Текст книги "Верхом на Сером"

Сашка очнулась в пещере с высокими сводами, которая слабо освещалась призрачным серебристым светом. Все тело ныло и ломало, словно ее разорвали на мелкие кусочки и заново сшили наживульку. Сашка попробовала приподняться и застонала от боли.

– Не торопись, яд еще гуляет по крови, – послышался знакомый серебристый голос где-то совсем рядом. Сашка увидела, что над ней склонился единорог.

– Как мы здесь очутились? – прошептала она.

– Тебе все-таки удалось отворить клетку, – ответил единорог. На самом деле он не произносил ни звука – то, что он говорил, сразу проникало в ее сознание. – Я ждал тебя. Ты же пришла убить меня?

– Убить? Нет, нет!

– Все люди охотятся за кровью и рогом единорога. Разве не для этого ты взяла кинжал?

– Нет! Моя мама больна. Но я не готова такой ценой… Убить, чтобы исцелить. Это неправильно. Есть и другой путь. Помоги мне отыскать Зеркало судеб, – проговорила Сашка.

– Ты уже нашла его, – сказал единорог. – Это озеро и есть Зеркало.

Охнув от пронзительной боли между ребер, Сашка приподнялась, опираясь на руку. Действительно, совсем рядом, в двух шагах, было озеро с молочно-белой водой. Ни единой морщинки ряби не было видно на его матовой глади.

– Но оно же ничего не отражает? – недоуменно спросила она.

– Ничего, что было бы реальным, – ответил единорог. – Заглянув в Зеркало, ты уже не будешь прежней. Оно заберет все твои жизненные силы, иссушит тебя, превратит в старуху, в бесплотный дух – и стоит тебе хоть на миг закрыть глаза, оно поглотит тебя безвозвратно.

– Мне уже нечего терять, – сказала Сашка, поднимаясь. Каждый шаг давался ей с невероятным трудом и напряжением сил. Помедлив секунду, она вступила в воду, которая оказалась густой и вязкой, как сгущенное молоко. Топь жадно причавкнула, сомкнувшись вокруг ее щиколоток. Сашка зашла чуть глубже и остановилась. От ее движений по озеру пошли круги, и вода вокруг стала прозрачной, как в горном ручье. Сашка всмотрелась, сжав кулаки. Ей вспомнилось, как несколько месяцев назад – а кажется, в прошлой жизни! – она вот так же смотрела на свое отражение в стальных волнах Невы, облокотившись о чугунную ограду Тучкова моста. И вдруг ее отражение в воде стало стремительно меняться – кожа пожелтела и сморщилась, как засохшее яблоко, лицо избороздили глубокие морщины, а вместо задорных кудряшек торчали спутанные седые космы. «Это неправда. Озеро не отражает реальности. Оно проверяет меня», – проносилось в ее голове. Старуха мерзко усмехнулась ей, обнажив полусгнившие пеньки зубов. Она все еще менялась: на Сашку пустыми глазницами смотрел полуистлевший скелет, обтянутый сухой кожей, похожей на старый пергамент. И вдруг мумия высунула из воды костлявую длань и потянулась к ее шее. Сашка застыла, обмирая от страха. Торопливые пальцы нашарили кольцо и схватили его, порвав кожаный шнурок. И в ту же секунду истлевший скелет закатился в диком хохоте, клацкая зубами, вцепился в нее мертвой хваткой и резко рванул, утаскивая Сашку под воду. Сашка крепко зажмурилась и задержала дыхание, но так и не почувствовала погружения. Когда же она решилась приоткрыть глаза, вокруг уже была белая больничная палата.

Она увидела маму, бледную, исхудавшую. Ее руки безжизненно лежали поверх одеяла, а на мониторе аппарата отражалось медленное и слабое биение сердца.

– Мама, мамочка! – тихо позвала Сашка.

