Текст книги "Все вечеринки завтрашнего дня"

13
Подержанный свет[18]18
  «Secondhand Daylight» – второй альбом британской постпанк-группы Magazine, выпущен в 1979 г.


[Закрыть]

Ямадзаки возвращается, набрав антибиотиков, пакетов с едой и жестянок-самогреек с кофе. Он одет в пилотскую куртку из черного нейлона, тащит припасы и свой ноутбук в синей сетчатой сумке.

Он спускается в метро сквозь толпу лишь умеренно плотную, задолго до вечернего часа пик. Последнее время ему плохо спится, в его снах, как призрак, поселился дивный лик Рэй Тоэй – Рэй Тоэй, которая в одном смысле является его работодателем, а в другом смысле вовсе не существует.

Она – это голос и лицо, знакомые миллионам. Она – это море кода, вершина развития компьютерных программ индустрии развлечений. Публика знает, что ее не встретишь, прогуливаясь по улице; что она – это медиа в чистом виде. И в этом основная причина ее очарования.

Если бы не Рэй Тоэй, говорит себе Ямадзаки, Лейни бы тут сейчас не было. Именно для того, чтобы понять ее, предугадать ее мотивацию, Лейни и оказался в Токио. Он работал на менеджеров Реза – певца, объявившего о намерении жениться на ней. И каким же образом, спрашивалось, намерен он это проделать? Как может человек, даже настолько пропитавший медиа, взять в жены конструкт, пакет компьютерных программ, мечту?

Однако Рез, китайско-ирландский певец, поп-звезда, попытался. Ямадзаки об этом известно. Он знает об этом не меньше самого Реза, потому что Рэй Тоэй обсуждала это с ним. Он понимает, что Рез воплощен в цифровую форму настолько, насколько это вообще возможно для человека. Если Рез-человек вдруг умрет, Рез-идол, вне всяких сомнений, будет существовать и дальше. Но Резу страстно хотелось оказаться там в буквальном смысле – там, где находится Рэй Тоэй. Или, вернее, находилась, поскольку недавно она вдруг куда-то исчезла.

Певец пожелал соединиться с ней в неком цифровом мире или же в некой доселе неведомой пограничной зоне, в некоем промежуточном состоянии. И потерпел фиаско.

Не там ли сейчас она? И почему Лейни тоже сбежал?

Сейчас певец гастролирует по государствам Комбината. Путешествует исключительно железной дорогой. Станция за станцией, конечная цель – Москва, следом летят слухи о сумасшествии.

Дело ясное, что дело темное, говорит себе Ямадзаки, спускаясь в картонный город, и снова задумывается, чем же именно там занят Лейни. Все эти разговоры про узловые точки в истории, про какой-то узор, возникший в текстуре событий. О том, что все скоро изменится.

Лейни – каприз природы, мутант, случайный продукт секретных клинических испытаний препарата, пробуждавшего у небольшого процента испытуемых способности, сходные с экстрасенсорными. Но Лейни не экстрасенс в иррациональном смысле; скорее, он способен, благодаря органическим изменениям, давным-давно вызванным «5-SB», тем самым препаратом, воспринимать глобальные перемены, всплывающие из глубин огромных потоков данных.

И вот теперь Рэй Тоэй исчезла, заявляют ее менеджеры, а как такое могло случиться? Ямадзаки подозревает, что Лейни, возможно, в курсе, как или куда, и для Ямадзаки это причина, чтобы вернуться и найти его. Он вел себя крайне осторожно, дабы избежать слежки, прекрасно зная, что все предосторожности могут быть напрасны.

Запах токийской подземки, знакомый и уютный, как запах родного дома. Запах крайне характерный и в то же время не поддающийся описанию. Это запах японской цивилизации, частью которой он себя чувствует на все сто процентов, цивилизации, в данный момент воплощенной в этой уникальной среде, в мире тоннелей, белых коридоров, едва слышных серебристых поездов.

Он отыскивает проход между двумя эскалаторами, видит кафельные колонны. Он почти убежден, что картонных укрытий здесь уже нет.

