Текст книги "Частная жизнь Тюдоров. Секреты венценосной семьи"

Затем матрас накрывали холщовым покрывалом, а поверх клали пуховую перину. Йомен должен был «поднять и перевернуть ее», чтобы убедиться, что внутри не спрятано никакого оружия. Только затем постель застилали тонкими льняными простынями, раскладывали одеяла, валики и подушки. С великим почтением каждый йомен творил знак креста над постелью, целовал те места, где он ее касался, и сбрызгивал их святой водой[207]207
  Collection of Ordinances and Regulations, pp. 121–2. В «Элтемских ордонансах» эта процедура слегка изменена – из нее убрали опрыскивание святой водой.


[Закрыть]. После этого кровать завешивали занавесями, а рядом укладывали мантию из малинового бархата, подбитую горностаем, чтобы король мог надеть ее, поднявшись утром. «Ночной стул и писсуар» (нечто вроде ночного горшка) устанавливали поблизости на случай, если король захочет воспользоваться ими ночью.

Все помощники уходили, но грум оставался возле постели на коленях – он охранял королевскую постель до прихода короля, а это могло случиться спустя несколько часов. Генрих редко ложился раньше полуночи, «это было его привычное время отхода ко сну»[208]208
  Weir, Henry VIII, p. 84.


[Закрыть]. Сложная церемония раздевания начиналась, как только он вступал в спальню. Джентльмены и эсквайры осторожно развязывали, расстегивали и снимали с короля все одежды, а затем облачали его в ночную рубашку из белого льна или шелка. Еще один помощник приносил чашу с водой и ткань, чтобы король мог умыть лицо и почистить зубы. Затем слуги расчесывали его волосы и надевали «ночной чепец» из малинового или черного бархата с вышивкой. Королю помогали лечь в постель и зажигали рядом свечу.

Работа была завершена. Они низко кланялись и, пятясь, выходили из комнаты, оставляя короля отдыхать. С королем оставался один из джентльменов, который спал на тюфяке в изножье кровати, а то и в самой королевской кровати. Два йомена спали на тюфяках у дверей спальни, а два эсквайра – в соседнем помещении. За этими сугубо личными помещениями несли ночной караул йомены стражи. Они находились в приемном зале и не спали всю ночь, охраняя короля не только от нежелательных гостей, но и от пожара – такая опасность была весьма реальна.

Такая церемония повторялась каждый вечер в мельчайших деталях. Исключением были те вечера, когда Генрих отправлялся к жене. В таких случаях он вызывал своих грумов, которые облачали его в ночное одеяние и с зажженными факелами сопровождали к дверям спальни королевы. Король редко проводил там всю ночь. Грумы дожидались у дверей, когда король пожелает вернуться к себе. Подобные церемонии и полное отсутствие приватности в личной жизни вряд ли способствовали возникновению спонтанной страсти. Но для королевской четы и придворных это было совершенно нормальным. В конце концов, общество живо интересовалось появлением на свет наследников – и королева знала об этом слишком хорошо.

6
«Она превосходила их всех»

В 1523 году тридцатисемилетняя королева была объявлена «сошедшей с женского пути». Под этим эвфемизмом скрывалась менопауза. Она не смогла дать Генриху сына, о котором он так страстно мечтал, и это причиняло ей острую боль, которая усугублялась тем, что супруг благополучно делал детей своим любовницам.

Уже в 1520 году старшая из двух дочерей Томаса Болейна стала любовницей короля. Хитроумие, политическое чутье и выгодные браки позволили семейству Болейн из скромных фермеров превратиться в титулованных дворян и укрепить свое положение при дворе. Томас женился на Элизабет, дочери второго герцога Норфолка, что самым благотворным образом сказалось на его положении – и политическом, и династическом. Элизабет родила ему сына Джорджа, который мог продолжить династию, и двух дочерей, Марию и Анну, весьма полезных на брачном рынке.

