Текст книги "Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет"

Эта неистребимая склонность к сплетням – тоже наследие нашего племенного прошлого. Профессор антропологии Робин Данбар известен своей попыткой вычислить размер типичного для тех времен человеческого племени. «Число Данбара», как его сейчас называют, составило чуть меньше 148. Представьте, что вы родились в племени из 148 человек. Как за всеми уследить? Как понять, кто хороший, а кто плохой, кто поделится мясом, а кто украдет твой кусок да еще и пырнет в горло? Перемывая другим косточки, вот как.

Но слухи и сплетни служили не только необходимой разведкой. Они также помогали обеспечить порядок в племени. Слухи о человеке, нарушившем важные правила, вызывали мощное возмущение у остальных членов племени [16]16
  вызывали мощное возмущение: Джонатан Хайдт считает, что сплетни являются одновременно «учителем и полицейским» – цитата по книге «Человек» (Human, Harper Perennial, 2008). Ученые расходятся во мнении о том, является ли альтруистическое поведение эволюционировавшим инстинктом, см. книгу «Просто дети. Происхождение добра и зла» (Just Babies. The Origins of Good and Evil, Paul Bloom, Bodley Head, 2013), хотя Блум пишет, что «люди повсеместно наказывают халявщиков».


[Закрыть], что, в свою очередь, могло привести к жестокому наказанию. Такая схема поведения, разумеется, актуальна и в сегодняшний век перфекционизма, когда слухи о других людях распространяются с невероятной скоростью, особенно в социальных сетях и интернет-новостях, вызывая взрыв морального осуждения, который, в свою очередь, приводит к призывам о безжалостном воздаянии и, как следствие, ломает карьеры и судьбы. Какими бы добродетельными ни казались себе участники этих кампаний, когда они поддаются подобному поведению, ими движут жестокие и примитивные силы. Они воображают себя ангелами, а на самом деле ведут себя как обезьяны.

Все это приводит нас к ключевой точке нашего путешествия. Именно в тех древних племенах мы начинаем распознавать глубинные причины современного перфекционизма, ведь мы стремились заработать хорошую репутацию не просто ради того, чтобы избежать побоев и наказания. У нас были (и есть) амбиции и посерьезней. Мы также хотели получить высокую оценку других, чтобы забраться повыше в иерархии племени. Нашей главной целью было, пользуясь известным выражением профессора психологии Роберта Хогана, «сойтись и обойти». Мы хотели сойтись с одноплеменниками, создав себе хорошую репутацию, а затем использовать ее, чтобы обойти их.

Но откуда мы вообще узнали, как создать себе хорошую репутацию? Как мы поняли, какие качества наше племя ценит, а какие презирает? Отчасти мы определяли это, слушая сплетни. Именно из этих вызывающих возмущение историй мы узнавали, кем нам надо быть, чтобы добиться успеха. И вот результат: с одной стороны – амбициозные «я», стремящиеся к идеалу, а с другой – некий коллективный культурный концепт этого «идеального „я“». Вот две отдельные друг от друга формы, которые нас интересуют.

Что собой представляло идеальное «я» и каковы были признаки «хорошего» и «плохого» члена племени тогда, в далеком прошлом, можно выяснить, как ни безумно это звучит, поэкспериментировав на маленьких детях. Идея в том, что все склонности и функции, которые присущи нам от рождения, суть фундаментальные особенности личности, уходящие корнями глубоко в историю. По словам детского психолога профессора Пола Блума, эти черты не приобретаются через познание мира, не узнаются от матери, в школе или церкви. Они – результат биологической эволюции.

Ученые считают, что с помощью экспериментов с детьми можно выявить общие принципы, определяющие, что такое «хороший» и «плохой» человек. В одной серии тестов с еще не умеющими говорить детьми разыгрывалось кукольное представление: мячик пытался влезть на холм, добрый кубик подталкивал его сзади, а злой треугольник пытался им помешать и скинуть вниз. Детям в возрасте 6–10 месяцев показывали представление, а потом оставляли играть с игрушками, и почти все они тянулись к доброму бескорыстному помощнику-кубику. «Это, – пишет Блум, – их подлинные социальные суждения».

