Текст книги "Все вечеринки завтрашнего дня"

6
Силенцио

Силенцио достается носить. Он самый маленький, кажется почти пацаном. Сам не торчок, но если копы схватят его, ничего им рассказать не сможет. Во всяком случае, про гадость.

Силенцио уже какое-то время таскается за Крысуком и Плейбоем, смотрит, как они торчат, как они добывают бабки, которые им нужны, чтобы торчать еще и еще. Крысук делается злым, когда ему хочется заторчать, и Силенцио навострился в таких случаях держаться подальше от его ног и кулаков.

У Крысука длинный узкий череп, он носит контактные линзы с вертикальными радужками, как у змеи. Силенцио интересно: специально ли Крысук придумал выглядеть будто крыса, проглотившая змею, и теперь эта змея глядит наружу сквозь глазницы крысы? Плейбой говорит, что Крысук – это pinche Chupacabra[4]4
  Букв. «гад (змея) чупакабра» (исп.); латиноамериканский сленг, пародия на латинскую зоологическую номенклатуру.


[Закрыть] из Уотсонвилля, а они все там так выглядят.

Плейбой крупный, его туша обтянута длиннополым пальто, под которое надеты джинсы и старые рабочие сапоги. Он носит усы а-ля Панчо Вилья[5]5
  Панчо Вилья – Франсиско Вилья (Доротео Аранлья, 1877–1923), руководитель крестьянского движения на Севере Мексики в период Мексиканской революции 1910–1917 гг.


[Закрыть], желтые очки-авиаторы и черную федору[6]6
  Федора – фасон мягкой фетровой шляпы.


[Закрыть]. Он подобрее с Силенцио, покупает ему буррито[7]7
  Буррито – мексиканская лепешка с начинкой из мяса, сыра или бобов.


[Закрыть] с лотков, воду, жестянки попкорна, а один раз купил большую картонку фруктового напитка с мякотью.

Силенцио интересно: а может, Плейбой – его отец? Он не знает, кем бы мог быть его отец. Его мать чокнутая, торчит в своих лос-прожектос[8]8
  Los projectos (исп.) – букв. «новостройки», нищие латиноамериканские кварталы.


[Закрыть]. На самом деле он вовсе не думает, что Плейбой – его отец, потому что помнит, как встретил Плейбоя на рынке на Брайант-стрит, и это вышло по чистой случайности, но иногда ему все-таки интересно – когда Плейбой покупает ему поесть.

Силенцио уселся и смотрит, как Крысук и Плейбой торчат, прямо за этим пустым лотком, воняющим гнилыми яблоками. Крысук сунул в рот небольшой фонарик, поэтому видит, что делает. Сегодня черная ночь, и Крысук надрезает маленькую пластиковую трубку специальным ножом, рукоятка длинней, чем короткое гнутое лезвие. Все трое сидят на пластиковых упаковочных ящиках.

Крысук и Плейбой торчат от черного два, а может, три раза в сутки – и днем и ночью. Три раза по черному, а потом им нужно заторчать и от белого. Белое подороже, но когда слишком много черного, они начинают говорить быстро-быстро, а может, и видят людей, которых тут нет. «Разговор с Иисусом» – так это называет Плейбой, но белое он называет «прогулка с королем». Но это совсем не прогулка: от белого они не двигаются, молчат и спят. Силенцио предпочитает белые ночи.

Силенцио знает, что они покупают белое у черных, а черное – у белых, и думает, что как раз эту тайну изображает картинка, которую Крысук носит на цепочке на шее: черная слеза и белая слеза, изгибаясь, сливаются вместе, и выходит окружность; в белой слезе небольшой кружок черного, в черной слезе – небольшой кружок белого.