Мария родилась в 1499 году. Как и ее сестра Анна, она служила при дворе сестры короля, Марии, во время ее краткосрочного брака с королем Франции Людовиком XII. Затем Мария служила при дворе Клод, супруги нового короля, Франциска I. До своего возвращения в Лондон в 1519 году она успела завоевать сомнительную репутацию. Мы почти наверняка можем утверждать, что какое-то время она была любовницей французского короля. По-видимому, Томас Болейн вызвал дочь в Лондон, чтобы спасти ее репутацию. Он нашел ей место при дворе Екатерины Арагонской. В феврале 1520 года Мария вышла замуж за Уильяма Кэри, джентльмена личных покоев короля. Генрих VIII был главным гостем на свадьбе и предоставил новобрачным комнаты во дворце по соседству с собственными.

По-видимому, Мария сопровождала двор во Францию на «Поле золотой парчи» – переговоры между Генрихом VIII и его главным соперником, Франциском I, которые проходили в июне 1520 года в пышной и роскошной обстановке. Но свидетельств тому, что она уже была любовницей Генриха, у нас нет. Судя по всему, их связь началась с ряда королевских подарков, сделанных ее мужу, в начале 1522 года. Говорили, что именно в честь Марии Генрих сражался на турнире, устроенном для послов Священной Римской империи 2 марта 1522 года. Король скакал на лошади, покрытой серебряной попоной, на которой было вышито разбитое сердце и девиз «Elle mon coeur a navera» («Она ранила мое сердце»). Через несколько дней Мария приняла участие в маскараде в «Зеленом замке». Дамы на маскараде были в белых атласных платьях и золотых шляпках, украшенных драгоценностями. На шляпках были вышиты их имена. Мария представляла «доброту», а ее сестра Анна, которая только что вернулась из Франции, предстала в образе Упорства (вполне соответственно).

Роман Генриха с Марией к этому времени развивался вполне успешно. Примерно в 1523 году она родила первого ребенка, Кэтрин. Все считали, что это дочь короля, а не ее мужа. В последующие два года муж получил немало королевских милостей, которые явно были своего рода компенсацией. То, что отцом второго ребенка Марии тоже был Генрих, более сомнительно. Мальчик родился в марте 1526 года. К этому времени роман его матери с королем почти наверняка закончился. Тем не менее тут же пошли слухи о том, что у Генриха появился еще один незаконнорожденный сын. Впрочем, через несколько лет они утихли.

Не обращая внимания на романы мужа с королевскими фрейлинами, Екатерина сосредоточила все свое внимание на дочери, Марии. Мария на глазах становилась замечательной юной принцессой. Хотя она воспитывалась в преимущественно женском окружении, у нее были учителя-мужчины, и она получила образование, достойное эпохи Ренессанса. Екатерина выписала из Испании гуманиста Хуана Луиса Вивеса, который по ее заказу написал трактат «Воспитание христианки». «Дочерей, – писал он, – следует воспитывать, не балуя их. Баловство портит сыновей, но совершенно губительно для дочерей»[209]209
  Watson, F. (ed.), Vives and the Renascence Education of Women (New York, 1912), p. 133.


[Закрыть]. Вивес считал, что целью женского образования является создание из них достойных компаньонов будущих мужей, что жизненно важно для государства. Подобный подход вряд ли развивал в юной принцессе независимость и уверенность в себе, но именно такой путь избрала для нее ее мать.

Мария изучала языки, религию и античную литературу, занималась музыкой и танцами, в чем особенно преуспела. В два года она посетила двор, где услышала игру венецианского органиста Дионисия Мемо, игравшего для гостей ее отца. Девочка пришла в такой восторг, что подбежала к музыканту и стала просить его сыграть еще. В четыре года она уже играла на верджинале, а позднее освоила лютню и регаль (разновидность органа).

Тюдоры придавали большое значение физическим упражнениям в воспитании детей, они считали, что это полезно для здоровья и помогает предотвращать болезни. Считалось, что «в подобающем возрасте [Мария] должна заниматься умеренными упражнениями на открытом воздухе в садах, красивых и достойных местах и прогуливаться, что может благотворно сказаться на ее здоровье, покое и удобстве»[210]210
  Porter, L., Mary Tudor: The First Queen (London, 2007), p. 29.


[Закрыть]. Девочку с детства учили верховой езде, у нее была собственная свора гончих, и она очень любила соколиную охоту.

