Текст книги "Как преодолеть навязчивые мысли с помощью терапии принятия и ответственности: чистое обсессивно-компульсивное расстройство. Навязчивые, нежелательные или беспокоящие мысли: набор инструментов для быстрого избавления"

Иногда слияние времени включает в себя цельные мысли об альтернативном настоящем, основанные на выборе, отличном от сделанного на самом деле. В такой ситуации навязчивые мысли сосредоточиваются на «невыбранной дороге». Однажды я работал с пациентом, который, несмотря на многочисленные личные и профессиональные успехи, был одержим идеями о том, насколько лучше могла бы быть его жизнь, если бы он учился в другом университете. Получив предложения от двух ведущих школ Лиги плюща, он мучился с решением как до, так и после его принятия. Он провел бо́льшую часть своего времени в университете А, представляя, насколько счастливее он был бы в университете Б. Без каких-либо доказательств он предположил, что его занятия были бы более увлекательными и благодаря этому успеваемость была бы лучше. Его размышления включали в себя сложные фантазии о более крутых и интересных друзьях, которых он встретил бы там, и о более привлекательных девушках, с которыми бы встречался. Разочарованный и подавленный этими мыслями, он прикладывал меньше усилий в учебе в университете А и неоднозначно относился к общественной жизни. Когнитивное слияние привело его к восприятию воображаемых профессоров, друзей и подруг в университете Б, а также той жизни, которую он мог бы вести там, как вполне реальных. Это заставило его пережить их утрату как фактическую и очень болезненную.

Подобный ход мыслей продолжался даже после окончания учебы и с началом трудоустройства. Наблюдая за успехами коллеги, которая училась в университете Б, он приписал их исключительно тому факту, что она училась в «правильном» месте. Эта перспектива мешала ему чувствовать себя способным или ответственным за решения, которые он принимал в настоящем. Решив, что его способность влиять на результаты осталась в прошлом, он привык считать себя жертвой истории, неспособной с нынешней точки изменить ход своей.

Даже если мы осознаём, что неуправляемая жизнь – это фантазия, она все равно может повлиять на наше счастье в той реальности, в которой мы находимся. Иногда фантазия даже не является нашей собственной. Переехав в Сан-Франциско в возрасте двадцати лет, я проводил много времени в кофейнях и ходил на открытие галерей. Я состоял в творческой писательской группе и посещал уроки импровизации в местном колледже. Со временем у меня образовался небольшой круг друзей, которых я считал творческими и городскими. Примерно в это же время я наткнулся на книгу «Праздник, который всегда с тобой» – чрезвычайно романтизированные мемуары Эрнеста Хемингуэя о его пребывании в Париже в период между двумя мировыми войнами. Прогуливаясь вместе с Хемом по Латинскому кварталу, общаясь с такими людьми, как Эзра Паунд и Джеймс Джойс, отправляясь на машине в Лион со Скоттом Фицджеральдом и наслаждаясь рюмочкой ликера, слушая, как Гертруда Стайн рассказывает о своей дружбе с Пикассо, я не мог избавиться от чувства, что просто не встречал нужных людей. Мои новые друзья были невероятно милые, но так ли они остроумны? Были ли среди них гениальные люди? Я не мог избавиться от ощущения, что все-таки заслуживаю лучшего.

В наши дни социальные сети часто питают фантазию, поставляя образы, которые скрашивают бледную действительность. Тщательно подобранные сцены жизни, которые мы находим в Facebook или Instagram[4]4
  Facebook и Instagram – проекты компании Meta Platforms Inc., деятельность которой в России запрещена. – Примеч. ред.


[Закрыть], где каждый закат – золотой, а каждый прием пищи – праздник жизни, могут заставить нас чувствовать себя плохо в сравнении с собственным малоприятным существованием. В недавнем обзоре исследований на тему использования социальных сетей и психического здоровья (Келес и др., 2020) цитируется множество работ, в которых была обнаружена корреляция между количеством времени, проведенным в социальных сетях и на других платформах, и усилением симптомов депрессии и тревоги. Люди, которые не пользовались соцсетью в течение месяца, показали более низкие показатели депрессии и тревоги и сообщили о повышении уровня счастья и удовлетворенности жизнью (Олкотт и др., 2020).