Чтобы добыть деньги, они заговаривают с людьми, обычно в темных местах, так что люди пугаются. Иногда Крысук показывает им нож, а Плейбой в это время держит их за руки, чтобы не убежали. Деньги – внутри маленьких пластиковых чеков, на которых напечатаны бегущие картинки. Силенцио хотел бы оставлять у себя эти чеки, когда все деньги в них кончаются, но делать так нельзя. Плейбой их выкидывает, перед тем тщательно протирая. Он бросает их в щели на обочине улицы. Он не хочет, чтобы на них оставались отпечатки его пальцев. Иногда Крысук делает людям больно, чтобы они выдали ему заклинания, которые вызывают деньги из бегущих картинок. Заклинания – это фамилии, буквы и цифры. Силенцио помнит все заклинания, которые выпытали Крысук и Плейбой, но сами они об этом не догадываются; если бы он им сказал, они бы, наверно, рассердились.

Все трое спят в комнате, которая в Миссии. Плейбой сразу стаскивает матрац с кровати и кладет его на пол. Плейбой спит на матраце. Крысук – на голой кровати. Силенцио спит на полу.

Крысук разрезает трубку и кладет половину черного на палец Плейбоя. Плейбой лижет свой палец, чтобы черное прилепилось. Плейбой сует палец в рот и втирает черное в десны. Силенцио интересно, какое оно на вкус, но он не хочет разговаривать с Иисусом. Теперь и Крысук втирает черное в десны, фонарик забыт и зажат в свободной руке. Крысук и Плейбой похожи на идиотов, но Силенцио не смешно. Скоро им снова захочется заторчать, а черное даст им энергию, чтобы добыть необходимые для этого деньги. Силенцио знает, что денег нет, потому что все они не ели со вчерашнего дня.

Обычно они находят людей в темных местах между большими фигурами в начале Брайант-стрит, но теперь Крысук думает, что полиция наблюдает за теми местами. Крысук как-то рассказывал Силенцио, что полиция видит и в темноте. Силенцио глядел на полицейских, когда они проезжали мимо в своих машинах, и все гадал, как это полиция видит и в темноте.

Но сегодняшней ночью Крысук вывел их на охоту на мост, где живут люди, и говорит, что здесь они найдут деньги. Плейбою не нравится этот мост, потому что люди с моста, говорит он, все pinche[9]9
  Гады (исп.).


[Закрыть]; они не любят, когда на их территории орудуют чужаки. Крысук же уверен, что чует удачу.

Крысук швыряет пустой пузырек в темноту, и Силенцио слышит, как тот обо что-то негромко стукается.

Змеиные зрачки Крысука расширены от черного. Он проводит пятерней по волосам от лба до затылка и делает знак рукой. Плейбой и Силенцио следуют за ним.

Силенцио второй раз проходит мимо бодеги[10]10
  Bodega (исп.) – винный погреб.


[Закрыть], следя за мужиком в длинном пальто, пока тот сидит за маленьким белым столиком, пьет свой кофе.

Крысук говорит, какое клевое пальто. Смотри, какие у старика очки, говорит Крысук, они же золотые. Силенцио думал, что у Плейбоя тоже золотые, но у плейбоевских желтые стекла. А у этого мужика стекла очков простые. У него седые, очень коротко стриженные волосы, и глубокие морщины прорезали лицо. Он сидит в одиночестве, глядя на самую маленькую чашечку кофе, какую Силенцио видал в жизни. Кукольная чашечка.

Они дошли за стариком до этого места. Он двигался к Острову Сокровищ. Плейбой говорит, что эта часть моста – для туристов. Здесь есть винные погреба, магазины со стеклянными окнами, много прохожих.

Теперь они ждут, чтобы понять, куда двинет старик, покончив со своим лилипутским кофе. Если он двинет обратно, к Брайант-стрит, тогда будут трудности. Если двинет дальше на Остров, Крысук и Плейбой будут счастливы.

Обязанность Силенцио – подать им знак, что мужчина уходит.

Силенцио, проходя мимо, чувствует на себе взгляд старика, но старик лишь рассматривает толпу.

Силенцио смотрит, как Крысук и Плейбой идут за мужиком к Острову Сокровищ.

Теперь они на нижнем ярусе моста, и Силенцио время от времени смотрит наверх, на дно следующего яруса – краска там облупилась. Это напоминает ему стену в лос-прожектос. Здесь почти нет людей. Почти нет огней. Мужик идет легкой походкой. Он не торопится. Силенцио чувствует, что тот всего лишь прогуливается, что идти ему, собственно, некуда. Силенцио чувствует, что старику ничего не нужно: он не ищет денег, чтобы поесть или заторчать. Должно быть, потому, что у него и так есть деньги, которые нужны, чтобы поесть или заторчать, по этой-то причине Крысук и Плейбой выбрали его, они поняли, что у него есть деньги, которые им нужны.

