Текст книги "Виртуальный свет. Идору. Все вечеринки завтрашнего дня"

– Фонтейну, что ли, попробовать?

Шеветта снова раскрыла телефон.

– Кому?

– Мужик из наших. Чинит Скиннеру электричество и все такое.

Она набрала номер и приложила телефон к уху.

Глаза Райделла закрылись, он ударился затылком о валик дивана с такой силой, что едва не проснулся.

27
После грозы

– Мочой воняет, – пожаловался Скиннер.

Ямадзаки с трудом разлепил глаза. Только что они с Джей-Ди Шейпли стояли посреди бескрайней равнины – даже не равнины, а гладкой, почти геометрически абстрактной плоскости, – перед черной, как обсидиан, стеной, исписанной именами мертвых.

Он поднял голову и огляделся. Темно. Сквозь витраж пробивается тусклый предутренний свет.

– Откуда ты взялся, Скутер? Что ты здесь делаешь?

Крестец и поясница японца тупо, противно ныли.

– Гроза, – пробормотал он, все еще не совсем проснувшись.

– Какая еще гроза? А где девица?

– Ушла, – сказал Ямадзаки. – Вы что, не помните? Лавлесс.

– Чушь ты какую-то мелешь.

Скиннер приподнялся на локте и елозил ногами, пытаясь скинуть на пол одеяла, на покрытом седой щетиной лице застыла гримаса отвращения.

– Мне нужно помыться. И сухую одежду.

– Лавлесс. Он нашел меня в баре. Заставил вернуться сюда, сам он дороги не знал. Думаю, он давно за мной следил…

– Конечно, конечно. А пока – заткнись, ладно?

Ямадзаки смолк.

– Нам нужна кастрюля воды. Горячей. Сперва кофе, а в том, что останется, я вымоюсь. Ты умеешь обращаться с примусом?

– С чем?

– Вон та красная штука. Его нужно накачать, я объясню тебе, как это делается.

Ямадзаки встал, сморщился от боли в пояснице и неуверенно шагнул к загадочному устройству, на которое указывал Скиннер.

– Да знаю я, чем она занята. Пилится. Снова учесала к дружку своему этому, мудиле сраному. Ну точно, Скутер, сколько волка ни корми…

Опасливо подойдя к краю плоской черной крыши, Ямадзаки взглянул на огромный город, залитый странным железным светом. Игривый ветерок, шевеливший его волосы, трепавший обшлага брюк, вчистую отрицал любое, пусть самое отдаленное родство со вчерашним ураганом. В голове вяло кружились осколки недавнего сна. «Я простил их», – сказал Шейпли, имея в виду своих убийц.

Ямадзаки смотрел на желтый клык «Трансамерики», перетянутый – в память о Малом Великом – стальными скрепами, и не вспоминал, а слышал бархатистый, как у молодого Элвиса Пресли, голос. Они же – ты пойми это, Скутер, – они же хотели как лучше.

Ветер рвал в клочки доносившиеся из распахнутого люка ругательства – там, внизу, Скиннер ополаскивался согретой на примусе водой.

Ямадзаки думал об Осаке, о своем научном руководителе.

– Наплевать мне на них, – сказал он по-английски. Сказал, словно призывая Сан-Франциско в свидетели.

Весь этот город – огромный томассон. А возможно, и вся Америка.

Ну как понять такое им, живущим в Осаке, в Токио?

– Эй, на крыше! – окликнул его чей-то голос.

Ямадзаки обернулся. Рядом с желтой корзиной Скиннерова фуникулера стоял худощавый чернокожий мужчина в плотном твидовом пальто и вязаной шапочке.

– Как там у вас наверху, все тип-топ? Как Скиннер?

Ямадзаки вспомнил золотозубого Лавлесса и замялся. А что, если и этот человек принадлежит к врагам Скиннера и девушки? Как отличить друга от врага?

– Моя фамилия Фонтейн, – сказал чернокожий. – Звонила Шеветта, она попросила меня зайти сюда проверить, все ли в порядке со Скиннером, как он грозу перенес. Я обслуживаю здесь электропроводку, и подъемник этот, и все такое.

– Скиннер сейчас моется, – неуверенно объяснил Ямадзаки. – Во время грозы он… он немного утратил контроль над собой. И он совсем ничего не помнит.

