Текст книги "Дело в том, что..."

– Это управляющий? Говорит Маккрекен из 1025-го номера, вы знаете, внезапно мне ужасно захотелось поиграть на фортепьяно, и мне кажется, вы тот самый человек, который может мне его доставить. Мне все равно, какое, – пианино, спинет, рояль, – подойдет любой вариант.

– Я не буду играть.

– Подождите секунду, – сказал Эймос в трубку и прикрыл мембрану рукой. – Разумеется, ты будешь играть, и прекрати капризы, не надо делать трагедию. Дома ты всегда меня умоляла поиграть с тобой на фортепьяно. Верно? Скажи, я прав? Да или нет? Говори!

– Не кричи на меня так, папочка!

– Никто не кричит, но ты слишком чувствительна для такого старого возраста, если хочешь знать мое мнение.

– Ничего подобного! Я просто не хочу играть на пианино, вот и все!

– А что ты хочешь?

– Спать.

– Но ты уже спала.

– Папочка…

– Погодите-ка секундочку. Я сейчас все расставлю по своим местам. Извините, что заставляю вас ждать. – Он снова зажал мембрану. – Ну так как – да или нет?

Джессика отрицательно потрясла головой.

– Страшно жаль, что побеспокоил вас, – сказал Эймос в трубку, – оказывается, мне нужно не фортепьяно. А надувной матрас у вас случайно нигде не завалялся? Нет? Ну что ж, так всегда бывает. Спасибо все равно.

Он положил трубку, молча подошел к столу, где оставил свои клавишные, с осторожностью наклонился, чтобы не вызвать очередной спазм в спине, поднял и отнес обратно инструмент в спальню, захлопнув за собой дверь с такой силой, что сам вздрогнул. Он знал, что это приближается. Поставил клавишные обратно в футляр, запер его и подул на пальцы, потом резко развернулся, пошел было обратно к дочери, готовый прочитать ей нотацию об испорченных неблагодарных детях, как внезапно его мозг пронзило презрение к себе – ты, преступный идиот, ей только четыре.

Внезапно его охватила слабость, он вернулся от двери своей ненаглядной любимой дочери и, подойдя к столу, написал записку: «Меня держат здесь в плену, кто найдет мою записку, сообщите Дж. Эдгару Гуверу». Уже сложил, но вдруг вспомнил, что Джессика не может читать. Смял и написал на другом листке очень крупными печатными буквами: «Я просто без памяти тебя люблю». Вообще-то Джессика и это не могла прочитать, но он посылал ей записки с такими словами так много раз из разных мест, что она узнаёт знакомые слова и знает их значение.

Он сложил записку, вложил в конверт, подошел к двери гостиной, медленно встал на колени и, делая как можно больше шума, просунул конверт под дверь, оставив кусочек со своей стороны, чтобы знать, когда она возьмет его послание.

Оно было получено почти мгновенно. Эймос лег на ковер и стал ждать ответ. Он думал, что это будет по обыкновению лист, заполненный нарисованными звездами или крестиками. Иногда это была буква Д, или большая физиономия с трубкой – портрет отца в воображении ребенка, или семейный – одна большая фигура, это сама Джессика, и две маленьких – его и Лайлы.

Но ничего не было. Ничего. Ноль. Зеро. Он долго ждал и молился про себя, чтобы Лайла не застала его в таком положении, не зная, как ей объяснить, почему взрослый мужчина лежит на полу и одним глазом подглядывает под дверь. Но Лайла не спешила удивить своим появлением, и он, вдруг осознав, какого дурака валяет, сразу встал. Прошел к кровати и лег на твердое ложе, испустив вздох удовлетворения, когда спина и матрас соприкоснулись.

Потом спина опять начала болеть.

Лайла пришла почти в шесть, и точно в шесть явилась миссис Пайпер – няня типа Мэри Поппинс из бюро домашних услуг, как она являлась уже два вечера подряд. Джессика, кажется, была рада ее видеть, и Лайла, поиграв пару минут с дочерью, пошла переодеться. Эймос подумал, как опасно будет сейчас идти куда бы то ни было вдвоем с Лайлой, но они достали с трудом билеты на «Отелло» с Оливье в Национальный театр, и если вам посчастливилось узреть во плоти самого сэра Ларри, то отказаться от такого случая просто немыслимо.

