Текст книги "Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв (сборник)"

17
Беличий лес

Неподалеку от места приземления самолета журчала бегущая вода. Ворочаясь в ремнях противоперегрузочной сетки, Тернер услышал этот звук в бреду, а может, это было во сне – вода по камням, одна из древнейших песен. Самолет был умным, как какой-нибудь сообразительный пес, – с аппаратно встроенным инстинктом прятаться. Тернер чувствовал, как машина покачивается на раме шасси, забираясь в кусты, как шуршат и царапают по темной кабине ветки. Самолет заполз глубоко в зеленую тень и припал на складные колени. Посадочная рама, сокращаясь, поскуливала и потрескивала, машина вжималась брюхом в глину и перегной, как электрический скат в песок. Мимикрирующая поликарбоновая обшивка крыльев и фюзеляжа потемнела и пошла пятнами, принимая цвет расписанного лунными разводами камня и лесной почвы. Наконец самолет затих, и единственным звуком остались родниковые трели…

Он очнулся, как машина: глаза распахнуты, зрение подключено, в оперативной памяти – пусто. Вспомнил красную вспышку смерти Линча в прицеле «смит-и-вессона». Изгиб кабины над головой был разрисован кружевом листьев и веток – хамелеонский камуфляж. Бледный рассвет и звук бегущей воды. На нем все та же синяя спецовка Оуки. Теперь от нее пахло кислым потом, а рукава Тернер оторвал еще позавчера. Револьвер лежал у него между ног, нацелившись на черный джойстик штурвала. Противоперегрузочная сетка путаницей ремней обвисла вокруг плеч и бедер. Извернувшись, Тернер заглянул назад, проверить, как там девочка. Увидел овал белого, как бумага, лица и коричневую струйку засохшей крови под носом. Еще без сознания. Капли пота на лбу, губы слегка приоткрыты, как у куклы.

– Где мы?

– В пятнадцати метрах на юго-юго-восток от заданных вами координат посадки, – ответил самолет. – Вы снова потеряли сознание. Я выбрал маскировку.

Тернер выдернул из разъема коннектор интерфейса, оборвав связь с самолетом. Потом тускло оглядел пульт, щелкнул тумблером, откидывавшим фонарь. Кабина вздохнула сервоприводами, от движения качнулось кружево поликарбоновой листвы. Перекинув ногу через борт, Тернер прижал ладонь к фюзеляжу, поглядел вниз. Поликарбон, до того воспроизводивший серые тона окружающей глины, стал на глазах у Тернера вырисовывать овал цвета его ладони. Тернер перебросил вторую ногу – пушка осталась лежать забытой на сиденье – и соскользнул на землю в высокую сладкую траву. Там он снова заснул, и ему снилась бегущая вода.

Проснувшись, он пополз по-пластунски, чтобы не задеть низкие, тяжелые от росы ветки. Наконец выбрался на поляну и рухнул вперед, перекатился на спину, раскинув руки, будто – и сам он это почувствовал – сдавался на чью-то милость. Высоко над ним взметнулось с ветки что-то маленькое и серое, приземлилось на другую ветку, покачалось на ней и ускакало прочь.

Лежи тихо, услышал он голос, учивший его этой премудрости много лет назад, просто ляг и расслабься, и очень скоро они о тебе забудут, потеряют среди серости, и росы, и рассвета; они вышли кормиться, кормиться и играть, их мозгам долго не удержать двух мыслей сразу. Мальчишка-Тернер устраивается рядом с братом, винчестер с пластиковым прикладом ложится поперек груди. Мальчик вдыхает запах новой латуни, и ружейного масла, и застрявший в волосах запах лагерного костра. И его брат всегда был прав, говоря о белках. Они возвращаются. Они уже забыли о прозрачном прищуре смерти, разлегшейся под ними в заштопанной джинсе и синей стали. Они вернулись, взапуски перескакивая с ветки на ветку, останавливаясь, чтобы принюхаться к утру. Тернеров двадцать второй калибр щелкнул, и обмякшее серое тельце, кувыркаясь, упало вниз. Остальные рассыпались, исчезли, а Тернер передал ружье брату. И снова они лежали в траве и ждали, чтобы белки о них забыли.