Иногда нас развлекают мысли об альтернативных путях, которые могли бы быть более легкими и свободными. Такие размышления способны очаровать фантазию и приблизить нас к текущим желаниям. Если судить по литературе и фильмам, многие из нас воодушевлены идеей альтернативных «Я». Популярный, хотя и загадочный, телесериал «Остаться в живых» изображал две параллельные вселенные, в которых альтернативные версии одних и тех же персонажей шли совершенно разными путями. Самые разные писатели, такие как Диккенс, Кейт Аткинсон и Иэн Макьюэн, использовали эту тему в своих интересах. Затем прозвучало небрежное замечание Вуди Аллена: «Единственное, о чем я жалею в жизни, это то, что я не кто-то другой».

Литературовед Эндрю Миллер (2020) предлагает расширенное размышление об идее альтернативного «Я» в своей поэтической книге On Not Being Someone Else: Tales of Our Unled Lives[5]5
  «Не быть кем-то другим: рассказы о неуправляемых жизнях» (на русский язык не переводилась).


[Закрыть]. В нем он дает красноречивое описание чувства утраты, которое может нарастать по мере перехода потенциального в действительное:

«По мере осуществления роста дорога сужается: множественные возможности сливаются в единую реальность, окруженную испаряющимися, переносимыми по воздуху нереальностями. Если приглядеться, можно обнаружить потерю в том факте, что у вас было только одно прошлое и вы пришли только к одному настоящему. Жизнь исключительна… Рост исключает и закаляет» (7–8).

Далее он предупреждает, что наши неуправляемые жизни – это:

«…часть этого мира, как тени – часть вещей, воспоминания – часть восприятий, а сны – часть суток… Моя нынешняя жизнь кажется меньше по сравнению с воображаемой. Вместо того чтобы расширять мир, она отнимает часть от него» (49).

Счастливая жизнь, как с воспоминаниями, так и с предвкушением, требует пережить то, чем является и то и другое: мысли. Выбор, который мы сделали, и опыт, последовавший за ним, формируют память, на основании которой мы строим нарратив о прошлом. Подобно многочисленным биографическим фильмам, снятым разными режиссерами, направление нарратива может меняться в зависимости от нового опыта и нашего настроения в настоящий момент. В какой-то степени мы выбираем прошлое, с которым живем, в зависимости от того, как мы строим историю жизни. Возможно, мы не в состоянии изменить факты, но можем выбрать, что для нас важно, и решить, что это в конечном счете означает. Применение навыков разделения, описанных во второй части этой книги, может помочь распознать нарративную природу как прошлого, так и будущего в моменте рассказывания этих двух типов историй.

Когда дело доходит до выбора, это может помочь признать убывающую отдачу от попыток максимизации. Цена потерянного времени и повышенного стресса, связанная с откладыванием решения, часто выше, чем цена условно оптимального выбора. Барри Шварц (2004) обнаружил, что «максималисты», использующие оценку «достаточно хорошо» в качестве руководящего критерия при выборе, были наиболее довольны своим решением и наименее склонны к сожалениям. Они также сообщали, что более довольны жизнью в целом, оптимистичнее смотрят в будущее и реже испытывают депрессию. Он рекомендует подбирать момент выбора, ограничивая варианты, когда решение не имеет исключительного значения, и устанавливая критерий «достаточно хорошо» как успешный для большинства вариантов выбора.

Что касается оглядок назад, то, размышляя о вариантах за невыбранными дверями, полезно рассмотреть все возможности. Придя к выводу, что вы выбрали «неправильную» дверь, важно помнить, что невыбранная дверь могла быть еще более неверной, тем самым делая выбранную дверь «правильной». Каким бы замечательным ни был университет Б с его блестящими профессорами и красивыми студентками, если бы вас сбил автобус по дороге на выпускной, университет А мог бы стать «правильным» выбором. И вообще, почему бы при формировании нарративов не представлять, что каждая из ваших неуправляемых жизней была одной из множества пуль, от которых вы неосознанно уклонились? Путь, по которому вы в итоге пошли, привел вас к настоящему моменту, дав возможность принять еще больше решений.