На этот раз Лайла появилась быстро и не заставила себя ждать, как происходило обычно, но это почему-то вызвало у Эймоса только раздражение. В театр отправились на такси, по дороге старались свести разговор к минимуму. Спектакль ошеломил Эймоса. Сам сэр Ларри, великий актер, и все действие были нечеловечески великолепны. На обратном пути в такси у Эймоса не шел из головы Американский национальный театр, он видел представления, все без исключения с самого начала, и каждый раз ему хотелось приставить ладони рупором ко рту и закричать «Остановите!», настолько они были ужасны. А сегодня он получил истинное наслаждение, тихую радость и вспышки восхищения, и Эймос в конце плакал от жалости к Мавру, как не плакал с тех пор, как Сервантес представил Дон Кихота.

На ужин в ресторане отеля Лайла заказала ростбиф, и Эймос последовал ее примеру. Они поели в молчании и поднялись в номер. Миссис Пайпер отрапортовала, что все было прекрасно, Эймос заплатил ей, поблагодарив, и сказал, что ждут ее завтра, в то же время. И пошел взглянуть на свою спящую красавицу. Лайла, которая зашла раньше, увидев его, вышла. Эймос долго смотрел на свое чадо, потом убрал волосы с высокого, как у Эдварда Джи Робинсона, лба. Она пошевелилась, и он поспешно вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Лайла уже в пеньюаре сидела перед зеркалом за своим туалетным столиком и снимала с лица косметику. Эймос вымылся и голый залез в спальный конверт. Лайла погасила свет и отдернула шторы на окнах, выходивших на террасу. Ее залило лунным светом, и Эймос, лежа, исподтишка придирчиво изучал ее худощавое тело. Он не почувствовал прилива желания, но хотел помириться с женой, их отношения не выдерживали критики. Вылез из кровати и, стараясь ступать тихо, подошел сзади к Лайле, обнял и поцеловал, как ему казалось, страстно, гладя ее обнаженное тело.

– По-моему, у меня начинается период. – Она сняла с себя его руки, прошла и легла в постель. Он остался стоять, чувствуя, как в нем поднимается волна яростного сарказма. Потом начал водить руками в воздухе, целовать пустоту, приговаривая:

– О, Лайла, Лайла, боже, как хорошо держать тебя так.

Лайла молчала.

Не опуская рук, он принялся голый вальсировать по темной комнате.

– Ты, как перышко, моя радость, – шептал он и кружился, не останавливаясь.

– Ты можешь сломать себе шею, – предупредила Лайла.

– Обессмерть меня своей печатью-поцелуем, – прошептал он, кланяясь и звучно целуя воздух.

– Если ты разобьешься, не приходи за сочувствием.

Он продолжал танцевать.

– Эймос, уже поздно.

– Ты права, – он остановился, – и завтра у нас трудный день.

– А что на завтра?

Он залез в кровать:

– Соревнование. – Эймос лежал тихо, глядя в потолок и стараясь не касаться жены, придерживаясь своей половины постели.

– Не собираюсь спрашивать, что за соревнование. Спокойной ночи, Эймос.

– Финал Интернационального чемпионата по накалу страстей. Ты одна из кандидатов.

– Я сказала спокойной ночи, Эймос.

– Иногда мне кажется, что у тебя гемофилия, Лайла.

– Пошел к черту.

– Я серьезно. Ты единственная женщина на всем Северном побережье Америки, у которой цикл длится двадцать восемь дней в месяц. Кровотечение в течение двадцати трех дней и пять выходных.

– Ты просто бестактный…

– Но это правда. Я ведь что имею в виду – или у тебя менструация начинается, или тебе кажется, что начинается, или она кончается, или ты…

– Заткни свой поганый рот.

– Я только проявляю сочувствие мужа, Лайла. Как ты думаешь, произведет впечатление такой заголовок в газетах: «Жена композитора истекла кровью»?

– Дьявол бы тебя побрал.

– Я также считаю, что и фестиваль фонтанов тоже твой праздник.

– Я не хочу спать с тобой в одной комнате!