– Вы ведь похожи на меня, – сказал Тернер белкам, вырываясь из сна; одна из них внезапно присела на толстом суку и взглянула прямо ему в глаза. – Я тоже всегда возвращаюсь. – (Белка ускакала прочь.) – Возвращался, когда бежал от голландца. Возвращался, когда улетел в Мексику. Возвращался, когда убил Линча.

Он лежал там очень долго, наблюдая за игрой белок, а тем временем вокруг него просыпался лес и согревалось утро. Прилетела ворона, снизилась, зависла, тормозя перьями, распущенными будто черные механические пальцы или стрелки часов. Остановилась проверить, не мертв ли он.

Тернер усмехнулся вслед вороне, с хлопаньем крыльев летевшей прочь.

Пока нет.

Он заполз назад под нависающие ветки и обнаружил, что девочка в кабине очнулась и села. На ней была мешковатая белая футболка с косым шрамом логотипа «МААС-НЕОТЕК». На футболке виднелись потеки свежей красной крови. У нее снова шла кровь носом. Яркие голубые глаза – растерянные и ошеломленные – в обрамлении желто-черных синяков. Экзотический макияж.

Совсем ребенок, подумал он.

– Ты дочь Митчелла, – сказал Тернер, выудив имя из досье с биософта. – Анджела.

– Энджи, – автоматически отозвалась она. – А ты кто? У меня кровь идет из носа. – Она показала ему кровавую гвоздику скомканного бумажного платка.

– Тернер. Я ждал твоего отца. – Только сейчас он вспомнил о револьвере, сообразив, что второй ее руки не видно. Рука оставалась за краем кабины. – Ты знаешь, где он?

– На плато. Он думал, что сможет поговорить с ними, все им объяснить. Потому что он им нужен.

– С кем поговорить? – Тернер сделал шаг вперед.

– С «Маасом». С советом директоров. Они не могут себе позволить причинить ему вред. Не могут же?

– С чего бы это? – Еще шаг.

Она промокнула нос красной бумажкой.

– Потому что он отослал меня прочь. Потому что знал, они собираются что-то со мной сделать, может быть, убить. Из-за снов.

– Снов?

– Как ты думаешь, они ведь правда его не тронут?

– Нет. Конечно, они этого не сделают. А сейчас я залезу наверх, идет?

Она кивнула. Ему пришлось провести руками по борту, чтобы отыскать мелкие утопленные поручни. Мимикрирующее покрытие показывало лист, лишайник, сучья… И вот он наверху, рядом с девочкой, и револьвер, как оказалось, лежал возле ее ноги в кроссовке.

– Но разве он не собирался прибыть сам? Я ждал его, твоего отца.

– Нет. Мы никогда этого не планировали. И дельтаплан у нас был только один. Разве он тебе не сказал? – Ее начало трясти. – Разве он ничего тебе не сказал?

– Достаточно, – сказал Тернер, кладя ей руку на плечо. – Он рассказал нам достаточно. Все будет хорошо…

Он перекинул ноги через борт, нагнулся, отодвинул «смит-и-вессон» от ее ноги, нащупал кабель интерфейса и, не отнимая другой руки от плеча Энджи, поднял его и вставил в разъем за ухом.

– Покажи мне, как стереть всю твою память за последние сорок восемь часов, – приказал он самолету. – Заложенный курс на Мехико, твой перелет с побережья, все…

– Никаких данных о заложенном курсе на Мехико не обнаружено, – отозвался голос – прямой нейронный вход на аудио.

Потирая подбородок, Тернер глядел на девочку.

– Куда мы направлялись?

– В Боготу, – сказал самолет и выдал на дисплей координаты посадки, которой они не совершали.

Энджи зажмурилась, потом недоуменно воззрилась на него. Веки у нее были в таких же черных синяках, как и вся кожа вокруг глаз.

– С кем ты разговариваешь?

– С самолетом. Митчелл сказал тебе, куда, по его мнению, ты направишься?

– В Японию.

– Знаешь кого-нибудь в Боготе? Где твоя мать?

– Никого. А мать, думаю, в Берлине. По правде говоря, я ее почти не знаю.