Сконструированными моделями являются не только неуправляемые жизни и нарративы, которые вы используете в рассказах о своей действительности, – даже главный герой, которого вы обычно считаете собой, является созданием разума. А раз это так, то кто же автор и аудитория всех этих сцен в вашей голове? Это вопрос, к которому мы обратимся в следующей главе. Когда и, главное, если вы решите ее прочитать!

Во время первой беседы с пациентами о парадоксе попыток контролировать тревогу я провожу их через метафору гориллы и другие фигуры речи, чтобы помочь отпустить контроль над чувствами или мыслями, и часто получаю в ответ следующую версию: «Я понимаю концепцию, и она имеет для меня большой смысл с интеллектуальной точки зрения. Единственная проблема в том, что я не могу вынести такое беспокойство». От пациентов, борющихся с «чистым O», я обычно слышу нечто подобное: «Я знаю, что это всего лишь мысли, но я боюсь, что, если позволю им остаться, они просто возьмут верх».

Я научился внимательно прислушиваться к этим опасениям и задавать пациентам много вопросов о том, что именно они имеют в виду. Например, я могу спросить: «Что произойдет, если вы не сможете терпеть чувства?» или «Что случится, если мысли возьмут верх?» Полученные ответы обычно ведут в одно и то же место: в большинстве случаев пациенты обеспокоены тем, что проживание определенных чувств или конкретных мыслей навредит им либо изменит их каким-то фундаментальным образом. Они обеспокоены собой, и подразумевается, что некоторые идеи и ощущения могут изменить личность. Вы помните плакаты о правильном питании, которые гласят: «Вы то, что вы едите»? Что ж, иногда тревога может привести к осознанию: «ты есть то, что ты думаешь».

Насильник

Карл всегда гордился тем, что очень уважительно относится к женщинам. Всю юность он слыл среди друзей добрым, чутким парнем. Теперь, будучи преданным мужем и отцом девочки-подростка, он считал себя феминистом. Именно поэтому его так беспокоили мысли, которые часто приходили в голову в последнее время. Все началось с роста количества новостных сообщений о сексуальных домогательствах и нападениях на женщин. Данный вопрос далеко не новый, но повышенная осведомленность и более открытое обсуждение имели место. Карл внимательно следил за этой дискуссией, встревоженный не только масштабами проблемы, но и собственной невежественностью и самодовольством.

Ему пришло в голову, что, возможно, в прошлом, будучи одиноким, он был бесчувственным или даже пренебрегал двойственным отношением партнера к сексу. Это было давно, воспоминания были туманными. Он помнил пару девушек в колледже, которые просили его притормозить или говорили, что не готовы. Он знал, что никогда не настаивал, когда это происходило. В чем он был менее уверен, так это в том, всегда ли он получал явное согласие от женщин, с которыми занимался сексом. Он беспокоился, что, сам того не желая, мог подтолкнуть к сексуальному контакту ту, которая испытывала к этому смешанные чувства. Говоря более прямо, хотя ему сложно было вспомнить конкретный случай, он беспокоился, что в какой-то момент мог совершить изнасилование на свидании.

Услышав сообщения о знаменитостях, нападавших на женщин после того, как им подмешивали что-то в напитки, он подумал о том, что в прошлом, вероятно, имел возможность сделать то же самое. Карл понятия не имел, что положить в женский напиток и где это взять. Тем не менее он знал, что были шансы так поступить. Возможно ли, что он мог совершить такое, а потом забыть о содеянном? Откуда он мог знать наверняка, что этого не произошло? Эта идея очень тревожила Карла и продолжала время от времени его посещать.

Вновь эта мысль пришла в голову Карлу, когда они с женой ужинали с другой парой в их любимом мексиканском ресторане. Он всегда считал Меган, коллегу его жены, в некоторой степени привлекательной. Теперь она сидела напротив него за столом, а ее коктейль был в нескольких дюймах от него. Он хотел туда что-то положить? Внезапно ему представилось, как он загоняет Меган, находящуюся под воздействием наркотиков, в угол возле туалета… Эта мысль потрясла и встревожила его. Откуда приходили эти побуждения? Карл протянул руку и осторожно убрал напиток Меган из зоны досягаемости. Когда Меган вопросительно посмотрела на него, он сказал: «Я боялся, что могу его опрокинуть». Конечно, на самом деле он боялся гораздо большего.