– И я тоже, детка. – Он быстро вылез из постели, схватил одежду, рывками оделся и вышел. Внизу в баре попросил завернуть с собой бутылку шотландского виски и со свертком под мышкой вернулся в номер. Зашел в спальню, чтобы взять свои беззвучные клавишные.

Лайла, к его удивлению, плакала, он услышал ее тихие рыдания и удивился, но не успел решить, как к этому относиться, потому что оказался на террасе, выходившей на Кэдоган-Плэйс. В лунном свете перед ним блестели клавиши. Он уселся поудобнее и сделал большой глоток виски. Это было превосходное виски – самое лучшее, и легко пилось, но его желудок не привык к крепкому. Когда его горло перестало драть, он сделал еще глоток. И еще.

И начал играть.

Нажимая на клавиши сильными пальцами, останавливался только за тем, чтобы еще хлебнуть виски. Кэдоган-Плэйс выглядела так красиво в лунном свете. Один, отделенный от спальни закрытой дверью, он играл и размышлял, почему был так жесток с Лайлой и какой бы она испытала шок, прочитав его мысли о разводе, о том, что он серьезно задумал оставить ее, и вдруг, когда ему удалось особенно прекрасное арпеджио, Эймоса поразила вся тривиальность, незначительность их отношений. К тому времени бутылка наполовину опустела, и он представлял себя Бетховеном, играющим музыку, которую никто не слышит кроме него, и если ты подобен Бетховену, то ничто на свете не должно иметь значения, ведь он артист, так сказал доктор Маркс. Он продолжал в упоении играть, иногда прикладываясь к бутылке, и ничто на свете его больше не волновало – Эймоса Ван Бетховена, ни луна, ни светлеющее небо, ни короткий душ, ни утреннее солнце.

* * *

Записка Лайлы никак не поддавалась прочтению. Хотя ее почерк оставался таким, как всегда, – крупные и ровные буквы. Глаза Эймоса отказывались читать. Он побрел в ванную и там подставил голову под душ. Так сильно он не напивался с той ночи, когда было первое представление «Фрэнси», но тогда ему просто стало весело. Он закрыл кран и пошел обратно. Теперь слова с трудом сфокусировались.

«Эймос, от тебя разит как из бочки. Постараюсь держать Джессику подальше от тебя так долго, как смогу. Мы ушли в Баттерси-парк, будем там по крайней мере до ленча. Постарайся выглядеть прилично к нашему возвращению.

Л.».

Эймос вспыхнул. Мерзавка. Самая настоящая стерва. Она ненавидела аттракционы, наша старушка Лайла, но сейчас отправилась в Баттерси-парк лишь за тем, чтобы привлечь ребенка на свою сторону. Ведь именно Эймос должен был повести дочь в Баттерси-парк. Он обещал, рассказывал, клялся, и теперь у него украли возможность сделать дочери подарок.

Обессиленный вспышкой ярости, опустился на стул, надеясь, что рассеется пелена перед глазами. Наконец с трудом по стенке добрался до ванной, открыл душ на полную мощь и уселся в ванне, подставив голову под струи воды. Нащупал затычку и стал закрывать сток, но затычка не слушалась и, основательно повозившись, сообразил, что она просто не подходит по размеру. Лайла, вероятно, сменила ее перед уходом, чтобы окончательно свести его с ума.

Наконец справился и долго сидел неподвижно, вода каскадами падала с головы на плечи, ванна постепенно наполнялась. Когда наполнилась, он лег, вода при этом выплеснулась через край на плитку пола. Но при всем желании он не смог бы оставаться долго в воде – он всегда панически боялся утонуть. Встал, вытерся, увидел на часах время – почти двенадцать, быстро оделся и написал свою записку.

«Ушел по магазинам».

Вышел из отеля и на метро поехал в собор Святого Павла.

Внутри собора опять поразила прохлада. Он спросил женщину, продававшую у входа сувениры, где находится отдел находок или что-то в этом роде. Она направила его вдоль южного прохода к двери с надписью «Служебная». Эймос постучал, не дождавшись ответа, постучал сильнее. Проходивший мимо священник спросил:

– Могу чем-нибудь помочь вам, сэр?

– Мне нужно бюро находок. Мне сказали, здесь такое есть.

– Все верно, сэр. Но сейчас там никого нет, все ушли на ленч.

– Когда они вернутся?

