Текст книги "Пролегомены к изучению философии Гегеля. Книга первая"

Таким образом, на первоначальный вопрос «Возможны ли синтетические суждения a priori?» дается несколько фрагментарный ответ, который заставляет читателя предположить, что речь идет о психологии. В ходе обсуждения он слышит так много слов о чувстве, воображении, интеллекте, что ему кажется, что это рассказ о процессе, осуществляемом способностями индивидуального ума. И конечно, никто не должен полагать, что эти процессы происходят иначе, чем у отдельных мыслителей, человеческих существ с собственными именами. Но научное исследование занимается только существенным и универсальным. Для него, действительно, чувство, воображение и т. д. не являются столь многими способностями мыслящего агента: это уровни и аспекты сознания, «силы» в процессе постепенного усложнения (инволюции) психики. Кант действительно имеет дело с «нормальной» мыслью с ее различимыми составными аспектами. Только ему не удается «сделать это явным и четким». Индивидуализм – неисторическая предрасположенность его эпохи – накладывает свой отпечаток на его фразеологию, если не на его мысль: и едва ли можно понять, что он действительно занимается человеческой мыслью и знанием как существенным предметом самим по себе, отдельно от его индивидуальных носителей, – той мыслью, которая живет и растет в социальных институтах и продуктах, – в языке, науке, литературе и моральном обиходе, – общем фонде, который один век завещает другому, но который поздний человек может унаследовать, только если он работает над ним и создает его заново. Поэтому если это и психология, то психология, которая не предполагает наличие души с качествами, а излагает этапы формирования обычного рассудка.

Можно отметить, не слишком на этом настаивая, недостатки его трактовки форм мышления. Прежде всего, можно сказать, что таблица категорий была неполной. Она была заимствована, как говорит нам сам Кант, из старого логического подразделения суждений, заимствованного более или менее непосредственно у Аристотеля и школяров. Теперь многие отношения, встречающиеся в обыденном мышлении, нельзя было свести ни к одной из двенадцати форм, не совершив над ними насилия. Но Кант прямо отказывается от исчерпывающей детализации. Он мог бы, если бы захотел: но это уже для другого времени. Во-вторых, классификация не выдвигает в явном виде ни одного принципа или основания и не дает оснований для развития. То, что должно быть четыре фундаментальных категории, каждая с тремя подразделениями, а всего их двенадцать, кажется столь же необъяснимым, как и то, что в ранние времена было четыре афинских племени и двенадцать фратрий. Двенадцать патриархов мысли стоят как бы в равном авторитете, практически не влияя друг на друга. Короче говоря, мы имеем то, что кажется искусственной, а не естественной классификацией типов мысли. Но сам Кант дал некоторое объяснение триады, а сочувственная интерпретация показала, как четыре основные группы являются ступенями в решении одной проблемы5656
  It is not the least of the merits of the exposition in Caird’s Critical Philosophy of Immanuel Kant, vol. i. to have brought out this.


[Закрыть] В-третьих, рассматриваемый вопрос представляется в значительной степени психологическим, или субъективным, касающимся конституции человеческого разума как воспринимающей и познающей способности. Но это необходимо, возможно, в силу ограниченного характера проблемы Канта. Он имеет дело с элементами, которые формируют наше объективное или научное сознание физического мира. Более глубокий вопрос о месте и работе разума в жизни в целом, в праве, морали и религии, на этом этапе перед ним не стоит. Логика – как учение о Логосе, являющемся принципом всего сущего, даже своего собственного Другого, – должна была ждать своей подготовки, чтобы созреть.

У Гегеля этот вопрос приобретает более широкий масштаб и получает более обстоятельный ответ. Прежде всего, вопрос о Категориях переносится из той сферы, которую мы называли эпистемологической или психологической, в ту, которую Гегель называет логической. Он переносится из Разума, субъективно рассматриваемого как простое восприимчивое и синтетическое человеческое сознание, в Разум, который находится в мире и в истории, – Разум, к которому наш Разум как бы прикасается, и таким образом становится обладателем знания. Во-вторых, Категории становятся огромным множеством. Интеллектуальный телескоп обнаруживает новые звезды за созвездиями, названными в древних преданиях. Больше не существует, если вообще когда-либо существовала, мистическая добродетель, которая, как предполагалось, заключена в числе двенадцать: в то время как триадическое расположение становится радикальным и повсеместно повторяется. Современная химическая мысль значительно увеличивает число элементарных типов и факторов и доказывает, что многие из старых Категорий не являются ни простыми, ни неразложимыми. В-третьих, существует систематическое развитие или процесс, который связывает категории воедино и показывает, как самые простые, абстрактные и неадекватные неизбежно приводят к самым сложным и адекватным. Каждый термин или член в организме мысли имеет свое место, обусловленное всеми остальными: каждый из них является зародышем или зрелым плодом другого.