Крысук и Плейбой стараются держать мужика в поле зрения, но близко не подходят. Идут как будто и не вместе. Плейбой держит руки в карманах своего большого пальто. Он снял очки с желтыми стеклами, под глазами у него черные круги, как у всех, кто торчит на черном. Он выглядит печальным, когда собирается добыть деньги, чтобы заторчать. Он выглядит так, будто слушает очень внимательно.

Силенцио следует за этими троими, время от времени оглядываясь. В данный момент его задача – поднять тревогу, если кто-то появится.

Мужик останавливается и смотрит в витрину магазина. Силенцио делает шаг назад и прячется за тележкой, груженной рулонами пластика, видит, как Крысук и Плейбой встают за другими укрытиями на тот случай, если мужик оглянется. Нет, не оглядывается, но Силенцио подозревает, что мужик рассматривает в витрине отражение улицы. Силенцио и сам так делал.

Мужик все стоит, держа руки в карманах длинного пальто, и смотрит в витрину.

Силенцио расстегивает джинсы и тихонько мочится на рулоны пластика, осторожно, чтобы не наделать шума. Застегивая джинсы, видит, что мужик отошел от витрины и по-прежнему движется в сторону Острова Сокровищ, где, говорит Плейбой, есть люди, которые живут как звери. У Силенцио, видавшего в жизни лишь собак, голубей и чаек, в голове моментально возникает картинка: крылатые люди с собачьими клыками. Раз возникнув, картинка остается в голове у Силенцио.

Выйдя из-за тележки одновременно с Крысуком и Плейбоем, которые последовали за мужиком, Силенцио замечает, как тот вдруг сворачивает направо. Исчез. Мужик исчез. Силенцио яростно моргает, трет кулаками глаза и смотрит еще раз. Крысук и Плейбой прибавили шагу. Они не пытаются прятаться. Силенцио тоже скачет вприпрыжку, чтобы не потеряться, и оказывается на том месте, где свернул мужик. Узкая спина Крысука скрывается за углом вслед за Плейбоем и исчезает.

Силенцио замирает. Чувствует, как колотится сердце. Делает шаг вперед и выглядывает из-за угла.

Это место, где по всем признакам должен быть магазин, но магазина там нет. Сверху свисают широкие листы пластика. Деревянные брусья, сплошные рулоны пластика. Мужик стоит там.

Он стоит у дальней стены и переводит взгляд с Плейбоя на Крысука, с Крысука на Силенцио. Смотрит сквозь круглые стекла очков. Силенцио чувствует, что мужик спокоен.

Плейбой направляется к мужику, перешагивая брусья и пластик. Плейбой молчит. Руки он все еще держит в карманах пальто. Крысук не двигается, он наготове и на глазах мужика вытаскивает свой нож и со щелчком, демонстративно раскрывает.

Лицо мужика не дрогнуло, а Силенцио помнит лица других людей и страх в их глазах, когда они видели нож Крысука.

В этот момент Плейбой спрыгивает с деревянного бруса, выдергивает руки из карманов, чтобы схватить человека за плечи и резко повернуть. Вот как все делается.

Силенцио видит, что мужик слегка пошевелился, а может, ему это кажется.

Все замирают.

Силенцио точно видел, как левая рука мужика метнулась под складки длинного пальто, которое только что было застегнуто. Но он не заметил, как получилось, что тот стоит, почти уже уперев свой кулак Плейбою в середину грудной клетки, выставив большой палец. Плейбой остолбенел. Его руки нелепо застыли, пальцы растопырены.

Силенцио смотрит, как Плейбоевы руки хватают воздух. Правая рука мужика медленно поднимается, чтобы оттолкнуть Плейбоя, а из Плейбоевой грудной клетки медленно появляется тонкая черная штуковина. Силенцио становится интересно, давно ли он там ее прятал, а Плейбой навзничь валится на рулоны пластика и деревянные брусья.