– Думаю, не позже половины второго.

Эймос взглянул на часы:

– Благодарю. Большое спасибо.

Священник кивнул и отошел. Эймос задумался. Каким образом провести пятьдесят пять минут, чтобы не свихнуться? Решил перекусить, в желудке ощущалась пустота, и направился к выходу, но по пути опять увидел картину с надписью, поразившей его вчера.

Он взял стул, уселся напротив, раздумывая, что бы она могла означать. Впрочем, быстро устал от умственного напряжения, в голове все еще было туманно, слегка подташнивало. Просто сидел и смотрел на картину, где была изображена фигура, похожая на Иисуса.

В час двадцать девять он снова подошел к двери. На этот раз на его стук выглянул служитель:

– Что вам угодно, сэр?

– Простите, что беспокою вас, святой отец, но моя дочь, кажется, потеряла здесь вчера свою куклу.

– Тряпичную куклу?

– О, слава богу, вы ее нашли! – И глупейшим образом сделав шаг вперед, принялся трясти руку священника. – Вы и не представляете, как это мне облегчит жизнь.

Священник покраснел:

– Мне ужасно жаль, ее не нашли пока, видите ли, это я с вами говорил вчера по телефону. Вчера вечером.

– Ничего, – сказал Эймос, – ничего страшного.

– Можете взглянуть сами, нам не приносили ничего похожего на куклу.

– Не возражаете?

Служитель посторонился и сделал приглашающий жест. Внутри Эймос увидел ряд полок.

– Мы держим здесь находки.

– Что ж, спасибо, – после краткого осмотра пустых полок произнес Эймос.

– Вы не были в бюро находок такси? Всегда есть шанс найти вещь там.

– Сейчас еду туда. – Эймос, улыбаясь, легонько помахал ему рукой и быстро покинул собор. Он не очень расстроился, потому что особенно не надеялся найти куклу в соборе. Логичнее было сначала поехать в бюро находок такси, но раз Лайла предложила искать именно там, он поехал в собор из духа противоречия.

На ступенях у входа он на минутку задержался на том месте, где вчера Лайла делала снимки. Закрыв глаза, постарался воспроизвести эту сцену и опять убедился, что на этот раз ненавистная Лайла права – у ребенка действительно в руках не было куклы, что означало, что она оставила куклу в такси и еще то, что Каддли действительно, вероятно, лежит на Ламбет-стрит, как и говорила Лайла. Довольствуясь утешительной мыслью, что именно он доставит домой куклу, Эймос сел в первое проходившее мимо свободное такси и назвал адрес. Может быть, у Лайлы хватит ума проявить пленку. Потом вспомнил, что сам дал ей «Майнокс» и, значит, проявлять еще рано.

– Приехали, приятель, – сказал шофер немного погодя.

Рассчитавшись, Эймос быстро вошел в неприглядное здание и, следуя указателю, поднялся на второй этаж, где и находилось бюро находок. В большой комнате он увидел перегородку и несколько окошек, но только на двух была надпись «Пропажи», и к каждому из них стояли небольшие очереди. Эймос подошел к ближайшему, встал в очередь и стал терпеливо ждать. Перед ним стоял типичный британец: темный костюм, котелок и все необходимые атрибуты. Две женщины, работавшие с той стороны перегородки, непрерывно переговаривались друг с другом, и Эймос подумал, что если бы они замолчали, то работа пошла бы куда быстрее. Но очередь продвигалась на удивление быстро, и вот уже британец перед Эймосом произнес: «Я забыл свой зонт в Хэймаркет в прошлую субботу. Моя жена написала на ручке фамилию Хэйворт. Черный цвет. Довольно большой. Деревянная ручка.

– Одну минуту, сэр. – Женщина исчезла за одной из стеклянных перегородок, разделявших комнату.

Эймос с восхищением смотрел на британца – как точно и кратко он изложил суть дела! Бам-бам-бам – и ни одного лишнего слова, только необходимые факты. Никакого заискивания, никакого пустословия. Хотел бы я так, думал Эймос и тут же решил, что попробует.

– Вы сказали – Хэйворт? – Женщина вернулась к окошку с пустыми руками. – Простите, ничего нет.

– Благодарю вас. – Джентльмен повернулся и пошел прочь.

