Текст книги "Черный горизонт. Красный туман"

Глава 5

Две изогнутые сосны выглядели, словно пара старичков, скрученных ревматизмом, пытающихся противостоять слабости и бессилию. Они росли друг подле друга, переплетя ветки так, что почти могли показаться одним мутировавшим деревом с двумя стволами.

Каетан посчитал, что их сплетшиеся сучья позволят ему взобраться достаточно высоко. А поскольку росли они почти на вершине холма, то могли стать идеальным наблюдательным пунктом. И правда, когда он, слегка запыхавшись, взобрался по этой сотворенной силами природы лестнице, вдали за лесом увидел лагерь йегеров.

Азимулет просигнализировал об их присутствии еще вчера, когда Каетан искал подходящий брод на реке. Вода текла лениво, поток был шириной метров в десять, и Каетан решил, что может потратить немного времени на поиски такого места, где дно виднелось бы достаточно хорошо. Поиски не затянулись: уже через четверть часа он нашел место, где река широко разлилась между глинистыми откосами, поросшими ивами, березами и кустами боярышника, а под поверхностью воды просвечивало желтоватое дно. Река поворачивала широким изгибом, а берег здесь был достаточно пологим, чтобы по нему удалось удобно съехать. Каетан спустился с коня, подошел ближе. Он внимательно всматривался в поток, но не заметил угроз – никаких подозрительных всплесков или теней опасных тварей под поверхностью. Он вновь взобрался на Титуса и шагом двинулся к воде. Перешел реку наискось, идя вдоль отмели по дну – так что и сапог не намочил. А когда он уже выбрался на другой берег, изоляционное воздействие воды резко уменьшилось, и азимулет сообщил о близости йегеров.

Сигнал был сильным, давал знать, что это не заплутавший дозор, а большой отряд, а то и база Черных. Каетан не рассчитывал встретить слуг балрогов в Зоне так близко от Одера 2.0. Здесь они могли быть замечены польскими пеленгующими системами.

Некоторое время он прикидывал, как должен поступить в этой ситуации. Его задачей был сбор информации, а не битва. Он должен направляться на запад, не занимаясь делами, что были в компетенции рейнджеров и регулярной армии. С другой стороны, пока йегеры находятся в окрестностях, он не мог чувствовать себя в безопасности.

Правда, Черные не сумели бы его обнаружить. Люди, даже с чародейскими способностями, оставались нейтральными для рецепторов балрогов и их слуг, как камни или животные, особенно на такой территории, как Зона, где кипела жизнь. Другое дело – эльфы. Тех балроги могли почувствовать на большом расстоянии. Кроме прочего, именно поэтому среди разведчиков, что глубже прочих входили в Зону, а то и в земли Черных, в Марку, были исключительно люди, хоть они и не обладали силами эльфов.

Потому, пока бы он не активировал сильные чары или не возмутил линии геомантного поля, его было непросто раскрыть магическими методами. Ему, однако, угрожали обычные опасности, которые подстерегают одинокого странника на землях, занятых врагами. Его могли услышать или заметить, запах его могли учуять служебные согготы, а умелые следопыты – отыскать следы лагеря. Именно потому для собственного спокойствия он должен был проверить, сколько йегеров крутится по окрестностям и зачем они здесь. Была и вторая причина. Йегерский разъезд мог направляться к границе, чтобы напасть на Речь Посполитую. В такой ситуации Каетан должен был рискнуть раскрытием и сообщить на польский берег о вторжении.

Азимулет указывал примерное направление, с которого приходил смрад йегеров, и вычислял дистанцию в десять-пятнадцать километров. Восемь из них Каетан преодолел на коне, остальные шесть – пехом, оставив Титуса в природном укрытии из густых кустов. Далеко после обеда он добрался до границы леса. Теперь сигнал из азимулета был сильным и отчетливым. Географ, все время держась линии деревьев, отправился на северо-запад, к взгорью, что чуть поднималось над поросшей травами равниной. Решил, что там он найдет наблюдательный пункт получше, но и не надеялся на столь идеальное для подъема дерево. Вернее – два дерева. Судьба, похоже, была к нему благосклонна.