Силенцио слышит, как кто-то кричит «pinche madre»[11]11
  Букв. «чертова мать» (исп.).


[Закрыть], и это, конечно, Крысук. Когда Крысук торчит от черного и дерется, он очень быстрый, и ни за что не угадаешь, что он сделает; он калечит людей и трясется, смеясь, оскаливая зубы. Сейчас он прыгает вниз по рулонам пластика, будто летит, нож сверкает в его руке, и перед глазами Силенцио возникает картинка – человек с крыльями и собачьими клыками, а оскал Крысука точно такой, его змеиные зрачки расширены от черного.

И черная штука, как длинный и влажный палец, протыкает насквозь шею Крысука. И все замирает снова.

Потом Крысук пытается что-то сказать, кровь выступает в него на губах. Он хочет достать мужика своим ножом, но нож рассекает лишь воздух и наконец выпадает из руки Крысука.

Мужик вынимает черную штуковину из горла Крысука. Крысук шатается на ослабевших ногах, и Силенцио вспоминает, как тот, бывало, переберет белого и пытается ходить. Крысук хочет обеими руками сжать горло. Его губы шевелятся, но слова не выходят. Один из змеиных глаз Крысука выпадает. Под ним настоящий глаз, круглый и карий.

Крысук валится на колени, все еще сжимая горло руками. Его глаза – змеиный и карий – глядят снизу на мужика, и Силенцио чувствует, что смотрят они уже из другого мира и видят уже другие картины.

Из горла Крысука вырывается негромкий слабый звук, после чего он заваливается назад, по-прежнему стоя на дрожащих коленях, падает на спину с широко разведенными коленями, поджав обе ноги под задницу.

Силенцио видно, как серые штаны Крысука темнеют в промежности.

Силенцио смотрит на мужика. Тот глядит на него.

Силенцио смотрит на черный клинок, тот спокоен в руке мужика. Чувствуется, что клинок владеет мужиком, а не мужик – клинком. Что клинок может приказать мужику действовать.

Но вот мужик поворачивает клинок. Кончик у того почти квадратный, будто обрубленный. Клинок поворачивается еле заметно. Силенцио понимает, что это команда – ему.

Он делает шажок вбок, чтобы мужик его видел.

Клинок снова поворачивается. Силенцио понимает команду.

Ближе.

7
Коммуналка

Однажды Тесса сказала Шеветте: оставь без присмотра пустой дом в Малибу – и кто ни попадя сползет с холмов и станет жарить собачатину у тебя в камине.

От этой швали трудно избавиться, а замки их ничуть не смущают. Вот почему нормальные люди, привыкшие жить здесь еще до Слива, охотно сдают свои дома студентам.

Тесса была австралийкой, студенткой, изучавшей теорию медиа в университете Южной Калифорнии, и причиной, по которой Шеветта жила здесь, в основном валяясь на диване.

Ко всему вышесказанному добавьте тот факт, что у Шеветты не было ни работы, ни денег и она только что сбежала от Карсона.

Тесса сказала, что Карсон просто кусок дерьма.

И поглядите, куда меня занесло, думала Шеветта, накручивая педали на тренажере, который имитировал швейцарскую горную дорогу, и стараясь игнорировать вонь заплесневелого белья, доносившуюся из-за кирпичной перегородки. Кто-то оставил мокрое белье прямо в машине, скорее всего в прошлый вторник, перед пожаром, и теперь оно там прокисало.

Что было неудачно, поскольку весьма затрудняло гонки на велотренажере. Этот тренажер мог принимать конфигурацию разных велосипедов и создавать иллюзию разных ландшафтов, но Шеветта обожала именно этот старомодный десятискоростник со стальной рамой, на котором неслась сломя голову по горной дороге, да так, что альпийские цветы у обочины размывались в неясные полосы на периферии зрения. Другим ее любимчиком был «крейсер» на шинах-аэростатах для гонок по пляжу, что было неплохо в Малибу, поскольку в реальности гонять по пляжу было нельзя, если, конечно, вам не хотелось карабкаться через ржавую колючую проволоку и игнорировать предупреждения «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ», торчащие через каждую сотню футов.