Но они по-прежнему на месте, и, когда он напяливает белую микропорную маску и вползает в залитую ярким светом хибару мастера, там тоже все неизменно, за исключением заготовки, над которой сосредоточен старик: теперь это многоголовый динозавр с ногами робота, весь серебряно-синий. Кончик кисточки тщательно обрабатывает глаз рептилии. Старец не поднимает взгляда.

– Лейни?

Ни звука из-за лохмотьев дынно-желтого одеяла.

Ямадзаки кивает старику и ползет мимо него на четвереньках, толкая мешок с припасами перед собой.

– Лейни?

– Тихо, – отвечает Лейни из узкого утробного мрака. – Он говорит.

– Кто говорит? – И ныряет с мешком под хлипкую ткань, прикосновение которой к лицу заставляет вспомнить о детских яслях.

Когда Ямадзаки окончательно вползает, Лейни включает проектор в своих громоздких древних очках; картинка, которую он рассматривает, ослепляет Ямадзаки. Ямадзаки дергается, пытаясь увернуться от луча. Видит фигуры в кадре, залитые дневным светом, который кажется каким-то не новым, подержанным.

– …думаете, он это делает на регулярной основе? – (Картинка почти не дрожит; снято с руки, потом цифровая стабилизация.) – Что-нибудь с фазами Луны?

Ближний план одной из фигур, стройной, мужской, как и все остальные. Нижняя половина лица скрыта черным шарфом. Жесткие черные волосы над белым высоким лбом.

– Никаких оснований для подобного заключения. Он просто пользуется случаем. Ждет, пока они сами не придут к нему. Потом берет их. Эти вот, например… – (Камера плавно дает панораму лица и голой груди мертвеца с широко раскрытыми глазами.) – Типичные торчки. У данного экземпляра в кармане был найден «плясун». – (На бледной груди мертвеца видна темная запятая, прямо под грудиной.) – У второго проткнуто горло, но артерии каким-то образом не задеты.

– Еще бы он задел. – Голос человека за кадром.

– У нас есть досье, – также за кадром говорит человек с шарфом; изображение мертвого лица отбрасывается лучом на картонную стену, на желтое одеяло Лейни. – У нас имеется полный следственный отчет о психотипе. Но вы его попросту игнорируете!

– Конечно же, игнорирую.

– Вы решительно все отрицаете. – (Две пары рук в хирургических перчатках хватают труп и грубо переворачивают. Под левой лопаткой видна еще одна рана, поменьше; кровь скопилась под кожей, свернулась и потемнела.) – Однако он представляет для вас такую же реальную опасность, как и для всех остальных.

– Но он интересная личность, не так ли?

Рана, показанная крупным планом, похожа на маленький печальный ротик. Кровь кажется черной.

– Не для меня.

– Вы сами не интересная личность, случайно?

– Нет. – (И камера идет вверх, луч света ловит острую скулу над черным шарфом.) – И вы не хотите, чтобы я был таким же интересным, я правильно понял?

Раздается еле слышимый звон, передача прерывается. Лейни запрокидывает голову, лицо человека с шарфом в стоп-кадре на картонном потолке, слишком яркое, искаженное, и Ямадзаки видит, что потолок усеян крохотными наклейками, множеством разных портретов невзрачного на вид человека, странно знакомого. Ямадзаки моргает, фокус его контактных линз смещается, ему не хватает очков. Без очков он чувствует себя не в своей тарелке.

– Кто это был, Лейни?

– Помощник, – говорит Лейни.

– Помощник?

– Трудно найти хорошего помощника в наши дни. – Лейни вырубает проектор и снимает очки. В неожиданном сумраке лицо его похоже на детский рисунок, черные дырки глаз на фоне мертвенно-белой мазни. – Тот, кому звонили…

– Который говорил?

– Он хозяин мира. Насколько вообще у мира может быть хозяин.

Ямадзаки хмурится.

– Я привез лекарства…

– Это было на мосту, Ямадзаки.

– В Сан-Франциско?

– Они шли там за другим моим человеком. Шли за ним прошлой ночью, но потеряли след. Они постоянно все теряют. Зато сегодня утром нашли трупы.

– За кем они шли?

– За человеком, которого нет. Которого я вычислил логически.

– Это портреты Харвуда? Харвуда Левина? – Ямадзаки узнал лицо, размноженное на стикерах.