– Напряжение будет через полчаса, – сказал чернокожий. – На нашем конце все гораздо хуже. Полетели четыре трансформатора. Пятеро погибших, двадцать серьезно раненных, это то, что я знаю. Кофе там у вас есть?

– Да, – подтвердил Ямадзаки.

– Не отказался бы от чашки-другой.

– Да, – сказал Ямадзаки и вежливо поклонился. Чернокожий человек сверкнул широкой белозубой улыбкой. Ямадзаки вернулся к люку и осторожно спустился по стремянке.

– Скиннер-сан! Человек по фамилии Фонтейн – он ваш друг?

Скиннер пытался влезть в грязно-серые застиранные кальсоны с электроподогревом.

– Ублюдок он безрукий, а не друг, провода починить и то не может…

Ямадзаки отодвинул тяжелый бронзовый засов и открыл нижний люк. Через несколько секунд внизу появился Фонтейн. Он оставил одну из своих парусиновых сумок на площадке, повесил другую через плечо и начал карабкаться по ржавым стальным скобам.

Ямадзаки взял самую чистую из грязных кружек и аккуратно, чтобы не прихватить гущу, слил в нее остатки кофе.

Фонтейн положил сумку на край люка и только затем просунул в комнату голову.

– Топливные элементы звезданулись, – недовольно сообщил Скиннер. Он заправлял в шерстяные армейские брюки полы трех, а то и больше фланелевых, ветхих от старости рубашек.

– Работаем, шеф, стараемся, – сказал Фонтейн, одергивая смявшееся пальто. – Уже скоро. Мощная была гроза.

– Вот и этот, Скутер, он тоже про грозу какую-то говорит, – пробурчал Скиннер.

– Ну и верно говорит, без балды, – улыбнулся Фонтейн. – Благодарствую, – добавил он, принимая из рук Ямадзаки дымящуюся кружку. – Шеветта сказала, что задержится, чтобы вы постарались без нее обойтись. В чем там дело?

Ямадзаки взглянул на Скиннера.

– Дрянь паршивая. – Скиннер затянул ремень и проверил ширинку. – Снова смылась к этому мудиле.

– Шеветта ничего такого не говорила, – заметил Фонтейн. – Да и весь разговор был не больше минуты. Так или не так, но если ее нет, вам нужен кто-нибудь другой, чтобы о вас заботиться.

– Справлюсь и сам, – проворчал Скиннер.

– Ничуть не сомневаюсь, шеф, – заверил его Фонтейн, – только в этом вашем фуникулере поджарились два сервопривода. Быстрее двух дней я их не сменю – тут же после этой грозы работы невпроворот, люди вообще без света сидят. Так что нужен кто-нибудь, способный лазать по скобам, чтобы носил вам еду и вообще.

– Вот Скутер и будет лазать, – сказал Скиннер.

Ямадзаки недоуменно сморгнул.

– Это точно? – повернулся к нему Фонтейн. – Вы останетесь здесь и примете на себя заботы о мистере Скиннере?

Ямадзаки вспомнил квартиру в высоком викторианском доме, облицованную черным мрамором ванную. Роскошь, после которой даже не хочется возвращаться в Японию, в Осаку, в холостяцкую конуру, которая вся поместилась бы в одной этой ванной. Он перевел глаза с Фонтейна на Скиннера, затем обратно.

– Если Скиннер-сан не будет возражать, я буду крайне польщен возможностью пожить в его обществе.

– Делай как хочешь, – снизошел Скиннер. – Да что она там, приклеилась что ли? – Он никак не мог стащить со своего матраса мокрую простыню.

– Шеветта так и думала, что вы здесь, – такой, говорит, парень университетского типа. – Фонтейн отставил пустую кружку, нагнулся и придвинул сумку поближе. – Говорила, что вы с мистером Скиннером опасаетесь незваных гостей, – добавил он, отщелкивая никелированные застежки.

Тускло поблескивающие инструменты, темно-красные мотки изолированной проволоки. Фонтейн вытащил со дна сумки нечто, завернутое в промасленную тряпку, оглянулся на перестилающего постель Скиннера и засунул тряпку вместе с ее содержимым на дальнюю полку, за покрытые пылью банки.

– Никто незнакомый сюда не пройдет, мы уж позаботимся. – Он понизил голос почти до шепота. – А на всякий пожарный там лежит полицейский револьвер тридцать восьмого калибра. Шесть тяжелых пуль со сминающейся оболочкой. Если вы их используете – окажите мне услугу, утопите ствол, хорошо? Он… ну, как бы это сказать… сомнительного происхождения.