Он надел «гогглы», обвел взглядом горизонт. Заметил темно-зеленую линию, верный знак, что там есть лес, а травянистая равнинка – всего лишь прыщ на теле чащи, которой поросла вся центральная Европа. Вероятно, перед Нашествием здесь находился некий городок, транспортный узел. Свидетельствовали об этом несколько более темных полос растительности, пересекающихся примерно в центре свободного пространства, – вероятно, следы от старых дорог. Но с такого расстояния не было видно никаких других следов человеческой активности, домов, дорожных столбов или вышек мобильной связи. Плуг войны вспахал Европу, засыпая руины человеческих жилищ подвижными скалами, водами Атлантики и кучами земли. В этом месте наверняка должно было погибнуть изрядное число людей, раз уж йегеры выбрали его в качестве своего лагеря. Они черпали силы из почвы, что помнила страх и боль, грелись в старых отзвуках смерти, словно ящерицы, купающие тела в лучах солнца.

Лагерь находился в полутора километрах от Каетана, на северо-запад. Он состоял из прямоугольных контейнеров, выставленных на вершинах пятиугольника. Были у него темно-зеленые губчатые стены, покрытые черными идеограммами, которые невозможно было прочесть с такого расстояния. Каетан не заметил никаких дверей, окон, надстроек, труб, антенн. Они казались каменными монолитами, поросшими мхом, весящими тонны и лежавшими тут тысячелетиями. Нет ничего более ошибочного. Это были боевые повозки йегеров, во время экспедиций они служили тем военными машинами, домами, местами отдыха и загрузки силы. В официальной военной номенклатуре их называли «танками», но большинство людей звали их просто «матками».

За границами лагеря, ровно посредине каждой из сторон, стояло по трехметровой мачте черного металла, расширяющейся на конце в небольшое сопло, где пылал огонь. Свет его был поразительно белым, резал глаза даже днем. Огонь танцевал над мачтой, складываясь в яркие знаки силы, создавая вокруг базы охранную сеть.

Каетан знал, что положение отдельных столпов – не случайно. Бараки и мачты создавали пентаграмму, наполнявшую лагерь дополнительной силой. А внутри царило движение, организованное и подчиненное одной цели.

Йегеры строили требушет и готовились к психологической атаке.

Пока что поставили лишь фундамент устройства – вверх метра на четыре торчала эдакая перевернутая передняя вилка гигантского мотоцикла, стабилизированная растяжками, наискось идущими к земле. Ее плечо уплощалось кверху, ступицы к оси были обустроены конструкциями эфирных подшипников.

Шестеро йегеров увеличивали машину. На первый взгляд могло показаться, что они ничем не отличаются от бригады строителей, ставящих конструкцию под присмотром инженера. Но внимательный взгляд мог обнаружить разницу. Работали они без передыха, не задерживаясь, не совещаясь. Порой двое, а то и трое делали нечто совместно, но им не приходилось окликать друг друга. Они просто одновременно откладывали то, чем занимались ранее, и собирались там, где необходимо было общее усилие. После, закончив, они снова возвращались к своим обязанностям. Так они были устроены и обучены – стандартные действия и повторяющиеся процедуры всегда исполняли с точностью до доли сантиметра и секунды, как запрограммированные автоматы.

Каетан распознал обмундирование инженерного отряда. Темно-зеленые доспехи покрывали все тело йегеров, лица прятались за плоскими масками. Порой в черных отверстиях для глаз взблескивал симбиотический червь, дар и проклятие балрогов, превращавший человеческих детей в вернейших из слуг Черных. С такого расстояния географ не мог различить формы губ, вырезанных в масках, а именно они указывали на старшинство и статус йегеров. На базе не было рабов, но Каетан нисколько не сомневался, что каждую из пяти антенн, удерживавших сопла силы, крепили не только стальными якорями, но и телами людей, погребенных живьем и проткнутых остриями мачт.