– Он нанял отличных спецов, лучших, каких только можно купить за деньги, но они не смогут даже приблизиться к человеку, которого нет.

– Какому человеку?

– Думаю, он из… коллекции Харвуда. Харвуд коллекционирует людей. Интересных, любопытных людей. Когда-то он, наверно, работал на Харвуда, брал у него заказы. Он не оставляет следов, вообще никаких. Если кто-то встает у него на пути, этот кто-то попросту исчезает. После чего он стирает себя.

Ямадзаки находит антибиотики в сетчатой сумке.

– Лейни, почему бы вам не принять вот это? Ваш кашель…

– Где Райделл, Ямадзаки? Он уже должен быть там, на севере. Все начинает сходиться.

– Что «все»?

– Я не знаю, – говорит Лейни.

Склоняется вперед, роется в сумке. Находит банку с кофе и включает нагрев, перебрасывает ее из руки в руку по мере нагревания. Ямадзаки слышит хлопок и шипение пара, когда Лейни вскрывает жестянку. Аромат кофе. Лейни шумно прихлебывает.

– Что-то затевается. – Лейни кашляет в кулак, плеснув обжигающий кофе со сливками на запястье Ямадзаки, который морщится. – Все сейчас меняется. Или не меняется, на самом-то деле. То, как я вижу, вот что меняется. Но с тех пор как я стал видеть иначе, стало твориться что-то еще. Что-то нарастает. Что-то большое. Больше, чем большое. Это скоро случится, и начнется каскадный эффект…

– Что случится?

– Не знаю. – Очередной приступ кашля вынуждает его отставить кофе. Ямадзаки открывает коробку с антибиотиками и пытается предложить их. Лейни отмахивается. – Ты возвращался на остров? Они хотя бы догадываются, где она может быть?

Ямадзаки часто моргает:

– Нет. Она пропала, и все.

Лейни улыбается, слабый блеск зубов во тьме рта.

– Это хорошо. Она тоже участвует в этом, Ямадзаки. – Он нашаривает свой кофе. – Она тоже участвует в этом.

14
Завтрак на плитке

Райделл нашел искомое в одном из тех зданий, которые некогда служили банком – в те времена, когда банкам нужны были здания. Толстые стены. Помещение превращено в круглосуточную закусочную, где подают только завтраки, что Райделл, собственно, и искал. Вид был такой, будто до закусочной здесь размещался магазин со скидками и кто его знает, что еще раньше, но внутри пахло яичницей и горелым жиром, а Райделл был голоден.

У входа стояла парочка типов, явно строителей, огромного роста, покрытых белой пылью от стенной кладки, они ждали столик, но Райделл заметил, что стойка свободна, отправился прямиком туда и забрался на табурет. Официантка рассеянного вида и неопределенного происхождения, со шрамами от угревой сыпи на скулах, налила ему кофе и приняла заказ, хотя было неясно, понимает ли она по-английски. Будто вся процедура сводилась к чистой фонетике, подумал он про себя, и она выучила, как звучит «два яйца, слегка недожарьте» и все остальное. Услышала, перевела на кто его знает какой язык, записала и отдала повару.

Райделл достал бразильские очки, надел их и пробежался глазами по списку в поисках токийского номера, который дал ему Ямадзаки. После трех гудков кто-то поднял трубку, но очки не смогли определить координаты ответившего телефона. Тоже мобильный, наверно.

На линии была тишина, но она имела текстуру.

– Эй, – сказал Райделл, – Ямадзаки?

– Райделл? Говорит Лейни… – Внезапный взрыв кашля, потом мертвая тишина, словно ткнули кнопку «убрать звук».

Когда Лейни вновь вышел на связь, голос его звучал полузадушенно.

– Извини. Ты где сейчас?

– В Сан-Франциско, – ответил Райделл.

– Это я знаю.

– В забегаловке на… на… – Райделл листал меню GPS, пытаясь в него войти, но очки упорно показывали что-то вроде транзитных карт Рио.

– Ладно, не суть, – сказал Лейни. Говорил он устало. (Который час, интересно, по токийскому времени? Все это есть в меню телефона, если бы только Райделл в нем разбирался…) – Главное, что ты там.