– Она не слышит» – капризно ответил кто-то за ее спиной. Сашка резко обернулась. На стуле в углу, весело болтая ногами в воздухе, сидела пухлая розовощекая девчонка, облизывая рожок с клубничным мороженым.

– Ты кто? – обескураженно спросила Сашка.

– Сама-то кто? Заявилась тут, да еще с вопросами пристает, – надула губы противная девчонка. «Где же, ну где же я могла ее видеть?», – напряженно вспоминала Сашка, вглядываясь в ее кукольное личико. Ясные голубые глаза, вздернутый носик, капризно поджатые губки и золотые кудряшки – ни дать ни взять пупс. «Точно! Она же как две капли воды похожа на старую мамину куклу. Только у той волосы уже свалялись и краска на лице облупилась…», – внезапно осенило ее.

– А как тебя зовут? – спросила она.

– Ляля, – ответил розовощекий пупс.

Вдруг с кровати мягко спрыгнула пушистая дымчатая кошка, которую Сашка тоже как-то сразу и не заметила. Она грациозно подошла, держа хвост вопросительным знаком, и ласково потерлась ей о ноги. Сашка наклонилась и машинально погладила ее. Она была такой мягкой, невесомой, как старая вязаная шаль Анны Петровны.

– У, шелудивая! Уйди прочь, воровка! – ворчливо прикрикнула на нее Ляля. – Украла ключ, и не дает мне выйти из палаты. Смотри, как поцарапала, – и девчонка показала алый след на запястье.

– А ты хотела бы уйти? – спросила Сашка, пытаясь разобраться в странных отношениях девочки и кошки.

– Ну конечно! Тут же скука смертная! Сиди весь день и смотри на нее вон, – она пренебрежительно мотнула головой в сторону неподвижной Ольги. – Да тут любой с тоски на третий день завоет и на стены начнет бросаться! Я давно бы сбежала, да она, Нюрка эта треклятая, ключ утащила. Схитрила, ласковой прикинулась, а когда я нагнулась, чтобы ее погладить, цоп! – схватила ключ и шмыгнула под кровать. Уж я ее выманивала, уговаривала – ни в какую! А потом еще и поцарапала!

– Может, она нарочно тебя не пускает? – предположила Сашка.

– Конечно, нарочно! Из вредности! Подлюга, – пожаловалась Ляля. – А меня там уже заждались. Все время зовут, зовут, а я тут заперта из-за этой вот… Там музыка, смех – все веселятся, только я одна тут торчу.

– Кто зовет? – спросила Сашка, холодея.

– Ну, голоса. Вот, и сейчас. Слышишь? – простодушно спросила Ляля.

Сашка прислушалась к звенящей тишине, которую нарушало только тихое попискивание медицинских приборов, и решила уйти от прямого ответа.

– А вдруг там, за дверью, тебя подстерегает опасность? Может, кошка тебя просто оберегает? – предположила Сашка.

– Ну вот еще, – фыркнула девчонка. – Да что может плохого случиться? Я ж волшебница, – заговорщески улыбнулась она.

– Да ну? – притворно поразилась Сашка.

– Да, не веришь? Ты какое эскимо любишь – с орехами или с джемом? – и в воздухе повисло эскимо, щедро облитое шоколадом. Сашка покачала головой, и девочка, удивленно пожав плечами, взяла эскимо, откусила кусочек и зажмурилась от удовольствия. – Зря отказываешься. А я такая сластена!

– А если ты… волшебница, ты могла бы сделать маленькое чудо и вылечить мою маму? – спросила Сашка.

Девчонка уставилась на нее во все глаза и в палате повисла напряженная тишина.

– Ты что, это запрещено, – прошептала она.

– Почему запрещено? – спросила Сашка.

– Нипочему. Запрещено, и все тут! Вы, люди, сами тут со своими проблемами разбирайтесь, – и она отвернулась, надув губки.

