Текст книги "Гость из Альтрурии"

5

В этот момент к нашей маленькой компании подошла сопровождаемая мужем дама – это она так весело окликнула меня из окна кареты, когда я дожидался альтрурца, помогавшего носильщику с багажом, – и сказала:

– Мне хочется представить вам моего мужа. Он в восторге от ваших произведений.

Она еще долго распространялась на эту тему, искоса поглядывая на внимательно слушавшего ее альтрурца; остальные стояли кружком, вежливо посмеиваясь, муж же всем своим видом старательно подтверждал ее слова. Я нисколько не сомневался, что предполагаемый восторг по поводу моих книг всего лишь повод заставить меня познакомить ее с моим приятелем, однако меня это нисколько не задело, и я охотно представил альтрурца им обоим. Она тотчас же завладела им и потащила гулять по веранде. Муж остался со мной, а прочие участники нашей недавней беседы разбрелись кто куда. Я не очень жалел, что нас прервали – по моему мнению, разговор и так слишком затянулся; я закурил сигару, предложенную мне мужем дамы, и мы вместе с ним пошли в том направлении, где исчезла его супруга.

Очевидно, желая польстить в моем лице литературе вообще, он сказал:

– Это верно, я люблю, чтоб у меня была книга, на случай если мы не едем в театр, а мне тем временем надо дать мозгам отдых после делового дня. Не скажу, чтобы я серьезно интересовался книгами, обычно жена читает мне вслух, пока меня не сморит сон, а затем уж сама дочитывает роман и при случае мне пересказывает. Деловая жизнь, увы! дается тяжело. Так что я предоставляю чтение жене. Она, можно сказать, знает все, что происходит в этой области. Детей у нас нет, вот она и отдает себя литературе. Ее вообще многое интересует. Чем только она не увлекается: и музыкой, и театром, и литературой. Одним словом, мне с ней повезло. Женщины вообще занятный народ.

Он был довольно красив и приятен в обращении – типичный американец из преуспевающих, скорей всего, маклер, хотя чем именно он занимается, я понятия не имел. Пока мы прогуливались с ним, держась на почтительном расстоянии от места, где уединилась со своей добычей его супруга, он сообщил мне, что ему хотелось бы проводить больше времени с ней летом, однако дела… сами понимаете… хоть она может отдохнуть, и на том спасибо – ей отдых просто необходим.

– Да, между прочим, – спросил он, – кто он такой, этот ваш приятель? Наши дамы совсем с ума с ним посходили, невозможно было сказать, кому первой удастся прибрать его к рукам – жене или мисс Граундсел. Правда, сам я в таких делах всегда ставлю на свою жену. Он недурен собой – видимо, иностранец? И к тому же большой оригинал, как я посмотрю. Кстати, где находится эта Альтрурия?

Я объяснил ему, и он сказал:

– А-а, знаю. Что ж, если мы собираемся ограничивать иммиграцию, то альтрурцев, по всей вероятности, скоро и вовсе не увидим, так что из этого визита надо извлечь максимум. Как вы считаете?

Не знаю почему, но это невинное замечание меня слегка покоробило, и я сказал:

– Знаете, дружище, если я правильно понимаю альтрурцев, мысль эмигрировать в Америку едва ли соблазнит кого-то из них. Как мне кажется, они восприняли бы такое предложение приблизительно с тем же энтузиазмом, с каким мы сами отнеслись бы к предложению поселиться среди эскимосов.

– Да что вы? – сказал мой новый знакомый, нимало не задетый. – Но почему?

– Право, не знаю. И не уверен, что у меня есть достаточно веские основания для такого утверждения.

– То есть они еще хуже, чем англичане в прошлом, – пришел он к выводу. – Вот уж никогда не подумал бы, что до сих пор есть иностранцы, которые к нам так относятся. Я считал, что после войны все изменилось.

Я вздохнул:

– Боюсь, что далеко не все: во всяком случае, изменилось не столь радикально, как мы привыкли думать. Но, если уж на то пошло, мне кажется, что, по мнению альтрурца, англичане по части дикости нравов обставили даже нас.