– Ямадзаки сказал, у тебя тут для меня дельце.

– Да, – ответил Лейни, и Райделл вспомнил свадьбу двоюродного брата: голос Кларенса тогда прозвучал так же радостно, произнося это слово.

– Может, скажешь, что за дельце?

– Нет, – сказал Лейни, – а вот аванс заплачу. Деньги наличными по первому требованию, пока ты там, во Фриско.

– А то, чего ты от меня хочешь, – оно как, законно?

Повисла пауза.

– Не знаю, – ответил Лейни. – Что-то из этого, может, никто вообще никогда не делал, так что – трудно сказать.

– Что ж, думаю, мне нужно знать побольше, прежде чем возьмусь, – сказал Райделл, прикидывая, как, черт побери, он вернется в Лос-Анджелес, если тут ничего не выгорит. И есть ли вообще смысл туда возвращаться.

– Можешь считать, что надо найти пропавшего без вести, – сказал Лейни после очередной паузы.

– Имя?

– Отсутствует. Или, вернее, у него их несколько тысяч. Слушай, ты же любишь разную полицейскую фигню, правильно?

– Как это понимать?

– Только без обид; сам же травил всякие полицейские байки, помнишь? О’кей. Короче, тот, кого я ищу, великий мастер не оставлять следов. Ничего никогда нельзя обнаружить, даже глубочайший количественный анализ ничего не дает. – Лейни имел в виду что-то связанное с веб-поиском; собственно, этим он и занимался. – Он только присутствует физически, и все.

– Откуда ты знаешь, что он присутствует, если он не оставляет следов?

– Потому что умирают люди, – ответил Лейни.

И ровно в этот момент по обе стороны от Райделла за стойку уселись люди, резко пахнуло водочным перегаром…

– Я перезвоню, – сказал Райделл, прикрыв подушечку микрофона и стянув с головы очки.

Кридмор, радостно скалится слева.

– Как оно? – сказал Кридмор. – А это, знакомься, Мэри-Джейн.

– Мэриэлис.

На табурете справа от Райделла – крупная блондинка в летах, верхняя половина торса туго затянута чем-то черным и блестящим, а неутянутая часть образует ложбину, в которую Кридмор мог бы с легкостью засунуть одну из своих пинтовых бутылок. Райделл почуял что-то бесконечно усталое в ее глазах, некую смесь страха, покорности и слепой, машинальной надежды: для нее не были добрыми ни это утро, ни этот год, ни, возможно, вся жизнь, но в этих глазах было что-то, что хотело ему понравиться. Чем бы это на самом деле ни было, оно помешало Райделлу встать, схватить сумку и выйти вон, а ведь именно так, он прекрасно знал, ему и стоило поступить.

– Ты чего, блин, даже не поздороваешься? – Дыхание Кридмора было токсичным.

– Привет, Мэриэлис, – сказал Райделл. – Меня зовут Райделл. Приятно познакомиться.

Мэриэлис улыбнулась, десять процентов усталости испарились всего на секунду из ее глаз.

– Вот, Бьюэлл мне тут говорит, что вы из Лос-Анджелеса, мистер Райделл.

– Да ну? – Райделл смерил Кридмора взглядом.

– Вы там по части медиа, мистер Райделл? – спросила она.

– Нет, – сказал Райделл, прибив Кридмора к табурету самым тяжелым взглядом, на какой был способен, – розничная торговля.

– Я сама по части музыкального бизнеса, – сказала Мэриэлис, – мой бывший и я держали самый успешный кантри-клуб в Токио. Но меня потянуло вернуться к своим корням. В Божью страну, мистер Райделл.

– Ты слишком много трещишь, – сказал ей Кридмор, не обращая внимания на Райделла, когда официантка принесла тому завтрак.

– Бьюэлл, – произнес Райделл почти доброжелательно, – заткнись нахер, а? – Он начал отрезать пригоревший край своей яичницы.

– Пива мне, – сказал Бьюэлл.

– О, Бьюэлл, – сказала Мэриэлис.