ГЛАВА XI. СИНТЕЗ И РЕКОНСТРУКЦИЯ: ФИХТЕ

Чтобы получить полный эффект от нового учения, оно должно войти в контакт с умом, не скованным теми традиционными предрассудками, которые цеплялись за его автора. Кант, в сущности, по образованию человек старой школы, в душе и по характеру был, по сути, искателем более широких целей большого мира. Его урок – это, с одной стороны, опровержение притворной учености, а с другой – призыв и пример для простого ученого сделать свою философию достаточной для всей жизни и сопричастной всей реальности. Его первые ученики, выдвинувшиеся в качестве учителей, уловили лишь первую часть его послания и стремились поставить теоретическую философию на более прочную основу. Иоганн Готлиб Фихте – возможно, наименее профессиональный из великих философских профессоров – с решительной волей, страстью к логической тщательности и огромным порывом заставить человечество быть свободным и реализовать свободу в институте – был первым, кто действительно взялся за решение сложных вопросов, возникших из послания Канта к его эпохе. Это был кантизм, не всегда соответствующий букве и духу: но при всем том в его утверждении, что его система обеспечивает предпосылки, которые придают смысл и взаимосвязь высказываниям Канта5757
  Cf. notes and illustrations in vol. ii. p. 399.


[Закрыть], есть существенная справедливость. Как гласит пословица, первый шаг дорогого стоит. И Фихте сделал этот шаг. Перед его стремительностью уменьшились осторожные оговорки, запятнавшие великую цель Критики, центральная истина освободилась от своих старомодных пелен и открыто заявила о себе как обновляющий, почти революционный принцип.

Но, как и следовало ожидать, за единство и силу приходится расплачиваться значительной потерей католичности. Если высказывания Канта сливаются в сравнительную простоту, то объединение не охватывает всего кантовского евангелия. Что сделал Фихте на своем раннем этапе – этапе, с которого он ведет отсчет в истории философии, – так это подчеркнул и продемонстрировал в своем систематическом изложении тот приоритет или превосходство «практического» над «теоретическим» разумом, который провозгласил Кант, и выдвинул на первый план ту самость или «Я», которую Кант обозначил под названием «трансцендентальное единство апперцепции» как фокус, придающий связность и объективность опыту. Но поставить конечную предпосылку во главу угла, как принцип, лежащий в основе и управляющий всей процедурой, значит, на самом деле, основательно изменить весь аспект доктрины и ее внутреннюю конституцию. Путь Канта – это спокойный анализ: от данного или того, что предполагается данным, регрессивно до его конечных предпосылок, его скрытого prius. Он показывает вам, что вещь такова, по-видимому, без усилий, путем разумного применения соответствующего реагента, так сказать. Фихте, напротив, изливает мощный поток дедукции: Пусть предполагается, что так-то и так-то есть, тогда должно быть, или тогда будет, что-то другое; и так далее. Вместо того чтобы взглянуть на тайную подструктуру мира, вы видите, как он, по велению мага, строится сам собой; камень зовет камень, балка – балку, чтобы заполнить пустоты и связать стены воедино. И вы должны не просто читать или слушать. Вы призваны стать соучастником работы; работы, которую, как чувствует автор, лишь наполовину осознанно, он еще не довел до конца и в которой он жалуется на тупость стороннего наблюдателя.