Большое количество подобных исследований показывает [17]17
  Большое количество подобных исследований показывает: Я рекомендую почитать о таких исследованиях в превосходной книге Джошуа Грина «Этические племена» (Moral Tribes, Atlantic Books, 2013). Он описывает то, что мы называем нравственным человеком, как «альтруизм, бескорыстие, готовность лично заплатить за пользу других».


[Закрыть], что когда люди говорят «хороший», они на самом деле имеют в виду «бескорыстный». Мы отмечаем и хвалим тех, кто жертвует собой ради других. Понятно, почему с точки зрения племени это имело смысл: такое поведение жизненно важно при разделении ресурсов – еды, знаний, информации, времени и заботы. Противоположное качество в данном случае, разумеется, эгоизм [18]18
  Противоположное качество в данном случае, разумеется, эгоизм: В настоящее время нет консенсуса о том, распространилось ли племенное наказание эгоистов потому, что оно помогло группе, индивидууму или обоим. Но независимо от результатов выбора между групповым отбором и индивидуальным отбором принципиальный момент в этом контексте заключается в том, что эгоизм считается плохим и такое поведение наказывается. Возможно, эгоистичные действия плохи для меня, или для всех остальных, или и то и другое, но племя могло функционировать нормально только при условии, что такие действия регулярно подавлялись.


[Закрыть] – черта, которую всячески осуждали, иногда с особой жестокостью.

Разумеется, эта примерная схема нашего идеального «я» не изменилась с тех пор. Нам по-прежнему нравятся «бескорыстные» люди. Мы превозносим их в разговорах, и если смотреть шире, то и во всей культуре. Эксперименты показали, что дети раннего возраста естественным образом настроены на взаимообмен. Они следят за этим и знают, когда кто-то им должен. Стремление к поддержанию справедливости обнаруживается и у четырехлеток: когда им предлагают меньше сладкого, чем другому, они, как правило, предпочитают, чтобы никто вообще не получил никаких сладостей, и не соглашаются на нечестную сделку. Даже в таком возрасте мы готовы пострадать, но увидеть, как других наказывают за несправедливость (хотя здесь есть определенная доля лукавства: при этом дети скорее были склонны принять выгодную им сделку). Мы пытаемся контролировать чужой эгоизм и таким образом сохранять нормальные отношения в племени. И по сей день эти племенные правила поведения колоссально влияют на то, кто мы такие и какое хотим произвести впечатление на других.

И все же я был озадачен. А как же Джон? В своем племени он карабкался вверх: сходился с сообщниками и пытался их обойти, повторяя традиционную человеческую схему. Но его едва ли можно назвать бескорыстным. Разве история Джона не является яркой противоположностью тому, что утверждают все эти социологи?

Ответ ускользал от меня до тех пор, пока я не понял, насколько «эгоистичное» или «бескорыстное» поведение зависит от нашего «племенного» сознания. Вспомнить, к примеру, малышей, которые «по умолчанию» ждали, что члены их группы должны друг с другом делиться: они не удивлялись, когда кто-то отказывался делиться с членами чужой группы. Бескорыстные поступки обычно совершаются ради «своих» [19]19
  Бескорыстные поступки обычно совершаются ради «своих»: Альтруистические действия, по крайней мере, по мнению некоторых социологов, происходят в основном тогда, когда их цена для человека не слишком высока. Проявления доброты по отношению к тем, кто не входит в племя или ингруппу, сравнительно редки. И, конечно, когда мы все-таки ведем себя альтруистически, наградой за это становится улучшение репутации. См. книгу Джошуа Грина «Этические племена».


[Закрыть]. С точки зрения Джона, он самоотверженно рисковал здоровьем и свободой ради того, чтобы лучше служить своей банде. По мнению окружения, в его действиях не было корысти. Он стремился стать самым полезным племени человеком. Знаменитый специалист по мифам Джозеф Кэмпбелл хорошо объяснил этот принцип: «Назовете ли вы человека героем или чудовищем, напрямую зависит от того, на чем в данный момент сфокусировано ваше сознание. Немец, сражавшийся во Второй мировой войне, такой же герой, как и американец, которого послали его убить».