Тернер стер память истребителя, вычищая все, что заложил туда Конрой: курс перелета из Калифорнии, координаты площадки в пустыне, маршрут, который привел бы их на посадочную полосу в трехстах километрах от центра Боготы…

Со временем самолет найдут. Тернер вспомнил о системах орбитальной слежки «Мааса» и спросил себя, а много ли проку от малозаметного профиля и программы уклонения, какую он задал машине вчера. Можно было бы предложить ее Руди на утиль, но вряд ли Руди захочется впутываться в эту историю. Впрочем, если уж на то пошло, само появление дочери Митчелла на ферме затягивало Руди по уши. Но больше идти было некуда. Где еще достать то, что ему сейчас необходимо?

А идти туда четыре часа: сперва – полузабытыми тропинками, а дальше – по петляющему, поросшему сорняками двуполосному шоссе. Тернеру показалось, что деревья кругом совсем не те, но потом он сообразил, насколько они должны были вырасти за годы, прошедшие с тех пор, как он был здесь в последний раз. Вдоль шоссе через равные промежутки торчали обрубки деревянных столбов. Когда-то на них крепились телефонные провода. Теперь пеньки оплели ежевика и жимолость, провода давным-давно оборваны для разных нужд, а столбы порублены на растопку. В полевых цветах у обочины гудели пчелы…

– Там, куда мы идем, есть какая-нибудь еда? – спросила девочка. Подошвы ее белых кроссовок шаркали по выветрившемуся асфальту.

– Конечно, – ответил Тернер. – Все, что захочешь.

– Вот чего бы мне хотелось прямо сейчас, это воды. – Она смахнула прядку прямых каштановых волос с загорелой щеки.

Он заметил, что у девочки постепенно проявляется хромота, она начинала морщиться каждый раз, когда приходилось наступать на правую ногу.

– Что у тебя с ногой?

– Колено. Наверное, ударилась, когда сажала дельтаплан, – скривилась она, но продолжала идти.

– Тогда привал.

– Нет. Я хочу дойти туда, дойти хоть куда-нибудь.

– Привал, – повторил он и, взяв ее за руку, потянул к обочине дороги.

Энджи состроила гримаску, но села рядом с ним, осторожно вытянув перед собой правую ногу.

– А у тебя большая пушка, – заметила она.

Было жарко – слишком жарко для теплой куртки. Надев портупею прямо на голое тело, Тернер накинул поверх нее спецовку с оторванными рукавами, полы спецовки развевались по ветру.

– Почему у нее такой странный ствол, как голова у кобры?

– Это снизу тактический фонарь, для ночного боя. – Он наклонился, чтобы осмотреть ее лодыжку; та быстро распухала. – Не знаю, сколько еще ты пройдешь с такой ногой, – сказал он.

– Тебе много приходится драться по ночам? С оружием?

– Нет.

– Тогда я, наверное, не понимаю, чем ты занимаешься.

Он поднял на нее взгляд:

– Я сам не всегда это понимаю, во всяком случае – в последнее время. Я ждал твоего отца. Он хотел сменить компанию, поработать на других людей. Эти люди наняли меня и еще нескольких человек помочь ему выпутаться из его прежнего контракта.

– Но из этого контракта нет выхода, – сказала Энджи. – Во всяком случае, легального.

– Вот именно. – Развязал узел, снял кроссовку. – Легального.

– Ага, так вот чем ты зарабатываешь на жизнь?

– Да. – Под кроссовкой носка у нее не было, и лодыжка распухала все сильнее. – Ты растянула связку.

– А что тогда с остальными? У тебя ведь были еще люди там, в тех развалинах? Кто-то стрелял, и эти взрывы…

– Трудно сказать, кто стрелял, – сказал он, – но осветительные ракеты были не наши. Может, бойцов из службы безопасности «Мааса», которые следовали за тобой. Как ты думаешь, ты ушла чисто?

– Я все сделала так, как мне велел Крис, – сказала она. – Крис – это мой отец.

– Знаю. Пожалуй, остаток пути придется тебя нести.

– Но все-таки как насчет твоих друзей?

– Каких друзей?

– Там, в Аризоне.

– Ах да. Ну, – он отер со лба пот тыльной стороной ладони, – ничего не могу тебе сказать. По правде говоря, сам не знаю, что с ними сталось.

