели в воздухе, выжигали растения, сваривая вживую мозги животных. Вошли в грунт, насыщая его злой силой, ища старые кости и древнее страдание. Земля кое-где начинала подрагивать, идти волнами, осыпаться. На поверхности, как наполненные гелием воздушные шары, выплывали останки каких-то существ – может, людей, может, военных мутантов, – сплетенные с корнями, проросшие камнями, залепленные глиной. Они начали соединяться, сбиваться в большие формы, в барьеры, в подвижные баррикады, подрагивающие и хватающие пространство перед собой псевдопальцами бесформенных конечностей. Убитые животные тоже собирались, сливались в многоглазые и многоногие создания, которые медленно ползли к центру взрыва. Тут возникал лабиринт, который должен был помешать человеку сбежать.

Но и нанокадабры из световых бомб и сгенерированных Каетаном экзорцизмов тоже действовали: атаковали созданий тьмы, выжигали их, обездвиживали. Чароматы проникали в почву, а наткнувшись на подземные ручейки, использовали их природную силу. Вверх выстрелили стены сияния высотой в три, четыре метра, словно в лесу возникли раскаленные скалы, полупрозрачные занавеси или же вставшие из ниоткуда фонтаны: плавными линиями, согласно с током подземных вод, скрещиваясь во многих местах. Несколько йегеров с разбегу ткнулись в эти барьеры, вырезая в светящихся плоскостях черные тени. Нанокадабры резали их тела, выжигали доспехи, уничтожали разумы.

Оставшиеся в живых продолжали приближаться к Каетану, вот только выстроенный в битве лабиринт делал невозможным их одновременную атаку.

Они знали, что против них играет серьезный противник, потому что не каждому разведчику удалось бы проникнуть так глубоко в Марку. Но они не ожидали, что против них будет некто столь сильный, как Каетан.

Он сшибся с первым врагом, энписы тоже схватились с морами. Он чувствовал движение земли под ногами, чувствовал, как грязь прихватывает его за стопы. Монстр, созданный из останков людей и животных, высунулся из ямы в земле, как мурена, пытался броситься ему на спину. Каетан отпрыгнул, выпустил чаромат осьминога, чтобы тот спутал ревенанта. Сам набросился на Черного, выбил у него палаш из рук, ударил сверху, слыша стон меча, как всегда, когда тот прорубал тело симбиотического червя, свернувшегося в черепе йегера.

Побежал.

Он предвидел нападение, убил немало Черных, но знал, что в долгом бою шансов у него нет. Они подтянут подкрепления, новых воинов, и, как знать, может, поблизости находится и балрог в материальном, сконденсированном теле. Напустят на него людей – замороченные проклятием селяне, вооруженные вилами и дубьем, перережут ему дорогу, и придется тогда пробиваться сквозь баррикады из их живых тел. Выстроят больше барьеров, запоров из земли и магии, которые облепят его, как пластыри, нейтрализуют магию, обездвижат.

Он был сильным, мощным воином – но в таком столкновении шансов у него не было.

Он проскочил сквозь стену света, выпал за спиной у йегера. Ткнул мечом, пытаясь пробить сердце, одновременно всадил несколько пуль в ухо Черному.

Сразу же получил в бок так, что его даже развернуло. Энписная эгида сразу поставила блок, но в разум Каетана мгновенно ворвались страх и холод. Резкая дрожь сотрясла его тело. Проклятие, которое называлось «лепрой», углубившись в его организм, втыкало очередные крюки, нейтрализуя волю и силы.

Он увидел Йохана, которому спас жизнь. Парень стоял на коленях у ног йегера, странно скорченный, упирающийся в землю предплечьями и лбом. И говорил, говорил, говорил. Просил о прощении и милости, поскольку он должен был умереть, когда черная упряжка его отвергла, это не его вина, что пришелец его спас, не его. Он был ловким, о да, очень ловким, он сразу понял, что это шпион, враг господ, и привел его сюда, приказал ждать, изображал приязнь, а сам пошел к господам и рассказал им обо всем, моля о прощении и награде.