Она с трудом подняла с пола большую пластиковую сумку с впаянной молнией, разновидность бесплатных «раздаток» рекламных кампаний, и начала копаться внутри. Извлекла на свет божий длинную запотевшую банку и передала ее Кридмору поверх колен Райделла, пряча под стойкой. Кридмор откупорил ее и поднес к уху, будто наслаждаясь шипением углекислого газа.

– Звук завтрака на плитке, – возвестил он, после чего глотнул.

Райделл сидел на месте, жуя совершенно резиновую яичницу.

– Короче, идешь на этот сайт, – говорил ему Лейни, – даешь им мой пароль, «Колин-пробел-Лейни», заглавная «К», заглавная «Л», первые четыре цифры этого телефонного номера и слово «Берри». Это же твой ник, да?

– Вообще-то меня так зовут, – сказал Райделл, – фамилия по материнской линии. – Он сидел в просторной, но не слишком чистой кабинке туалета бывшего банка. Отправился туда, чтобы избавиться от Кридмора и его спутницы и перезвонить Лейни. – Значит, я даю им все это. А мне они что дадут? – Райделл поднял взгляд на свою сумку, которую повесил на внушительный хромированный крюк на двери кабинки. Он не хотел оставлять ее в закусочной без присмотра.

– Они тебе дадут еще один номер. Идешь с ним к любому банкомату, показываешь любое удостоверение личности с фотографией, набираешь номер. Банкомат выдаст кредитный чип. На нем должно быть достаточно, чтобы продержаться несколько дней, но если не хватит, звони.

От пребывания в замкнутом помещении у Райделла появилось чувство, будто он попал в один из тех древних фильмов о подводных лодках, в эпизод, где вырубают все двигатели и ждут, тихо-тихо, зная, что глубинные бомбы уже сброшены. Здесь было в точности так же тихо, возможно из-за того, что банк был построен основательно; единственным звуком было журчанье бачка унитаза, что, подумал Райделл, только усиливало иллюзию.

– Ладно, – сказал он, – допустим, что все сработает, как должно сработать; но кого ты все-таки ищешь и что там такое было про умирающих людей?

– Европеец, мужчина лет под шестьдесят, возможно, с военным прошлым, но это было очень давно.

– Что сужает круг поисков примерно до миллиона подозреваемых – здесь, в Северной Калифорнии.

– Райделл, все сработает таким образом, что он тебя сам найдет. Я тебе скажу, куда пойти и что попросить, и все вместе привлечет его внимание.

– Звучит чересчур просто.

– Попасть в поле его внимания будет легко. Остаться в живых после этого – нет.

Райделл немного подумал.

– И что я должен сделать, когда он меня найдет?

– Задашь ему вопрос.

– Какой вопрос?

– Еще не знаю, – ответил Лейни, – я над этим сейчас работаю.

– Лейни, – сказал Райделл, – что все это значит?

– Если б я только знал, – сказал Лейни, и вдруг его голос стал очень усталым, – мне бы, наверно, не пришлось торчать тут. – Он замолчал. И повесил трубку.

– Лейни?

Райделл сидел и слушал, как журчит унитаз. В конце концов поднялся, снял сумку с крюка и покинул кабинку.

Вымыл руки под тонкой струйкой холодной воды, убегавшей в черную раковину из искусственного мрамора, всю покрытую коркой желтушного промышленного мыла, после чего проделал обратный путь по коридору, узкому из-за штабелей картонных коробок, набитых, как ему показалось, сантехническим инвентарем.

Он очень надеялся, что Кридмор с кантри-мамашей уже позабыли о нем и свалили.

Не тут-то было. Дама, вдохновившись Райделловым примером, трудилась над тарелкой яичницы, а Кридмор – пиво зажато меж джинсовых бедер – злобно таращился на двух огромных, припорошенных светлой пылью строителей.

– Привет, – сказал Кридмор, когда Райделл прошел мимо них с оттягивавшей плечо сумкой.

– Привет, Бьюэлл, – отозвался Райделл, взяв курс на входную дверь.

– Эй, ты куда пошел?

– На работу, – ответил Райделл.

– Работа, – донесся до него голос Кридмора, – вот ведь дерьмо!

Но дверь с размаху захлопнулась за Райделлом, и он очутился на улице.