И увидел перед собой ослепительно-белое небо, зарево, свет ярче солнечного. А самолет сказал, что никакого электромагнитного импульса не было…

Первая модифицированная собака Руди почуяла их через четверть часа после того, как они снова двинулись в путь: Энджи у Тернера за спиной – локти у него на плечах, худые коленки зажаты под мышками, пальцы сцеплены замком у него перед грудиной. От нее пахло как от ребенка из дорогого предместья, смутный намек на мыло или травяной шампунь. Тут он спросил себя, а чем должно пахнуть от него самого. У Руди наверняка есть душ…

– О черт, а это еще что? – Девочка выпрямилась у него на спине, указывая куда-то в сторону.

С высокой каменной насыпи у поворота дороги на них глядел тощий серый пес. Его узкая голова пряталась под черным колпаком с выступами сенсоров. Собака тяжело дышала, высунув язык, и медленно поводила головой из стороны в сторону.

– Все в порядке, – сказал Тернер. – Сторожевой пес. Моего друга.

Дом разросся, выпустив крылья пристроек и сарайчиков-мастерских, но Руди так и не удосужился перекрасить облупившиеся доски первоначальной постройки. Пока Тернера не было, Руди обвел двор прямоугольником проволочной ограды. Туго натянутая сетка отделяла от внешнего мира двор и коллекцию машин, но, подойдя поближе, Тернер увидел, что ворота стоят нараспашку, а проржавевшие петли заросли вьюнком. Впрочем, Тернер лучше других знал, что настоящие линии защиты прячутся где-то еще. Он ковылял по подъездной дорожке, а за ним трусили четыре модифицированные собаки. Голова Энджи безвольно покачивалась у него на плече, но руки оставались по-прежнему сомкнуты на его шее.

Руди ждал их на передней веранде в старых белых шортах и флотской футболке, из единственного ее кармана торчало по меньшей мере девять различных авторучек. Завидев их, он приветственно поднял зеленую банку голландского пива. За его спиной из кухни показалась блондинка в линялой рубашке цвета хаки с хромированной лопаточкой в руке. Ее короткие волосы были зачесаны назад и вверх – это почему-то напомнило Тернеру о враче-кореянке в трейлере «Хосаки», о том, как горел этот трейлер, об Уэббер, о белом небе… Он покачнулся на гравийной подъездной дорожке Руди – ноги широко расставлены, чтобы удержать девочку, голая грудь в дорожках пота, прочерчивающих запекшуюся с аризонской пустыни пыль, – и посмотрел на Руди и его блондинку.

– Завтрак готов, – объявил Руди. – Когда собаки вас засекли, мы решили, что вы, наверное, проголодались. – Его тон был тщательно-уклончивым.

Девочка застонала.

– Это хорошо, – сказал Тернер. – Она лодыжку подвернула, Руди. Лучше бы глянуть прямо сейчас. А потом мне еще нужно кое о чем с тобой поговорить.

– Я бы сказал, несколько молода для тебя. – Руди снова приложился к пиву.

– Отстань, Руди, – вмешалась женщина. – Ты что, не видишь, что ей больно? Несите ее в дом, – сказала она Тернеру и исчезла в дверях кухни.

– А ты изменился, – не переставая пялиться на него, сказал Руди, и Тернер понял, что тот пьян. – Все тот же, но другой.

– Время идет, – отозвался Тернер, поднимаясь по деревянным ступеням.

– Пластическая операция, что ли?

– Реконструкция. Собрали по фотографиям из медицинской карты. – Он преодолел ступеньки: каждое движение прошивало поясницу резкой болью.

– Неплохо, – сказал Руди и рыгнул. – Еще чуть-чуть, и я бы ничего не заметил.

Он был ниже Тернера и явно толстел, но у них были одни и те же русые волосы, почти одинаковые черты лица.

Тернер остановился на лестнице, когда их глаза оказались на одном уровне:

– Ты, как прежде, занимаешься всем понемножку, Руди? Мне нужно просканировать эту девочку. И еще кое-что.

– Ну, – протянул его брат, – посмотрим, что можно сделать. А еще мы вчера слышали какой-то гром. Будто кто-то звуковой барьер проходил. Не ты, часом?