«Ты его спас». Каетан слышал тяжелый шепот, но знал, что это лишь иллюзия, что так разум воспринимает психологическую атаку. «А он тебя обманул. Предал. Выдал. Таковы они. Таковы они все. Люди. Люди. Люди. Тут и там. Везде. Боятся нас, служат нам, проклинают нас. И тебя. Присоединись к ним. Покорись. Сдайся. Не стоит умирать за них, ты им ничего не должен, ты им ничего не сделаешь. Спаси жизнь, успокой жажду, сдайся. Послушайся! Ты спас жизнь предателю!»

Лепра – жуткое проклятие. Делает так, что разум гниет и распадается, будто тело от болезни, от которой оно и взяло свое название. Каетана охватило равнодушие, а потом начало нарастать туманящее ощущение обиды, печали и отвращения. Он был предан, подставлен под удар врагов человеком, которому спас жизнь. Этот бой не имел смысла, рисковать жизнью ради этих трусов и предателей, ради людей…

Он покачнулся, энписы его начали угасать, нанокадабры принялись осыпаться на землю, будто хлопья сожженной бумаги.

Нет!

Удар! Он дернул мечом, чтобы отрезать от земли двигающуюся губку, наполненную, словно зубами, костьми, впрыгнул в сияющую стену. Чувствовал жар.

Йохан предал его, да. Но можно ли обвинять его в этом? Дикого, испуганного человека, который с детства не знал ничего, кроме боли и работы. Который видел, как йегеры убивают его знакомых, как мучают за мельчайшую провинность – а то и просто так. Представил себе новые встречи. Может быть, сказал бы: «Я тебя спас, а ты меня предаешь!»

А Йохан оскалился бы щербатым ртом не то в улыбке, не то в гримасе извинения и наверняка сказал бы: «Панполяк, моя птичка говорит: никому не верь, слушайся господ!»

Но Каетан его не встретит, потому что Йохан наверняка умер. Йегеры его выслушали, но не могли бы простить того, что он, пусть и на недолгое время – на проведенные с Каетаном дни, – был свободен, вне их юрисдикции. А потому они наверняка его убили. И его отца, который делает кувшины, что всегда сохраняют холодную воду, что для Йохана было чудом, а на самом деле – просто эффект испарения воды сквозь поры в посуде. А может, и всех других, кто узнал о возвращении Йохана. Таковы уж были йегеры, и все было их виной. Даже то, что Йохан предал.

Каетан улыбнулся и простил Йохану предательство.

Еще раз впрыгнул в стену света, усилился, наполнился мощью. Выкрикивая боевые мантры, почти разрубил напополам заступившего ему дорогу йегера. Прыгнул в темный лес. Вырвался из западни. Так, как и запланировал раньше, помчался в сторону Горы Дракона. Туда, куда боялись входить даже Черные.

Глава 15

Робинзоны работали тяжело.

– Ну не могу, проклятие, не могу! – Мужчина молод, низок, с тонкими костями, с конечностями-палочками и с непропорционально расширенной грудной клеткой. Птичий человек. Новое поколение. Когда ругается, не повышает голоса. Произносит слова медленно, ритмично. Даже нервничая, непроизвольно контролирует дыхание и помнит о правилах. Не говори, если не нужно. Не двигайся без необходимости. Экономь кислород.

Свою нервозность и раздражение он выражает не столько голосом, сколько подергиванием головы, движениями рук, встряхиванием миски с обедом.

– В чем дело, Стенли? – Второй из сидящих в помещении мужчин кажется полной противоположностью первого. Высокий, плечистый и куда старше. Первое поколение.

– У меня песок на зубах! Даже в этой чертовой жратве – песок!

– Спокойней, парень, и уж поверь: мне он тоже надоел. Я так и не привык.

– А я должен привыкнуть, да?! Потому что он со мной с рождения. Зеленая кашица и песок на зубах?!