– Да неужели? Что ж, так англичанам и надо, – сказал мой собеседник и расхохотался так искренне, что я позавидовал ему.

– Милый, – окликнула его жена, сидевшая в уголке с альтрурцем. – Не сходил бы ты за моей шалью. Что-то прохладно.

– Схожу непременно, если только ты скажешь мне, где ее искать, – ответил он и тут же сообщил мне доверительно: – Никогда не помнит, где ее шаль, – только и знаем, что ищем.

– По-моему, я оставила ее в конторе гостиницы. Спроси у дежурного; может, конечно, она на вешалке у входа в столовую… или у нас в номере.

– Так я и думал, – сказал ее муж, снова бросив на меня взгляд, говоривший, что он с трудом удерживается от смеха, и с добродушным видом удалился.

Я подошел и сел рядом с альтрурцем и дамой, и она тотчас же заговорила, обращаясь ко мне:

– Ах, я так рада, что вы появились. Я пыталась растолковать мистеру Гомосу кое-какие тонкости нашего этикета. Он все добивается от меня, почему мы не приглашаем местных жителей потанцевать вместе с нашей молодежью, и я пыталась объяснить ему, что с нашей стороны очень большой любезностью является уже то, что мы разрешаем им толочься на веранде и глазеть в окна.

Она издала высокомерный смешок и слегка качнула хорошенькой головкой в сторону сельских девушек и парней, которых набралось сегодня больше, чем обычно. Все они были достаточно миловидны и, по случаю субботы, заметно принаряжены. Наверное, одежда их оставляла желать лучшего – на костюмах молодых людей лежала печать массового производства, а девушки щеголяли в доморощенных платьицах, сшитых по дешевым модным журнальчикам, впечатление они производили хорошее и вели себя – не придерешься, держались тихо, слишком тихо, если уж на то пошло. Они занимали часть веранды, которая обычно отводилась им, и сидели, наблюдая за танцующими в зале не с завистью, а скорее, я бы сказал, с грустью, и впервые мне вдруг показалось странным, что они не принимают участия в общем веселье. Я и прежде не раз видел их здесь, но меня никогда не удивляло, что их не впускают внутрь, а вот теперь, в какую-то злосчастную минуту, я усмотрел в этом нечто противоестественное. По-видимому, разговор относительно положения рабочих в нашем обществе заставил меня взглянуть на вещи глазами альтрурца, и, тем не менее, меня раздражило, что он задал этот вопрос после того, как мы ему все так подробно растолковали. То ли это было ехидство, то ли глупость? Я обозлился и сказал:

– Ну, чтобы танцевать, надо за музыку платить.

– Значит, денежные соображения касаются даже светских развлечений?

– И даже очень. А у вас этого нет?

Он уклонился от ответа на этот вопрос, так же как уклонялся от ответов на все прямые вопросы насчет его страны.

– Денежных соображений для нас вообще не существует, как вы знаете. Значит, если я вас правильно понял, все светские увеселения оплачиваются у вас гостями?

– Ну дело обстоит не так уж плохо. Большая часть развлечений бывает за счет хозяина. Даже здесь, в гостинице, хозяин нанимает оркестр и предоставляет своим гостям отдельный зал для танцев.

– А посторонним вход строго воспрещен?

– Почему же? Постояльцам из других гостиниц и пансионов, а также владельцам дач здесь бывают только рады. Особенно молодым людям. Видите ли, молодых людей всегда не хватает, – и действительно, в окне мелькало несколько хорошеньких девиц, танцующих шерочка с машерочкой; подростки, уцепившись за талии рослых партнерш, кружились под звуки вальса, поднявшись на цыпочки.

– Забавно как-то, вы не находите? – спросил альтрурец.

– Скорей нелепо, – воскликнул я, испытывая некоторую неловкость. – Однако что поделаешь? Молодые люди работают не покладая рук в городах, те, конечно, кто смог найти себе там работу. Остальные подались на Запад и растут там вместе со всем краем. На всех летних курортах на Востоке Америки на одного молодого человека приходится по меньшей мере двадцать барышень.