Я видел много мужчин, подобных Карлу, в своей практике. Хотя движение #MeToo указало на целую эпидемию сексуальных домогательств и насилия в нашем обществе, рискну предположить, что ни одно из них не было совершено такими мужчинами, как Карл. Беспокойство, которое Карл испытывает по поводу возможного нарушения или несоблюдения женских границ, является отражением его глубинных ценностей. Вот кто такой Карл и, судя по его истории, кем всегда являлся. Та же самая личность, с беспокойством и тревогой реагирующая на подобные мысли, – это то же самое «Я», которое руководило Карлом в его уважительном общении с женщинами с самого начала взаимодействия с ними. Когда Карл слышит о том, что мужчины подсыпают что-то в напитки женщинам, его тревога по поводу такого поведения побуждает к вопросу: «Смогу ли я когда-нибудь отравить чью-то выпивку?» Конечно, единственный способ сформулировать такую мысль – представить себя в моменте этого действия. Если бы Карл услышал о каком-либо парашютисте, то спросил бы себя: «Прыгнул бы я когда-нибудь с парашютом из самолета?» Эта мысль вызвала бы образ Карла, выпрыгивающего из самолета. Именно так работают мысли. Проблема Карла в том, что когнитивное слияние побуждает его ошибочно принимать свое воображаемое, основанное на мыслях «Я» за реальное. Мысль о том, чтобы подсыпать что-то в женский напиток, казалась максимально реалистичной. Убрать коктейль Меган из досягаемости было попыткой защитить себя от этого «опасного» мышления.

И это не просто идеи о причинении вреда другим. Мы часто чувствуем потребность защитить себя от множества неприятных мыслей, а также от сильных эмоций, что неудивительно. Идея о том, что наше «Я» может быть травмировано собственным опытом, широко распространена в культуре. В частности, западные религиозные традиции, отождествляющие «Я» с духом или душой, исторически описывали его как подверженное повреждению или загрязнению, подчеркивая необходимость «очищения» духа или иного исправления души. На раннем этапе психотерапия, используя метафоры «травмы» и «появления шрамов», увековечила представление о том, что личность может быть «повреждена». Иногда пациентов учат верить, что ранние переживания меняют не только ход мыслей, чувств или убеждений, но и то, кем они являются в постоянном, фундаментальном смысле. Со временем в этой области произошел сдвиг от структурного мышления к более функциональной модели личности. Вместо того чтобы наносить ущерб или оставлять психические шрамы, ранние переживания рассматриваются как влияющие на то, что мы думаем или верим относительно себя, других либо мира в целом. Этот процесс все чаще описывается как процесс обучения, а не создания и формирования. В отличие от травм и шрамов, которые являются частью нас, будучи составляющей нашего опыта, мысли и убеждения могут меняться со временем. То, кем мы являемся, отличается от того, что мы думаем, чувствуем или даже во что верим. Тем не менее в культуре сохраняется представление о хрупком себе. И культурное представление, и индивидуальный опыт того, что мышление, чувства и убеждения – это мы, можно понимать как тип когнитивного слияния. Мысли и то, к чему они относятся (к нам), воспринимаются как единое целое.

Эти дискуссии с пациентами о болезненных мыслях или чувствах, которые каким-то образом причиняют им вред или изменяют их, приводят нас к важным, но потенциально раздражающим вопросам. Кто именно этот «Я», который испытает травмы или претерпит изменения? Наша личность представляет собой собственные мысли и чувства? Это наши воспоминания? Или нечто большее? Если чувство или мысль могут измениться, меняет ли это самость? Это сложный вопрос для размышлений и обсуждений и может стать началом строго философской дискуссии. Но на самом деле он менее абстрактен. В действительности речь идет о тщательном исследовании нашего фактического опыта. Тем не менее зачастую бывает трудно погрузиться в то, что мы склонны считать само собой разумеющимся. Потребуется терпение. Давайте не будем спешить.