В возрасте девяти лет Марию отправили в Уэльс для продолжения образования. Ее сопровождал учитель, доктор Ричард Фезерстоун, и духовник, Генри Роул. Она поселилась в замке Ладлоу со своим двором, который насчитывал 300 человек. К этому времени она уже умела писать на латыни, чему, скорее всего, ее обучил известный оксфордский ученый-гуманист Томас Линакер. В Уэльсе Мария не только училась. Отец поручил ей возглавить Совет Уэльса и Марше. Такое назначение было чисто символическим – вряд ли можно было ожидать от девятилетней девочки реального исполнения подобных обязанностей, – но тот факт, что ей были поручены многие королевские прерогативы, обычно поручаемые принцу Уэльскому, говорит о том, что ее отец начал смиряться с мыслью о том, что она может оказаться его единственной законной наследницей.

В то же время король всячески привечал своего незаконнорожденного сына – настолько, что пошли слухи о том, что он намеревается сделать его своим наследником. В июне 1525 года Генрих сделал шестилетнего мальчика пэром, «высокородным и благородным принцем Генри, герцогом Ричмонда и Сомерсета». Позже он устраивал в честь него праздники при дворе, сопровождаемые различными развлечениями и пирами. Судя по книгам королевской кухни, новый герцог питался исключительно хорошо. Во время одной трапезы в качестве первого блюда ему подали похлебку, отварное мясо, говядину и баранину, четырех зеленых гусей, трех жареных каплунов, четверть запеченного оленя и заварной крем. Вторым блюдом была половина ягненка, шесть кроликов, четырнадцать голубей, одна дикая утка, пирог с ягодами, сладости, четыре галлона эля, два кувшина вина и разнообразные фрукты. Несмотря на всю эту роскошь, король отлично понимал, что его подданные никогда не примут Фитцроя в качестве законного наследника. Даже его дочь Мария на английском престоле была предпочтительнее бастарда.

Подавленный, казалось бы, неразрешимыми династическими проблемами, Генрих все больше погружался в придворные развлечения, чтобы забыть о них. Ему было уже за тридцать, он по-прежнему находился в расцвете сил и молодости. Он по несколько часов в день охотился, стрелял и занимался спортом. Сэр Уильям Кингстон, регулярно бывавший при дворе Генриха, замечал, что даже после двадцати лет на троне «Король каждый день занимается соколиной охотой с ястребами и другими птицами… и до полудня, и после»[211]211
  LP Henry VIII, Vol. XVII, no. 1153.


[Закрыть]. Постоянным спутником Генриха на турнирах был Чарльз Брэндон, герцог Саффолк. Хотя они были друзьями, но постоянно соперничали друг с другом. В 1524 году, к примеру, Генрих вышел на турнир с поднятым забралом. Герцог же не предупредил его, а бросился на него на полной скорости и поразил соперника в правую бровь. Если бы удар пришелся чуть ниже, Генрих мог бы потерять глаз. Впрочем, король, который прекрасно понимал опасность подобных занятий, не осудил своего друга.

Брэндон был не просто самым близким другом короля, но еще и его зятем. Он женился на очаровательной юной сестре Генриха, Марии, не испросив позволения. Благосклонность короля была настолько велика, что Брэндон вышел из этой неприятной ситуации без последствий. Король быстро простил его. Крепкий физически Брэндон с окладистой бородой стал еще больше похож на Генриха. В Рождество 1524 года король со своим другом появились на празднике в одинаковой одежде – поразительная честь для Брэндона.

Большой популярностью в то время пользовались кегли. Кеглями и стрельбой из лука занимались по всему королевству люди, принадлежавшие ко всем классам общества. Аллеи для игры в кегли вошли в моду и появились во дворцах и аристократических поместьях. Когда Генрих VIII купил роскошный дворец кардинала Вулси Хэмптон-Корт, он сразу же приказал устроить в парке спортивные площадки – в том числе и аллею для игры в кегли.

Генрих унаследовал от отца любовь к теннису и играл в эту игру чуть ли не каждый день. В детстве его тренировали специально подобранные тренеры, и он добился впечатляющих успехов. Венецианский посол был поражен его способностями. Он писал: «Смотреть, как он играет – приятнейшее в мире занятие. Его чистая кожа сияет через рубашку тончайшего полотна»[212]212
  Goodman, How To Be a Tudor, p. 197.


