Текст книги "Марко Висконти"

Глава XXVIII

Лупо приснилось, что он уже в Лукке и стоит перед Марко Висконти в богато украшенном зале. Но у Марко растерянное лицо и остекленевший взгляд; Лупо говорит с ним, но он ничего не отвечает. Лупо подает ему письмо от Эрмелинды, но он не протягивает руку, чтобы его взять. Лупо хочет поцеловать ему руку, и Марко ее вроде бы не отдергивает, но ее уже нет там, где Лупо только что ее видел, и ему никак не удается отыскать ее снова. Что за чертовщина?.. Лупо хочет посмотреть, нет ли кого вокруг, с кем можно было бы посоветоваться. Но что это? В зале вдруг исчезли фрески, лепка и позолота, мгновенно облупившиеся стены потемнели и покосились, сиявший золотом балдахин превратился в грубый, тяжелый свод, паркет – в грязный земляной пол, а в углу, на охапке соломы, лежит Марко Висконти… Но Марко ли? Нет, это не Марко… Непонятным образом он превратился в Отторино, который глухим жутким голосом спрашивает его:

«Это ты, Лупо?»

«Да, это я».

«Но разве ты не поехал в Лукку?»

«Да, я поехал».

«Что ж ты не торопишься ехать дальше? И как ты здесь оказался? Ах, беги, беги отсюда скорей! Иначе с тобой случится беда!»

Тут до слуха спящего донесся неясный, почти неуловимый звук нескольких голосов, по плотно закрытым глазам на миг скользнул какой-то отблеск света. Но часто бывает, что внешние ощущения лишь подкрепляют сонные грезы или сливаются с ними. Так и Лупо приснилось, будто Отторино, напуганный голосами и светом, говорит ему: «Вот они! Они пришли тебя убить! Беги! Спасайся!» Лупо хотел было бежать, хотел закричать или вынуть из ножен кинжал, но, как он ни старался, ему не удалось сделать ни шагу, он, казалось, потерял голос, а рука его бессильно падала.

Через мгновение Лупо почувствовал, что на него навалилась страшная тяжесть и какие-то сильные руки схватили его за горло. Он попытался закричать, открыл глаза – нет, это не сон Оба приехавшие вечером злодея навалились на него, прижимают его коленями к земле. Один душит его за горло, другой тычет в грудь кинжалом, а хозяин харчевни, стоя позади с фонарем, кричит:

– Держи его крепче! Не давай вставать! Сильнее, Пассерино, сильнее! Коли прямо в сердце!

– У него кольчуга под курткой, и нож не берет, – ответил тот.

– Погоди, я сейчас, – крикнул хозяин, – держите его покрепче, держите оба!

Поспешно поставив фонарь на землю, он бросился за колом, стоявшим у двери.

Несчастный, напрягая силы, рвался из мускулистых рук бандитов, и наконец ему удалось перевернуться на живот и покатиться вместе с обоими разбойниками прямо под копыта ближайшему коню. Последний, перепуганный шумом свалки, начавшейся у самых его ног, внезапно пришел в ярость. Он начал брыкаться, вставать на дыбы, рваться с привязи и лягать свившихся в клубок противников, которые поневоле отпустили друг друга, чтобы укрыться от града ударов. Лимонтцу удалось первым вскочить на ноги. В мгновение ока он выхватил меч из ножен и, увидав перед собой хозяина харчевни, который держался поодаль от взбесившихся коней и не решался нанести удар, потому что не мог разобрать в этой путанице рук, ног и голов, где тут друг, а где враг, бросился к нему и с силой всадил ему меч в живот.

– Убирайся в ад! – вскричал Лупо, видя, что хозяин валится на землю весь в крови. Затем он яростно повернулся навстречу одному из двух оставшихся разбойников, который только что выбрался из-под ног лошади и теперь направлялся к нему со злобной усмешкой на губах – с той самой кривой усмешкой, которая заставила Лупо так долго думать вечером, прежде чем уснуть.