Фонтейн заговорщически подмигнул.

Ямадзаки вспомнил Лавлесса и сглотнул застрявший в горле ком.

– Ну, как вы думаете, – спросил Фонтейн, – все тут у вас будет в порядке?

– Да, – сказал Ямадзаки. – Благодарю вас.

28
Ар-ви

В половине одиннадцатого прибежала Лори, та самая продавщица, с которой Шеветта познакомилась при самом еще первом своем посещении «Цветных людей». Прибежала и заохала, что с минуты на минуту должен приехать заведующий, Бенни Сингх, и что им никак нельзя больше здесь оставаться, особенно когда этот вот, твой дружок, вырубился вчистую, так что даже не поймешь, живой он или нет, и чего это он, интересно, наглотался.

– Хорошо, – сказала Шеветта, – я все понимаю. Спасибо.

– Увидишь Сэмми Сэла, – сказала Лори, – передавай приветик.

Шеветта уныло кивнула и попыталась растолкать Райделла. Тот пробормотал нечто невразумительное и перевернулся на другой бок.

– Вставай. Нам нужно идти.

В первый момент, когда Райделл только-только уснул, Шеветта крыла себя последними словами за неожиданный для нее самой приступ болтливости. Но если так подумать, она ведь должна была кому-то исповедаться, не этому парню, так другому, пятому, десятому. Иначе и в психушку попасть недолго. Ну и что теперь? Яснее ничего не стало, а только еще больше запуталось. Новость, что кто-то там не поленился и замочил этого засранца, казалась дикой, абсурдной. Шеветта понимала, что так оно, скорее всего, и есть и что теперь она в говне не по колено, а по уши, понимала – и все же чувствовала себя гораздо лучше, чем несколько часов назад.

– Вставай!

– Господи Исусе…

Райделл сел, ошалело помотал головой и начал тереть глаза.

– Нужно сматывать. Скоро придет ихний босс. Моя подружка и так не трогала нас до последнего, дала тебе поспать.

– И куда же мы теперь?

Этот вопрос Шеветта уже обдумала.

– Коул, это сразу за Пэнхэндлом. Тамошние заведения сдают комнаты на любой срок – хоть на сутки, хоть на час.

– Гостиница?

– Не совсем, – косо усмехнулась Шеветта. – Это больше для людей, которым постель нужна совсем ненадолго.

По неписаному закону природы части города, яркие и оживленные ночью, оказываются наутро тусклыми и малопривлекательными. Каким-то чудом даже здешние попрошайки выглядели сейчас на порядок страшнее, чем в нормальные свои рабочие часы. Например, этот мужик с язвами на лице, пытавшийся продать початую банку томатного соуса. Шеветта обошла его по самой бровке тротуара. Через пару кварталов пойдут более оживленные улицы – ранние туристы спешат поглядеть на Скайуокер-парк. Больше возможностей спрятаться в толпе – и больше шансов нарваться на полицию. Шеветта попыталась вспомнить, от какой полиции работают скайуокерские рентакопы. Не от этого ли самого «Интенсекьюра», о котором говорил Райделл?

А еще Фонтейн – сходил он к Скиннеру или нет? Она не доверяла телефонам и сказала сперва просто, что исчезает на некоторое время и не мог бы Фонтейн забежать к Скиннеру проверить, как он там – он, а может, и японский этот студент-аспирант, который шляется к нему чуть не каждый день. Но Фонтейн сразу усек, что голос у нее встревоженный, и начал допрашивать что да как, и ей пришлось сказать, что она беспокоится за Скиннера, что появились какие-то темные личности, которые могут подняться туда и что-нибудь с ним сделать.

– Ну это уж не наши, не мостовые, – уверенно сказал Фонтейн, и она согласилась, что да, что, конечно, не мостовые, но тем и ограничилась, не стала говорить ни про полицию, ни про стрельбу.

Несколько секунд в трубке слышались только треск и далекое, словно с другого конца света, пение – кто-то из Фонтейновых детей тянул заунывную, с какими-то странными горловыми прищелкиваниями (и чем они это только делают, гландами, что ли?) африканскую песню.

– О’кей, – сказала Шеветта и торопливо выключила телефон.