Часть того, что все усложняет, находится здесь, в нас, в наших головах, нашей самости, в попытках заметить и определить то, что мы называем «Я». Исследователь и педагог Джулиан Джейнс, чья карьера была сосредоточена на раскрытии и понимании человеческого сознания, сравнил процесс поиска себя со стремлением найти темноту с помощью фонарика. В своей странной, очаровательной книге на эту тему The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind[6]6
  «Происхождение сознания при разрушении двухкамерного рассудка» (на русский язык не переводилась).


[Закрыть] Джейнс (1976) начинает поиски с описания сознания как «скорее действия, чем предмета…». Будучи «действием», сознание похоже на математику. Эта наука берет вещи из одной области (физический мир) и сопоставляет их с другой (числовой мир). Сознание действует аналогичным образом, конструируя внутреннее «пространство», являющееся аналогом реального мира. Джейнс отмечает, что «пространство» в уме, хоть и является метафорой, представляет собой универсальный опыт. «Мы всегда предполагаем наличие пространства позади глаз нашего собеседника, в которое мы говорим, подобное пространству, которое мы представляем себе внутри своей головы, из которого мы говорим» (45). Он называет эту функцию сознания, создающую метафорическое пространство там, где его не существует, анатомически пространственной. И далее акцентирует внимание на том, что даже «вещи, которые в физико-поведенческом мире не имеют пространственного качества, созданы для того, чтобы иметь его в сознании. В противном случае мы не можем их осознавать» (60). Одним из примеров является пространственное представление времени, которое мы обсуждали в предыдущей главе. Джейнс утверждает, что создание пространственных метафор даже для абстрактных вещей необходимо для любого типа мышления. Внутри этого метафорического пространства разума мы манипулируем идеями почти так же, как управляем объектами в материальном мире. Другими словами, мы сортируем и систематизируем сложные понятия, подобные ранее изученным в этой главе, так же как перемещаем вещи, чтобы навести порядок в захламленной кладовке.

Что еще важнее, сознание генерирует аналогичный опыт нашей самости, то, что Джейнс называет аналоговым «Я», которое населяет и наблюдает это сконструированное пространство и все в нем. Именно вы читаете эти слова прямо сейчас, трансформируя их в пространственные концепции в аналоговом царстве разума и раскладывая их там так же, как коробки с хлопьями в кладовой или карточки в каталоге. Однако на этом наш поиск себя не заканчивается. Среди пространственных представлений сознания, с которыми сталкивается аналоговое «Я», существует образ нас самих, который мы можем наблюдать. Джейнс называет это метафорой «Я». Это самость, о которой мы привыкли думать, размышляя о себе. Это центральная фигура истории нашей жизни. Итак, здесь есть два самоощущения. Аналог «Я», наблюдающий, думающий и рассказывающий историю метафоры «Я». В ТПО такая метафора называется концептуальной самостью. Это концепция, идея, конструкция, которую мы воспринимаем как собственную личность. Это то «Я», которое мы защищаем, когда избегаем или пытаемся контролировать болезненные чувства либо мысли. Для Карла важно то, что это самость, которую мы представляем себе совершающей поступки против своего желания, когда мы думаем о том, что не хотим этого делать. Это «Я» всплывает постоянно, совершая интересные поступки. Например, рассмотрим мысль о том, чтобы не убить кого-то. Невозможно представить себе, что я никогда не убью кого-то, не встретившись с образом собственного «Я» в воображаемый момент убийства. Попробуйте прямо сейчас. Закройте глаза и подумайте про себя: я бы никогда никого не убил. Продолжайте. Просто попробуйте и внимательно следите за тем, что происходит. Видите? Вот «вы» кого-то убиваете. Интересно, правда? Но… это действительно вы?