– Ах, это ты? – воскликнул Лупо. – Да разве так отправляют на тот свет христианские души? – С этими словами он нанес ему мечом такой удар, что отрубил негодяю правую руку с кинжалом, которую он поднял, чтобы заслониться.

Негодяй секунду еще стоял, пошатываясь, а затем со страшным воплем рухнул около стены.

Оставался еще третий; но этот третий при виде бесславного конца, постигшего его друзей, предпочел удрать. Пробравшись ползком между лошадьми, он подскочил к одной из них и попытался ее отвязать, чтобы поскорей вывести наружу. Однако животное, перепуганное всей этой суматохой, принялось так брыкаться, что дело могло бы кончиться для разбойника плохо. Но как ни странно, именно это его и спасло: дергаясь и пытаясь встать на дыбы, конь сорвался с привязи и бросился вон из конюшни. Увидав, что конь проносится мимо, злодей схватился за его гриву и прыгнул ему на спину. Словно преследуемый дьяволом, он стремглав ринулся через поля. Лупо побежал было за ним, но вскоре убедился, что это дело бесполезное, и вернулся к харчевне посмотреть, не сбежался ли народ и не готовится ли какая-нибудь засада. Однако харчевня была пуста. Она стояла в стороне от деревни, и в ней жил один хозяин с женой, которую в ту ночь он нарочно отослал к куме, чтобы легче было скрыть преступление. Так что весь поднятый ими шум не привлек ничьего внимания.

Лупо прошел во двор, а оттуда в конюшню, где нашел лишь двух коней, которых он там оставил. Оруженосец Лодризио был мертв, но хозяин, отняв от живота обагренную кровью руку, протянул ее к Лупо и попросил:

– Сжалься надо мной… пить хочу, все жжет внутри… Там, снаружи, стоит бадья с водой, дай мне выпить глоток… Я больше не могу.

Лупо вышел и тут же вернулся с водой. Раненый жадно выпил ее и затем продолжал:

– Если бы я знал об этом с вечера, когда ходил к колодцу и таскал сюда воду, чтобы смыть кровь, когда мы тебя прикончим…

Наш герой оседлал своего коня и сел на него. Видя, что он уезжает, хозяин крикнул ему:

– Сделай еще одну милость, если ты христианин!.. Не дай мне умереть без покаяния… Там, на повороте дороги… стоит церковь… попроси, чтобы ко мне приехал священник.

Лупо обещал исполнить его просьбу и, проезжая мимо дома священника, постучал в дверь и крикнул ему в открывшееся окно:

– Вас зовет к себе трактирщик… Поторопитесь да захватите с собой все для причастия.

– Как? В чем дело? Что случилось, добрый человек? – крикнул ему вслед священник, но Лупо уже и след простыл.

Юноша ехал все дальше и дальше, не встречая никого на своем пути. Время от времени он останавливался, чтобы размять затекшие ноги, и, ощущая жжение на коже от неглубоких царапин, нанесенных тонким острием стилета, который все-таки проник в отверстия кольчуги, он говорил про себя: «Счастье еще, что я ее не снял». Немного погодя он почувствовал сильную боль в ключице. По ней, должно быть, угодил копытом конь, когда Лупо очутился под ним, борясь с обоими противниками. Потом он заметил и порез на виске, оставленный кинжалом, которым негодяи хотели поразить его в голову. Наконец, устав от долгого счета подарков, оставленных ему на память его новыми приятелями, он плюнул и принялся ворчать:

– Мерзавец Лодризио! Послать христианина на заклание, словно овцу! И ведь я ничего плохого ему не сделал… Должно быть, он по-прежнему питает лютую ненависть к моему господину, просто с ума сходит от зависти! Может быть, и Биче похитил он? А сам-то я хорош: уже вчера утром при встрече с ним можно было кое о чем догадаться… Как он меня оглядел с ног до головы, а потом подмигнул оруженосцу! Ну и усмешка у того! Стоило на нее посмотреть, когда этот висельник бросился на меня, как пес, чтобы покончить со мной… Ну, да он получил по заслугам. Черт возьми, это был неплохой удар! Раз – и он полетел на землю, как арбузная корка. Ничего, будешь знать, как будить спящих собак!