Однако вонь от прокисших носков, ну точно в раздевалке спортзала, продолжала догонять ее, и не было в этой вони ни намека на цветущие альпийские луга, и вонь говорила Шеветте, что у нее нет ни цента и нет работы и что она прозябает в кондоминиуме в Малибу.

Дом стоял прямо на пляже, проволока тянулась в десятке метров от черты прибоя. Никто не знал точно, что же «слилось», так как госслужбы упорно молчали. Что-то с грузовоза, говорили одни, а другие твердили, что это было судно с отходами, затонувшее в шторм. Однако правительство использовало наноботы, чтобы расчистить заразу; на этом сходились все, и вот почему считалось, что гулять на пляже не стоит.

Шеветта нашла тренажер почти сразу, как попала сюда, и гоняла на нем два-три раза в день или, как вот сейчас, глубокой ночью. Казалось, больше никто не проявлял к нему интереса и даже не заглядывал в эту маленькую комнатенку, пристрой гаража, рядом с прачечной, что вполне Шеветту устраивало. Живя на мосту, она привыкла быть среди людей, но там каждый всегда занимался делом. В коммунальном доме же было полно студентов южнокалифорнийского университета, занимавшихся теорией медиа, и они ей действовали на нервы. Они торчали в сети сутки напролет и трепались об этом и, казалось, ровным счетом ничего не делали.

Она почувствовала, что повязка интерфейсвизора промокла и пот потек по лицу. Она сейчас здорово вжарила; ощущалось напряжение именно тех мышц спины, до которых обычно дело не доходило.

Тренажер гораздо лучше справлялся с имитацией желто-зеленого велосипедного лака, чем рычагов переключения скоростей, – это она заметила. Рычаги были какие-то мультяшные, дорожное покрытие неслось под ними, смазываясь в стандартную текстурную карту. Облака, наверно, тоже были «условным обозначением», подними она взгляд; типовая фрактальная ерунда.

Она была определенно не слишком счастлива от своего пребывания здесь, да и от своей жизни в общем и целом на данном этапе. Она разговорилась об этом с Тессой после обеда. Ну, скажем так, разругалась.

Тесса хотела снять документальный фильм. Шеветта знала, что такое документальный фильм, – Карсон работал на телеканале «Реальность», по которому шли исключительно документальные фильмы, так что Шеветте в свое время пришлось просмотреть их сотнями. В результате она, как теперь думала, усвоила массу информации ни о чем конкретном, в том числе ничего конкретного о том, что ей вроде бы реально стоило знать. Например, что конкретно ей делать сейчас, раз уж жизнь занесла ее в такое место.

Тесса хотела съездить с ней в Сан-Франциско, но Шеветта испытывала смешанные чувства по этому поводу. Темой документального фильма, который желала снять Тесса, были маргинальные сообщества, и Тесса сказала, что, дескать, Шеветта как раз принадлежала к одному из них, потому что жила на мосту. «Маргинальный» значит «находящийся на обочине», и Шеветта считала, что в этом определении, как ни крути, есть толика смысла. И она действительно скучала по жизни в Сан-Франциско, скучала по тамошним людям, но ей не хотелось об этом думать. Из-за того, как все сложилось после ее приезда сюда, из-за того, что ни с кем не общалась.

Просто жми на педали, сказала она себе, уже достигнув иллюзорной вершины. Переключи передачу. Жми еще сильней. Поверхность дороги стала местами стеклянно поблескивать: симулятор не поспевал обновлять картинку.

– Наплыв. – Голос Тессы.

– Черт, – сказала Шеветта, сорвав с лица визор.

Платформа камеры, как надутая гелием подушка из серебристого майлара, на уровне глаз в открытом дверном проеме. Детская игрушка с небольшими пропеллерами в сетчатых кожухах, управляется из спальни Тессы. Световое кольцо отразилось в раструбе объектива, когда он вытянулся, давая наплыв.