[Закрыть]. Король очень гордился умением одеваться соответственно случаю – будь то теннисный матч или прием иностранных послов. В описи королевского гардероба, составленной в 1517 году, числится облегающий костюм из черного и синего бархата, предназначенный специально для тенниса. В 20-е годы король забросил свои теннисные костюмы, отдав предпочтение дублетам из малинового атласа, в которых находиться при дворе было удобнее. У Генриха были и специальные теннисные туфли.

Настоящие теннисные корты были только у богатых людей, что делало этот спорт довольно элитарным. Большей популярностью у низших классов пользовался футбол, или кемпинг, как его иногда называли. В отличие от тенниса, в раннем футболе правил не существовало. На поле часто возникали драки. Томас Элиот считал этот вид спорта совершенно неподходящим для джентльменов: «В нем нет ничего, кроме животной ярости и огромного насилия, приводящего к повреждениям»[213]213
  Elyot, Т., The Boke named the Governour (London, 1531).


[Закрыть]. Тем не менее король был не прочь иногда поиграть и в футбол тоже. У него была пара футбольных туфель, хотя играл он слишком редко, чтобы оправдать подобные расходы.

Спорт сильно влиял на имущество Генриха. В его сокровищнице в Хэмптон-Корте хранился набор оловянных отягощений «для развития рук мужчины». В том же дворце личный кабинет короля, расположенный рядом с его спальней, был украшен охотничьими трофеями (головами и клыками). Там же находилась коллекция колпачков для соколов. В кабинете в Гринвиче хранились теннисные ракетки короля[214]214
  Lynn, Tudor Fashion; Thurley, Royal Palaces of Tudor England, p. 141.


[Закрыть].

Генрих развлекался не только с неотразимыми юными фаворитками, но и не отказывал себе в самых разнообразных удовольствиях. Однажды король устроил настоящую битву снежками! Король и его приближенные обожали наблюдать за петушиными боями. Во дворце Уайтхолл для этой цели построили специальный ринг, чтобы король мог насладиться любимым кровавым зрелищем в любое время. Бои проходили один за другим, и зрители ставили большие суммы на победителей. В тюдоровские времена большой популярностью пользовались травли медведей и быков, и Генрих в этом отношении не был исключением.

На таких кровавых зрелищах можно было выиграть и проиграть огромные суммы. Все Тюдоры любили азартные игры. Он не только делал ставки на боях, но еще и обожал карты и настольные игры – например домино. В книге личных расходов за январь 1530 года числится огромная сумма в 450 фунтов (по нынешним меркам 145 тысяч фунтов), которую король проиграл в домино! Хотя для победы над Генрихом требовалась немалая смелость, в книге сохранилась запись о 100 фунтах, проигранных в карты джентльменам личных покоев. Через два года удача стала к Генриху более благосклонной, но он все равно проиграл 45 фунтов в шаффлборд (в этой игре мелкие монетки передвигали по столу в направлении цели, выбивая при этом монетки противников). Интересно, что при Генрихе эта игра была объявлена вне закона, поскольку вызывала такой азарт, что мужчины забывали о стрельбе из луков.

Интересно, что играть в карты с королем могли не только аристократы. Сержант погреба Ричард Хилл был постоянным партнером Генриха по карточным играм с 1527 по 1539 год. У монархов династии Тюдор отношения со слугами низшего положения складывались не так, как в Викторианскую эпоху. Слуги не стремились быть незаметными тенями. Король и члены его семьи могли затеять с ними разговор, пригласить принять участие в играх или других увеселениях. Слуги часто получали подарки и другие знаки милости.

Работа при королевском дворе обеспечивала надежный и долговременный доход. Хотя монархи Тюдоры порой оставались без денег, они всегда стремились поддерживать внешнее великолепие своего двора, поэтому количество слуг никогда не уменьшалось. Если слуга работал хорошо, он мог находиться при королевском дворе пожизненно и обеспечить работой собственных детей и членов семьи. Когда слуги заболевали, им продолжали платить жалованье. Их поддерживали во время длительных болезней и в старости. Те, кто доказывал свои умения, могли рассчитывать на повышение. Сэр Джон Гейдж, к примеру, занимал должности эсквайра тела, инспектора, вице-камергера и лорда-камергера при Генрихе VII и Генрихе VIII. Хотя его сын начал работать при дворе всего лишь грумом Генриха VIII, ко времени коронования его преемника он уже руководил королевским двором.