Тем временем наступил рассвет. Навстречу Лупо стали попадаться путники, появились крестьяне с серпами, которые шли в поля на жатву. Успокоенный светом, мирным видом полей, людей и лошадей, Лупо скоро отогнал воспоминания о недавней опасности, о нанесенных и полученных ударах. Он продолжал свой путь, не думая ни о чем другом, кроме Марко и той дороги, которую еще надо было проехать до встречи с ним. Вдруг он услышал, как в винограднике словно кто-то закричал:

– Стой! Лови его, лови!

Вслед за этим он увидал толпу крестьян, бежавших вдогонку за всадником, который сломя голову скакал через поля. И знаете ли, кто это был? Наш знакомый из харчевни, третий заговорщик, которому чудом удалось ускользнуть от нашего героя. Скакун, на котором он сидел, – пугливый жеребец без узды, сорвавшийся, как известно, с привязи, – совершенно вышел из повиновения: он совершал отчаянные прыжки, топтал засеянные поля, ломал изгороди, опустошал виноградники, а крики и вопли крестьян приводили его в еще большее неистовство. Запыленный, взмыленный, с перепачканными кровью боками и грудью, конь тяжело дышал и пронзительно ржал. Прядая ушами, выгибая шею, подняв хвост, он яростно фыркал и несся бешеным галопом, так что из-под его копыт летели камни и комья земли. Сидевший на нем всадник сжался в комок и, вцепившись в гриву, кричал:

– Помогите!

Лупо сразу узнал его и остановился посмотреть, чем кончится дело. Конь еще долго метался в разные стороны, увертываясь от гнавшихся за ним людей. Наконец, не видя ничего перед собой от ужаса, он налетел на ствол громадного дерева и вместе с всадником рухнул на землю. Конь сломал себе шею, наездник же остался почти невредим. Он быстро, как кошка, вскочил на ноги и стряхнул землю, в которой весь выпачкался. Но тут, подняв глаза, он увидел перед собой того демона, который двумя ударами расправился с его товарищами, – то есть Лупо. Лимонтец, проскакав по полю, как раз подъехал к месту происшествия. О боже! Негодяй счел себя уже мертвым. Понимая, что бежать от всадника бесполезно, он бросился перед ним на колени и стал умолять пощадить ему жизнь.

– Кто ты такой, мерзавец? – спросил его Лупо.

– Господин мой, ваша светлость, – отвечал несчастный, дрожа всем телом, – я бедный человек; то, что я сделал, я сделал не по злобе. Но мне ведь надо было купить хлеба пятерым моим детям, моим пятерым ангелочкам – их у меня как раз столько же, сколько пальцев на руке. Это Пассерино подбил меня на черное дело.

– А ему-то зачем было меня убивать?

– Я ничего не знаю.

– Как ничего не знаешь?

– Правда, я ничего не знаю. Вы можете пронзить меня мечом, но я ничего не знаю. Он пришел ко мне домой вчера вечером и сказал: «Пойдем со мной: можешь заработать золотой флорин». А об остальном я ничего не знаю. Я даже не знаю, кто вы такой.

– Хорош! И тебе было все равно, что ты прирежешь человека, даже не зная, кто он такой?

– О, сжальтесь! Да, вы правы, вы можете разделаться со мной, как хотите. Но прошу вас, пожалейте моих детей… Поверьте мне, только голод толкнул меня на преступление. У нас ведь в этом году неурожай, а смотреть, как они умирают от голода…

Лупо вынул из сумки золотой флорин, бросил его на землю и сказал:

– Не для тебя, подлец, а для твоих детишек. Если бы ты попался мне на полчаса раньше, то не спас бы всеми этими разговорами своей шкуры. А теперь ступай и вознеси благодарственную молитву своему святому.