Эймос приблизился к окошку:

– Моя дочь потеряла куклу, тряпичную, около собора Святого Павла, вчера утром. Размер – девять дюймов. Никаких особых примет, за исключением того, что руки сшиты вместе.

– Сожалею, дорогуша, – сказала женщина.

– Простите?

– У нас ее нет.

– Но вы даже не посмотрели!

– Я всегда просматриваю поступления, прежде чем приступить к работе.

– Но он только что попросил поискать зонт, и вы пошли и проверили. Почему вы не хотите поискать куклу?

– Потому, что все зонты выглядят одинаково, дорогуша.

– Но и все тряпичные куклы тоже.

– У нас нет ни одной тряпичной куклы, дорогуша, и не было давно, несколько месяцев. Впрочем, были одна или две за это время, но ничего похожего на то, что вы ищете.

– Не хочу быть занудой, но…

– Извините, дорогуша, но…

– Это очень важно для меня…

– Следующий, пожалуйста, – сказала женщина.

Женский голос позади Эймоса произнес:

– Я оставила в такси свою сумочку по дороге в…

Эймос обернулся к стоявшей за ним даме:

– Простите, мадам, одну минуту. – И снова повернулся к женщине за прилавком. – Значит, это все, что вы можете сделать?

Женщина вздохнула:

– Дорогуша, я клянусь чем угодно, что не обманываю вас насчет тряпичной куклы.

– Я совсем не имел в виду, не говорил, что вы обманываете.

– Конечно, нет. Прощайте, дорогуша.

Эймос кивнул и направился прочь. Стал было спускаться по лестнице, но вдруг сел на ступени, положил локти на колени и, подперев руками голову, задумался. Она должна была пойти и посмотреть. Нельзя было отсылать его, не проверив, может быть, ее подвела память. Ведь в конце концов в этом и состоит ее работа – пойти и посмотреть. Искать вещи, о которых заявляют. Разумеется, это не так уж серьезно и важно, ничего такого особенного, но она должна все-таки иметь к людям уважение и совесть и…

Он поднялся и пошел обратно в комнату находок. Она не имела права, и он ей скажет. Просто возьмет и прямо в лоб скажет: «Я хочу, чтобы вы пошли и посмотрели. Для меня. Как бы в виде исключения. И большое вам спасибо».

Но когда вновь оказался в комнате, храбрость вдруг испарилась, и он пристроился в хвост другой очереди, ко второму окошку. Не стоит устраивать сцену, может быть, у нее такой характер – не терпит, когда ставят под сомнения ее слова, так бывает. А раз так, она может заупрямиться, лучше обойти неприятности и попросить другую. И успокоив себя доводами, стал ждать. Было очень жарко, и он чувствовал, как становится липким от пота. Когда наконец его очередь подошла, Эймос спросил вторую служащую, очень тихо, чтобы первая не слышала:

– Я ищу тряпичную куклу. Будьте добры.

– Почему так тихо? Вы должны внятно изложить, сэр, – улыбаясь сказала вторая служащая.

– Тряпичная кукла, – повторил Эймос, – примерно такой величины, – и показал руками расстояние около девяти дюймов. – Руки сшиты вместе. Я потерял вчера около собора Святого Павла. Вернее моя дочь.

– Сожалею, сэр, но ничего подобного к нам не приносили.

– Не могли бы вы пойти посмотреть?

– Не стоит и искать, я прекрасно знаю все наши вещи.

– Для меня имело бы большое значение, если бы вы взглянули.

– У нас есть тряпичные куклы? – вдруг спросила вторая служащая первую.

– Прошу вас, – начал Эймос.

– Это опять вы? – спросила первая.

Эймос кивнул:

– Опять я.

– Я же сказала, дорогуша, у нас нет куклы.

– Сейчас я уже имею дело с другой леди. Если не возражаете, – громче сказал Эймос. И гоном ниже второй: – Я не хотел бы никаких неприятностей и хлопот, но…

– Что вы имеете в виду, говоря, что имеете дело не со мной?! – Первая подошла к окошку второй. – Ведь я уже вам все сказала. Если бы потеряли бриллианты, то еще можно было понять, тогда, может быть…

– Послушайте, – перебил Эймос, – никто не говорит, что вы сказали неправду. Просто вы могли просмотреть…

– Ну и народ. – Первая ушла за стеклянную перегородку в своем отделении и вернулась. – Ничего, я посмотрела.