Таким образом, мы возвращаемся к вопросу о племени и нашей к нему принадлежности. Когда мы чувствуем потребность стать идеальными, во многом именно наше общество определяет для нас этот самый «идеал». В том числе он передается через сплетни, которые часто рассказывают о нарушителях табу. Именно из-за наших племенных корней все люди одинаково разделяют представление о том, что хороший человек – это бескорыстный человек.

Все это основа основ. Пусть сегодня мы не живем в племенах в буквальном смысле слова, но психологически мало что изменилось. Мы все – члены пересекающихся сообществ. К примеру, мы можем выделять «негров» и «азиатов», «беби-бумеров» и «миллениалов», «городских» и «деревенских», приверженцев iOS или Android. И теперь слухи и сплетни являются не единственным источником информации, какими людьми нам нужно быть для того, чтобы сходиться с другими и обходить их. Мы погружены в культуру, и подобные уроки преподаются нам через газеты, фильмы, книги и интернет. Часто исход подобных историй поразительно напоминает древние сюжеты об опасных приключениях: героев (и даже актеров, которые их играют) восхваляют и возвышают, в то время как тех, кто нарушает правила, наказывают – физически или морально. Большинство людей хотят, чтобы их считали героями. Другими словами, мы надеемся, что истории, которыми каждый день стремительно обменивается наше племя, будут выставлять нас в хорошем свете.

Что касается репутации, то здесь есть еще одно важное замечание. Люди – существа, обладающие самосознанием. Мы постоянно смотрим на себя со стороны, оцениваем себя одновременно с тем, как окружающие оценивают нас. И если мы ловим себя на том, что наше поведение явно «эгоистично», наше сознание подает нам сигнал тревоги, который мы называем «чувство вины». Мы начинаем испытывать его еще до того, как нам исполнится год. Оно вызывает дискомфорт, поскольку нам нравится думать, что мы хорошие люди, те самые идеальные «я», заслуживающие оказаться на вершине племени. И всякий, кто когда-либо страдал от болезненного перфекционизма, подтвердит, что мы пытаемся создать себе хорошую репутацию не только среди окружающих, но и внутри себя.

Джону он напоминал итальяшку. Мерфи. Ирландский хрыч. Хромой, с жирными волосами. Трепач. Из кожи вон лез, стараясь казаться авторитетом, хотя был всего-навсего мелким угонщиком и дилером. Просто крыса. Джон же, как знали все посетители паба «Оливер Твист» в районе Лейтонстоун, считался одним из самых опасных преступников Лондона. Он как раз купил сигареты в автомате и на ходу случайно задел плечом Мерфи. В баре Джон открыл пачку, болтая с владельцем о последних новостях. На дворе был 1991 год, конец войны в Персидском заливе. Мерфи подошел и встал позади него.

«Когда задел кого-то, нужно извиниться».

Джон обернулся.

Сраная крыса.

«Что ты сказал?»

Итальяшка херов.

«Ты чё, – не унимался Мерфи, – тупой, да еще и глухой?»

Джон хватает Мерфи за горло, швыряет на пол и впечатывает кулак ему в голову – снова и снова. Вот Мерфи борется с ним на полу. А затем на рубашке Джона расплывается большое пятно – его ударили ножом. Затем у Джона начало покалывать внизу спины. Он поднимает голову. Над ним стоит дружок Мерфи, держа в руках строительный нож. Это он его порезал.

Жена владельца бара перевязала Джону раны после того, как те двое сбежали.

«Тебе надо в больницу», – сказала она.

«Ни за что».

Он позвонил своему приятелю Филу. «Быстро приезжай. Ствол захвати». Фил привез револьвер 38-го калибра. Они поехали на квартиру Мерфи, выбили дверь и обнаружили там его жену и троих детей, которые смотрели телевизор. Джон наставил оружие на женщину. Она взмолилась: «Я не видела его!» Они прождали снаружи три часа. Мерфи не появился. На следующий день они искали его в отеле Beaumont, где он иногда работал. Снова напрасно. Они расспросили местных наркодилеров – ничего.