Дверь распахнулась, и в палату вошла темнокожая дородная медсестра. Сашка обомлела, судорожно соображая, как объяснит свое внезапное появление. Но медсестра не обратила на нее никакого внимания, точно та была пустым местом.

– Уффф! – выдохнула Сашка, все еще не веря в удачу.

– Вот дурочка! Она же не видит нас! – хихикнула девчонка. Медсестра быстро поправила подушку и бегло проверила показания приборов, на ходу делая пометки в обходном листе. Краем глаза Сашка заметила, с каким напряжением девочка следит за приоткрывшейся дверью в коридор. Но стоило ей чуть сдвинуться на сиденье стула, как кошка молнией метнулась и загородила проход, вздыбив шерсть и воинственно колотя себя хвостом по бокам. В ее янтарных глазах плясали злые искорки.

– Вот видишь, опять! – капризно протянула девочка, ерзая на стуле. Она взяла из воздуха большую шоколадку, развернула, бросив обертку на пол, и положила в рот большой кусок. Завершив осмотр, медсестра поспешно вышла в коридор, плотно притворив за собой дверь. Кошка сразу присмирела. Она ластилась к Сашке, крутилась вокруг ее ног, словно упрашивая идти следом, а затем легко вспрыгнула на кровать и улеглась, свернувшись калачиком. Сашка медленно подошла и взяла мамину руку – прохладную, вялую, неживую.

– Мама… – снова тихо позвала она. – Мама! Я знаю, ты слышишь меня. Я так долго шла к тебе…

Сашка опустилась на пол у кровати, не выпуская маминой ладони, и, упершись в нее горячим лбом, стала говорить.

– Я недавно узнала об одной маленькой девочке. Она была совсем одна. Ни мамы, ни папы, никого на всем свете. И казалось, что нет в жизни ни радости, ни счастья, ни надежды. Только непроглядная темень за окном, слипшаяся комками серая манная каша, железная кровать с продавленными скрипучими пружинами и сердитые окрики. Но однажды ей открылось окошко в другой мир, полный красок, смеха и музыки. Там все дети улыбались и ели огромную, похожую на облако, сладкую вату. И все крепко-крепко держали за руку родителей. А когда погас свет, началось волшебство. Суровые львы стали совсем смирными и по взмаху дрессировщика прыгали на тумбы и через обруч. Неуклюжий медведь плясал с бубном. Мартышки в ярких платьях катались на велосипеде. И клоуны все время выкидывали какие-то штуки и потешались над серьезными пузатыми дядьками из зала. Но больше всего ее поразила маленькая гимнастка. Она вся переливалась серебряными блестками, как рыбка, и блуждающий луч прожектора едва успевал выхватывать ее, легко перелетающую с трапеции на перекладину. Она ныряла в темноту, как в океан, и, казалось, волны подхватывали и качали ее. И весь зал затаил дыхание, словно неосторожный возглас или скрип кресла могли разрушить колдовство, и эта маленькая хрупкая девочка сорвалась и разбилась бы, как фарфоровая статуэтка. И тогда та, одинокая девочка из приюта, поклялась, что ее не сломят никакие невзгоды. Она вырастет сильной и смелой и станет знаменитой воздушной гимнасткой. И будет выполнять самые страшные и опасные трюки. И зал будет так же замирать от ужаса и восхищения и взрываться аплодисментами.

Сашка все говорила и говорила, сбиваясь, закрыв глаза и чувствуя лишь прохладу маминой ладони. Вдруг она ощутила, как ей на плечо легко опустилась чья-то рука. Обернувшись, она увидела, что это Ляля. Только сейчас в ее глазах не было капризного самодовольства избалованного ребенка – в них дрожали слезы.

– Я… тебя вспомнила, – прошептала она. И вдруг стала таять в воздухе, расплываясь, как легкий туман.