Фонтейн оказывал Скиннеру много самых разнообразных услуг. У Шеветты создалось впечатление – ни на чем, собственно, не основанное, – что эти двое знакомы не первый десяток лет – и уж во всяком случае, с той легендарной ночи, когда толпы бездомных снесли проволочные заграждения. Старожилов на мосту много, ни один из них не откажется посторожить опору и подъемник от чужаков, тем более если попросит Фонтейн, главный электрик, перед которым все в неоплатном долгу.

Впереди показалась эта хитрая бубличная с такой пристройкой, вроде как клеткой, сваренной изо всякого железного хлама, где можно сидеть за столиками, пить кофе и есть бублики. Шеветта вдохнула запах свежего хлеба и чуть не упала в голодный обморок. Она уже почти решила купить навынос десятка полтора бубликов и пару баночек плавленого сыра, когда почувствовала на плече руку Райделла.

Она повернула голову и увидела впереди громадный, безупречно белый Ар-Ви[28]28
  Ар-Ви – RV, аббревиатура от «recreational vehicle», транспортное средство, предназначенное для отдыха.


[Закрыть], только что вывернувший на Хайт-стрит из переулка, и словно чудом перенеслась домой, в Орегон, где старые пердуны – богатенькие старые пердуны – предпочитают этот вид транспорта всем прочим. Целые караваны сухопутных кораблей, на каждой корме непременно висит вельбот – мотоцикл, а то и миниатюрный джип. А еще прицепы с прогулочными катерами и изящными, почти игрушечными лодками. Они ночуют на специальных стоянках, где и колючка вокруг, и собаки, и охранные системы, и таблички «ВХОД ВОСПРЕЩЕН» повешены не так, для балды, а вполне всерьез.

Райделл вроде и не верил своим глазам, и морда у него была совсем ошалелая, а шикарный этот Ар-Ви притормозил рядом, и пожилая такая, очень приличная леди опустила окошко с водительской стороны, высунулась наружу и радостно завопила:

– Молодой человек! Простите мою старушечью назойливость, но мы же с вами уже встречались – вчера, в самолете рейсом из Бербанка. Меня звать Даника Эллиот.

Даника Эллиот оказалась пенсионеркой из Алтадины, это городок такой в Южной Калифорнии, рядом с Лос-Анджелесом, и она прилетела в Сан-Франциско тем же самолетом, что и Райделл, чтобы переложить своего супруга в другой холодильник – не супруга, конечно же, а только его мозг, вынутый из черепа через несколько минут после смерти и замороженный до какого-то там жуткого градуса.

Шеветта никогда не понимала людей вроде покойного мистера Эллиота, зачем они пишут такие завещания, ну как же это можно издеваться над собственным трупом, и Даника Эллиот их тоже не понимала. А теперь, вздохнула она, опять приходится бросать деньги на ветер. Страшно было и подумать, что мозг Дэвида болтается в этой цистерне вместе с десятками неизвестно каких соседей, вот я и решила переселить его в заведение получше, хотя цены там просто грабительские. Слова сыпались из миссис Эллиот, как горох из рваного мешка; вскоре сидевший за рулем Райделл перестал что бы то ни было воспринимать, а только кивал, когда разговорчивая старушка делала паузу. Шеветта тоже слушала вполуха – она взяла на себя обязанности штурмана, а кроме того, зорко приглядывала, не вывернет ли откуда полицейская машина.

Переложив мужнины мозги в новый холодильник, миссис Эллиот «пришла, как бы это получше выразиться, в сентиментальное настроение, даже плохо спала ночью». Наутро она «забежала в прокатную контору и взяла у них вот эту чудесную машину, чтобы не связываться с аэропортами и самолетами, я их просто ненавижу, а вернуться домой спокойно, безо всякой спешки, чтобы поездка была приятной». К величайшему своему сожалению, она не знала Сан-Франциско, не сумела выехать с Шестой стрит, где располагалась прокатная контора, на шоссе, а затем и вовсе заблудилась «и проплутала бы до вечера, если бы не ваша, мистер Райделл, великодушная помощь, избавившая меня ото всех забот и мучений». Хайт-стрит показалась ей «несколько, я бы сказала, опасной, но очень интересная улица, очень».

Проклятый наручник то и дело норовил вывалиться из рукава Скиннеровой кожанки, однако все внимание миссис Эллиот было поглощено ее собственным бесконечным монологом. Райделл вел машину, Шеветта сидела посередине, а миссис Эллиот – справа, у дверцы. Японская (а какая же еще?) машина имела впереди три роскошных глубоких кресла со встроенными динамиками, с регулировкой подголовника, подлокотников и угла наклона – со всеми, в общем, делами.