С этими словами он дернул поводья и вернулся на дорогу. До конца пути с ним не случилось больше ничего такого, о чем стоило бы рассказать

Въехав в Лукку, Лупо увидел, что улицы полны народу, услышал гул и догадался, что дело пахнет бунтом. Чем дальше он ехал вперед, тем гуще становилась толпа и тем более возрастали шум и беспорядок. Повсюду мелькали оружие и приставные лестницы. Время от времени сквозь этот мрачный, грозный рев возбужденной толпы, похожий на бурный рокот моря, пробивался звон колокола или чей-то предсмертный крик, на что толпа отвечала громкими воплями восторга.

– Ну, что у вас нового? – спросил Лупо у какого-то юноши, который вышел из дому с копьем в руках и повернул в ту сторону, где толпа была гуще всего.

– А ты разве не знаешь? – отвечал тот. – Сейчас пойдем брать герцогский дворец. Бей их! Надо покончить с этими отступниками! – И, проговорив это, он тут же исчез в гуще людей.

«Брать герцогский дворец? – сказал про себя Лупо. – Если я не ошибаюсь, в Милане мне говорили, что именно там и живет Марко». Ошеломленный этой мыслью, Лупо проехал еще немного вперед с твердым намерением получше выяснить, как обстоят дела Но затем он подумал, что прямые расспросы о Марко посреди толпы, которая, судя по всему, восстала именно против него, не приведут ни к чему хорошему. Поэтому, еще раз поразмыслив, он повернул туда, где, как он помнил, находился трактир. Подъехав к нему, он поставил коня в конюшню и, словно от нечего делать, завел разговор со старой трактирщицей, которая осталась дома одна, так как ее муж и оба сына были на улице с другими мятежниками. Расположив ее к себе вежливым обхождением и прикинувшись простачком, Лупо заставил ее разговориться и выудил у нее все, что ему было нужно.

Вот как обстояли дела. Марко уже несколько дней находился во Флоренции. Тем временем его наместник – один из предводителей немецкого отряда, оставшегося в Лукке, – настолько распустил солдат, которые и без того ждали только удобного случая, что они стали своевольничать, грабить, облагать всех поборами, убивать и вообще чинить всяческие беззакония. Граждане, и так уже обеспокоенные подозрением, что Висконти собирается продать Лукку Флорентийской республике, не выдержали и подняли бунт.

Думая, что Марко грозит опасность, Лупо уже решил либо спасти его, либо погибнуть, но теперь, узнав, что его нет в городе, он почувствовал облегчение. Других дел в Лукке у него не было, и он тут же опять тронулся в путь, чтобы отыскать Марко во Флоренции, ибо справедливо полагал, что от того, как быстро он вручит ему письмо Эрмелинды, возможно, зависит жизнь трех человек, которые все так или иначе были ему дороги. Поэтому он сел на коня и отправился дальше. От Лукки до Флоренции дорога не близкая, и я не думаю, чтобы моим читателям так уж хотелось бы проехать ее вместе с Лупо. Потому оставим его рысить в одиночестве, а сами перенесемся на берега Арно и, пока там не появился лимонтец, займемся на некоторое время Висконти.

Глава XXIX

С тех пор как Марко отправил свое последнее письмо Лодризио, которое этот негодяй, как вы, вероятно, помните, получил из рук Пелагруа в замке Розате, дела в Лукке шли все хуже и хуже. Отряды немцев, состоявшие из алчных, жестоких, не признающих никакой дисциплины искателей приключений, распустились настолько, что нагло отказывались подчиняться даже самому Висконти.

У Марко день ото дня было все больше хлопот с этой необузданной сворой, и если он держал наемников в узде, то был этим обязан славе своего имени, своему величественному виду и красноречию, то есть тем качествам, которые всегда увлекают толпу почти вопреки ее воле.