Это, можно сказать, была новая концепция, и уж точно новая практика, философии. Кант, правда, намекал, что ученик в философии должен «симфилософствовать»; но практически даже его целью было описать или рассказать о процессе мышления с такой квазиисторической живостью и подробностью, чтобы слушатель с сочувствием пронесся через череду идей, вызванных перед ним. То, что обычно давалось в философской литературе, было своего рода историческим отчетом о том, как происходят мысли: последовательность картин, представленных с вкраплениями то тут, то там небольших рассуждений, разъясняющих связи. Вы вызывали симпатию читателя: вы заставляли его воображение работать, переводя логический процесс в историческое событие – Логос в Мифос – и, смешивая с вашим повествованием небольшое объяснение общего направления и отношений, вы оставляли его самого наслаждаться Теорией. Ближе всего к этому вежливому и простому методу Фихте подходит в «Заявлении о ясном солнце», где он, как он говорит, пытается «заставить читателя понять» его. Но, вероятно, к таким вещам нельзя принудить. В остальном же характерная позиция Фихте – просьба или приказ читателю (или ученику) думать вместе с ним, поставить себя в требуемую позу, совершить описываемый акт мышления. Он должен не просто присутствовать на лекции, но лично провести эксперимент. Это не просто история, которую можно послушать, восхититься и забыть. De te O pupil! fabula narratur. Если это пьеса, то вы и актер, и зритель: а пьеса – это не пьеса, а драма, безымянная драма души, происходящая в невидимых глубинах подсознания, которые несут в себе ее видимую жизнь.

Поэтому вы не начинаете с того, что перед вами ставится факт. Ваш факт в философии должен быть вашим собственным действием: не чем-то сделанным и мертвым, пассивным, вещью, а чем-то делающим, живым, активным: ваша интроспекция должна быть, скажем так, экспериментом в растущей, отзывчивой, быстрой жизни, а не анатомией простого трупа. Поэтому думайте и ловите себя на мысли. Представьте что-то перед своим мысленным взором и посмотрите, что это значит. Неважно, что вы воспринимаете или чувствуете: только осознайте это в полной мере и проникните в его смысл и последствия. Конечно, это восприятие чего-то здесь и сейчас. И в обычной жизни вы бы стремились перейти к чему-то другому – связать данный факт с чем-то, воспринятым в другом месте, сделать выводы о том, что еще предстоит. Но если вы философствуете, вы должны побороть это практическое нетерпение и дать себе досуг глубоко обдумать все, что связано с одним восприятием. Посидите немного с Марией, рядом с древней Рахилью. Пусть Марта суетится. Фихте говорит вам, что ваше восприятие опирается – и вы видите, что оно опирается – на «Я есть то, что я есть», на Я = Я, то есть на непрерывность, идентичность и единство воспринимающего «я». Сделайте заявление о том, что вы воспринимаете, поверьте в это, то есть утвердите это: и вы сделали – что сделали? Вы посвятили все свое «я» – falsus in uno, falsus in omnibus – его истине: его фон – это ваша целая и единая психическая жизнь. И это все? Вы также призвали в свидетели весь мир: ваше утверждение – если, как оно исповедует, оно образует хоть какой-то предмет в царстве знания – требует и ожидает, что каждое другое «я» признает ваше восприятие. Ваша уверенность в факте опирается на уверенность вашего «я»: а ваше «я» – это «я», подтвержденное его вечно постулируемой идентичностью с другими «я», и так до бесконечности. Утверждая это (каким бы ни было ваше утверждение), вы утверждаете Абсолютное Бесконечное Я. Небо и земля поставлены на карту в каждой мелочи5858
  Cf. notes and illustrations in vol. ii. p. 387.


[Закрыть].

Такая откровенность вызвала у низших слоев населения много нареканий и даже насмешек. Еще более мудрые головы забыли – если они вообще знали, – что Лейбниц за столетие до этого поразил мир своего времени мнением, что «Эго или нечто подобное ему5959
  Leibniz, Werke, ed. Gerhardt, iv. p. 392.


[Закрыть] является, под именем монады, предпосылкой каждой детали существования в любом органическом целом.

Фихте было бесполезно повторять6060
  Cf. notes and illustrations in vol. ii. p. 393.