Генрих VIII любил танцевать и делал это превосходно – так же, как играл в теннис или охотился. Высокомерный испанский посол называл его танцы «гарцеванием», но все, кто видел короля танцующим, всегда восхищались его талантами. Венецианский посол замечал, что Генрих «танцует божественно», а миланский посланник был поражен тем фактом, что «он творит чудеса и прыгает, как олень»[215]215
  Goodman, How To Be a Tudor, p. 205.


[Закрыть]. Генрих умел танцевать даже турдион – танец, который состоит из четырех высоких прыжков и каденции, когда танцор приземляется на обе ноги. Между прыжками нет паузы, поэтому такой танец требует хорошей физической формы. Чтобы восстановить дыхание после столь энергичного танца, его чередовали с более спокойным basse danse, в котором партнеры двигались плавно и грациозно, скользя или двигаясь по полу, не отрывая ног.

В первые годы своего правления партнершей Генриха по танцам была его любимая сестра Мария, чье «умение в танцах настолько приятно, насколько только можно желать»[216]216
  LP Henry VIII, Vol. I, Part iii, pp. xxxvii-xxxviii.


[Закрыть]. Супруга короля, Екатерина, была более стеснительной и предпочитала изучать танцевальные шаги в личных покоях, где ее видели лишь несколько придворных дам. Частые беременности извиняли ее нежелание принимать участие в танцах. Но тем самым она открывала дорогу грациозным и уверенным в себе придворным красоткам, которые получали возможность продемонстрировать свою красоту и способности – и привлечь внимание ее мужа.

Как и отец, Генрих любил театр. В начале его правления большой популярностью пользовались мистерии, но когда на континенте стали распространяться идеи Реформации, эти морализаторские религиозные истории отошли в тень, уступив место сюжетам светским. Король так любил театр, что при его дворе регулярно устраивались представления. Генрих даже нанял четырех профессиональных актеров и мальчика-ученика, дав им должности при своем дворе.

Помимо актеров короля развлекал шут. Шуты были при дворе Генриха с того момента, как ему исполнилось десять. В книгах того времени числятся выплаты некоему «Джону Гузу, шуту милорда Йорка»[217]217
  Southworth, J., Fools and Jesters at the English Court (Stroud, 2003), p. 83. Судя по всему, Генрих звал своего шута «Гусем».


[Закрыть]. Когда Генрих стал королем, ему, естественно, захотелось сохранить такого человека для собственного развлечения. Веселье и смех считались полезными для благополучия и здоровья, что было очень важно для короля, заботившегося о себе.

Самым известным из шутов Генриха был Уильям (Уилл) Сомер[218]218
  «С» на конец фамилии шута впервые добавил Томас Нэш в своей пьесе «Завещание Сомера» (1592) (Summer’s Last Will and Testament).


[Закрыть]. В отличие от искусных актеров, которые просто дурачились, чтобы вызвать смех, в раннем тюдоровском периоде шутами были «естественные дураки», то есть люди с задержкой умственного развития. Именно таким и был Уилл. К нему был приставлен человек, чтобы присматривать за ним. Природные дурачки считались существами, «лишенными остроумия, над которыми более властна природа, чем разум», неспособными осознавать свои действия[219]219
  Lipscomb, S., «All the King’s Fools», in History Today, Vol. 61, issue 8 (August 2011).


[Закрыть]. У Тюдоров было двойственное отношение к умственно неполноценным людям. Такие люди обычно вызывали страх и насмешки, их особенности считались признаком греховности. Поэтому относились к ним плохо и жестоко, но в «Похвале глупости» (1511) Эразм предложил совершенно иной взгляд. Опираясь на слова святого Павла о том, что «все люди глупцы перед Господом, и глупость Господа мудрее человеческой мудрости», он утверждал, что глупцы обладают добротой и простотой, а это означает, что они неспособны к греху и находятся ближе к Богу. Труд Эразма оказал большое влияние на тюдоровский двор. Наверное, поэтому к «шутам» здесь относились весьма благожелательно, одевали их в дорогие одежды и позволяли много времени проводить рядом с королем.