Наконец, почти год спустя – наводка: Мерфи иногда забирает сына из школы. Джон ждал его там несколько дней. Где же эта чертова крыса? И вдруг он появился вместе со своим шестилетним сыном. «Мерфи! – заорал Джон. – Помнишь меня?» Джон сбил ирландца с ног одним ударом. Он зажал ему горло коленом и стал бить по лицу. На глазах кричащих детей и родителей он схватил голову Мерфи за уши и стал бить его затылком об асфальт.

«Вы его убьете!» – сказал кто-то.

Джон отпустил его. «Еще раз тебя увижу – убью!»

Несколько дней спустя, когда Джон отмечал крупную наркосделку в пабе Beaumont Arms на Кэтфорд-стрит, к нему подошел отец Мерфи. Ему было за шестьдесят, и он был очень зол. «Ты нанес травму моему внуку, когда избивал отца у него на глазах». Джон схватил пивной стакан и ударил им старика в лицо. Брат Мерфи бросился на защиту отца. Джон порезал его стилетом и разбил бутылку о его голову. Потом оглядел притихших посетителей. «Ну, давайте же!» Какой-то толстяк двинулся в его сторону: «Мне плевать, кто ты, но нельзя бить шестидесятилетнего старика стаканом по лицу!» Джон оказался в меньшинстве. Он вышел из паба, переоделся и позвонил двум дружкам. Те приехали с клюшками для гольфа. Джон избил толстяка до потери сознания и оставил его лежать на бильярдном столе. Затем разнес паб и пригрозил хозяину, что убьет его, если тот вызовет полицию.

Несколько недель спустя, на выходе из клуба Nightingales в Вест-Энде, Джон ударил одного из посетителей кастетом, а затем смотрел, как из его головы на асфальт брызнул кровавый фонтан. «Ты, наверное, его прикончил, – с досадой буркнул Буллер, когда вез его домой. – Тебе надо успокоиться». Джон сидел один в своей квартире на Бомонт-роуд в Лейтоне с косяком и банкой пива. На стене висели мечи, на полу валялись коробки из-под пиццы и порножурналы. Комната была выкрашена в черный. Буллер прав, он действительно стал какой-то дерганый в последнее время. Надо бы успокоиться. Если тот мужик и правда умер, ему светит десять лет за убийство. Джон решил, что недельный отпуск не помешает.

Пока он размышлял о делах, за несколько миль от его квартиры, на Кэпворт-стрит его мать читала девятидневную молитву святому апостолу Иуде, покровителю безнадежных дел, умоляя забрать ее сына. «Я просила его замолвить за меня словечко перед Богом, – объяснила она. – Я сказала: „Я молилась на протяжении всей его жизни, но он так и не изменился. Забирай его, потому что с меня хватит. Он – настоящее зло“».

Около девяти вечера Джон услышал голос. Тот перечислял все дурные проступки, которые он совершил. Насилие, женщины, наркотики, предательства. «Такова твоя жизнь, – сказал голос. – И таковы твои деяния». Джон подумал, что это телевизор. Но откуда там все это знают?

Он выключил телевизор.

Но голос остался и продолжал перечислять его грехи «один за другим, и он говорил до тех пор, пока я всем своим нутром не ощутил себя проклятым». Тогда он осознал, что это за голос и о чем он говорит.

Его отправят в ад.

Джон выбежал из квартиры на улицу, упал на колени и прочел первую в своей жизни молитву: «Помоги мне!» – и почувствовал, как его осеняет блаженное чудо, мерцающий золотой свет откровения. «Это был самый крутой кайф в моей жизни», – сказал он.

«Что, даже лучше, чем крэк?» – спросил я.

«И рядом не стоял».

Поздно ночью он появился на пороге дома своей матери. «Мама, – сказал он, – у меня кое-что случилось».

«Что?»

«Я обрел Бога».

Она изумленно посмотрела на него.

«Обрел Бога? – переспросила она. – В час ночи?»