– А что произойдет, если пригласить сюда потанцевать этих молодых фермеров – ведь они фермеры, насколько я понимаю? – спросил мой друг.

– Это немыслимо.

– Почему?

– Нет, миссис Мэйкли, боюсь, что придется мне вернуть его вам, – сказал я.

Дама рассмеялась:

– Не уверена, что мне этого хочется.

– Ну, пожалуйста, – сказал альтрурец с некстати пробудившимся юмором. – Я понимаю, что осточертел вам своими вопросами, но, умоляю, не бросайте меня наедине с моими догадками. Страшно представить, что я надумаю.

– Ладно уж, не брошу, – сказала дама и снова рассмеялась, – я попробую объяснить вам, что случилось бы, если бы мы пригласили этих фермеров или батраков, или кто они там, на танцы. Мамы ужасно возмутились бы, а юные девицы перепугались, никто не знал бы, что делать, и танцы сами собой прекратились бы.

– Значит, эти барышни предпочитают танцевать друг с дружкой или с мальчишками?

– Нет, они предпочитают танцевать с молодыми людьми своего круга; они лучше вовсе не будут танцевать, чем снизойдут до какого-то безродного кавалера. Я ничего не могу сказать против местных молодых людей – они очень вежливы и не позволяют себе ничего предосудительного. Но они воспитаны совсем по-иному. Они были бы не на месте и чувствовали бы себя неловко среди этих барышень.

– Да, я понимаю, что для такого общества они были бы несколько неуместны, – сказал альтрурец с проблеском удивившего меня здравого смысла, – и пока в вашем обществе существует подобное положение, иначе и быть не может. Вы меня извините, пожалуйста, но несоответствие между вашими политическими идеалами и экономическими постоянно создают какую-то путаницу у меня в голове. Думая о вас, я всегда в первую очередь рассматриваю вас политически, и в моем представлении вы являетесь истинной демократией; а потом вдруг возникают некоторые другие факторы, знакомясь с которыми я вижу, что и в теории и на практике вы мало чем отличаетесь от аристократических государств Европы. Все это приводит меня в крайнее недоумение. Прав ли я, предполагая, что ваша экономика направлена на то, чтобы закрепить непреодолимое неравенство между вами и задушить всякую надежду на братство, провозглашаемое вашим государственным строем?

Миссис Мэйкли взглянула на меня, всем своим видом показывая, что она не улавливает смысла его слов; опасаясь углубиться в еще худшие дебри, я решил уклониться от ответа.

– Сомневаюсь, чтобы кого-то беспокоили эти различия, – сказал я. – Мы привыкли к ним, и никто против них не возражает, что, несомненно, является доказательством их преимущества.

Тут мне на подмогу подоспела миссис Мэйкли:

– Американцы, к какому классу они ни принадлежали бы, очень гордые люди, и мне не кажется, что кто-нибудь из этих славных деревенских пареньков был бы рад, если бы его пригласили в зал потанцевать – тут он был бы единодушен с барышнями. Вы себе даже не представляете, как развито у некоторых из них чувство собственного достоинства.

– Настолько, что они готовы терпеть, когда их куда-то не пускают, как людей не того класса?