15
Вновь здесь, наверху

Шеветта стояла рядом с фургоном, глядя, как Тесса выпускает на свободу «Маленькую Игрушку Бога». Майларовая платформа камеры, похожая на лепешку или раздувшуюся монету, наполнилась водянистым светом дня, поднимаясь в воздух и трепыхаясь, а потом выровнялась и закачалась на высоте футов пятнадцати.

Шеветта чувствовала себя очень странно, вновь оказавшись здесь, видя знакомые бетонные ромбоиды противотанковых заграждений, а за ними – немыслимый силуэт самого моста. Вон там она когда-то жила – хотя теперь это казалось сном или чьей-то чужой жизнью – на вершине ближайшей опорной башни. Вон в той клетушке из фанеры, высоко-высоко, она и спала, пока огромные руки ветра толкали, крутили, терзали мост, и порой она слышала, как тайно стонали железные сухожилия моста, звук этот несся вверх по скрученным тросам, слышимый только ею, Шеветтой, прижавшей ухо к гладкому, словно дельфинья спина, кабелю, который поднимался из овальной дыры, пропиленной в фанерном полу Скиннеровой конуры.

А теперь Скиннер мертв, как ей прекрасно известно. Умер, пока она ошивалась в Лос-Анджелесе, пытаясь стать кем-то, кем, как она тогда думала, ей хотелось бы стать. Она не приехала на похороны. Народ на мосту не устраивал из этого события; закон тут сводился к владению собственностью. Она не была дочерью Скиннера, а если бы и была и захотела владеть этой фанерной клетушкой на вершине опорной башни, достаточно было бы жить там столько, сколько ей нужно. Ей это не было нужно.

Но горевать в Лос-Анджелесе по Скиннеру было попросту невозможно, а сейчас это все вдруг всплыло, она вернулась в то время, когда жила у него. Как он нашел ее, до того больную, что не могла идти, и перенес к себе в дом, и откармливал супом, который покупал у корейских разносчиков, пока она не поправилась. Потом он оставил ее в покое, ни о чем не спрашивая, принимая ее, как принимают птицу, севшую на подоконник, пока она не освоила в городе велосипедные маршруты и не стала курьером. И вскоре они поменялись ролями: слабеющий, нуждающийся в помощи старик, и она – та, кто достанет суп, принесет воды, позаботится, сварен ли кофе. И так шло до тех пор, пока она, по собственной дурости, не попала в беду и в результате встретила Райделла.

– Эту штуку ветер унесет, – предостерегла она Тессу, нацепившую очки, на которые передавался сигнал с парящей камеры.

– У меня в машине еще три, – сказала Тесса и сунула правую руку в черную, скользко блеснувшую управляющую перчатку. Поэкспериментировала с тачпадом, запустив миниатюрные пропеллеры; платформа описала двадцатифутовый круг.

– Нужно поставить кого-нибудь охранять фургон, – сказала Шеветта, – если хочешь увидеть его снова.

– Поставить? И кого же?

Шеветта указала на тощего чернокожего мальчишку с немытыми дредами до самого пояса.

– Ты, как тебя звать?

– А тебе-то что?

– Заплачу, если присмотришь за фургоном. Вернемся – чип на полсотни. По рукам?

Мальчик равнодушно смотрел на нее.

– Звать Бумзилла, – сказал он.

– Бумзилла, – сказала Шеветта, – присмотришь за этим фургоном?

– По рукам, – сказал он.

– По рукам, – сказала Тессе Шеветта.

– Эй, леди, – сказал Бумзилла, ткнув пальцем в сторону «Маленькой Игрушки Бога», – я хочу эту штуку.

– Останешься тут, – сказала Тесса, – возьмем ассистентом.

Тесса касается пальцами черного тачпада на перчаточной ладони. Платформа с камерой закладывает второй круг и выплывает из поля зрения, над противотанковыми заграждениями. Тесса улыбается, увидев то, что увидела камера.

– Пошли, – сказала она Шеветте и направилась в проем между бетонными блоками.

– Не туда, – сказала Шеветта. – Вон туда.

Был только один путь, которым все шли, если просто хотели подойти к мосту. Заявиться другой дорогой означало либо что ты вообще ни уха ни рыла, либо что идешь по делу.