Пропеллеры, зажужжав, слились в серое пятно, вынесли платформу в дверь, остановка; вновь смазались, разворот. Конструкция, покачавшись, быстро стабилизировалась: подвешенная снизу камера играла роль балласта. «Маленькая Игрушка Бога», так окрестила Тесса свой серебристый воздушный шар. Бестелесный глаз. Она посылала его в медлительные круизы по дому, на добычу фрагментарных образов. Каждый, кто жил здесь, непрерывно снимал на пленку кого-то другого, за исключением Йена; Йен носил стоп-кадр-костюм, даже спал в нем и записывал свои собственные движения.

Тренажер, умная машина, почувствовал, что Шеветта утратила фокусировку, и тяжко вздохнул, замедляясь; сложная система гидравлических приводов начала перестраиваться. Узкое клиновидное сиденье между ее бедер расширилось, раскинулось, чтобы охватить ягодицы в режиме «бич-байк». Ручки руля пошли вверх, приподнимая ее руки. Она продолжала крутить педали, но тренажер начал потихоньку тормозить.

– Сожалею. – Голос Тессы из крохотной колонки.

Но Шеветта знала, что Тесса не сожалеет.

– Я тоже, – сказала Шеветта, когда педали проделали финальный полуоборот, защелкнув замки для спуска. Она толкнула ограждения вверх и спустилась на землю, взмахом шуганув камеру и испортив Тессе кадр.

– Une petite problemette[12]12
  Небольшая проблемка (фр.).


[Закрыть]. У тебя, я так думаю.

– Что?

– Пойдем на кухню, покажу.

Тесса запустила один из пропеллеров на задний ход, повернув платформу на оси. Потом направила два пропеллера вперед, и платформа поплыла обратно через дверной проем, в гараж. Шеветта проследовала за ней, стянув полотенце с гвоздя, вбитого в дверной косяк. Затворила за собой дверь. Стоило бы захлопнуть ее на все время тренировки, но она забыла. «Маленькая Игрушка Бога» не умела открывать двери.

Полотенце не мешало бы выстирать. Чуточку жестковатое, но не зловонное. Шеветта вытерла пот с подмышек и груди. Догнала воздушный шар, поднырнула под него и оказалась на кухне.

Почувствовала, как разбегаются тараканы. Каждая плоская поверхность, за исключением пола, была занята немытой посудой, пустыми бутылками, деталями съемочного оборудования. За день до пожара у них была вечеринка, и никто до сих пор не прибрался.

Сейчас здесь нет света, только пара огоньков сигнальных устройств да методичное миганье охранной системы, переключавшейся с одной внешней камеры ночного видения на другую. 4:32 ночи в углу экрана. Наверно, с половину охранных систем отрубили, потому что люди входили и выходили весь день, и снаружи всегда кто-нибудь был.

Жужжание платформы, которую Тесса подняла сзади над ее головой.

– В чем дело? – спросила Шеветта.

– Наблюдай за проездом.

Шеветта подвинулась поближе к экрану. Открытая веранда, нависшая над песком…

Пространство между их домом и соседним…

Проезд. И машина Карсона, прямо там.

– Вот дерьмо, – сказала Шеветта, когда изображение «лексуса» сменилось видом пространства между домами с другой стороны, а затем панорамой камеры из-под веранды.

– Стоит там с трех двадцати четырех.

Веранда…

– Как он меня нашел?

Между домами…

– Сетевой поиск, наверно. Сличение образов. Кто-то выкладывал фотографии с вечеринки. Ты была на нескольких.

«Лексус» в проезде. Пустой.

– Где он?

Между домами… Под верандой…

– Без понятия, – сказала Тесса.

– А где ты?

Снова веранда. Посмотришь на такое, и начнут мерещиться вещи, которых нет. Она опустила взгляд на хлам, заваливший стойку, и увидела там мясницкий тесак в фут длиной, лежащий в остатках шоколадного торта, лезвие все залеплено засохшим кремом.

– На втором этаже, – сказала Тесса. – Тебе лучше подняться.