К сожалению, Марко не мог опереться и на горожан, чтоб как-то утихомирить наемников из Черульо. Беда граждан Лукки состояла в том, что они были безоружны, разрозненны и, хуже того, постоянно враждовали между собой. Народ выступал против знати, знать – против народа, квартал воевал с кварталом, цех с цехом, кто хотел одного, кто – другого. Легко себе представить, какую пользу извлекали из этого немцы.

Тот бунт, о котором мы рассказывали выше, затронул лишь один конец города, другие не поддержали его, и те бедняги, которые так шумели, когда Лупо въезжал в город, разошлись по домам, едва он успел отъехать на пять-шесть миль от ворот, и сидели за запертыми дверьми, дрожа за свою шкуру, а добрых два десятка остались лежать на улицах и площадях, пронзенные копьями немцев или затоптанные копытами их коней. Таковы были плоды восстания горожан в Лукке, если не считать, разумеется, новых притеснений и еще более затянувшейся на их шее петли.

Так что, как видите, Марко, в конце концов, можно было только посочувствовать: чтобы держать в узде сильных, он должен был доверяться слабым и из любви к человечности иной раз давать пинка правосудию.

Однако дела шли все хуже и хуже, и он, видя, что власть над Луккой ускользает из его рук, решил продать ее кому-нибудь подороже; с согласия начальников, или, как их тогда называли, капитанов немецких отрядов, он начал тайные переговоры с Флорентийской республикой, которая давно уже уговаривала его уступить ей этот город. Переговоры о продаже были почти закончены, и оставалось лишь обсудить некоторые частности, для чего Марко, как утверждали, и уехал во Флоренцию.

Накануне того дня, когда договор о приобретении Лукки должен был перейти на рассмотрение совета республики, Марко, которому сообщили, что «приоры и другие правители земли флорентийской» хотят обсудить его, прежде чем вынести окончательное решение, сидел один в своей комнате. Он только что кончил выбирать из груды бумаг договоры, заключенные им прежде с правителями республики, когда вошел паж и доложил, что из Ломбардии прибыл человек, проездом побывавший и в Лукке.

– Впусти его, – сказал Марко, полагая, что это обычный гонец – один из тех, которых Лодризио посылал к нему каждую неделю.

Гонец вошел; это был Лупо. При виде Марко он так растерялся и обрадовался, что не смог вымолвить ни слова, а только вынул из-за пазухи письмо Эрмелинды и протянул его Висконти. Не взглянув на пакет, Марко положил его на столик и спросил:

– Итак, ты прибыл из Лукки?

– Из Лукки, – отвечал Лупо, и голос его дрогнул – так сильно билось у него сердце. Справившись с собой, он продолжал: – Когда я уезжал оттуда, там был бунт.

– Сейчас там спокойнее, чем в любом монастыре, – сказал Марко, к которому за это время прибыло три или четыре гонца, сообщивших о начале, ходе и конце описанного нами мятежа. – А тебе, надеюсь, не причинили вреда?

– О нет, – отвечал юноша, ободренный заботливостью, прозвучавшей в голосе Висконти. – Да если бы кто и попытался… со мной ведь шутки плохи. А кроме того, я ехал к Марко, – хотел бы я посмотреть, кто посмел бы помешать мне!

Услыхав эту похвальбу, Висконти взглянул ему в лицо, смерил с головы до ног и, засмеявшись добрым смехом, сказал:

– Да, ты не простой человек, ты был солдатом.

– И останусь солдатом на всю жизнь, – отвечал Лупо.

– Видишь, я угадал! Нашего брата сразу отличишь по виду. Твое лицо и повадки подтверждают твои слова, и по всему видно, что ты честный и славный малый.

Лупо покраснел от радостного смущения, которое охватило его при этой похвале.

Подойдя к нему поближе, Марко продолжал:

– Но ты еще совсем молод. Скажи мне, в каких сражениях ты участвовал?