– Да, я. Там, в беличьем лесу, истребитель-бомбардировщик, но он неплохо спрятан.

– О господи… – вздохнул Руди. – Ну что же, заноси ее…

Руди жил здесь уже много лет, и дом успел лишиться почти всего, что мог помнить Тернер; почему-то он испытывал к Руди смутную благодарность за это. Он смотрел, как блондинка разбивает яйца в стальную миску: темно-желтые, натуральные желтки – Руди держал собственных кур.

– Меня зовут Салли, – сказала женщина, взбивая яйца вилкой.

– Тернер.

– И он тоже никак иначе тебя не называет, – сказала она. – Впрочем, он редко о тебе говорит.

– Мы не так уж часто виделись все эти годы. Может, стоит подняться наверх и помочь ему?

– Сиди. С Руди твоя маленькая девочка будет в полном порядке. У него хорошие руки.

– Даже когда он на взводе?

– На полувзводе. Ну он же не собирается оперировать, просто поставит дермы и перевяжет лодыжку. – Она наломала маисовых лепешек на черную сковородку, прямо в шипящее масло и сверху вылила яйца. – Что у тебя с глазами, Тернер? У тебя и у нее… – Она помешивала жарево хромированной лопаточкой, выдавливая понемногу в сковородку сальсу из пластмассового тюбика.

– Ускорение. Пришлось взлетать в спешке.

– Тогда она и подвернула лодыжку?

– Может быть. Не знаю.

– Теперь тебя ищут? Или ищут ее?

Она достала тарелки из шкафчика над раковиной. Дешевое пластиковое покрытие на дверцах вызвало у Тернера приступ ностальгии – загорелые кисти блондинки напомнили вдруг руки матери…

– Вероятно, – сказал он. – Я не знаю, в чем дело. Пока не знаю.

– Поешь. – Переложила приготовленное на белую тарелку, порылась в поисках вилки. – Руди до смерти боится таких людей. Ну, знаешь, таких, кто будет тебя искать.

Взять тарелку, вилку. От яичницы поднимается пар.

– И я тоже.

– Я тут нашла кое-какую одежду, – голос Салли перекрыл шум душа, – ее оставил приятель Руди. Должна тебе подойти…

Душ работал под действием силы тяжести: дождевая вода из резервуара на крыше, толстый белый фильтрационный блок встроен в трубу над головкой душа. Высунув голову между двух затуманенных паром пластиковых листов, Тернер прищурился на Салли:

– Спасибо.

– Девочка без сознания, – сказала она. – Руди думает, это шок и усталость к тому же. Но он говорит, что остальные показатели у нее в норме, так что вполне можно провести сканирование прямо сейчас. – И она вышла из комнаты, забрав с собой армейские штаны Тернера и спецовку Оуки.

– Да что же это такое? – спросил Руди, протягивая ему смятый рулон серебристой распечатки.

– Не знаю, что и думать, – рассеянно отозвался Тернер, оглядывая белую комнату в поисках Энджи. – Где она?

– Спит. Салли за ней присмотрит.

Повернувшись, Руди прошелся взад-вперед по комнате – Тернер вспомнил, что когда-то здесь была гостиная. Руди начал отключать свои консоли – крохотные огоньки гасли один за другим.

– Сам не знаю, дружище. Не знаю, и все. Что это, вроде рака что-нибудь?

Тернер двинулся вслед за ним в дальний конец комнаты, мимо верстака, где под пылезащитным кожухом ждал микроманипулятор. Мимо пыльных прямоугольных глаз на полке с древними мониторами; у одного из них разбит экран.

– У нее это расползлось по всему мозгу, – продолжал Руди, – будто опутало его длинными цепочками. Никогда не видел ничего подобного. Просто ни на что не похоже.

– Что ты знаешь о биочипах, Руди?

Руди хмыкнул. Он казался теперь совсем трезвым, но каким-то взбудораженным. Все ерошил свои волосы.

– Так я и подумал. Это как бы… Не имплантат, а прививка чужих тканей.

– Для чего?

– Для чего? Господи. Да кто, черт побери, знает? Кто это с ней такое сотворил? Тот, на кого ты работаешь?

– Думаю, ее отец.