Шеветта вдруг замерзла в своих коротких велосипедных шортах и майке. По коже продрал озноб. Перешла из кухни в гостиную. Предрассветная серость сквозь стеклянные стены. Англичанин Йен растянулся на длинной кожаной кушетке и слегка похрапывал, красный светодиод помигивал на груди его стоп-кадр-костюма. Нижняя часть Йенова лица всегда казалась Шеветте не в фокусе; зубы неровные, разного цвета, будто пиксели мельтешат. Чокнутый, считала Тесса. И он никогда не переодевал костюма, в котором спал сейчас; шнуровал его туго, как корсет.

Что-то пробормотал во сне и повернулся на бок, когда она прошла мимо.

Она стояла в нескольких дюймах от стекла, ощущая сырость, которой тянуло снаружи. На веранде – ничего, только призрачный белый стул, пустые пивные жестянки. Где же Карсон?

Лестница на второй этаж была винтовой, клиновидные ступени из очень толстой доски закручивались вокруг металлической стойки. Углеродно-волоконные педальные скобы в подошвах туфель клацали при подъеме на каждом шаге.

Тесса ждала на самом верху, стройная белокурая тень, утопленная в дутой куртке, которая, как знала Шеветта, при солнечном освещении была темно-оранжевой.

– У соседнего подъезда припаркован фургон, – сказала она. – Погнали!

– Куда?

– По берегу на север. Заявку на грант утвердили. Я не спала, говорила с мамой и как раз ей об этом рассказывала, когда явился твой друг.

– Может, он просто хочет поговорить, – сказала Шеветта.

Она однажды сболтнула Тессе, как он ее избил, и теперь сожалела об этом.

– Не уверена, что на это стоит надеяться. Мы уезжаем, о’кей? Видишь? Я упаковалась. – Раздутый ромб мешка со съемочной техникой, свисающий с плеча, шлепал по бедру.

– А я нет, – сказала Шеветта.

– А ты и не распаковывалась, помнишь? – (Что было правдой.) – Выйдем через веранду, и за домом Барбары сразу в фургон: считай, мы свалили.

– Нет, – сказала Шеветта, – давай всех разбудим, включим снаружи свет. Что он нам сделает?

– Не знаю, что он сможет нам сделать. Но он всегда сумеет вернуться. Теперь он знает, что ты живешь здесь. Тебе нельзя оставаться.

– Я не уверена, что он снова хочет сделать мне больно.

– Ты хочешь с ним жить?

– Нет.

– Ты приглашала его сюда?

– Нет.

– Хочешь с ним повидаться?

Колебание.

– Нет.

– Тогда тащи свою сумку. – Тесса прошла мимо нее, толкнула, прокладывая путь мешком. – Живо, – добавила она, уже спускаясь по лестнице.

Шеветта открыла было рот, но ничего не ответила. Развернулась, пошла на ощупь вдоль коридора к двери в свою комнату. Бывший чулан, вот что это было, хотя внутри попросторнее, чем в некоторых жилищах на мосту. Когда открывалась дверь, на потолке загоралась лампа под куполом-абажуром из льдистого стекла. Кто-то вырезал толстый шмат пены, занимавший около половины узкого пространства без окон, между стильной обувной стойкой из какой-то светлой твердой тропической древесины и плинтусом из того же материала. Шеветта никогда не видела изделий из дерева, столь точно подогнанных. Весь дом был такой под слоем коммунальной грязи, и она часто гадала, кто жил здесь раньше и что они чувствовали, зная, что должны уехать. Кем бы они ни были, судя по обувной полке, туфель у них было больше, чем у Шеветты за всю ее жизнь.

Ее рюкзак валялся на краю узкого лежбища из пены. Как и сказала Тесса, все еще нераспакованный. Хотя открытый. Косметичка со всякой всячиной брошена рядом. Старая байкерская куртка Скиннера висит над кроватью, плечи расправлены и сидят уверенно на резных деревянных плечиках. Некогда черная конская кожа вытерлась и стала почти серой. Куртка старше тебя, сказал он однажды. Новые черные джинсы на перекладине рядом с курткой. Она сдернула их и скинула с ног велотуфли. Натянула джинсы поверх шорт. Достала черную водолазку из раскрытой пасти рюкзака. Ощутила запах чистого хлопка, натянув ее через голову, – она все постирала, еще у Карсона, когда решила, что уходит. Поставив ногу на край кровати, зашнуровала шипованные штурмовые ботинки; обошлась без носков. Встала и сняла куртку Скиннера с плечиков. Куртка была тяжелой, как будто помнила тяжесть лошади. Надев ее, Шеветта почувствовала себя в большей безопасности. Вспомнила, как всегда ездила в ней по Сан-Франциско, несмотря на ее изрядную тяжесть. Как в броне.