Дата рождения Сомера неизвестна, поскольку неизвестно и его происхождение. По-видимому, он был младше своего суверена. Первое упоминание о его службе Генриху относится к 28 июня 1535 года. Образ остроумного советчика, который постоянно осуждал излишества, допускаемые царственным хозяином, возник в пьесах, написанных уже после его смерти, – например, в пьесе Томаса Нэша «Завещание Сомера» (1592). Если он не был традиционным шутом, то привлекал Генриха чем-то другим. Сомер быстро стал одним из самых доверенных и приближенных к королю придворных. Он проводил рядом с королем времени больше, чем самые высокопоставленные придворные. Он играл важную роль в развлечениях королевского двора, и чаще всего его упоминают вместе с группой королевских музыкантов. Сохранились записи о подаренной Сомеру одежде – особенно для торжественных случаев и маскарадов. Он носил королевскую ливрею при дворе, а в других случаях одевался довольно роскошно.

Королевским шутам позволялось обращаться с королем и его министрами более фамильярно, чем другим придворным. «От них не только правда, но явные даже укоры выслушиваются с приятностью, – замечал Эразм. – Пусть обронит неосторожное слово мудрец – головой своей он заплатит за это, а в устах у глупого шута те же самые речи вызывают бурю восторга»[220]220
  Southworth, Fools and Jesters, p. 9.


[Закрыть]. Чем дольше правил Генрих, тем тяжелее становились государственные проблемы. И Уилл Сомер давал королю столь необходимое ему облегчение.

Портрет королевской семьи, написанный спустя десять лет после первого появления Сомера при дворе, отражает его положение любимого королевского шута. Кроме королевской семьи, на портрете изображены всего два человека. Сомера художник нарисовал в арке в крайнем правом углу картины. На его плече устроилась обезьянка – один из любимых аксессуаров придворных шутов. Еще более живое изображение Сомера мы находим в Псалтири, подаренной Генриху в 1540 году. Иллюстрация снабжена подписью из 52 псалма: «Dixit insipiens in corde cuo non est Deus’» («Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога»). Генрих здесь изображен в виде псалмопевца Давида, а Сомер – в виде плотного человека в зеленом одеянии до колен с кошельком у пояса. Волосы его коротко подстрижены или побриты, как у большинства шутов, руки сложены впереди, а глаза смотрят довольно тревожно. Плечи его подняты и, кажется, слегка деформированы.

Во многих аристократических домах того времени также держали шутов для развлечения. Одним из самых известных был человек по имени Секстон, или Патч. Он прославился своими остроумными и веселыми шутками. Секстон служил главному министру короля, Вулси, и наверняка развлекал Генриха, когда тот посещал дворцы кардинала. Когда Вулси впал в немилость, он подарил Патча королю, надеясь вернуть его благосклонность.

Все эти развлечения занимали короля в 20-е годы, но к середине десятилетия он нашел себе новую забаву. Рождение женщины, которой суждено было стать причиной величайшего скандала в христианском мире, настолько никого не интересовало, что дата даже не была зафиксирована. Сегодня считается, что она появилась на свет в 1500 или 1501 году[221]221
  Биограф Елизаветы XVII века Уильям Кэмден утверждал, как и другие источники того времени, что Анна родилась в 1507 году. Но это означает, что на службу к Маргарите Австрийской в 1513 году она поступила в возрасте шести лет – слишком юный возраст.


[Закрыть]. Вторая дочь Томаса Болейна, Анна, вскоре проявила свой недюжинный ум. Отец отмечал, что она исключительно «сосредоточенна» и преисполнена решимости «всеми доступными средствами получить хорошее образование». Ее образование включало в себя гораздо больше, чем те начатки знаний, которые обычно давали девочкам дворянского происхождения. Ей было не больше одиннадцати лет, когда она покинула Англию, чтобы оказаться при самом изысканном дворе Европы – при дворе Маргариты Австрийской, регента Нидерландов. В эту страну Томас Болейн отправился послом. Судя по всему, Маргарита была очень довольна Анной. Она писала, что в столь юном возрасте девочка отличается «блестящим умом и приятным обхождением».