Слияние и концептуальная самость

Концептуальное «Я» состоит из мыслей. Мы можем переживать это самоощущение как образ, историю или повествование о том, кто мы есть, включая суждения, воспоминания и идеи. Мы начинаем работать над этой концептуальной, вербальной моделью себя, как только начинаем думать и говорить словами. Все закручивается, когда люди задают нам такие вопросы, как «Вы любите собачек?» или «Какой твой любимый цвет?». Мы используем полученные ответы, чтобы построить внутреннюю модель того, кто мы есть. Мы добавляем то, что слышим о себе, например: «Она такая умная!», или «Он немного застенчив», или «Ты такой забавный». Это построение концептуального «Я» достигает уровня высокого искусства в пред– и раннем подростковом возрасте, когда мы решаем, какую музыку любим, какую одежду хотим носить и каких друзей хотим иметь. Во взрослом возрасте к нам обычно добавляются такие вещи, как политические взгляды, особое чувство юмора и личный стиль общения. К тому времени концептуальное «Я» также включает в себя довольно твердые убеждения о наших возможностях и уязвимостях, способности любить и быть любимым и о нашей общей ценности. Нередко эти убеждения принимают форму явных или неявных правил: «Если это произойдет, я должен сделать это», «Другие люди всегда должны делать это», «Это совершенно неприемлемо». Конечно, эти «правила» не являются правилами в строгом смысле, и они не существуют вне концептуальной самости.

Надеюсь, вы уже запомнили, что когнитивное слияние – это когда идеи и реальность, к которой они относятся, сливаются в нашем опыте. Поскольку концептуальное «Я» представляет собой словесную модель, по существу состоящую из мыслей, оно также подвержено когнитивному слиянию. В этом случае действительность, на которую ссылаются мысли, – это мы сами. В результате мы воспринимаем подобную сконструированную модель или нарратив как самость, настоящего себя. Когда это происходит, мы пытаемся защитить концептуальное «Я», как если бы оберегали свое физическое «Я». Мы присоединяемся к мыслям и чувствам о защите и следуем сконструированным правилам о самости, которые, кажется, обеспечивают такую защиту. Например, помните Энтони и его изолированную куртку? Когда Энтони переживает навязчивые мысли и тревогу, приравнивая вещь к самому себе, он может легко сказать что-то вроде «Я не хочу носить куртку», даже если ему нравится, как она сидит, и на улице холодно. Это как если бы ОКР сказало: «Я – это ты. Я хочу того, чего хочешь ты». Когда Энтони купится на это, он оставит куртку дома, чтобы защитить себя от сопливых мыслей и тревожных чувств, связанных с курткой. Вроде как ОКР убедило Энтони уберечь его от этих мыслей под видом защиты самого себя. Проблема в том, что Энтони, настоящий Энтони, на самом деле хочет надеть куртку. Концептуальное «Я» и ОКР в безопасности, но он дрожит от холода. Когда мы начинаем рассматривать практический выбор, связанный с правилами поведения, знание разницы между концептуальным «Я», которое включает в себя суждения и правила ОКР, и более значимым «Я», способным иметь ценности, отличные от простого избегания беспокойства, вопрос становится куда более серьезным, чем просто философский. Если Энтони способен заметить, что тревожные мысли о куртке не принадлежат ему, он может ответить на них следующим образом: «Я замечаю тревогу и мысль о том, что не хочу носить куртку, и… я хочу носить куртку, потому что она мне нравится, а на улице холодно».

Самость против опыта

Прежде чем мы продолжим обсуждение двух чувств самости, возможно, будет полезно вернуться к нашему более раннему различию между вашим «Я» и опытом. Большинство из нас интуитивно ощущает это различие. Например, выберите любой объект в ближайшем окружении и посмотрите на него. Это может быть стул, лампа или дерево. Внимательно наблюдая за этим объектом, задайте себе вопрос и дождитесь ответа: «Это часть моего опыта?»

Хорошо. Я предполагаю, что если бы вы тщательно изучили стул, дерево или лампу, то в конечном итоге пришли бы к положительному ответу на вопрос. Любое наблюдение является частью опыта. В ТПО мы бы назвали это содержанием вашего опыта. Теперь снова посмотрите на объект и подумайте над вопросом: «Этот стул, дерево или лампа – это я?»

Не переусердствуйте. Просто дождитесь ответа и зафиксируйте его.