Старший мужчина, который прибыл на Марс в Третьей Миссии, встал из-за стола. Отодвинул стул и, протискиваясь по маленькой и слишком уж заставленной для него комнате, направился в сторону входа, отделенного от очередного помещения только завесой из широких пластиковых лент, что свисали с косяка. Некогда они наверняка были прозрачными и легко двигались по направляющим. Но теперь – потрескавшиеся, покрытые липким слоем грязи, смешанной с красной пылью, – они больше мешали людям, чем оберегали тех от песка. Но – как и все на Марсе – их все еще использовали, регулярно чистили и латали. Двадцать шесть лет тому назад последняя миссия с экипажем привезла только саженцы и тепличные элементы. Уже было известно, что полетов больше не будет и что пятнадцать членов экипажа, среди которых был и старший мужчина, останутся тут навсегда. Число обитателей планеты тогда увеличилось почти до четырехсот. Потом к Марсу долетели еще три автоматических транспортных ракеты. Последняя – почти десять лет назад.

– Не жалуйся. У тебя есть чем питаться, ты не голодаешь… – начал старший мужчина.

– Да, знаю, знаю, – прервал его парень, кивая и скаля в ироничной ухмылке не слишком ровные зубы. – У вас вообще рацион был как в ГУЛАГе – знать бы еще, что оно, черт побери, такое.

– Следи за словами, Стенли. Расскажу тебе при случае. А теперь у нас есть работа.

Двинулся к шлюзу.

– И вот это выводит меня из себя сильнее всего. Какая работа? Кому есть до этого дело? Что за дурацкие вещи мы тут делаем, вместо того чтобы расширять базу и плантацию?

– Я тоже не до конца в это верю. Я астронавт. Ученый. Пойдем.

Когда они уже натянули скафандры, прошли сквозь шлюз и погрузились в экскаватор, наступил марсианский полдень. Бурое небо было чистым, диск солнца висел почти вертикально над ними и базой «Ким-1». Легкие порывы ветра не могли поднять песок высоко, но над самой поверхностью грунта порой возникали небольшие завихрения пыли, что потом разбивались на камнях, словно океанские волны на скальных массивах. Сквозь шлемы люди слышали похрустывание гусениц и тяжелый рокот мотора. Еще недавно топлива хватало: его получали на месте из двуокиси углерода, взятого из атмосферы, благодаря энергии с ядерной станции. Работало оборудование, привезенное миссиями. Строили, ремонтировали, использовали только то, что было совершенно необходимо для выживания сообщества, и особенно заботились о воде и кислороде, о плантациях растений и о системах связи с Землей. Систематически ликвидировали и небольшие научно-жилые базы, разбросанные по всей планете – остатки от первого, романтического периода колонизации, – и сосредоточивали все сообщество в постоянно расширяемом городке Ляруж, расположенном на Золотой равнине. Марсиане жаловались на однообразие еды и отсутствие интимности, но колония не ощущала серьезных угроз.

Но несколько лет назад начался кризис. НАСА поставило на паузу старты транспортных автоматических кораблей, обосновывая это невозможностью таких трат в условиях войны. Оборудование, выходившее из строя, не заменялось новым, пища сделалась еще более унылой, потому что ограничилась до продуктов, получаемых на месте, начало не хватать лекарств. Одновременно Земля прислала новые распоряжения. Начали работы, которые нарушили энергетический статус-кво базы и снова пробудили политические эмоции колонистов, особенно тех, кто был помоложе, для кого Марс был единственной планетой, которую они знали.

Экскаватор выехал на дюну, остановился. Двое мужчин вышли наружу. Младший развернул на земле рулон пластика, прижимая его углы небольшими камешками. Старший расставил теодолит, немного поморочился с лимбом, после чего принялся промерять расстояния до ближайших скал.

Перед ними тянулся вал из камней примерно метровой высоты и шириной в полметра, с заглаженной верхней гранью. Камни были соединены песчаным раствором, не гарантирующим, что стена простоит хотя бы десятилетие. Тянулась она в обе стороны, заворачивала, расходилась, свивалась в слепые закоулки, соединялась с выступающими порой из-под песка каменными курганчиками круглой формы.

Экскаватор стоял возле большой кучи заготовленных ранее камней; куча обозначала место, от которого следовало продолжать вал.

Мужчины обменялись еще несколькими фразами и взялись за работу – сперва переносили экскаватором камни на нужные места, потом вручную укладывали их в очередные фрагменты стены.

Кружащий над Марсом спутник сфотографировал их за этой работой: две черные точки в конце ответвления, несколько сотен метров темной линии, которая складывалась в гигантский знак силы, в руну, которой эльфы отгоняли Черных.