Глава VI

Молочные тягучие воды Зеркала судеб окружали Сашку со всех сторон. Она не могла разлепить глаза, вдохнуть, нащупать опору под ногами. От нехватки воздуха легкие невыносимо жгло, а голову словно стянуло стальным обручем.

– Плыви, все время вверх, не сдавайся! – послышался знакомый серебристый перезвон. Превозмогая боль, Сашка напружинилась, наугад устремляясь вперед, и вынырнула на поверхность. Она жадно глотала воздух, бешено колотя руками по мертвой глади озера и не веря в свое спасение.

– Дыши, дыши, – звенел серебром голос. – А теперь соберись с силами и плыви.

Легко сказать – плыви. Вода в озере напоминала кисель – обволакивала, затягивала, сковывала движения. Отчаянно трепыхаясь, Сашка выбилась из сил, но так и не приблизилась к берегу. Ее охватили усталость и отчаянье.

– Не сдавайся, – настойчиво звенел голос у самого уха. – Не смей сдаваться!

Из последних сил она перевернулась на спину и легла, широко разметав руки и ноги, как морская звезда. Вода держала ее, словно перина.

Осьминог

был одинок,

без друзей был

как без ног.

Обрывок детского стишка всплыл в памяти и застрял, бесконечно прокручиваясь. Шевеля руками и ногами, как осьминог – щупальцами, Сашка медленно стала продвигаться к берегу. Она видела лишь высокий каменный свод, по которому, как северное сияние, блуждали искрящиеся отсветы водной глади. Серебряный голос умолк, и единственные звуки, которые слышала Сашка – свое хриплое дыхание и тихие всплески смыкающихся вод озера.

– Осьминог был одинок, – монотонно твердила Сашка, делая очередной взмах. – Одинок был осьминог.

Наконец, ее ноги коснулись дна, и она словно ящерица выползла на берег. У нее не осталось сил, чтобы радоваться спасению. Она – выбралась. А Тобиас – нет. Как она скажет об этом его родным, Серому, Эвейн?

Сашка почувствовала теплое дыхание у своей щеки. Приоткрыв глаза, она увидела, что над ней склонился единорог.

– Надо встать. И идти.

– Не могу, – простонала Сашка.

– Надо, – настойчиво повторил голос. – Испарения озера не менее опасны, чем его глубины. Они стирают память.

– А я и хотела бы – все забыть, – прошептала Сашка.

– Вставай же, идем! Там, наверху, восходит солнце!

– Я должна проститься с Тобиасом, – сказала Сашка, поднимаясь. Тело ломило от усталости, но решимость придала ей сил.

Они вернулись в пещеру, которую охраняло изваяние василиска, в дикой злобе оскалившего острые клыки. Спотыкаясь, Сашка бросилась к Тобиасу. Слезы застилали ей глаза. Она гладила холодный камень, всматривалась в такое знакомое лицо, стараясь навеки впечатать его в память. Он встретил смертельную опасность лицом к лицу. Ярость, жгучая ненависть к василиску зрели в ее груди.

– Ах ты, мерзкая, поганая, подлая тварь! – крикнула она, и, выхватив клинок, кинулась к окаменевшему василиску. Ее накрыла удушающая волна гнева, она изо всех сил колотила, крушила изваяние, и от каждого удара Хвитинга от каменного истукана отлетали острые осколки. Сталь звенела и вибрировала в ее руках, и эта дрожь отдавалась во всем ее теле. Раздался ужасный грохот: окаменевший василиск раскололся надвое, а затем рассыпался грудой обломков. И сразу стало словно легче дышать. Сашка распрямилась и утерла пот со лба. Тобиас был отомщен. Ничто не напомнит теперь о его подлом убийце.

Сашка бросила прощальный взгляд на Тобиаса и вздрогнула, заметив, что статуя покрылась сеткой мелких трещинок, как дореволюционная чайная пара в серванте Анны Петровны. Кое-где серый камень отслоился и осыпался, как старая штукатурка, и под ним проглядывала кожа.