Она показала Тессе правильную дорогу. Из расщелин между бетонными блоками воняло мочой. Шеветта пошла быстрее, Тесса догоняла сзади.

И снова вышли в этот влажный свет, но теперь он заливал не лотки и торговцев, как помнила Шеветта, а красно-белый фасад типового магазина самообслуживания, нагло, по самому центру перегородившего вход на оба яруса моста, заливал вывеску «Счастливый дракон» и дрожащие картинки, ползущие вверх по фирменной башне из видеомониторов.

– Мать его за ногу, – ахнула Тесса, – вот и нашли маргиналов.

Шеветта замерла столбом.

– Как они только осмелились?

– Так и осмелились, – сказала Тесса. – Расположение-то призовое.

– Но это… это прямо как «Ниссан Каунти».

– Ну да, натуральный парк аттракционов. Этот район – приманка для туристов, так?

– Много же народа отправится туда, где нет полиции.

– Автономные зоны притягивают сами по себе, – сказала Тесса. – Эта вот здесь так давно, что с нее уже открытки штампуют. Главный символ города, все дела.

– Страх божий, – сказала Шеветта, – это… это же просто убийство.

– Кому, как ты думаешь, корпорация «Счастливый дракон» платит за аренду? – спросила Тесса, гоняя платформу туда и обратно, чтобы снять панораму фасада.

– Без понятия, – сказала Шеветта. – Эта хрень стоит прямо посреди бывшей улицы.

– Ладно, забудь, – сказала Тесса и нырнула в пешеходный поток, втекающий и вытекающий с моста. – Мы как раз вовремя. Снимем хронику местной реальной жизни, пока тут не открыли тематический парк.

Шеветта отправилась следом, еще не разобравшись, что она чувствует.

Обедали в мексиканской забегаловке под названием «Грязен Господь».

Шеветта не помнила ее по прошлой жизни, но забегаловки на мосту частенько меняли название. А также размеры и форму. Так получались странные гибриды: например, парикмахерская и устричный бар решали объединиться в более крупное заведение, где подстригали волосы и подавали устриц. Иногда этот метод срабатывал: одним из «долгожителей» на мосту со стороны Сан-Франциско был салон татуировок ручной набивки, заодно и кормивший завтраками. Сидишь себе над тарелкой яичницы с беконом и наблюдаешь, как кого-то колют иголкой по нарисованному от руки трафарету.

Но «Грязен Господь» предлагал лишь мексиканскую еду плюс японскую музыку – мило и без претензий. Тесса взяла уэвос ранчерос[19]19
  Яичница с помидорами и острым соусом (исп.).


[Закрыть], а Шеветта заказала кесадилью[20]20
  Лепешка из слоеного теста (исп.).


[Закрыть] с курицей. Обе взяли по пиву «Корона», и Тесса припарковала камеру прямо под куполом пластикового навеса. Никто висящей платформы, похоже, не замечал, так что Тесса могла снимать свое документальное кино и есть одновременно.

Ела Тесса много. Она говорила, что такой у нее метаболизм: сколько ни съест, никогда не толстеет, а есть ей нужно для того, чтобы набраться энергии. Тесса разделалась со своими уэвос еще до того, как Шеветта наполовину управилась с кесадильей. Она осушила стеклянную бутылку «Короны» и принялась возиться с долькой лайма, сжимая и пропихивая ее в горлышко.

– Карсон, – сказала Тесса. – Ты из-за него беспокоишься?

– А что с ним такое?

– Он руки распускает, твой бывший, вот что с ним такое. Это ведь его тачку мы видели там, в Малибу?

– Думаю, да, – сказала Шеветта.

– «Думаешь»? Ты что, не уверена?

– Слушай, – сказала Шеветта, – тогда было раннее утро. Все было очень и очень странно. И знаешь что? Это была не моя идея – ехать сюда, на север. Это была твоя идея. Ты хочешь снять кино.

Лайм провалился в пустую бутылку «Короны», и Тесса уставилась на нее с таким выражением, будто только что проиграла пари.

– Знаешь, что мне в тебе нравится? В смысле, одна из многих вещей, которые мне в тебе нравятся.

– Что же? – спросила Шеветта.