– Это называется посмотреть? Да за это время вы не смогли бы заметить и цеппелин.

– Кто вы такой? – спросила вторая.

– Я простой американский ничтожный турист, который пытается разыскать тряпичную куклу, и не надо из этого делать историю.

– Не мы делаем историю, а вы, дорогуша.

– Я сам хочу взглянуть на ваши вещи, – заявил Эймос.

– Не разрешается.

– Я буду держать руки за головой все время, чтобы вы знали, что я вас не ограблю начисто.

– Нельзя, дорогуша. Посторонним вход воспрещен.

– Я хочу убедиться – пойти и посмотреть как следует. Вы, очевидно, не желаете этого делать, значит, из нас двоих остаюсь я.

– Что за шум? – Из-за стеклянной перегородки вышел мужчина и подошел к своим сотрудницам.

– Этот человек хочет… – начала первая служащая.

– Вы здесь начальник? – перебил ее Эймос.

– Смею так думать, – ответил мужчина.

Эймос вынул бумажник:

– Видите? Чеки «Америкен Экспресс». Я не жулик. Просто хочу пойти за вашу перегородку и взглянуть – вдруг по какой-то счастливой случайности они просмотрели и там лежит тряпичная кукла, которую потеряла моя дочь. Видите ли, я убежден, что она там, потому что мы потеряли куклу вчера вечером около собора Святого Павла…

– Я пойду и посмотрю еще раз, ради бога, – сказала первая.

– Нет! – вырвалось у Эймоса.

Она повернулась к нему:

– Послушайте, дорогуша, так вы хотите, чтобы я посмотрела или нет?

– Вы сейчас рассержены. И в таком состоянии люди часто не видят, могут просмотреть…

– Вы считаете меня лгуньей? Вы назвали меня обманщицей?

– Я никого никем не называл! Я просто пойду и взгляну, вот и все! МНЕ наплевать, что вы обо мне думаете и что скажете! Я иду туда и возьму Каддли, и вы мне не помешаете!

– Он сумасшедший, Чарли, – прошептала первая служащая.

– Точно, – кивнула вторая, – пусть идет. Они обычно уходят, когда сами посмотрят.

– Ну конечно, вы можете посмотреть сами, мистер, – сказал Чарли, – смотрите сколько угодно, можете не спешить. – Он открыл дверцу в перегородке и посторонился.

– Я… Я совсем не то, что вы думаете… Я не… – «сумасшедший» хотел он сказать, и вдруг мелькнула мысль – а если да?

И вместо возражений улыбнулся.

* * *

– Что купил? – крикнула Лайла, не успел он открыть дверь.

Эймос медленно вошел и протянул пустые руки.

– Ничего. Я в основном разглядывал витрины. Сравнивал цены. Костюмы, спортивная одежда и все такое.

– Ты выглядишь как оживший мертвец.

– Спина раскалывается. – Он снял ботинки, пиджак и лег лицом вниз на кровать.

– Ты что – обошел все магазины Лондона?

Он пожал плечами:

– Где Джасмин?

– В ванной. Миссис Пайпер пытается ее отмыть. Но это трудно.

– Вы, кажется, славно повеселились?

– Не без этого.

– Ей наверняка понравился Баттерси-парк.

– Спроси у нее.

Он начал массировать кулаками спину.

– Эймос?

– Хммм?

– Слушай, я кое-что узнала. В Лондоне есть бюро находок для вещей, оставленных в такси. На Ламбет-стрит. Любой шофер знает, где это.

– Очень интересно. Надо запомнить. Так вы двое славно провели время? В Баттерси-парк?

– Я первая, – с криком вбежала Джессика, а миссис Пайпер остановилась в дверях, похожая на Мэри Поппинс больше, чем когда бы то ни было.

– Вы тот официант, что принесли мой джин-тоник? – спросил Эймос у дочери.

– Хочешь посмотреть на мои шарики? У меня много шаров, и все разного цвета!

– Значит, мама купила тебе шары? А что ты еще ела?

– Мы не ели шары, мы их принесли.