Но пика своего придворное образование Анны достигло во Франции. Ее жизнь там оказала огромное влияние на ее характер и поведение. Как и ее сестра Мария, она была приписана ко двору сестры Генриха VIII, вышедшей замуж за короля Франции. Затем Анна осталась при дворе новой королевы Клод. В отличие от сестры, Анна предпочитала развлечения культурные и интеллектуальные и заслужила репутацию одной из самых достойных и благородных дам двора королевы.

Анна настолько хорошо усвоила французские манеры, язык и обычаи, что придворный поэт, Ланселот де Карль, писал: «Она стала настолько грациозной, что ее невозможно принять за англичанку, но лишь как за истинную француженку»[222]222
  Ashdown, D.M., Ladies-in-Waiting (London, 1976), pp. 23–4.


[Закрыть]. Все восхищались изысканным вкусом Анны и элегантностью ее нарядов. Она заслужила похвалу искушенного придворного Пьера де Брантома, который замечал, что все модные придворные дамы пытались подражать ее стилю, но лишь она обладала «грациозностью, которая могла соперничать с Венерой». Брантом называл Анну «красивейшей и очаровательнейшей из всех прелестных дам французского двора»[223]223
  Strickland, A., Lives of the Queens of England (London, 1851), Vol. II, p. 572.


[Закрыть].

К моменту возвращения в Англию в 1522 году Анна превратилась в красивую молодую женщину. Ее стройная, миниатюрная фигурка делала девушку очень хрупкой. Она обладала очень длинными, блестящими темно-русыми волосами. Но внимание сразу же приковывали ее глаза, очень темные и соблазнительные, «манящие к разговору».

Но Анну нельзя было назвать красавицей в традиционном смысле слова. «Мадам Анна не является одной из самых красивых женщин мира, – писал венецианский посол, который явно не понимал, почему мужчины находят ее столь привлекательной. – Она среднего телосложения, смуглая, у нее длинная шея, широкий рот, не слишком пышная грудь. В ней нет ничего, что могло бы объяснить великий аппетит английского короля. Глаза ее черны и прекрасны и оказывают сильнейшее действие на тех, кто служил королеве, когда она была на троне»[224]224
  CSPV, Vol. IV, p. 365.


[Закрыть]. Хотя Анну считали довольно плоскогрудой, упоминание о недостаточной пышности ее груди связано скорее с модой того времени. Идеальная тюдоровская женщина носила мягкое декольте, как на гольбейновских портретах известных придворных дам. Косточки корсета заканчивались ниже линии бюста, чтобы подавлять, а не подчеркивать ложбинку. Застежки располагались сзади или по бокам, что опускало, а не поднимало грудь[225]225
  Lynn, Tudor Fashion.


[Закрыть]. У Анны был большой кадык, «как у мужчины», а самой известной ее особенностью был шестой палец на одной руке[226]226
  В действительности это всего лишь был второй ноготь, который рос на боковой поверхности одного из ее пальцев. Анна очень огорчалась из-за этого и стала носить длинные рукава, которые закрывали пальцы. Этот фасон сразу же вошел в моду у придворных дам.


[Закрыть].

Главным достоинством Анны было личное обаяние, стиль и грация, а не физическая красота. Среди множества ее почитателей был (женатый) поэт Томас Уайетт, который замечал, что Анна выглядит «намного более превосходно благодаря своей приветливости и веселости; и… впечатление это еще более усиливается ее благородной фигурой и красотой, в которой умеренность и величие сочетаются так невыразимо прекрасно»[227]227
  Wyatt, G., «Extracts from the Life of the Virtuous, Christian and Renowned Queen Anne Boleyn», in Singer, S.W. (ed.), The Life of Cardinal Wolsey by George Cavendish (London, 1827), p. 424.


[Закрыть]. Обаяние, доведенное до совершенства при одном из самых изысканных дворов мира, сразу же выделило ее среди фрейлин королевы – Анна стала фрейлиной в 1522 году. «По поведению, манерам, внешности и остроумию она превосходила их всех», – писал в XVI веке биограф Анны Джордж Уайетт[228]228
  Wyatt, Extracts, p. 441.