– Уверяю вас, они нисколько не страдают от ущемленного самолюбия и считают себя отнюдь не хуже других. Среди них попадаются довольно занятные личности. Вот, например, молоденькая девушка, вон там, у первого окна, – ее я просто уважаю. А рядом с ней ее брат – вон тот высокий худой молодой человек с римским профилем, – весьма распространенный тип лица здесь в горах. Их отец был солдатом и так отличился в одном из последних сражений, что его произвели в офицеры. Получил тяжелое ранение, но от пенсии отказался, просто взял и вернулся на свою ферму и работал до самой смерти. Теперь ферма перешла к его сыну, и он живет там с сестрой и матерью. Сестра зарабатывает шитьем, и таким образом им удается сводить концы с концами. Эта девушка – первоклассная портниха и берет так дешево! Она много шьет мне летом, и у нас с ней очень хорошие отношения. Она очень любит чтение! Ее мать прикована к постели, но, пока дочь шьет, она читает ей вслух, и вы даже представить себе не можете, сколько книг они умудрились таким образом прочитать. Когда она приходит за заказом, я люблю поговорить с ней о литературе. Я непременно приглашаю ее сесть – мне приходится напоминать себе, что она не дама общества. Я знаю, многие меня осуждают, и, наверное, немножко я таки ее порчу – этим людям обычно ударяет в голову, если вы обращаетесь с ними, как с равными. Они и без того держатся достаточно независимо и свободно. Но, что касается Лиззи, то я совершенно забываю, что между нами существует какое-то различие – люблю ее, хоть убейте. Вы обязательно должны сводить мистера Гомоса к ним, мистер Твельфмо. Представляете, они повесили саблю отца над изголовьем кровати матери. Это так трогательно. Но, вообще, живут они ужасно бедно.

Миссис Мэйкли вздохнула и смолкла, но ненадолго, так как тут же задала вопрос, от которого, по-видимому, собиралась сперва воздержаться:

– Мне тоже хочется кое-что у вас спросить, мистер Гомос. Правда ли, что в Альтрурии все непременно занимаются каким-нибудь физическим трудом?

– Ну, еще бы, – ответил он, прямо как настоящий американец.

– Даже дамы, леди? Или у вас их нет?

Мне это показалось несколько бесцеремонным, но альтрурец, по всей видимости, ничего для себя обидного в вопросе не усмотрел.

– Пожалуй, нам нужно постараться лучше понять друг друга, прежде чем я отвечу на этот вопрос. У вас ведь нет титулов, как в Англии…

– Еще чего! Мы, слава Богу, превозмогли эти предрассудки, – сказала миссис Мэйкли голосом, в котором отчетливо слышался республиканец, что было мне прямо маслом по сердцу. – Слово «леди» для нас скорее нравственная категория.

– Но ведь, по вашим словам, вы иногда забываете, что ваша портниха – не леди. Что вы хотели сказать этим?

Миссис Мэйкли задумалась:

– Я имела в виду… по всей вероятности, я хотела сказать, – что она выросла не в той среде… получила не то воспитание.

– Значит, имеются в виду не только нравственные качества, но и светские достоинства – аристократичность, умение держать себя в любом обществе?

– Общество у нас действительно делится на классы, с этим я согласна, но, как вы знаете, у нас в Америке аристократии нет.

Альтрурец снял шляпу и вытер со лба несуществующий пот. Он глубоко вздохнул:

– И до чего же все это сложно.

– Вы правы, – согласилась миссис Мэйкли. – Скорей всего это так. Всем иностранцам так кажется. С этим понятием надо сжиться, – объяснить это невозможно.

– В таком случае, сударыня, не объясните ли вы мне без лишних слов, что подразумеваете вы под словом «леди», а потом уж я на досуге постараюсь с этим понятием сжиться.

– Я постараюсь, – сказала миссис Мэйкли. – Конечно, гораздо проще было бы просто показать вам, кто леди, а кто нет! Однако поскольку круг ваших знакомств пока что очень ограничен, я попробую обойтись без личностей. Прежде всего, леди – даму общества – не должны касаться мелкие повседневные дрязги. Ей необязательно быть очень богатой, но и считать копейки – не для нее. Ей надлежит отдавать все свои силы светским обязанностям. Для нас прошли те времена, когда леди могла распоряжаться на кухне, иногда даже что-нибудь готовить, а потом бежать встречать гостей и рассыпаться перед ними в любезностях. Она должна иметь определенного образца дом, чтобы ее entourage[3]3
  обстановка (фр.)