– Первое дело, в котором я побывал, это битва на Адде, где я сражался под вашими знаменами, а потом…

Но Висконти, не дав ему закончить, дружески потрепал его по щеке и сказал:

– Ах, так, значит, ты один из моих славных копейщиков, из тех храбрецов, которые отличились в двадцать четвертом? Рано же ты получил боевое крещение! Ну, раз так, то мы старые друзья.

Не успел Висконти опустить руку, как Лупо схватил и поцеловал ее со страстной преданностью.

Это горячее проявление чувств тронуло сердце благородного воина, который, привыкнув жить среди опасности и риска, ничего так не ценил, как любовь своих солдат. Сейчас же поступок Лупо был ему тем более приятен, что он давно уже жил среди чужих и враждебно настроенных людей. Поэтому он с таким же пылом воскликнул:

– Да здравствуют мои славные миланцы!

– Да здравствует Марко, да здравствует наш предводитель! – ответил Лупо. – Эх, если бы вернулись те деньки, когда мы шли от победы к победе с вашим именем на устах!

– Послушай, – сказал Висконти, понижая голос, – эти дни могут еще повториться, и, может быть, они не так уж далеки. Когда ты вернешься в Ломбардию, шепни на ухо своим храбрым товарищам: "Сердце Марко по-прежнему с вами. Не забывайте своего старого военачальника… " Что же касается тебя, то в любое время, в любом месте, кем бы я ни был, как только нас вновь сведет случай, напомни мне то, что я тебе сказал, и ты об этом не пожалеешь.

Юноша начал горячо благодарить и протестовать, но Марко перебил его и сказал:

– Почему я до сих пор о тебе ничего не слышал? – Потом он подошел к столу, взял перо и спросил: – Солдат, как твое имя?

– Лупо из Лимонты.

– Лупо? Мне это имя знакомо.

– Очень может быть: ведь вы однажды уже оказали ему честь, написав его своей славной рукой на листке бумаги, который спас мне жизнь.

Тут Марко вспомнил о письме, которое он по просьбе Биче написал в ту памятную ночь аббату монастыря святого Амвросия. Он вспомнил, что тот, для кого добивались помилования, был оруженосцем у Отторино в день турнира. Пораженный этим открытием, он спросил себя: «Как же так? Как мог Лодризио отправить ко мне гонцом слугу своего врага?» Он хотел было спросить об этом самого Лупо, но тут же решил сначала посмотреть привезенное им письмо, которое несомненно могло быть только от Лодризио и в котором он надеялся найти разгадку столь необычной новости.

Он взял письмо и вскрыл его. Его сразу поразило, что оно написано не шифром, а обычными буквами. Еще более его удивили первые фразы, и он посмотрел в конец письма, чтобы узнать, откуда оно пришло. Как описать его потрясение, когда он увидел имя Эрмелинды? Боясь, как бы волнение не толкнуло его на какой-либо поступок, не отвечавший его достоинству, он поспешил отпустить Лупо, который тут же вышел, стараясь понять, чем объясняется постоянная смена настроений, которая так явственно читалась на лице и в поступках этого великого человека.

За то короткое время, которое понадобилось Марко, чтобы встать и запереть дверь на засов, тысячи мыслей пронеслись у него в голове: «Быть может, Биче разлюбила Отторино и не жалеет об этом? Господи, о чем я брежу? Скорей всего, Эрмелинда пишет мне, чтобы просить меня не противиться их браку. Сообщила бы уж просто, что они повенчаны, да и дело с концом!.. Конечно, это была бы ужасная весть, и все же я как-нибудь перенес бы ее… Справился бы с собой, постарался бы искупить свою вину перед несчастными и заставил бы их простить меня».

Он сел в кресло, взял письмо и начал читать:

"Марко,

к вашим стопам припадает отчаявшаяся мать, которая, орошая горчайшими слезами вашу доблестную руку, заклинает вас всем, что есть святого на небе и на земле, вернуть ей единственную дочь, ее отраду и последнее утешение ее несчастных дней. Я знаю, что сильные мира сего предпочитают иногда окутывать мраком свои поступки, скрывать свои пути и, совершив несправедливость, притворяться, будто они возмущены жалобами пострадавших. Но вы… вы ведь давно уже знаете, что такое горе, и не отвергнете просьбу бедной, несчастной матери.