– О боже. – Руди вытер рукой рот. – На сканерах это дает такую же тень, как раковая опухоль, а жизненные показатели у нее вполне в норме. Какая она обычно?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Ребенок.

– Ничего себе ребенок! – взорвался Руди. – Я просто потрясен, что она вообще может ходить. – Открыв маленький лабораторный морозильник, он извлек оттуда бутылку «Московской». – Из горлб хлебнешь? – спросил он.

– Может, попозже.

Руди вздохнул, поглядел на бутылку, вернул ее в морозильник.

– Так чего же ты хочешь? Ты что же, думаешь, что за такой диковиной, какая в головке у этой маленькой девочки, никто не начнет вскоре охотиться? Если уже не начали.

– Начали, – ответил Тернер. – И я не знаю, известно ли им, что она здесь.

– Это пока. – Руди вытер ладони о грязные белые шорты. – Но ведь скоро узнают, да?

Тернер кивнул.

– Так куда ты собираешься?

– В Муравейник.

– Почему туда?

– Потому что там у меня деньги. Четыре кредитные линии на разные имена и никакой привязки ко мне. Потому что у меня там куча других связей, которыми я, вероятно, смогу воспользоваться. И потом, Муравейник – это всегда прикрытие. Слишком много копошится муравьев, понимаешь?

– О’кей, – сказал Руди. – И когда?

– Ты так беспокоишься – хочешь, чтобы мы убрались сейчас же?

– Нет. Просто… не знаю, что и думать. Это все так интересно, ну… то, что в головке у твоей приятельницы. У меня есть один знакомый в Атланте, он мог бы одолжить мне анализатор функций, который дает карту мозга, один к одному. Тогда я мог бы начать разбираться, что к чему… Может, это чего-нибудь стоит…

– Конечно. Если знаешь, кому продать.

– А тебе разве не любопытно? Я хочу сказать, что это, черт побери, такое? Ты ее вытащил из какой-то военной лаборатории, так? – Руди снова открыл белую дверцу морозильника. Вытащил бутылку водки, откупорил ее и сделал солидный глоток.

Тернер взял бутылку, наклонил, выцедил ледяную жидкость сквозь зубы. Глотнул и поморщился.

– Это корпоративные дела. Высшая лига. Предполагалось, что я вывезу ее отца, но тот вместо этого прислал ее. Потом кто-то снес к гребеням всю площадку, выглядело это как ядерный микровзрыв. Мы едва слиняли. Вот пока и все. – Он протянул Руди бутылку. – Останься трезвым, Руди. Ради меня. Когда ты напуган, ты слишком много пьешь.

Руди глядел на него во все глаза, не обращая внимания на бутылку.

– Аризона, – повторил он. – Так это же было в новостях. Мексика до сих пор скандалит. Но это был не ядерный взрыв. Туда послали экспертов, они все облазили. Никакого ядерного взрыва.

– А что это было?

– Думают, электромагнитная пушка. Якобы кто-то поставил рельсотрон в гондоле грузового дирижабля и разнес к чертям собачьим развалины заброшенного городка. Установлено, что там пролетал рядом какой-то дирижабль, но пока никто его не нашел. Можно ведь настроить рельсотрон так, чтобы он при выстреле разлетелся в плазменную пыль. А в качестве снаряда, при таких-то скоростях, можно использовать вообще что угодно. Ледяная глыба на полтора центнера вполне сойдет. – Он закрутил пробку и поставил бутылку рядом с собой на стойку. – Вся земля в округе там принадлежит «Маасу». «Маас-Биолабс», верно? Они тоже были в новостях, «Маас». Сотрудничают с властями в полный рост. Еще бы они не сотрудничали. Ну что, теперь хотя бы ясно, откуда взялась эта твоя малышка.

– Конечно. Еще бы только понять, кто жахнул из рельсотрона. Или зачем.

Руди пожал плечами.

– Вам лучше пойти взглянуть на это, – сказала от двери Салли.