Там, на Хайт-стрит, миссис Эллиот с ходу сообщила Райделлу, что «совсем заблудилась в этом невозможном городе».

– Не могли бы вы, – с надеждой добавила она, – сесть за руль и отвести машину в какое-нибудь такое место, откуда легко выехать на Прибрежное шоссе? Мне нужно в Лос-Анджелес.

Райделл пялился на нее с добрую минуту, а затем вышел из ступора и сказал, что да, с удовольствием, правда, я тоже не очень здесь ориентируюсь, зато моя знакомая, ее звать Шеветта, знает город как свои пять пальцев, а меня звать Берри Райделл.

– Шеветта, – повторила миссис Эллиот. – Какое прелестное имя!

Райделл сел за руль, справился по компьютерной карте и повел машину на выезд из города. Шеветта сильно подозревала, что он хочет набиться к старушке в компаньоны – не один, конечно же, а вместе с ней, с Шеветтой. Это ж надо такое везение – всего минуту назад они только и мечтали забиться поскорее в любую дыру, лишь бы подальше от людей, каждый из которых мог оказаться шпиком, а теперь сидят себе, как миллионеры какие, в этих роскошных креслах, за непрозрачным снаружи (Райделл сразу же включил фильтры) стеклом и катят себе в Лос-Анджелес, подальше от мужика, который убил Сэмми Сэла, и от этого Уорбэйби, и от русских копов – нет, ну ведь точно, бывает же такая пруха. Вот только бубликов купить не успели. В животе ужас какой-то, кишка кишке кишкой по башке, скоро они с голодухи друг друга жрать начнут. Ладно, потерпим, не в первый раз и не в последний.

За окном промелькнула вывеска бургерной, Шеветта вспомнила, как Франклин, ее орегонский знакомый, взял как-то ночью духовой пистолет и разбил в точно такой же вывеске пару букв. Смешная получилась надпись, не то чтобы похабная, а… как это называется?.. двусмысленная[29]29
  Для любопытных: на вывеске было написано: IN-AND-OUT BURGER. Франклин разбил буквы «В» и второе «R», получилось вроде «импульс сунь-вынь».


[Закрыть]. Она поделилась этой историей с Лоуэллом, а тот скривился пренебрежительно и спросил, а в каком месте нужно смеяться. Лоуэлл… Если Лоуэлл узнает, что она понарассказывала про него Райделлу, так ведь зашибет на месте, тем более что Райделл если и не коп, то почти все равно что коп. А сам-то, гад, хорош – крутой как яйцо, и связи у него везде, и все такое, а вот пришла она к нему, пожаловалась, что влипла по-крупному, что Сэмми Сэла эти уже застрелили, а скоро и до нее доберутся, а они с этим Коудсом сидят себе и переглядываются, видно, что эта история нравится им все меньше и меньше, а потом, когда вломился этот дуболом в дождевике, они прямо обосрались, вот и вся ихняя крутизна.

А и поделом ей, раньше думать было надо. Ведь Лоуэлл – он никому, буквально никому из знакомых не нравится, а Скиннер – так тот прямо возненавидел его с первого же взгляда. Сказал, что у Лоуэлла в голове одно дерьмо и что понятно, почему он сигарету из зубов не выпускает, это чтобы люди не перепутали, где у него рожа, а где – жопа. Да разве ж поверишь всем этим разговорам, если парень у тебя считай что первый в жизни, да и к тому же Лоуэлл – он же не сразу был такой, сперва он был хороший. А как вмажет «плясуна», так такое становится говно, что и не узнаешь, а может, он и есть в действительности говно, только обычно сдерживается, а под «плясуном» все наружу лезет. И еще сучонок этот, Коудс, он же сразу ее чего-то невзлюбил и всю дорогу подзуживал Лоуэлла, что ну чего ты, спрашивается, связался с этой дурой деревенской. Да ну их всех на хрен.

– Знаете, – не выдержала наконец Шеветта, – я ведь сейчас помру от голода.

Тут миссис Эллиот стала суетиться, сказала, чтобы Райделл поворачивал к ближайшей закусочной и «купил что-нибудь поесть, а то у несчастной девочки совсем измученный вид», и как же это она не спросила сразу, успели они сегодня позавтракать или нет.