[Закрыть] не казался тесноватым и скудноватым; ну и, конечно, она должна иметь хорошие туалеты, и в большом количестве. Ей необязательно быть законодательницей мод, но не дай ей Бог прослыть старомодной. Разумеется, она должна получить приличное воспитание и образование и обладать изящным вкусом. Должна разбираться в искусстве, в литературе, в музыке, ну и так далее и, хотя ей вовсе не обязательно чем-то серьезно увлекаться, иметь какое-то увлечение, а то и не одно, только хорошо. Самое похвальное увлечение – благотворительность, она в большом ходу. Часто благотворительность помогает утвердиться в обществе. Некоторые, правда, избирают в тех же целях религию; я бы этого не сделала, но это верный способ, и винить людей, если они к нему прибегают, нельзя. Я рада сообщить, однако, что обычные церковные кружки теперь уже не имеют того веса в свете, что прежде. Благотворительность куда более обещающа. Однако вы понимаете, до чего трудно дать точное определение слову «леди». В таких вещах все построено на ощущениях, а это так тонко, так хрупко. И потом все беспрерывно меняется; Европа стучится к нам в двери, оттесняя старые американские идеалы. То, что было вполне приемлемо десять лет назад, сейчас кажется совершенно недопустимым или, по меньшей мере, нелепым. Вас, конечно, не обвинят в вульгарности, но запишут в ретрограды, что, разумеется, не лучше. Но, право, – сказала миссис Мэйкли, – боюсь, что я так и не сумела объяснить вам, что такое «леди».

Мы все посмеялись над ее чистосердечным признанием. Затем альтрурец спросил:

– Но скажите, правильно ли я понял, что одним из условий для нее является полная праздность?

– Праздность? – воскликнула миссис Мэйкли, – да светская дама занята с утра до ночи! Она укладывается спать совершенно измученная.

– Чем же? – спросил альтрурец.

– Но ведь она должна постоянно следить за собой и за своим домом, ездить на завтраки, на чаи, на обеды, и в концерты, и в театры, и на выставки, и на заседания благотворительных обществ, и на приемы, и писать по этому поводу тысячи записок, принимая приглашения и отклоняя их, устраивать завтраки и обеды, ездить с визитами и принимать визитеров, и уж я не знаю, что там еще. Это самое чудовищное рабство! – Ее голос поднялся до визга, очевидно было, что при одной мысли обо всем этом нервы ее совершенно сдали. – У вас не остается для себя ни минутки, ваша жизнь не принадлежит вам.

– Но полезную работу дамам делать не разрешается?

– Работу! А по-вашему, это не работа? И не полезная? Да вы знаете, временами я завидую своей кухарке, завидую судомойке. Стойте! Не спрашивайте меня, почему я не пойду на кухню или не поползаю с тряпкой на коленях! Это невозможно! Невозможно, и все! Разве что какая-нибудь grande dame[5]4
  знатная дама (фр.)


[Закрыть] могла бы, но, если вы недалеко ушли от стесненных обстоятельств или когда-нибудь прежде в них пребывали, для вас это исключено. Кроме того, если бы мы начали сами делать домашнюю работу, как это делают, насколько я понимаю, ваши альтрурские дамы, что сталось бы с нашим услужающим сословием. Мы бы лишили их средств к существованию, и это было бы жестоко…

– Да, отнимать средства к существованию у своих ближних было бы нехорошо, – задумчиво признал альтрурец, – я понимаю, что это серьезное препятствие.

– Просто непреодолимое! – сказала дама в полном изнеможении, однако голос ее снова звучал дружелюбно, – видимо, своей кротостью он задобрил ее.

– А какую пользу приносит ваша общественная жизнь – могу я спросить? – осведомился он через некоторое время.

– Пользу? А почему обязательно пользу? Она существует ради того, чтобы убивать время.

– Значит, вы изнемогаете под таким страшным гнетом впустую, не принося никому никакой пользы, разве что убивая время, и вы не можете скинуть его, не лишив средств к существованию людей, зависящих от вас?

– Да, – вмешался я, – это трудность, с которой мы встречаемся на каждом шагу. Именно о ней с большой убедительностью говорит Мэтью Арнольд в своей статье, посвященной этому фантазеру Толстому. Он спрашивает, какова же будет участь людей, нуждающихся в такой работе, если мы сами начнем трудиться по дому, подавать и прислуживать друг другу, как Толстой проповедует? Ответа на этот вопрос нет.