Поздно вечером Тернер и Салли сидели на веранде. Девочка провалилась наконец в нечто, что энцефалограф Руди определил как сон. Сам Руди удалился в одну из мастерских, скорее всего с бутылкой водки. Вокруг побегов жимолости, увившей скрепленные цепью ворота, кружили светлячки. Тернер сообразил, что если, сидя там, где он сейчас сидит – на качелях, подвешенных на деревянной веранде, – закрыть глаза, то увидишь яблоню, которой больше нет. С дерева когда-то свисала древняя автомобильная шина на куске серебристо-серой пеньковой веревки. И там тоже кружатся светлячки, и пятки Руди вырывают твердые комья черной земли, когда он отталкивается, чтобы взлететь по высокой дуге… ноги болтаются в воздухе… а Тернер лежит на спине в траве и смотрит на звезды…

– Языки, – сказала Салли из поскрипывающего ротангового кресла-качалки, ее сигарета – как красный глаз в темноте. – Говорит языками.

– Что-что?

– Именно это делает твоя малышка там, наверху. Ты хоть немного знаешь французский?

– Плохо. Только со словарем.

– Некоторые ее слова показались мне французскими. – Красный уголек на мгновение превратился в короткий росчерк – это Салли стряхнула пепел. – Когда я была маленькой, мой старик брал меня однажды на стадион, и я видела, как через людей говорят духи. Меня это тогда испугало. Сегодня, когда она заговорила, меня это, пожалуй, напугало еще больше.

– Руди записал на магнитофон последние фразы, да?

– Да. А знаешь, дела у Руди в последнее время не очень-то хороши. В основном поэтому я и перебралась сюда, обратно. Я сказала ему, что уйду, если только он не возьмет себя в руки. Но потом стало совсем плохо, так что недели две назад я вернулась. Я почти уже готова была уехать снова, когда объявился ты. – Уголек сигареты описал дугу через перила и упал на покрывающий двор гравий.

– Пьет?

– Пьет и вечно варит себе какую-то дрянь в лаборатории. Знаешь, он в курсе понемногу почти что обо всем. У него еще полно друзей по всей округе. Я слышала эти их истории о том, как вы с ним были детьми. До того, как ты уехал.

– Ему тоже надо было уехать, – сказал он.

– Он ненавидит город, – сказала она. – Говорит, все равно все доступно онлайн, так зачем куда-то ехать?

– Я уехал потому, что здесь никогда ничего не происходило. Руди всегда мог найти чем заняться. И до сих пор может, судя по всему.

– Вам не следовало терять связь. Жалко, тебя не было здесь, когда умирала ваша мать.

– Я был в Берлине. Не мог бросить работу.

– Наверное, не мог. Меня тут тоже тогда не было. Я приехала позже. Хорошее было лето. Руди вытащил меня из одного долбаного клуба в Мемфисе. Ввалился туда однажды вечером с деревенскими олухами, а на следующий день я проснулась уже здесь, сама не знаю почему. Разве что он был добрый тогда, и смешной, и дал моей голове шанс сбавить обороты. Он научил меня готовить. – Салли рассмеялась. – Мне здесь нравилось, только я до смерти боялась этих чертовых кур на заднем дворе.

Тут она встала и потянулась. Скрипнуло старое кресло. Тернер осознал близость длинных загорелых ног, запах и летний жар ее тела… так близко от его лица.

Она положила руки ему на плечи. Его глаза оказались вровень с полоской коричневого живота над висящими на бедрах шортами, мягкая тень пупка. Он вспомнил Эллисон в белой гулкой комнате, и ему захотелось прижаться к темной коже лицом, ощутить вкус всего… Кажется, она слегка качнулась, но он не был в этом уверен.

– Тернер, – сказала она, – иногда тут с ним – как будто ты совсем одна…

Поэтому он встал – зазвенели старые цепочки качелей, болты надежно ввинчены в потолок веранды, болты, которые ввернул его отец лет сорок, наверное, назад, – и поцеловал в приоткрытые губы, разомкнутые полуночным разговором, и светлячками, и подводными ключами памяти, так что, когда его ладони скользнули к теплу ее спины под белой футболкой, ему почудилось, что люди приходят в его жизнь не бусинами, нанизанными в строгой последовательности, а порциями квантов, – и Салли он знает так же хорошо, как знает Руди, или Эллисон, или Конроя, как знает эту девочку, дочку Митчелла.

– Эй, – прошептала она, высвобождая рот, – пошли наверх.