– Это все верно, – протянул Райделл, хмуро вглядываясь в боковое зеркальце, нет ли сзади чего подозрительного, – только мне не хотелось бы терять времени, сейчас ведь ленч, движение на улицах слабое, а чуть попозже тут будет не проехать, сплошные пробки.

– Ну, если так… – развела руками миссис Эллиот.

И тут же просияла:

– Шеветта, вы бы сходили назад, порылись в холодильнике. Я уверена, что прокатчики поставили туда корзину с едой, они всегда так делают.

Идея здравая и весьма привлекательная. Шеветта расстегнула страховочные ремни, протиснулась между креслами и открыла невысокую узенькую дверцу; вспыхнувшие лампы осветили неожиданно просторное помещение.

– Так здесь же самый настоящий дом!

– Милости просим, – улыбнулась миссис Эллиот.

Шеветта прикрыла за собой дверь. Она никогда еще не видела такую машину изнутри и была поражена, как же много здесь места – ничуть не меньше, чем в комнате Скиннера, только все в тысячу раз удобнее. Светло-серый ковер, светло-серые стены, мебель обтянута светло-серой – не кожей, наверное, но очень похоже на кожу. Узкий, вроде стойки бара, столик со встроенным холодильником, в холодильнике – корзинка, упакованная в пластик и перевязанная веселой розовой ленточкой. Шеветта развязала ленточку, сняла пластик и торопливо изучила содержимое корзинки. Вино, маленькие брусочки сыра, яблоко, персик, крекеры и несколько шоколадных батончиков. Дверца холодильника забита кока-колой и бутылками артезианской воды. Шеветта отобрала себе бутылку воды, пачку крекеров, один из сырков и шоколадный батончик, изготовленный аж во Франции, перенесла все хозяйство на кровать и включила телевизор (спутниковая антенна, двадцать три канала).

Покончив с едой, она засунула пустую бутылку и прочие отходы в мусорную корзину, выключила телевизор, сняла тяжелые ботинки и растянулась на кровати.

Странное это было ощущение – лежать в самой вроде бы настоящей комнате, которая летит по шоссе, и неизвестно даже, что там сейчас снаружи, что видят сквозь лобовое стекло Райделл и миссис Эллиот, а еще неизвестно, где эта комната будет завтра.

Засыпая, Шеветта вспомнила, что тот из телефона вынутый пакетик «плясуна» так и лежит в кармане джинсов. Выкинуть его надо, вот что, это ж десяток, а то и больше, доз, верный билет за решетку.

И еще она вспомнила, как чувствуешь себя под кайфом, и подумала, что как же все-таки странно, что есть люди, готовые отдать за это ощущение все, до последнего доллара.

Вот Лоуэлл, он ведь тоже такой. А жаль…

Райделл лег на самый край кровати, он двигался тихо, осторожно, но Шеветта все равно проснулась. Темно. Стоим, что ли? Да нет, едем.

– А кто за рулем?

– Миссис Армбрастер, – откликнулся голос Райделла.

– Кто?

– Миссис Эллиот. Миссис Армбрастер – это у нас была такая училка, она точь-в-точь на нее похожа.

– И куда мы едем?

– В Лос-Анджелес. Я обещал сменить ее, как только устанет. Сказал, чтобы не будила нас, когда будем проезжать границу штата. Ну с чего бы, спрашивается, копам шмонать такую культурную старушку? Поверят ей на слово, что в машине нет никаких сельскохозяйственных продуктов, и отпустят.

– А если нет?

Она почувствовала, как Райделл пожал плечами.

– Райделл?

– А?

– Откуда все эти русские копы?

– Это в каком смысле?

– Ну, вот по телевизору, если какой полицейский боевик, там половина главных копов обязательно русские. И эти, которые на мосту. Почему именно русские?

– По телевизору… – Райделл широко, до хруста в челюсти, зевнул. – По телевизору они малость… ну, в общем, преувеличивают. Это все из-за «Треста», зрителям нравится такое видеть, вот им и показывают. А так ты же знаешь, что русские бандиты прибрали к рукам чуть не всю организованную преступность, в такой ситуации без русских копов не обойтись. – Он снова зевнул.

– И они что, все такие, как эти двое?

– Нет, – мотнул головой Райделл. – Продажные копы были и будут, но это никак не зависит…

– А вот приедем мы в Лос-Анджелес – и что же дальше?

Райделл не ответил. Через несколько секунд Шеветта услышала тихое, мирное похрапывание.