– Это правда, – сказал альтрурец, – в вашем положении ответ на него найти трудно.

– По-моему, – сказала миссис Мэйкли, – при данных обстоятельствах мы поступаем правильно.

– О, я отнюдь не берусь вас судить. И если вы считаете условия, существующие у вас в стране, наилучшими…

– Мы считаем их лучшими в этом лучшем из миров, – сказал я истово, и меня вдруг осенила мысль, что, если у нас когда-нибудь будет государственная церковь, обязательно надо будет эдакое вот утверждение относительно нашего экономического порядка включить в ее будущий символ веры.

Альтрурец, однако, не проследил до конца мою мысль.

– А ваши барышни? – спросил он миссис Мэйкли. – Чем занимают свое время они?

– Вы хотите сказать, после того как они начнут выезжать?

– Да, по-видимому.

Она слегка задумалась:

– Да, пожалуй, приблизительно тем же. Конечно, у них есть свои собственные развлечения: танцы, всевозможные общества, кружки кройки и шитья, вышивки… Надеюсь, даже альтрурцы одобрят то, что они шьют для бедных, – в голосе миссис Мэйкли зазвенел сарказм.

– Безусловно, – ответил он и чуть погодя спросил: – Только вот, не отбивают ли они хлеб у какой-нибудь нуждающейся портнихи? Но вы, по всей вероятности, оправдываете это беспечностью молодости.

Миссис Мэйкли смолчала, и он продолжал:

– Одно мне трудно понять, как вы, дамы, выдерживаете такую нервную, напряженную жизнь. После всего того, что вы мне рассказали, я не понимаю, как вам удается сохранять здоровье.

– Но мы его и не сохраняем, – сообщила миссис Мэйкли с явным удовольствием. – Я уверена, что среди женщин, которые выбились из рядов рабочего класса, но еще не достигли настоящего богатства, вы не найдете ни одной по-настоящему здоровой.

– Не слишком ли сильно сказано? – рискнул перебить ее я.

– Отнюдь нет, даже наоборот, – ответила миссис Мэйкли – ей, по-видимому, доставляло немалое удовольствие рисовать положение слабого пола в столь мрачных красках. Женщин такого склада не остановить, стоит им только начать. – Не надо было мне соваться.

– Но, если вы из соображений гуманности удерживаетесь от всякого физического труда, предоставляя его тем, кому он нужен как средство к существованию, я думаю, вы все же должны совершать какой-то моцион?

– Нет, – весело тряхнула головкой миссис Мэйкли, – мы предпочитаем принимать лекарства.

– Вы должны оценить это, – сказал я альтрурцу, – поскольку у вас считается, что движение для движения бессмысленно или безнравственно. Однако, миссис Мэйкли, – обратился я к ней, – как же вы меня подводите! Я тут рассказывал мистеру Гомосу, что дамы у нас занимаются спортом во время своего летнего отдыха так усердно, что приходится опасаться, как бы мы, бедняги, вскорости не отстали от вас не только в умственном, но и в физическом отношении. Не отнимайте у меня хоть это утешение.

– Что вы! – сказала она. – Охотно оставляю его вам, особенно после того, как вы столь элегантно изложили свою мысль. Но, право же, просиживать все лето напролет на гостиничных верандах, как это делает подавляющее большинство наших дам, не представляется мне занятием чрезмерно атлетическим. Однако не буду спорить, есть еще у нас «реликты», но выражению Мэтью Арнольда, которые играют в теннис, ходят на яхтах, плавают, совершают дальние прогулки и лазят по горам. – Она помолчала и заключила с нескрываемым злорадством: – Но надо видеть, в каком плачевном виде они возвращаются осенью в города.

Я же и остался в дураках и не мог удержать смех, хотя чувствовал себя перед альтрурцем немного неловко. К счастью, он не стал заострять внимания на этом вопросе, его любопытство вильнуло в сторону.