– Пошли давай, – тихо зовет из гостиной Тесса.

Шеветта впервые увидела Тессу, когда та явилась к Карсону с какой-то девицей из Южной Африки, брать у него интервью о работе на канале «Реальность». Что-то сработало; Шеветта улыбалась в ответ тощей блондинке, чьи черты были великоваты для ее лица, но она выглядела на все сто, смеялась и казалась умной.

Слишком умной, подумала Шеветта, запихивая косметичку в рюкзак, потому что теперь она все же собиралась с ней в Сан-Франциско, не будучи до конца уверенной в правильности этой идеи.

– Пошли давай.

Нагнулась, чтобы до конца втиснуть косметичку в рюкзак, защелкнула замок. Забросила рюкзак на плечо. Взглянула на велотуфли. Нет времени. Вышла и закрыла дверь чулана.

Наткнулась на Тессу в гостиной; та проверяла, отключена ли сигнализация на раздвижных стеклянных дверях.

Йен рычал, колошматя что-то во сне.

Тесса потянула одну из створок, открыв ее ровно настолько, чтобы можно было протиснуться; рама проскрежетала в заржавевшем пазе. Шеветта ощутила холодное дыхание моря. Тесса вышла наружу, просунула руку, вытащила свой мешок со съемочным оборудованием.

Шеветта вышла следом, рюкзак клацнул о раму. Что-то слегка коснулось ее волос, Тесса, вытянув руку, поймала «Маленькую Игрушку Бога». Протянула ее Шеветте, та взяла ее за один из сетчатых кожухов, окружавших пропеллеры; платформа казалась совсем невесомой и хрупкой, такую легко сломать. Потом они с Тессой взялись за дверную ручку и совместным усилием медленно задвинули дверную створку, превозмогая трение механизма.

Шеветта выпрямилась, обернулась, с опаской глянув на светлеющую массу – единственный признак океана в этот час, на черные петли колючей проволоки, и ощутила что-то вроде головокружения, как будто всего на одну секунду встала на самый край крутящегося мира. Раньше ее уже посещало такое чувство, там, на мосту, на крыше Скиннеровой конуры: будто стоишь на самой высокой точке мира, и туман, поглотивший бухту, возвращает эхом все звуки с иного, нового расстояния.

Тесса спустилась к пляжу по четырем ступенькам, и Шеветта услышала, как песок скрипит под ее каблуками. Было так тихо… Она вздрогнула. Тесса пригнулась, проверяя, нет ли кого под выносной верандой. Где же он?..

Они так его и не увидели, по крайней мере там и тогда, с трудом пробираясь сквозь зыбучий песок, миновав персональную веранду старой Барбары, где широченные окна были сплошь заклеены рваной фольгой и побуревшим от солнца картоном. Барбара была владелицей всего этого дома вплоть до самого Слива, теперь ее редко видели. Тесса попыталась как-то уговорить ее сняться в своем фильме – маргинальное сообщество из одного человека, ставшего отшельником в своем жилище, среди коммунальных домов. Шеветте подумалось, не подглядывает ли сейчас Барбара за их побегом. Вдоль дома и за угол, потом между ним и соседним, туда, где ждал фургон Тессы, почти кубической формы, цветная раскраска облезла от песчаного ветра.

С каждым новым шагом все это больше походило на сон, и вот уже Тесса отпирает фургон, сперва посветив фонариком внутрь кабины, проверяя, не притаился ли Карсон там, и когда Шеветта запрыгивает на пассажирское место и устраивается на скрипучем сиденье – одеяло привязано к рваному пластику специальным шнуром для прыжков с моста, – она понимает, что уезжает. Куда-то.

И это ей нравится.