Марко, моя дочь похищена: вот уже двадцать дней, как она находится во власти неизвестных людей. Кто знает, где она, кто знает, в чьи руки она попала! Я решительно требую от вас, чтобы вы как можно скорее вернули ее целой и невредимой ее осиротевшим родителям, ее обманутому и похищенному вместе с ней супругу. Этого требует от вас мать, взывающая к вам во имя всего самого дорогого, во имя всевышнего.

Я смиренно прошу вас об этом, склоняясь головой во прах, с душой растерянной и трепещущей, но полной смелости, почерпнутой в сознании того, что мои молитвы дойдут до неба, что и сильные мира сего не бессмертны.

Ах, нет, Марко, нет! Простите меня. Я хочу лишь рыдать и умолять. В моих словах должно звучать одно лишь смирение, одно лишь уничижение. Простите бедную мать, которую сделало дерзкой только невыносимое горе. О, если бы я знала, чем могу я тронуть ваше сердце!.. Сообщала ли я вам, что Биче стала женой Отторино? Да, они обменялись кольцами, их брак освящен церковью. Знайте, это я торопила их со свадьбой, и… нужно ли мне признаваться? Смогу ли я сделать это без смущения, не покраснев?.. Поверите ли вы мне, если я скажу, что сделала это также из жалости к вам?

Клянусь вам, я поступила так и ради вас, ибо считала и твердо верила, что в этом состоит единственное средство отвлечь вас от злополучного решения, которое не принесло бы вам ничего, кроме несчастья… Потому что… даже если бы… я когда-нибудь смогла забыть о себе настолько, что отдала бы вам в жены свою дочь, Биче все равно не смогла бы стать вашей женой, ибо ее бедное сердце уже принадлежало другому! О, Марко, я знала вас в иные времена, и тогда вы, несомненно, не захотели бы взять в жены насильно ту, кто вас не любит, не стали бы искать своего счастья в страданиях любимой вами женщины. А теперь скажите мне, ошибается ли мать Биче, считая вас таким, каким считала когда-то Эрмелинда?

Вы не забыли еще это жалкое имя? Оно одно осталось от всего, чем я была прежде: годы и муки унесли остальное. Вы добились такого могущества! Вас уважают друзья и боятся враги! Вы – слава и гордость Ломбардии… А что есть у меня? Только моя дочь – дорогая и любимая, все мое утешение, все мои надежды, вся моя гордость заключены в ней одной. Ах, во имя вашего благородства, во имя окружающей вас славы, во имя всего, что было между нами когда-то нежного, доброго и святого, если я некогда заслужила вашу благосклонность, прошу вас, избавьте меня от этих терзаний, верните мне мою дочь, верните, прежде чем горе навсегда закроет мои выплаканные глаза. О, если бы вы знали, как я страдаю все эти дни! Если бы вы могли испытать муки моих бессонных ночей, полных видений и ужасов! Если бы вы знали, что значит быть матерью! Мой жизненный путь – вы это знаете – всегда был усеян горестями и мучениями, но все это ничто, лишь слабая тень страдания по сравнению с той болью, которую нанес мне этот смертельный удар. Я никогда не знала, что можно так страдать на этом свете… Боже мой! Боже милостивый! Я слишком слаба, чтобы вынести такую тяжесть: избавь меня от этих мучений, с которыми я не могу справиться, призови меня к себе, но прежде спаси мою дочь! Увы, слезы застилают мои глаза, рука моя дрожит, и я чувствую, что силы меня оставляют.. О, Марко! Если бы я могла увидеть вас, припасть к вашим ногами и умереть, умоляя вас о милости, в которой вы не отказали бы умирающей! Сжальтесь, сжальтесь над несчастной Эрмелиндой!"