Мать разрешила Джону остаться у нее. Алан, с которым она жила, дал ему Библию. Лежа в постели, Джон прочел притчу о блудном сыне. Сыне, который бродил по свету, грешил, а затем вернулся домой… Это был он. Джон рыдал. Та ночь была полна сверхъестественных знамений. Вокруг него раздавались адские звуки: удары, грохот и завывания. «Это было очень жутко», – рассказывал он мне. Когда, наконец, наступило утро, Алан, который тоже слышал шум, сказал ему: «Этой ночью дьявол был очень зол на тебя».

Джон спросил его, где можно анонимно исповедаться.

«В Вестминстерском соборе», – ответил Алан.

Джон доехал туда на метро, встал в очередь за одной из монахинь и, наконец, оказавшись в безопасной тени исповедальни, начал перечислять свои самые страшные поступки, о которых мог вспомнить.

«Какие молитвы ты знаешь?» – спросил его священник, когда Джон закончил.

«Я знаю Отче наш».

«Что ж, тогда прочти Отче наш, – ответил священник. – Добро пожаловать домой».

Когда Джон вышел из собора, ему хотелось танцевать. Несколько недель спустя он прошел через полную исповедь у священника в Эйлсфордском монастыре в Кенте. Она длилась несколько часов. Он исповедовался все чаще и чаще, однажды пройдя через четыре исповеди за день. Он стал искупать вину наказаниями: добровольно лишал себя сна, не ел по нескольку дней, проходил босиком несколько миль до церкви по улицам Ист-Энда. Но, несмотря на все чудо и мощь его преображения, в его новом мире были вещи, которые его смущали. Например, как так получилось, что католическая церковь столь богата, когда кругом столько бедняков? И почему Папа Римский ведет себя как глава какого-то влиятельного племени? Будто король?

Джон старался спрятать все эти вопросы в дальний угол своего сознания. У него сейчас хватало других целей. Ему нужно было измениться. Стать лучше. Теперь он понял, каким был эгоистом. В своих молитвах он говорил: «Раньше я только и делал, что брал. Теперь я хочу отдавать».

* * *

Часто говорят, что наше «я» – это «история». Если так, то во время той «ночи дьявола» «история» Джона была поразительным образом переписана, из жестокого гангстера он превратился в благочестивого католика. В событиях той странной ночи кроются важные подсказки, которые помогут нам понять не только строение личности, но и какие события и механизмы способны привести к ее полному краху.

Если мы хотим понять, что случилось с Джоном, нам для начала нужно рассмотреть всего один аспект того значения, которое психологи и неврологи вкладывают в понятие личности как «истории». Это позволит нам раскрыть одну важную и пугающую вещь о человеческом «я»: оно формируется для того, чтобы рассказать нам, кто мы, но его рассказ – ложь.

Задумайтесь на минуту, что значит быть мыслящим человеком. В сущности, это предполагает четыре типа переживаний. Во-первых, сигналы от органов чувств: картинки, звуки, запахи, вкусы, тактильные ощущения на коже. Во-вторых, способность совершать воображаемые путешествия: разум может вызывать образы из прошлого, предполагаемого будущего или из ваших фантазий. В-третьих, есть эмоциональный опыт – этот вечно бурлящий океан страха, волнения, любви, желания, ненависти и прочего, который колышется под нашими повседневными делами. И наконец, есть внутренний монолог – словоохотливый голос, который ведет свой рассказ, интерпретируя все, что с вами происходит, обсуждает и строит теории, никогда не замолкая.