[Закрыть], что его философское «Я» – это не эмпирическое или индивидуальное «Я», которое в этом повседневном мире должно обеспечивать одежду и компанию. Трудно убедить мир в том, что он не знает, что «я есть я» и что это значит. Поэтому позднее Фихте, следуя движению современной спекуляции и желая избежать одного из источников путаницы, стремился не называть Я абсолютной основой всего знания и переживаемой реальности. Но, несомненно, абсолютизация Я – характерная нота первого периода его философии: она звенит духом небесного Титана. Это означает, что кардинальный принцип и основа сознательной моральной и интеллектуальной жизни человека тождественен принципу Вселенной, даже если Вселенная, кажется, не знает этого. Это значит, что самосознание – уверенность в том, что я есть я и един во всех своих проявлениях, – есть самое высокое слово, которое еще не было произнесено. В поверхности человеческого знания и веры в реальность или под ней находится трансцендентное «Я» – «Я», идентичное всем другим «Я», – бесконечное, неограниченное, безусловное, абсолютное. Определенность человеческого знания – и, следовательно, всей реальности в сознании – это Абсолют, – абсолютная определенность и знание, но абсолют, с которым я отождествляю себя, – которым я являюсь и который есть я. Это абсолютный тезис – нервная и абсолютная основа, лежащая в основании, или, скорее, под основанием, всего, что я знаю, чувствую и хочу. Это тезис, лежащий в основе всего Wissenschaft, и поэтому он стоит во главе Wissenschaftslehre – так Фихте называет свою фундаментальную философию. Но сам по себе он бессилен. Фундамент является фундаментом только в том случае, если на него опираются. Положение должно быть определено противопоставлением: тезис – антитезисом: Я – не-Я. Я, по сути, сначала становится таковым, поскольку настроено против вас. Другими словами, восприятие, которое мы предположили для начала, не просто предполагает и действительно предполагает абсолютное Я; но оно устанавливает в абсолютном Я Я и не-Я, – устанавливает против меньшего Я, чего-то ограничивающего и ограниченного, чего-то определяющего его в одном конкретном направлении; или, если первоначальное сознание, которое мы начали рассматривать, было актом воли, тогда, можно сказать, не-Я появляется как собирающееся быть ограниченным и определенным Я. Каким бы ни было наше сознание, практическим или теоретическим, действием или знанием, его фундаментальной характеристикой является соединение (корреляция с подчинением) Я и не-Я. Это всегда синтез изначальной антитезы6161
  Антитезис состоит из двух частей: частичного эго и не-эго, которое ему противостоит. Синтез – это соединение двух отдельных вещей, чтобы соотнести их; но он не соответствует тому, что в некоторых современных употреблениях понимается под синтетическим единством, которое имеет определенный мистический оттенок. Студенту, изучающему Шеллинга или Гегеля, важно помнить об этом отличии синтеза от абсолютного единства, например, Schelling, Werke, v. 43.


[Закрыть]; самости и несамости. Но каждый такой синтез, объединяющий в одно целое Я и не-Я, возможен только при исходном тезисе большего Я – абсолютного Я, – которое включает в себя не-Я и Я, которому оно противопоставляется, в рамках своего большего Я. Единство первого принципа6262
  A = A – это более чисто логическая формула: I=I представляет ее как личное и метафизическое тождество. А, которое есть -А, следует отличать от А, которое противостоит не-А. Но именно Фихте настаивает на том, что они являются одним Я.


[Закрыть] (А = А, или Я = Я), распадаясь или различаясь на оппозицию А против не-А, Я против не-Я, вновь заявляет о себе в сознании (восприятие объектов и действие на них волей) как синтез, то есть соединение (а не реальный союз). И этот синтез есть либо ограничение Я со стороны не-Я, либо ограничение не-Я со стороны Я. Первое дает формулу теоретического, второе – практического сознания.

Мы начинаем с абсолютного «Я». Это абсолютная активность, абсолютная свобода. Оно – источник всех действий, всей жизни. Однако если в нем подразумевается все, то в действительности оно не является ничем. Чтобы быть чем-то, оно должно ограничить себя, установить в себе антитезу: посредством установления не-самости одновременно ограничить и реализовать себя: перевести себя из идеальной абсолютности и безусловности в реальность, которая также ограничена и частична. Все сознание и действие демонстрируют этот антитезис ограниченного «я» и внешнего и враждебного другого существа; но антитезис опирается на среду более широкой жизни, тезис, который превосходит и включает антитезис, и который ведет к тому попеременному приспособлению двух сторон друг к другу (их синтезу), который реальный опыт представляет как свою повторяющуюся фазу6363
  Дать такую интерпретацию большего Эго как Жизни и Блаженства – значит предположить, что учение, например, Anweisung zum Seligen Leben, является логическим углублением более раннего языка об Я.