– Но, как я понимаю, лето у ваших дам предназначено для отдыха, в чем бы он ни выражался. И, значит, у них принято проводить летний сезон вне города? По крайней мере, так я понял из слов мистера Твельфмо, – прибавил он, почтительно взглянув на меня.

– Да, так принято среди дам того класса, которому это по карману, – сказала миссис Мэйкли и продолжала, словно почувствовав невысказанный укор в его словах. – Нам нет ни малейшего смысла жариться все лето в городе, только потому что нашим отцам и братьям приходится сидеть там в силу необходимости. Кроме того, к концу сезона мы очень устаем, и им не меньше нашего хочется, чтобы мы поскорее уезжали сюда.

– Да, все говорят, что отношение американцев к женщинам достойно восхищения.

– Они у нас просто душки, – сказала миссис Мэйкли, – а вот и один из их лучших представителей.

К нам подходил ее муж, он накинул шаль ей на плечи.

– Ну-ка, чье доброе имя ты сейчас порочишь? – шутливо спросил он.

– Где же в конце концов она оказалась? – спросила миссис Мэйкли, имея в виду шаль.

– Там, где ты ее оставила: на диване в боковой гостиной. Я не чаял живым через зал пробиться, лавируя среди всех этих вальсирующих пар. Их было по меньшей мере три. Бедные барышни! До чего же их всегда жаль в таких местах… Молодым людям, остающимся в городе, живется куда веселей. К их услугам клубы, театры, ну, а если погода станет совсем уж непереносимой, они всегда могут провести ночь на побережье. Все окрестности в часе езды от города кишат ими. Там девицам не приходится танцевать с маленькими мальчиками или шерочка с машерочкой. Но, конечно, если им это больше нравится, то беспокоиться не о чем. – Он улыбнулся жене, подмигнул мне и несколько раз подряд затянулся сигарой, как бы подчеркивая иронию сказанного.

– Выходит, значит, молодые люди, которых барышни обычно встречают в обществе, все поголовно работают в городах? – обратился к нему альтрурец с вопросом – совершенно ненужным, поскольку он уже слышал об этом от меня.

– Да, те, кто не подался на Запад, чтобы расти вместе со всем краем, ну и, конечно, за исключением тех, кто унаследовал состояние. Те обычно проводят лето в море на своих яхтах.

– Но зачем нужно молодым людям ехать на Запад, чтобы расти со всем краем? – не унимался мой друг.

– Затем, что Восток уже вырос. Они должны пробиваться, а пробиться можно именно на Западе. Деньги надо делать, – пояснил он в ответ на недоумевающий взгляд альтрурца.

– Иногда я просто ненавижу слово «деньги», – сказала его жена.

– Слово ладно, ты главное к самому предмету относись спокойно, Пегги.

– Я понимаю, что без них не обойдешься, – вздохнула она. – О барышнях, которые превратились после Гражданской войны в старых дев, говорили, что они потеряли свои шансы в борьбе за объединение. Мне кажется, что ничуть не меньше их теряют свои шансы в борьбе за доллар.

– Марс довольствовался тысячами, Мамону же понадобились десятки тысяч, – возгласил я. – Все мы любим констатировать факты, пока от нас не требуется каких-то действий, а как дойдет до этого – отрицаем их.

– Увы, дело обстоит именно так, – сказала миссис Мэйкли.

– Ну, знаешь ли, моя милая, жена – удовольствие дорогое, – сказал ее муж, – так что, если хочешь иметь его, волей-неволей приходится за доллар бороться.

– Бедненькие! Да разве я осуждаю вас? Что поделаешь! Так уж заведено, так оно и будет до скончания века.

Альтрурец слушал нас с выражением учтивого недоумения, которого я уже начинал побаиваться.

– Следовательно, вы в своем превосходном обществе подчас бываете вынуждены в погоне за богатством откладывать, а то и вовсе отказываться от семейного счастья?

– Видите ли, – сказал Мэйкли, – какой молодой человек захочет привести молодую жену в дом, уступающий в красоте и удобствах ее прежнему дому.