Получилось? За почти тридцать лет моей практики ни один человек не ответил: «Да, я – это стул, лампа или дерево». Ответ, конечно же, был отрицательным.

А теперь… посмотрите на свою руку. Любую руку. Подумайте о том, что, когда вы были младенцем, эта самая рука была крохотной. Задумайтесь, как вы наблюдали за ее трансформацией годами, не замечая этих изменений. Позвольте себе представить, как будет выглядеть эта рука, если вам повезет дожить до девяноста пяти лет. Та же рука, когда-то крошечная и мягкая, теперь крупнее, костлявая и с прожилками. Тем не менее она находилась с вами все время. Является ли рука частью вашего опыта?

Ответ, опять же, положительный. Рука – это часть содержимого вашего опыта (кстати, не сильно беспокойтесь о том, что происходит с вашей рукой – это нормально, что содержимое опыта со временем меняется). А теперь… это вы?

Здесь я начинаю получать разные ответы. Иногда да, иногда нет, чаще: «Это зависит от…» или «Вроде…».

Хорошо, как насчет этого… Предположим (и знайте, что на самом деле я бы никогда такого не сделал), я должен отрубить вам руку, положить ее в коробку и убрать в багажник своей машины. Будет ли тогда корректно сказать, что вы были в этом багажнике?

Вот именно. Итак, хотя вы склонны думать о своей руке так, будто это вы, и даже можете быть буквально привязаны к этой руке, на самом деле это не вы. Это часть вашего тела, и, хотя оно сильно изменилось за годы, вы все еще тот же человек. Вы, будучи самостью, все равно испытываете ощущение преемственности независимо от постоянно меняющихся рук, лица и тела. В ТПО мы бы сказали, что эта постоянная, перманентно неизменная часть вашей личности является контекстом для переменчивого, растущего, изменяющегося, временного содержимого руки.

Попробуем еще раз. Закройте на мгновение глаза и представьте себя на данном этапе жизни. Обратите внимание на то, как вы выглядите, во что одеты, на осанку. Вообразите, что вы трудитесь: работаете, читаете, тренируетесь… и при этом остаетесь собой. Продолжайте и делайте это в течение минуты или двух.

Хорошо. Этот образ в том виде, в котором вы его держите в голове, является частью вашего опыта? Конечно. Теперь… это вы? Обратите внимание, усложняются ли ответы на вопросы по мере того, как часть вашего опыта становится все более личной и конфиденциальной, более внутренней, чем внешней.

Если бы вы следовали указаниям и построили образ в своем воображении, то, вероятно, ответ был бы положительным: это вы. Но задумайтесь об этом. Кто именно наблюдал за этим изображением? Кто выбрал образ? Кто решил, что вы будете носить и делать?

Не тот ли это человек, который сейчас читает эти слова? Тот самый, которого нет в моем багажнике и который, надеюсь, все еще связан с постоянно меняющейся рукой? Человек, который находился рядом все это время, наблюдая, но не замечая, что происходило с рукой и всем остальным в вашей жизни? Может ли эта наблюдающая часть личности, та часть, на которую вы редко обращаете внимание, поскольку она всегда рядом, на самом деле быть вами? В ТПО эта терпеливая, ненавязчивая, спокойно наблюдающая, следящая за руками, воображающая, глубоко мыслящая, чрезмерно чувствующая, непрерывно совершенствующаяся самость, которую практически никогда не замечают, называется контекстуальным «Я». Это похоже на аналоговое «Я» Джулиана Джейнса. Но такое «Я» больше и устойчивее и одновременно смотрит наружу – на мир из глубины ваших глаз – и внутрь – в мир ваших мыслей. Именно вы испытываете мысли, воспоминания, суждения, правила и чувства, такие как печаль, радость и страх. «Я» отделено от вещей, которые вами не являются, но являются частью опыта. Ваша самость, о которой вы думаете, размышляя о себе, концептуальное «Я», также является частью опыта и находится под наблюдением и контролем более значимой и устойчивой, менее визуализируемой и податливой и в значительной степени неприкосновенной части вас, которым и является контекстуальное «Я».