[Закрыть]. Wissenschaftslehre, оставляя абсолютное «Я» на заднем плане, имеет дело с игрой, которая продолжается в человеческом опыте между коррелятами, к которым он себя свел; антагонизм, но умеренный и преодолеваемый антагонизм, «Я» и «не-Я».

Обратите внимание на отличие от обычных способов выражения. В популярном языке – если верить популярным философам как его выразителям – говорится, что внешний объект производит впечатление на органы чувств и вызывает идею в сознании. Объект производит ряд чудесных эффектов на разум, который для начала вряд ли можно описать как нечто большее, чем воображаемая точка сопротивления, обретающая реальность в результате многократного воздействия.6464
  Ср. описание ума как 4 пучка впечатлений.


[Закрыть] Утверждения Фихте – это скорее интерпретация вульгарных фраз, которые говорят: я слышу, я вижу; – как будто, мол, Я все это делает. Согласно Фихте, Я, абсолютное Я, является реальным (но тайным) источником положения, в котором оказывается сознание, ограниченное не-Я. Но внутри конечного «я» и его сознания нет ни воспоминаний, ни осознания того, как действуют его великие партнеры – абсолютные «я». Для конечного сознания начало его деятельности – то есть всего эмпирического сознания – лежит в импульсе или стимуле извне – просто нечто, о чем мы можем сказать самый минимум атрибутов. Он ощущается только как противостоящий: и это первая ступень или класс теоретического сознания: Сенсация. Но в вечном антитезисе – в самопротивопоставлении, которое является радикальным актом сознания, – простое ограничение Я со стороны не-Я сталкивается с лежащей в основе активностью Я, которое вновь утверждает ограничение как свой собственный акт. Таким образом, пока мы, как бы, находимся под впечатлением, мы реагируем против этого впечатления – мы выставляем его перед собой, как наше, и освобождаем себя от его непосредственного присутствия и угнетения. Вместо простого чувства или ощущения у нас есть восприятие (или интуиция) этого.

Здесь было бы неуместно пытаться написать толкование этого чудесного и трудного произведения диалектики – Wissenschaftslehre; темы, к которой Фихте возвращался снова и снова вплоть до своей смерти, постоянно изменяя детали, выбирая новые способы изложения и постепенно, возможно, меняя центр тяжести своей системы. Достаточно отметить две цели, которые она преследует. С одной стороны, это систематическая теория категорий. Она начинается, как мы видели, с трех координат всякой рефлексии – тождества, различия и причины; она переходит к соотносительным принципам активности и пассивности; к состоянию, количеству и т. д. И его работа заключается в том, чтобы показать, как эти формы естественным образом возникают в повторяющихся антитезах, возникающих в сознании, и как они снова объединяются в синтез под воздействием Абсолютного тезиса, из которого вновь возникает тот же самый процесс. Насколько это соответствует в общих чертах гегелевской логике, очевидно, и Фихте принадлежит заслуга оригинального предложения. Однако к этому он присоединяет то, что Гегель отнес к своей психологии, – эволюционную или развивающую теорию психических сил. Мы уже видели, как ощущения заставляют скрытый интеллект подняться до восприятия (Anschauung): линия психологического развития проводится Фихте через воображение к пониманию и разуму. Работа Гегеля гораздо более полная, определенная и подробная: но это не мешает нам отдать должное наброскам родоначальника концепции6565
  Особенно это дано в Grundriss des Eigenthümlichen der Wiss. (Werke, i. 331). Конечно, Фихте проходит через соответствующую дедукцию эмоциональной или моральной природы. Шеллинг (Система трансцендентного идеализма) разрабатывает дедукцию еще более подробно.


[Закрыть].

Но теоретическое сознание – это еще не все; как мы уже знаем, над ним главенствует практическое Я. В нем лежит ключ к тайне стимула – шока от неизвестного, который пробудил активность Я. Не-Я – это лишь масса сопротивления, созданная Я для того, чтобы оно могло быть активным; лишь ступенька, по которой оно может идти; трамплин, с которого оно может спрыгнуть. Только столько реальности имеет не-Я; реальности чего-то, что можно сформировать, сделать, использовать. Назовем это нечто, которое стимул (Anstoss) предполагает, вещью-в-себе (вслед за Кантом): и если вы спросите, как устроены вещи-в-себе, вы получите ответ из Wissenschaftslehre: Они таковы, какими мы должны их сделать6666
  Fichte, Werke, i. 286.