– О!

– И знаешь, что еще?

– Что еще?

– Мамочка узнала, где Каддли.

Эймос сел на кровати.

– Она ждет меня на Ламбет-стрит. Мамочка завтра ее привезет.

– Детка… – начал Эймос.

– И мамочка купит мне открыток. Открытки со всех мест, где мы были.

– Детка, Каддли там нет.

– Откуда ты знаешь? – спросила Лайла.

– Пойди сюда, Джозефина. – Он притянул к себе дочь и взял ее ручки в свои. – Папочка целый день провел, разыскивая Каддли. Он старался изо всех сил. Ездил в собор Святого Павла и на Ламбет-стрит. И Каддли там нет. Не хочу, чтобы ты потом расстраивалась. Ее нет. Она потерялась. Но папочка сделал все, что мог, и купит новую куклу, какую ты захочешь. Поняла?

– Но мамочка сказала…

– Слушай, что говорит папочка. Не слушай мамочку, ладно?

– Ладно.

– Папочка любит тебя, детка. Он любит тебя больше всего на свете и старался сегодня, как мог. Чтобы принести тебе Каддли. Но Каддли исчезла, детка, папочка не может ее принести, ты поняла? Папочка…

– Джессика, почему бы тебе сейчас не показать миссис Пайпер свои новые прекрасные игрушки, которые тебе сегодня купили? – сказала Лайла.

– Хорошо, мамочка. – Джессика вприпрыжку выбежала из комнаты, за ней последовала миссис Пайпер, а Лайла, закрыв за ними дверь, повернулась к мужу:

– Ты лживый сукин сын.

– Что?

– Говори потише, ты, лживый мерзавец, она в соседней комнате.

Эймос вскочил с кровати.

– Ты провел весь день в поисках Каддли! Не смеши, кто тебе поверит? Ты таскался по магазинам, разглядывая витрины, прикидывая, что ты можешь приобрести на те вонючие деньги, которые сделал на своей паршивой бездарной песенке! Но ты настолько болен, что не можешь истратить ни пенни, пока не проверишь все витрины в Лондоне, сравнивая цены!

– Осторожнее, Лайла, я тебя предупреждаю.

– Ты просто посмешище, Эймос, вот кто ты такой.

– Это я должен был повести ее в Баттерси-парк. Это была наша с ней экскурсия. Она хотела пойти туда со мной, а не с тобой, и в то время, пока ты делала то, что я должен был делать, я искал проклятую куклу.

– Можешь продолжать лгать, все равно ты по уши…

– Я знаю, чего ты добиваешься, – ты хочешь ее склонить на свою сторону, но ты плохая мать, и ничто не может это изменить…

– Давай-просто-это-сделаем-немедленно!

– Что сделаем?

– Разведемся!

– О чем ты говоришь? – Он снова сел на кровать.

– О, Эймос, прошу тебя, перестань лгать. Вся эта идиотская поездка должна была спасти наш брак. Я знаю это, и ты тоже.

– Я никогда в жизни даже и не помышлял тебя оставить…

– Эймос – прекрати!

– И я действительно целый день искал Каддли!

– Прекрати, я сказала!

– Хочешь, я тебе опишу это бюро находок на Ламбет-стрит…

– Откуда мне знать, так это или нет, ведь я никогда там не была.

– Это на втором этаже…

– Я никогда там не была, Эймос…

– Но я-то был, потому что я забочусь о ребенке…

– А я – нет?

– Ты сама сказала это…

– Господи, ты же ненормальный…

– Ребенок хочет быть со мной…

– Ничего подобного…

– И я ее получу, спроси у любого судьи…

– Никогда…

– Так как насчет развода?

Слово вырвалось. Вот и прекрасно, думал он, вставая с кровати, превосходно, так и надо, и пошел на нее, занеся уже руку, чтобы ударить, и вдруг его мозг пронзила мысль – он же не сможет без них обеих, они нужны ему, обе, его ребенок и его жена, вот только своей жене он не нужен, больше не нужен, и на ее лице это ясно написано. И, удивляясь этой мысли, он опустил руку, свернув с самоубийственного пути, и вдруг сказал:

– Давай уедем отсюда, Лайла. Только я и ты. Давай вдвоем уедем! Давай улетим!