Каетан осматривал бы лагерь до самых сумерек, если бы не обычные, но дающие о себе знать нужды человеческого организма: в еде, выделениях и невозможности долго высидеть на сучковатой, впивающейся в задницу ветке. Он начал осторожно сползать со своего насеста, вдруг поняв, что левая нога так сильно затекла, что он почти утратил над ней контроль. А потом настали последствия этого неприятного факта – он недостаточно твердо оперся об одну из веток, стопа соскользнула, а он полетел вниз, пытаясь отчаянно ухватиться руками за скрученные ветки сосен-близнецов. Не сумел, но притормозил падение настолько, чтобы упасть на землю более-менее сгруппированно. Не считая царапин на лице и руках, он вышел из этой передряги без серьезных потерь. Мысленно описав самого себя несколькими достаточно суровыми словами, он занялся делами, которые согнали его с дерева. Помочился, старательно вытер руки о штаны, после чего вытащил из рюкзака рацион питания и флягу. Больше работы у него нынче не было. Наступали сумерки, а ночь – особенно когда не идет дождь или не полнолуние – это время, усиливающее йегеров.

Каетан посвятил еще немного времени контролю окрестностей, потом вымостил себе постель из травы и мха у подножия большого бука, в месте, где достаточно густо росли деревья. Вода, текущая в стволах и ветках, ослабляет разумы слуг Черных. Потому они избегают лесов, и Каетан мог чувствовать себя в относительной безопасности, пусть и находясь так близко от их лагеря. Конечно же, он не забыл о средствах безопасности. В радиусе двухсот метров от своего логова он воткнул в землю несколько специально очиненных и зачарованных дубовых палочек-колышков. Они не давали сильного сигнала, чтобы разбудить человека, но когда он синхронизировал с ними азимулет, то получил достаточно действенную охрану. Выставил будильник на четыре утра, подложил под голову рюкзак, прикрылся курткой и через минуту уже спал.

А ночью он убил своих сестру и отца, а сам умер трижды.

В первом сне он вновь был мальчишкой, Кайтеком из села Дзершавицы, рабом и сыном йегерских рабов. Он снова стоял над лесным укрытием Хах-хона, пришельца из чужих миров, а гном прижимал его маленькую сестричку к груди, держа у ее шеи острый нож.

– Что выбираешь? – спрашивал он гудящим голосом, словно говоря сквозь медную трубу. – Я убью ее, а ты полетишь в Польшу. Или подарю ей жизнь, но ты всегда останешься здесь, во власти балрогов. Что ты выбираешь?! Сестру или свободу?! Говори!

И Каетан отвечал, как это часто случается во сне, будучи одновременно говорящим слова героем и внешним наблюдателем.

Кричал:

– Нет! Не говори этого! Нет!!

Говорил:

– Убей!

А нож вспарывал горло Дорки, словно рыбье брюхо.

Тогда во сне появлялся Роберт, как и тогда, с автоматом, и начинал стрелять в карлика, но пули попадали и в тело маленькой мертвой девочки. На ее сером полотняном платьице расцветал чудесный узор из красных лепестков роз, с каждым моментом становясь все интенсивней и сложнее.

– Это ты ее убил, не я. – Взрослый Каетан-наблюдатель слышал слова, произносимые мальчиком-Кайтеком. – Это ты – убийца!

Острием ножа он указывал на Роберта. Поднимал другую руку, в которой продолжал сжимать волшебный предмет, украденный у карлика. В глазах Роберта из сна он видел красные огоньки. И страх.

– Это ты!

Тело Роберта моментально вспыхнуло, его автомат выплюнул еще несколько пуль, которые тоже загорелись в полете. Роберт принялся бегать, подскакивая и натыкаясь на деревья, продолжая выть и рыдать.

– Ты не будешь моим отцом! – сказал еще Кайтек-из-сна, а мигом позже живой факел ударил в него, и мальчик тоже загорелся.