[Закрыть], Или, как сказано в другом месте: Мой мир – это объект и сфера моих обязанностей и больше ничего6767
  Ibid. ii. 261.


[Закрыть]: если вы спросите, существует ли на самом деле такой мир, то единственный разумный ответ, который я могу дать, это: У меня есть безусловно и истинно определенные обязанности, которые принимают форму обязанностей по отношению к таким-то и таким-то предметам; и только в таком мире, какой я там представляю, а не где-либо еще, я могу исполнять эти обязанности, которые я не могу представить себе иначе, Это великие слова: и все же мы чувствуем, что в интенсивности интеллектуальной последовательности и моральной негибкости мы потеряли некоторые элементы, которым Кант отводил свое место в философии жизни. Третья из трех «Критик» Канта бросается в глаза своим отсутствием в фихтеанском поле зрения и не находит признания в этой схеме мироздания: и великая концепция природного мира как организма, в котором природный человек – лишь часть, и всем управляет автономный жизненный принцип, была на время оставлена. Еще в большей степени, чем у Канта, религия стремится стать эпилогом или приложением к морали: а Бог отождествляется с моральным порядком мира. Об идеализме Фихте принято говорить как об этическом или как о субъективном: и пока эти слова понятны, вреда не будет. Но называть его субъективным не значит, что Фихте был настолько не в себе, что считал мир лишь картиной или функцией его индивидуального мозга. Это значит, что он слишком сильно склоняет чашу весов на сторону субъективности. Абсолют для него на первом этапе описывается как Абсолютное Я – и тем самым природный мир, кажется, остается без Бога: а субъективный долг слишком эксклюзивно перекладывает на него груз удостоверения объективного существования. Мир, как мы увидим и, более того, косвенно узнаем от Канта, слишком хорош и достоин, чтобы быть просто каменной глыбой, из которой должны быть вытесаны наши обязанности. И точно так же, называя Фихте этическим идеалистом, мы лишь называем его правым, когда добавляем, что его этика была идеалистической. Мир существует не только для того, чтобы соблюдался социальный этикет и чтобы пуританская добродетель могла заявить, что все так хорошо, что отныне не будет ни пирожных, ни эля, ни имбиря, горячего во рту. Друг двух братьев Шлегелей и их замечательных жен, Доротеи и Каролины, прикоснулся к социальной группе6868
  Пожалуй, нет необходимости говорить, что упомянутое положение вещей, литературно запечатленное в «Люцинде» Ф. Шлегеля и в горячей защите этой книги Шейермахером, было лишь мимолетным экспериментом, в котором взвинченный идеализм в условиях распущенного общества стремился к истине любой ценой и осмеливался на благородную ложь.


[Закрыть], которая, к добру и к худу, эмансипировалась от всех кодексов, кроме того, который предписывает: «Будь верен самому себе: ты не можешь быть ложным ни с кем».

Для него, как и для Канта, мораль представлялась автономией, достоинством и благодатью человеческой природы в свободном развитии; но для него, в большей степени, чем для Канта, существовал идеал города разума, тщательно социализированного сообщества6969
  В «Geschlossener Handelstaat» (1800 г.), классическом документе характерного немецкого социализма в его ранней и идеалистической фазе.


[Закрыть], в котором благосостояние каждого было бы обязанностью всех, а механизм управления был бы столь чудесно самокорректирующимся, что все поступали бы правильно и все жили бы хорошо.

Место Фихте в анналах философии зависит от его академических трактатов 1794—98 годов и от его более популярных работ, начиная с первой даты и заканчивая 1808 годом. При исследовании философа в целом необходимо было бы выйти за рамки этих дат и принять во внимание смещение, которое развитие мысли, которое нет веских оснований считать не иначе как постепенным, внесло в шкалу его ранних взглядов. Но для наших целей это не обсуждается. Справедливости ради следует добавить, что некоторые вещи, которые кажутся недостаточно проработанными, некоторые недостатки католического мышления предстанут в ином свете, если должным образом учесть поздние работы, опубликованные только после смерти Гегеля. Но даже в конце века прогрессирующая мысль Германии искала других лидеров.