Теперь вспомним «ночь дьявола». Из чего складывается опыт, пережитый Джоном? Во-первых, он услышал бесплотный голос. Во-вторых, он вспомнил о Боге, дьяволе, вечных муках и прощении, о которых ему было известно из западной христианской культуры. В-третьих, он испытал ужас. И наконец, самое главное – его внутренний голос связал разрозненный опыт Джона воедино и превратил его в поучительную историю, придавшую смысл всему происходящему. Он сказал: «Этот ужасный голос, который ты слышишь, – голос Сатаны. Это значит, что ты отправишься в ад. Но не бойся, ты знаешь, что тебе делать: ты должен молить Бога о прощении». Джон верит – то, что случилось с ним в ту ночь, было явлением дьявола. Но, с моей точки зрения, это больше похоже на короткий психотический эпизод, и от полного и долговременного краха личности его уберег именно голос в голове, который помог ему сохранить контроль над ситуацией, объясняя, что происходит и как поступать дальше. Внутренний голос Джона увел его от безумия – связывая все воедино и уберегая хозяина. Нейробиологи дали имя этому голосу – иногда они называют его «интерпретатором левого полушария». Если эго есть «история», то вот вам ее изворотливый автор.

Причудливые механизмы работы интерпретатора «я» впервые были обнаружены в 1980-е годы командой ученых [20]20
  Впервые были обнаружены в 1980-е годы командой ученых, в которой работал специалист по когнитивной нейробиологии: Мой рассказ об экспериментах Газзаниги основан на его книгах «Кто в ответе?» (Who’s In Charge? Robinson, 2011) и «Человек» (Human, Harper Perennial, 2008). Другой отличный пересказ можно найти в книге «Гипотеза счастья» Джонатана Хайдта (The Happiness Hypothesis, Heinemann, 2006).


[Закрыть], в которой работал специалист по когнитивной нейробиологии Майкл Газзанига. Они придумали гениальный способ обмануть интерпретатора. Они изучили больных эпилепсией, которым сделали операцию по разделению полушарий. Чтобы предотвратить большие судорожные припадки, им разрезали перемычки, соединяющие два полушария головного мозга. Поразительно, но эти операции давали эффект: пациенты смогли жить вполне обычной жизнью. Но поскольку их мозг был разделен надвое, а большая часть словесных и речевых механизмов, на которые опирается интерпретатор, находится в левом полушарии, ученые поняли, что можно внедрять различные идеи сразу в правое полушарие пациентов, так что внутренний голос их не обнаружит. А если он о них не знает, то и сказать об этом не может.

Устроен эксперимент был следующим образом: картинки и видеоизображения помещались под определенным углом в поле зрения левого глаза пациента, и они, благодаря устройству нашего мозга, отправлялись сразу в правое полушарие. Но поскольку внутреннего голоса в правом полушарии не было, он не мог сообщить пациенту: «Здесь изображена курица», так что пациент вообще не осознавал, что ему что-то показали. Когда правому полушарию мужчины показывали, например, фотографию шляпы, он решительно утверждал, что ничего не видел, – а затем с испугом наблюдал, как его левая рука (которая, разумеется, управляется правым полушарием) сама по себе внезапно показывала на шляпу. Это чистая правда.

В одном из тестов правому полушарию женщины показали жуткий фильм о человеке, которого толкнули в огонь. Все, что она испытала, помимо смутного видения какой-то вспышки, – это неожиданное чувство страха. «Не знаю почему, но мне как-то страшно, – рассказывала она ученым. – Я какая-то взвинченная. Может быть, мне не нравится эта комната. Или не нравитесь вы. Вы заставляете меня нервничать, – она повернулась к ассистенту: – Я знаю, что мне нравится доктор Газзанига, но сейчас я боюсь его». Ее интерпретатор, не зная, что именно фильм стал причиной ее страха, начал искать в окружающей обстановке первый попавшийся предмет, который бы его объяснил, и представил это объяснение как факт: «Это Газзанига, это он тебя пугает», – говорит он. И пациентка восприняла эту неправду как истину. «Интерпретатор стремится искать объяснения происходящих событий, – пишет ученый. – Ему подойдет первое же правдоподобное объяснение». Вместе с коллегами, которые называли такие разъяснения «конфабуляциями», он снова и снова демонстрировал это явление. Когда «немому» правому полушарию пациента знаком приказали идти, он послушно встал и пошел на кухню, а когда его спросили, почему он так сделал, он выдал ложное объяснение: «Потому что я захотел пить». Когда женщине показали изображение сексапильной красотки, она хихикнула, но когда ее спросили, почему она так сделала, она сказала ученым, что у них «смешные приборы».