Потом еще его убил граф, высосав сперва жизнь из прекрасной эльфийки, Анны Наа’Маар.

В последнем сне Каетан сам выстрелил себе из пистолета в лицо.

Проснулся он задолго до четырех утра, в жуткий предрассветный час. Все еще было темно. А он лежал, свернувшись в своей берлоге из листьев и мха, сжавшийся, потный, в горячке. И плакал.

Требушет йегеров сделал первый выстрел. Суицидальный заряд полетел к Польше.

Это такие машины принесли гибель Бонну и Вроцлаву, Лиону и Копенгагену, а неразорвавшиеся их заряды порой приводили к эвакуации целых кварталов и местечек. Бомбы самоубийц, страшное название, дающее новый смысл понятию «психологическая война».

Каетан видел съемки из Копенгагена. Непонятно, почему именно из этого города осталось более всего записей и почему именно здесь множество людей довольно долго выдерживали атаку и сумели снять те жуткие вещи, что творились вокруг. И да – съемки частных камер, направляемых осознающими все операторами, были ценнее, чем те, из производственных и полицейских аппаратов, что просто регистрировали все, что попадало в поле их зрения. Записи из Копенгагена были лучше прочих. Эльфы говорили, что это из-за самого характера города: спокойного, приветливого, безопасного. Современного, но камерного, предлагающего туристам и жителям чистые улицы, уютные кафе и спокойную, человеческих форматов архитектуру, которой нет в производственных центрах или в небоскребах бизнес-центров. Копенгаген оберегал своих обитателей, даря им лишние минуты или даже десятки их. Многие сбежали, другие, к собственному несчастью, не понимавшие, что происходит, пытались делать съемки.

И регистрировали. Чаще всего – людей, выпрыгивавших из окон на мостовую. Обычно сперва слышались звон и безумный крик. Картинка дергалась – это объектив камеры искал цель. Если оператор был достаточно быстр, а дом достаточно высок, порой удавалось поймать даже силуэт в полете. Если же нет – камера регистрировала только последний аккорд: тупой отзвук ударяющегося о брусчатку тела, а через миг на экране появлялся труп. Были и другие записи. Люди, бросающиеся в канал с Длинного моста. Автомобили на улице адмирала Нильса Юэля, резко направляемые на встречные полосы, прямо на лобовое столкновение. И сцена, которая производила на зрителей самое ужасное впечатление, может, оттого, что разыгрывалась она на одной из самых спокойных улочек мира – Строгете. Толпа рыдающих людей бросалась на витрины, била стекла и перерезала себе вены блестящими на солнце стеклянными ножами.

Бомбы самоубийц.

Каждый день человек находится в безопасности в батискафе собственной воли и оптимизма. Композитная броня психики, выстроенной из хороших воспоминаний, позитивных эмоций и надежды на будущее, охраняет от давления проблем повседневной жизни, от глубинных монстров, кормящихся в безднах сознания, от бескрайней тьмы отчаяния.

Но порой люди не хотят жить. Уступают страданию и одиночеству. Не могут смириться со злом, которое видели или сами причинили. Тоскуют по любимому, что ушел. Ненавидят всех, кто живет рядом и уходить не желает. И тогда они убивают себя.

Бомбы самоубийц – артиллерия балрогов – вызывают наихудшие из воспоминаний, лишают мечтаний, принуждают к отчаянному раскаянию за истинные или выдуманные грехи. Уже просто быть вблизи от стреляющего орудия – смертельно опасно, этого достаточно, чтобы замутить человеческое сознание и исказить его мысли.