– Иногда мне кажется, что это ошибка, – немного грустно сказала его жена, – и что мы охотно разделяли бы лишения с любимым человеком.

– Ну знаешь, – со смехом возразил мистер Мэйкли. – Думаю, что немногие отважились бы на это. Слишком большой риск.

Я тоже рассмеялся, но жена его не поддержала нас, и, воспользовавшись наступившим молчанием, альтрурец, как и следовало ожидать, вылез с очередным вопросом:

– Скажите мне, пожалуйста, распространяется ли такое положение на низшие классы? В частности, затрагивает ли оно рабочих?

– О нет, – хором ответили мы, и миссис Мэйкли прибавила:

– С вашими альтрурскими понятиями вы, естественно, гораздо больше симпатизируете низшим классам и полагаете, что на их долю выпадают все тяготы, свойственные нашей системе; но, если бы вы только могли представить себе, какая борьба идет в нашем хорошем обществе, каких трудов стоит нам удерживать то, что мы имеем, или добывать то, чего не имеем, у вас нашлось бы сострадание и к нашим привилегированным классам.

– Несомненно! – сказал альтрурец.

– Помню, отец говаривал, что белые терпят от рабства куда больше, чем черные, – сказал Мэйкли, – по его словам, с этим делом нужно было кончать прежде всего, чтобы не мучить дольше хозяев.

В конце фразы он запнулся, будто что-то в его словах ему не совсем понравилось, и я тоже отчетливо почувствовал, что ему немного изменило чувство меры, но предпочел промолчать. Жена его, однако, молчать и не подумала.

– Конечно, тут нельзя сравнивать, но особенно биться трудящимся классам не приходится, не то что нам. Они женятся и выходят замуж по старинке. Терять им нечего, поэтому они могут себе это позволить.

– Блаженны ни на что не уповающие. Да что там говорить – это страна рабочих, – сказал мистер Мэйкли сквозь клубы сигарного дыма. – Вы бы посмотрели на них сейчас, летними ночами, в городских парках, скверах и дешевых театриках. Девушки их не уезжают поправлять здоровье, а молодым людям не приходится расти вместе с краем на Западе. Одним словом, кончил трудовой день и иди веселись. А то еще хорошо пройтись по рабочим кварталам и посмотреть, как они сидят на своих крылечках со своими женами и ребятишками! Посмотришь и пожалеешь, что сам не беден – уверяю вас!

– Да, – сказала миссис Мэйкли, – просто удивительно, как эти женщины умеют сохранять здоровье и силы при всем своем тяжелом труде и огромных семьях. Иногда я действительно завидую им.

– Как вы думаете, понимают они, какую жертву приносят дамы высшего общества, предоставляя им всю работу в ущерб своей нервной системе и физическим силам?

– Они ни малейшего понятия об этом не имеют. И откуда им знать, что приходится выносить дамам общества. Они искренне считают, что мы ничего не делаем. И еще завидуют нам, а иногда бывают такими равнодушными и неблагодарными, когда мы пытаемся помочь им или установить с ними дружеские отношения, что мне подчас кажется, что они нас ненавидят.

– Но это все от неведения.

– Конечно! Хотя я не уверена, что они знают о нас меньше, чем мы о них. В общем, и те, и другие склонны винить во всем противоположную сторону.

– Об этом можно только пожалеть, правда?

– Конечно, можно, но что поделаешь? Узнать как следует людей можно только, пожив их жизнью, но тут встает вопрос – стоит ли игра свеч? Скажите, а как на этот счет у вас в Альтрурии?

– Видите ли, мы разрешили эту проблему единственным возможным, как вы говорите, способом. Мы все живем одинаково.

– И вам не кажется, что это немножечко – совсем чуть-чуть – скучно? – с улыбкой спросила миссис Мэйкли. – С другой стороны, все дело в привычке. Для людей, не обращенных в истинную веру – как я, например, – это представляется невыносимым.

– Но почему? Ведь когда вы были моложе, до замужества, жили же вы у себя дома, в семье. Или вы были единственным ребенком?