Тут важно помнить, что все пациенты делали эти ошибки вовсе не потому, что были «умалишенными». Единственное, что позволило хирургическое вмешательство, – это раскрыть Газзаниге работу интерпретатора. Неприятная же правда состоит в том, что у всех нас есть интерпретатор, который объясняет нам нашу жизнь. Но его объяснение – всего лишь догадки. Мы постоянно придумываем воспоминания. Мы существуем в этом мире, делаем, чувствуем, говорим что-то, исходя из множества подсознательных причин, а в это время специальная часть нашего мозга постоянно стремится создать правдоподобную историю того, что мы хотим делать и почему. Однако у этого голоса нет прямого доступа к реальным причинам наших действий. Он не знает, почему мы чувствуем то, что чувствуем, и делаем то, что делаем. Он все придумывает.

Этими экспериментами дело не ограничилось – исследование за исследованием показывало, что у людей с неразделенным мозгом тоже случаются каждодневные конфабуляции. Вот мой любимый случай: участникам эксперимента показывали две фотографии людей противоположного пола и просили выбрать того, кто им больше нравится. Затем фотографии переворачивали лицом вниз, ловким трюком меняли местами и показывали снова. Как это ни удивительно, но только 17 % участников замечали подмену. Остальные же, когда их просили объяснить, почему они считают именно этого человека более привлекательным, с энтузиазмом перечисляли все причины, хотя на самом деле описывали не того человека.

Наш мозг изобретает подобные истории, потому что хочет вселить в нас уверенность, будто мы сами контролируем наши мысли, чувства и поведение. Догадки, которые строит интерпретатор, могут оказаться как верными, так и с тем же успехом ложными. «Когда мы беремся объяснять свои поступки, у нас в голове всегда возникают истории, выдуманные задним числом, с использованием запоздалых наблюдений, без доступа к бессознательным процессам», – пишет Газзанига. Любые неудобные факты, не вписывающиеся в историю интерпретатора, игнорируются или подавляются. «Мало того, наш левый мозг немного жульничает, стараясь подогнать данные под правдоподобный рассказ. И только когда история слишком сильно отклоняется от фактов, правое полушарие сдерживает левое. Все подобные объяснения строятся на том, что попадает в наше сознание, но в действительности поступки и чувства случаются прежде, чем мы их осознаём, и большинство из них – результат бессознательных процессов, которые никогда не будут упомянуты в наших историях. Таким образом, слушать, как люди объясняют свое поведение, интересно, а в случае политиков даже забавно, но зачастую это пустая трата времени».

Если все вышеперечисленное верно, это приводит нас к тревожному выводу. Представьте на секунду такую модель функционирования человека: вы зомби, ваше поведение автоматическое, иногда хаотичное, и единственная причина, по которой вам кажется, будто бы вы контролируете свое поведение, – лживый голос в вашей голове, объясняющий вам, кто вы есть. Когда вы совершаете какой-то поступок, например решаете, кто вам нравится, или избиваете кого-то до смерти на улице у лондонского ночного клуба, этот тихий голос в вашей голове уверяет вас, что ваши действия были результатом осознанного решения, которое приняли вы сами, а затем выдвигает вам причины правильности такого поступка. Но на самом деле вы всего лишь зомби, лишенный свободы воли, которого обманом заставили поверить, будто он может делать осознанный выбор. Не кажется ли это странным?

Пожалуй, да. Однако большинство ученых считают, что это правда. Печальный факт состоит в том, что совершаемые нами поступки частично или полностью (тут нет единого мнения) контролируются нашим бессознательным. «Если вы столько же времени, сколько я, посвятите размышлениям о том, насколько наш мозг, гормоны, гены, эволюция, детство и внутриутробное развитие и так далее связаны с нашим поведением, – пишет нейробиолог профессор Роберт Сапольски, – вам тоже покажется, что говорить о существовании свободы выбора просто невозможно». Большинство же специалистов, утверждающих, что у нас все-таки есть свобода воли [21]21
  Большинство же специалистов, утверждающих, что у нас все-таки есть свобода воли: Различные захватывающие дискуссии на эту тему есть в книгах Брюса Худа «Иллюзия Я» («Эксмо», 2012), Дэвида Иглмана «Инкогнито. Тайная жизнь разума» (Incognito: The Secret Lives of the Brain, Canongate, 2011) и «Гипотеза счастья» Джонатана Хайдта (The Happiness Hypothesis, Heinemann, 2006).