[Закрыть]. Если Томас Болейн приставил Анну ко двору, чтобы найти ей хорошего мужа, то его намерения оправдались очень быстро. Сразу же по прибытии Анна привлекла внимание Генри Перси, в будущем шестого графа Нортумберленда. Перси сразу же влюбился в Анну и даже попытался разорвать уже имевшуюся у него помолвку, чтобы жениться на ней. Анна вроде бы отвечала ему взаимностью. Они тайно обручились, по-видимому, весной 1523 года, когда сестра Анны, Мария, была беременна от короля.

Перси был пажом при дворе Вулси. Когда кардинал узнал о его поведении, то сделал ему строгий выговор, поскольку разрешения на брак не дал ни его отец, ни король. Вполне возможно, что король уже и сам заинтересовался Анной и тайно отдал приказ Вулси расстроить обручение. Впрочем, убедительных доказательств этому нет. Лишь в 1526 году Генрих VIII стал уделять Анне серьезное внимание. Получил ли Вулси приказ от короля или нет, но этот поступок сделал его злейшим врагом новой любовницы короля.

В том году, когда при дворе взошла звезда Анны Болейн, Вулси принял ряд подробно прописанных правил по управлению королевским двором. Они получили название «Элтемских ордонансов». Отчасти эти правила были продиктованы желанием кардинала упрочить свое влияние на короля и противостоять растущему влиянию Болейнов.

Главной целью реформ Вулси были личные покои, в которых становилось все больше людей, враждебно относящихся к влиянию кардинала. Среди них был и сэр Уильям Комптон, хранитель королевского стула. Тремя годами ранее Вулси пытался ослабить влияние Комптона на короля, при котором тот находился неотлучно. В 1523 году Вулси отправил Комптона служить на шотландскую границу. Это было самым долгим расставанием Комптона со своим царственным хозяином. Но по возвращении оказалось, что его влияние на короля ничуть не уменьшилось – к вящему раздражению Вулси. В рамках реформ 1526 года Вулси сумел сместить Комптона с завидного поста и заменил его сэром Генри Норрисом, с которым у него сложились более дружеские отношения[229]229
  Ко времени отставки Комптон значительно обогатился, поскольку король даровал ему множество должностей.


[Закрыть].

Теперь, имея ценного союзника в личных покоях, Вулси еще больше укрепил свой престиж. Элтемские законы делали хранителя королевского стула единственным слугой королевской «спальни и других личных покоев, предназначенных для королевского удовольствия». Чтобы сомнений не оставалось, далее говорилось, что ни один из слуг личных покоев не должен «входить или следовать за его величеством» в этих покоях без конкретного указания монарха[230]230
  Collection of Ordinances and Regulations, pp. 154–9.


[Закрыть]. Правила подчеркивали значимость джентльменов личных покоев, указывая, что они – единственные, кому дозволено касаться короля. А вот грумам и слугам не позволялось «приближаться или позволять себе… касаться руками королевской персоны»[231]231
  Starkey, «Representation through Intimacy», p. 213.


[Закрыть].

Самым радикальным изменением согласно Элтемским правилам было сокращение количества слуг личных покоев с пятидесяти до всего пятнадцати. Вулси утверждал, что это обеспечит приватность короля и избавит его от претензий амбициозных искателей мест. Но всем было ясно, что это всего лишь попытка упрочить собственный контроль над королем. В правилах также поименно перечислялись люди (по большей части приближенные кардинала), которые «будут преданно следовать за его величеством в указанных личных покоях; при этом действовать скромно, почтительно, тайно и сдержанно». Кардинал также приказывал, чтобы эти приближенные не «приближались к его величеству, не предлагали услуг, кроме тех, что его величество захочет им поручить; или, находясь в покоях, не вмешивались в дела, какими бы они ни были». Вулси добавлял, что те, кому посчастливилось служить в этом внутреннем святилище, всегда должны помнить, что «чем выше поднимает их его величество, тем более смиренными, почтительными, благоразумными и услужливыми должны они быть в своих действиях, поведении и разговоре»[232]232
  «Ordinances for the Household made at Eltham in the XVII year of King Henry VIII in 1526», in Collection of Ordinances and Regulations, pp. 154, 157.


[Закрыть].