Он все еще лежал там, где уснул. Вставать не хотелось. Не хотелось жить. Он предал своих, сбежал, оставив их на верную смерть. А потом предал приемного отца. Отверг его любовь, сбежал, не ища с ним никаких контактов. Обманул и эльфов, у которых научился многому, а потом ушел, чтобы не служить под их началом. Он плохой, плохой, плохой. Не отыщет и тени сестры, никогда не поговорит с Анной Наа’Маар, не поклонится королю. А мир закончится, и все люди станут рабами балрогов. Он плохой. Но ведь есть решение. Способ, чтобы покончить со всем этим. Легкий, такой быстрый и простой. Уже ничего не будет болеть. Обиды будут оплачены. Грехи отпущены. Это так очевидно. Очевидно…

Слишком очевидно. Даже недостойно в своей банальности, слишком просто, чтобы искупить то зло, которое он совершил. А значит, он не может… не должен…

Охранные механизмы в сознании Каетана включились, когда он потянулся за пистолетом. Его сознание проигрывало, но он начал молиться. Тихо, шепотом, сперва запинаясь и повторяясь, он произнес «Славься Мария». Тело возвращало власть над разумом.

Обычно бывает наоборот. Когда ты занят повседневными делами и у тебя есть время оценивать и анализировать ситуацию, именно мозг принимает решение о движении, о натиске, ударе. Но воин тренирует тело, чтобы – когда понадобится – оно перехватило управление разумом. Солдат тысячи раз повторяет ката, чтобы в реальном бою не думать об уклонениях, а просто уклоняться. Стреляет по бумажным щитам, чтобы глаз и рука натренировались до автоматизма. Каждый день проговаривает молитвы и боевые мантры, чтобы получить охрану и поддержку, когда ему это максимально понадобится.

На этот раз спасение пришло от тела, но не от ног, совершающих уклонение, или рук, втыкающих копье во врага. Каетана спасли горло, язык и губы.

Когда сознание его замутилось, глаза заволокло слезами, а рука поползла к рукояти «вальтера», он начал молиться. Автоматически повторяемый ритм резал жуткие воспоминания, как мачете, секущее джунгли в руках умелого проводника. Он открывал горизонты и свет. В черно-белые фотографии добавлял цвета. Звучал ласковой музыкой. Нес чувство близости и опеки, приязни и преданности. Вкус домашнего обеда, приготовленного сестрой Роберта, Лучией. Запах духов Барбары, невысокой смуглой брюнетки, за которой он в последнее время ухаживал. Плюшевое тепло ладошки двухлетнего Кшися, сына одного из знакомых.

Имена. Следующий шаг – это имена, потому что за ними скрыты лица, голоса, глаза, разумы тех, кто его любил и уважал.

Охранный батискаф Каетана почти лопнул, но географ повторял имена своих друзей и близких, и каждое из них было как галлон воздуха, впущенный в скорлупу подводной лодки, – позволяло дышать и одновременно выталкивало со дна на солнце.

Ладонь коснулась холодной рукояти пистолета и замерла в неподвижности. Из глаз еще текли слезы, а судороги жалости, казалось, выкручивали все его внутренности.

Но Каетан вернулся. Снова взял себя в руки. Он не был безоружным, неподготовленным жителем спокойного Копенгагена, богатого Вроцлава, солнечного Лиона. Он был одним из лучших людей, подготовленных эльфами. Обладал мощным артефактом, что назывался Ключом Перехода. Был королевским географом, странствующим по граням известных миров. Был братом, который все еще ищет потерянную сестру. Был солдатом. Открывателем. Каетаном Клобуцким.

Нет, еще рано. Он переломил магию.

* * *

Требушет йегеров более напоминает колесо обозрения в луна-парке, чем средневековую метательную машину, от которой он получил свое название. А еще больше – один из тех старых и, ясное дело, недействующих проектов перпетуум мобиле. На торчащую из земли сваю был посажен зубчатый диск, выполненный из темного литого материала. Зубцы, которых на окружности было двадцать семь, имели форму четверти круга, к каждому был прикреплен бугель на подвижной основе, заканчивавшийся вогнутым ложем.