– Ты не из среднего класса. Никаким боком. Ты съезжаешься с этим типом, он начинает тебя поколачивать, и что же ты делаешь?

– Сваливаю нахрен.

– Правильно. Ты сваливаешь нахрен. А не устраиваешь консилиум с адвокатами.

– У меня нет адвокатов, – сказала Шеветта.

– Знаю. О том я и говорю.

– Не люблю адвокатов, – сказала Шеветта.

– Конечно не любишь. И у тебя нет рефлекса тяжбы.

– Тяжбы?

– Он тебя избивает. У него престижная студия на верхнем этаже, восемь сотен квадратных футов. У него есть работа. Он тебя избивает, но ты же не заказываешь автоматически ответного точечного удара; ты не из среднего класса.

– Я просто не хочу иметь с ним ничего общего.

– О том и речь. Ты же из Орегона, верно?

– В каком-то смысле, – сказала Шеветта.

– Ты когда-нибудь думала об актерской профессии?

Тесса перевернула бутылку вверх дном. Раздавленный ломтик лайма упал в горлышко, а несколько капель пива – на исцарапанный черный пластик стола. Тесса засунула в бутылку мизинец и попыталась выудить ломтик.

– Нет.

– Ты нравишься камере. У тебя такое тело, что парням просто крышу срубает.

– Отстань, – сказала Шеветта.

– Как ты думаешь, почему они выложили твои фотографии с той вечеринки в Малибу?

– Потому что напились, – сказала Шеветта. – Потому что делать больше нечего было. Потому что они студенты и изучают медиа.

Тесса выудила из бутылки остатки лайма.

– Все три ответа верны, – сказала она, – но все-таки главная причина – твоя внешность.

За спиной Тессы, на стенном экране из штампованного вторсырья, появилась очень красивая молодая японка.

– Посмотри на нее, – сказала Шеветта, – вот это внешность, верно?

Тесса глянула через плечо.

– Это Рэй Тоэй, – сказала она.

– Ну, так вот, она красива. Она, не я.

– Шеветта, – сказала Тесса, – ее же не существует. Такой девушки нет на самом деле. Это код. Пакет программ.

– Не может быть, – сказала Шеветта.

– Ты что, не знала?

– Но она же сделана с кого-то, верно? Обработали чьи-то фотографии…

– Ни с кого, из ничего, – сказала Тесса. – Никакой обработки. Она нереальна на сто процентов.

– Значит, этого люди и хотят, – отозвалась Шеветта, глядя, как Рэй Тоэй грациозно дефилирует по какому-то ретро-азиатскому ночному клубу, – а не бывшую велокурьершу из Сан-Франциско.

– Нет, – сказала Тесса, – ты все понимаешь в точности наоборот. Люди не знают, чего хотят, пока не увидят. Каждый объект желания – это найденный объект. Во всяком случае, обычно так.

Шеветта взглянула на Тессу поверх пустых пивных бутылок.

– К чему ты клонишь, а, Тесса?

– Документалка. Она должна быть про тебя.

– Даже не думай.

– Иначе не складывается, я уже вижу. Ты мне нужна для фокусировки. Нужно что-то, что сцементирует рассказ. Мне нужна Шеветта Вашингтон.

Шеветта начала потихоньку пугаться. И от этого разозлилась.

– Разве ты не получила грант на конкретный проект, о котором рассказывала? Про все эти штуки насчет маргинальных…

– Слушай, – сказала Тесса, – если тут есть какая-то проблема, а я этого не говорю, то это моя проблема. И это совсем не проблема, это – возможность. Это – шанс. Мой шанс.

– Тесса, ты меня ни за что не заманишь играть в твоем кино. Ни за что. Понятно?

– Об «играть» речь и не идет. Все, что тебе нужно делать, – это быть собой. И для этого потребуется выяснить, кто же ты на самом деле. Я сниму фильм о том, как ты выясняешь, кто ты на самом деле.

– Не снимешь, – сказала Шеветта, встав и чувствительно стукнувшись о платформу камеры, которая, стало быть, спустилась до уровня ее головы, пока они разговаривали. – Останови ее! – Она как от мухи отмахнулась от «Маленькой Игрушки Бога».

Четыре других клиента «Грязного Господа» просто скользнули по ним взглядом.