[Закрыть], полагают, что ее влияние ограничено, второстепенно или условно. Иллюзия обладания ею в том виде, в каком мы ее себе представляем, является, возможно, самой важной и самой изощренной проделкой нашего «я».

Конфабуляция, родившаяся в голове Джона в ту «ночь дьявола», проливает свет на две вещи, важные для нашего путешествия. Первая – осознание того, насколько наше «я» является «историей». Оно трансформирует хаос внешнего и внутреннего мира в максимально упорядоченный нарратив, который, если мы психически здоровы, призван убедить нас в том, что мы контролируем ситуацию и все хорошо. Для человека, который борется с перфекционизмом, этот голос, разумеется, иногда оказывается скорее врагом, нежели другом: «Ты тревожишься и грустишь, поскольку ты недостаточно хорош, ты неудачник, ты придурок, ты толстый и уродливый, таким и останешься». Эти процессы составления историй универсальны. Мозг каждого человека устроен так вследствие особенностей эволюции.

Однако в ситуации с Джоном кроется еще одна важная подсказка, которая приводит нас к следующему этапу нашего путешествия. В ту «дьявольскую» ночь сознание Джона выхватило историю, сформировавшую структуру его новой жизни, из его культуры. Он воспитывался в христианской стране матерью-католичкой, и образ его будущей жизни, как и его новая идентичность, берет начало именно из этих источников. Его «я» отобрало истории из его культурного наследия и перестроило себя в соответствии с их сюжетом. Все это намекает нам, насколько невероятной властью обладают над нами культура и истории, которыми она нас окружает. Также это позволяет предположить, что «я» и «культура» все же не являются такими уж отдельными друг от друга.

* * *

«В жизни, если ты все контролируешь, то кажется, что никто тебе не навредит, – объяснял мне Джон. – Если я ощущал, что не контролирую происходящее, то от страха впадал в ярость. И ярость давала мне власть над ситуацией, потому что тогда люди не могли мне навредить». Если Джон и нашел свое счастье, то причина этому, пусть и частичная, заключается в том, что он доверил власть над своей жизнью Богу. «Одна из самых больших перемен в том, что я больше не боюсь, – продолжал он. – Чем больше ты чувствуешь связь с Богом, тем меньше боишься. Чем меньше я теперь пытаюсь контролировать свою жизнь и чем больше доверяю ее Богу, тем более умиротворенным и терпеливым я себя чувствую».

Прежде чем попрощаться с ним и его матерью, мне хотелось получить какое-то представление о том, насколько сильно Джон изменился на самом деле. Была ли произошедшая метаморфоза реальной или это просто еще одна история, которую мозг Джона создал для него. «Я не идеален, – говорит он. – Иногда я все еще веду себя как ужасный эгоист. Я похотлив. До сих пор легко завожусь. – Он на секунду задумался. – Определенно, все дело в злости. Если я чувствую, что не могу до кого-то достучаться, с ее помощью я пытаюсь обрести контроль над ситуацией и заставить этих людей принять мою точку зрения. – Он подумал еще немного. – Ну и если на моих глазах кто-то обижает кого-то или ругается в присутствии женщины, и все такое. – Он взглянул на мать. – Помнишь случай около года назад, когда тот парень в тебя плюнул?»

«Хорошо хоть окно в машине было закрыто», – ответила она.

«Что случилось?» – спросил я.

«Какой-то парень плюнул в мою мать, пока я стоял перед светофором».

«И что ты сделал?»

«Вышел из машины и врезал ему, – ответил он. – Он отлетел вместе с телефоном прямо на дорогу».

«Но у тебя не было ощущения потери контроля?»

«Совсем нет. До того как я обрел Христа, я бы серьезно его уделал. Я бы не смог остановиться».