Сумасшедшие изобретатели, которые в старые времена пытались выстроить вечный двигатель, конструировали такие зубчатые колеса с подвижными грузами, рассчитывая, что соответствующее расположение бугелей всегда будет давать на одной стороне колеса больший вращательный момент, а это, в свою очередь, приведет к вечному движению. Конечно же, в мире физики Ньютона и Эйнштейна, в простой вселенной квантов, барионов и суперструн это не смогло бы работать. Поскольку всегда наступало такое положение бугелей на зубцах колеса, которое тормозило движение, поворачивало его и, после определенного числа оборотов, останавливало.

Но разве эти законы относятся к машинам из мира, наполненного магическим эфиром, из Плана, насыщенного фагами магии, синтезирующими силу из атомов страдания и частиц страха, как вирус выстраивает свое тело из человеческого белка?

Потому возможно, что диск вращался, запитанный каким-то источником энергии – а может, в нашем мире он был настоящим перпетуум мобиле, генерирующим энергию и для своего движения, и для броска на восток убийственных снарядов. Когда зубец выходил в крайнюю верхнюю позицию, прикрепленный к нему бугель становился почти вертикально, а его ложкоподобный конец торчал на добрых шесть метров над землей.

Тогда йегеры замирали на миг, вытягивали руки вверх, складывая из своих тел знаки приказов. Сквозь требушет пробегала легкая дрожь, а от «ложки» отрывался темно-синий шар. Вел он себя как капля воды в состоянии невесомости. Медленно плыл, поверхность его подрагивала синхронно с движениями колеса. Поднимался вверх. Над базой, над деревьями и холмами.

Он будет так вот лететь к востоку. Подталкиваемый ветром и слабым импульсом собственной магии, пролетит над Зоной, Новым Одером и Кресами. Атмосферные фронты передвинут его к северу или к югу, прижмут к земле или поднимут под облака.

Он может не долететь. Его может вымыть обычный дождь или гроза, вызванная ларными чарами планетников. Накинется и порвет его боевой сокол-часовой, стерегущий воздушные границы Речи Посполитой. Ветер снесет его к пустошам, пока не закончится его энергия. Или подтолкнет слишком низко, и шар разобьется где-нибудь в безлюдье. Но если он долетит и почувствует скопление людей, сам начнет снижаться. Над целью изменит форму, сплющится вертикально, увеличится, превратится в темно-синий блин, треснет несимметричной сетью, развалится. И упадет вниз.

И тогда каждый человек в зоне его воздействия покончит жизнь самоубийством, если не будет защищен специальной одеждой или волшебством, если он в этот момент не ныряет в бассейне или не молится в церкви. Выживут и дети, примерно до первого года жизни. Как пять тысяч маленьких датчан в Копенгагене и почти две тысячи детишек в районе Кшики во Вроцлаве.

В воздух взлетел очередной темно-синий мыльный пузырь. Колесо выбрасывало три пузыря в час. Йегеры, едва только запустив заряд, принимались нагружать ложку на бугеле, что как раз находился в самом низком положении и двигался со своим зубцом почти у поверхности земли.

Они по очереди ссыпали туда четыре вида порошка. Последний йегер поливал эту смесь какой-то жидкостью. Каждый раз в этот момент Каетана настигала очередная недолгая, секунды длящаяся депрессия. Словно удар током, только вот географу казалось, что это страдает не он, а некто ему близкий.

Йегерам не повезло. Будь на месте Каетана коммандос, бравые разведчики, подготовленные к нападению на выдвинувшиеся йегерские команды, – они не справились бы. Обычные люди, даже прекрасно тренированные, поддались бы силе, бьющей из этого места. Даже если бы благодаря тренировкам и охранной магии сумели выжить, наверняка у них хватило бы сил лишь на то, чтобы уползти отсюда как можно дальше. Конечно, потом, уже с безопасного расстояния, они бы отметили расположение базы и вызвали боевые вертолеты. А прежде чем «апачам» удалось сюда добраться и атаковать требушет, йегеры получили бы как минимум несколько дней на обстрелы. То есть послали бы на территорию Польши несколько – если не несколько десятков – бомб.

– Ладно, сейчас ты немного поплачешь, а потом – начнешь работать, – сказал Каетан, шмыгая носом и утирая слезы рукавом. Он все еще чувствовал печаль. Хороший знак. Не отчаяние, глубокое, словно Марианская впадина. Не ненависть, высокая, как Новые Рысы[10]10
  Горы в Польских Татрах высотой до 2500 метров.


[Закрыть]. Просто обычная печаль.

Он поднялся со спального мешка, спокойно упаковал инвентарь. Потом взобрался на холм, нашел две кривые сосны-близнеца и начал готовиться.

* * *

Сперва пантограф. Каетан разложил на земле куртку, похлопал по ней, ровняя. Ему часто случалось ронять в подлесок мелкие детали, подкладки, соединительные кольца. Все обычно заканчивалось ползаньем на четвереньках с носом, уткнутым в мох, нервным прочесыванием травы и проклятиями на самого себя и на совершенно не виновные в том гайки. Потом, когда куртка уже стала рабочим столом, он вынул из полотняного футляра шесть плоских мифрильных планок и винты для их стяжки. Со дна мешочка вынул и небольшую шкатулку жасминового дерева. В выстеленных губкой перегородках находились нанокадабровые усилители – мифрильные втулки, наполненные магооптической субстанцией, происходящей из мира эльфов. Они выполняли функцию зеркал и линз, переносящих картинку с одного плеча пантографа на другое. Он разложил все это перед собой и принялся монтировать.

– Осторожно и с чувством, – бормотал он своим пальцам. Работа эта требовала точности. Не сведешь достаточно плечи, оставишь зазоры на изгибах – получишь распадающуюся картинку и неточное отражение. Закрутишь слишком сильно – плечи будут ходить слишком жестко, что затруднит точное прицеливание в уменьшенный объект. То же и с усилителями: их нужно выставить чрезвычайно точно, поскольку любое отклонение рассеивает силу силуэта.

Силуэт… Так называли переколдованный образ.

Забавно, насколько далеко отходит значение слов от их первоначального смысла. В восемнадцатом веке были популярны теневые портреты. Модель садилась перед специальной ширмой из растянутой полупрозрачной бумаги. За ней ставили источник света. На ширму падала тень модели, обычно – профиля, который старательно рисовался оплаченным художником. Потом эту тень уменьшали при помощи именно пантографа: нескольких планок, так изогнуто соединенных, что размеры, пойманные одним концом, переносились на расстояние прутов на другом конце в масштабированном уменьшении. Такого рода подобия, особенно популярные среди людей, которые не могли оплатить обычную картину, называли именно силуэтами, от имени французского министра финансов де Силуэта, призывавшего французов к бережливости и не тратить огромные суммы на обычные портреты.

Теперь, через триста лет, де Силуэт одолжил фамилию магии существ из другого мира, что не имела ничего общего ни с искусством, ни с транжирством.

Каетан скрутил пантограф, прицепил усилители и ноги штатива. Провел ладонью по оборудованию, тихо шепча активирующее заклинание. Почти сразу он почувствовал на коже легкую щекотку. Чувство это быстро исчезло, что означало, что монтаж выполнен верно и все элементы вошли в синхронизацию.

Он сел на разложенной куртке. Перед ним были только деревья, чаща такая густая, что глаз проникал лишь на шестьдесят – восемьдесят метров вглубь ее. Для проверки этого должно хватить. Он выбрал удаленную березу, которая, благодаря цвету ствола, была хорошо видна среди прочих деревьев. Приложил пантограф к глазу. Манипулируя винтами на сочленениях, Каетан медленно сдвигал плечи двух дощечек с одного конца устройства, чтобы те объяли березу от земли до верхушки, едва выделявшейся среди крон прочих деревьев. Как обычно, сдвигающиеся планки защемили ему большой палец, он, как обычно, выругался и поклялся себе, что в следующий раз будет внимательней. Наконец он навел аппарат на березу.

– Ахэ! – подтвердил он на языке эльфов, фиксируя объект. Словно нажал на клавишу фотоаппарата. Подкрутил винты, жестко закрепив плечи пантографа. Сполз с куртки и воткнул штатив в землю. Вызвал картинку. Нанокадабровая оптика замигала, загорелась разноцветными огнями, поплывшими между планками.

Через миг между меньшими плечами оборудования появился образ березы. Трехмерная, похожая на голографию проекция была примерно десяти сантиметров высотой и отображала дерево в фиолетово-черном цвете. Тень объекта. Силуэт.

– И что вы на это скажете, господин де Силуэт? – прошептал он, вынимая из ясеневой шкатулки мифрильную шпильку. Та была сантиметра три длиной, с пластиковой головкой, чтобы удобней было держать. Взгляни кто на нее в электронный микроскоп под миллиардным увеличением, увидел бы вырезанные на поверхности эльфийские руны размером в несколько нанометров, такие мощные, что в макромасштабе их использовали лишь в исключительных случаях. Например, для затопления континентов.

Он сел, разбросав ноги, чтобы силуэт березы был между коленями, и одновременно чтобы видеть настоящее дерево. Аккуратно приблизил кончик иглы к проекции, провел по виртуальному стволу, стараясь не углубиться слишком сильно.

Он ничего не услышал, поскольку береза росла достаточно далеко, но даже с такого расстояния увидел, как кора ее чернеет и как на снежно-белом стволе появляется темная полоса: словно след огненного меча, режущего тело дерева.

Он провел иглой по одной из веток силуэта. Почти одновременно сук настоящего дерева оторвался от ствола, полетел вниз, сгибая и обламывая растущие ниже ветви.

Пантограф действовал и был хорошо синхронизирован.

Одновременно Каетан почувствовал вину. Он ранил дерево. Оно росло тут, красивое и спокойное, а он пришел с чужой магией, выпустил ему внутренности, отломал руки-ветки. Он – плохой человек и служит плохим людям, которые приказывают ему уничтожать красоту и естественный ритм природы. Плохой…

– Стоп, зараза, стоп! – Он закусил губу почти до крови. Боль заставила сознание мыслить трезво, позволила вернуться к действию. Знал, что это йегерский требушет продолжает излучать депрессию, и понимал, что ему необходимо действовать быстро, поскольку в конце концов он может и уступить силе балрогов.

Он встал, машинально проверив, не слишком ли много мха придавил задницей. Красивого, зеленого мха…

– Стоп! – прошипел он. Снова пришлось поддержать себя мантрой.

Дыши. Успокойся. Помассируй виски. Пробормочи психологические формулы, усиливающие хорошее настроение. Мох – не главное. И не береза. Успокойся. Действуй.

Он действовал.

Упаковал ненужные вещи в рюкзак, оставив тот под соснами-близнецами. Снял оружие с предохранителя и двинулся к вершине холма, за которым до этого времени и прятался. Потом с четверть часа шел краем леса, продолжая, однако, скрываться под защитой деревьев. Нашел подходящее место для нападения. С помощью пантографа Каетан мог заблокировать защитные системы лагеря или уничтожить какой-нибудь его элемент, но чтобы полностью очистить пространство, придется атаковать лично.

Он прекрасно чувствовал, как приближается к лагерю йегеров и к их машинам. Вдруг начали болеть глаза. На самом деле это был сигнал, что болит мозг. Что волна депрессии, возбужденная в мозгу требушетом самоубийц, и магия оптимизма, которой он постоянно себя накачивал, сражаются за его мысли и чувства. Что за доли мгновения фрагменты его сознания то проваливаются в бездну отчаяния, то возносятся к вершинам радостной эйфории, словно бы он дышит чистым кислородом.

Но одновременно его сознание, то «я», что управляло телом, выполняло задание, просчитывало варианты – оно оставалось в состоянии стабильного, легкого возбуждения, что сопутствует минутам перед боем.