– Смотри, смотри же! Там, под этой каменной коркой – Тобиас, – воскликнула она. Единорог положил голову Сашке на плечо и глубоко вздохнул.

– Может, это осколки пробили каменную броню? – растеряно предположила Сашка.

– Василиск повержен, и его чары ослабли, – печально прозвенел серебристый голос. Сашка осторожно попробовала отколупать каменную чешуйку ногтем, но безуспешно – скорлупа намертво приросла к коже.

– Оставь все, как есть. Ничего уже не исправить, – единорог мягко потянул ее за рукав.

– Как освободить его из этого ужасного… саркофага? – подняла глаза Сашка.

Единорог, еще раз тяжело вздохнув, коснулся губами ее правой руки, все еще судорожно сжимавшей Хвитинг.

– Его нужно омыть теплой живой кровью.

Сашка, не раздумывая, полоснула клинком по левой ладони. Заструилась кровь. Сашка провела ладонью по щеке Тобиаса, закричала от дикой боли и отдернула руку: та покрылась язвами и волдырями, словно на нее брызнули кислотой. Камень, на котором остались кровавые отпечатки ее ладони, шипел и пузырился, как сода в уксусе. Серая маска слезала, открывая настоящее лицо Тобиаса. Его выражение было таким умиротворенным, а на щеках еще играл румянец – казалось, он просто крепко уснул. Закусив губы от боли, Сашка снова и снова прижимала ладонь к статуе. Каменный панцирь шипел и таял от ее прикосновений. Руку невыносимо жгло, из язв сочились гной и сукровица.

– Медленно, слишком медленно! – злясь на саму себя за слабость, шептала Сашка и, вынув Хвитинг, еще раз крест-накрест полоснула по уродливо распухшей ладони. Кровь хлынула сильнее. Через несколько минут ее кровь обагрила все – от носков сапог до непослушных вихров на макушке Тобиаса.

Сашка на подламывающихся ногах спустилась к ручью, который тихо журчал между камней, и опустила пылающую руку в ледяные струи. Боль немного утихла. Она достала из рюкзака майку и разорвала ее надвое. Одним куском материи она коряво замотала искалеченную ладонь, а другую тряпицу смочила в воде, чтобы смыть кровь с лица Тобиаса.

– Он… совсем как живой, – прошептала она, пристально вглядываясь в его черты, словно надеясь увидеть хоть малейший признак жизни. Но Тобиас был неподвижен.

– Твое горе разрывает мне сердце. Я не могу молчать, хотя, возможно, и не следовало бы этого говорить. Его можно оживить, – помолчав, сказал единорог. – Но знай: яд василиска превращает в камень не только тело, но и душу. Это уже не тот Тобиас, которого ты знала. Так или иначе, тебе придется смириться с тем, что ты потеряла друга.

– Мне плевать! Он будет жить, это главное! – воскликнула Сашка.

– Хорошо бы ты не раскаялась в своих словах, – ответил тот.

Единорог медленно приблизился к неподвижному телу, склонился над ним и с силой выдохнул в лицо юноши, сдув прядки волос со лба. Прошла пара тягостных мгновений, и веки Тобиаса слабо дрогнули, а затем распахнулись. Сашка бросилась к нему и тут же застыла на месте, наткнувшись на холодный отчужденный взгляд.

– Тобиас, это же я, – тихо сказала она. – Ты что, не узнаешь меня?

– Разумеется, я тебя узнал. Это из-за твоей глупости и самонадеянности я оказался в этом чертовом подземном лабиринте, где каждую минуту мне грозит смертельная опасность, – зло бросил Тобиас, разминая затекшие ноги.

– Да, это все по моей вине, – пробормотала Сашка и закусила губу. Вдруг лицо Тобиаса неожиданно смягчилось.

– Подойди, помоги мне подняться, – попросил он. Сашка подбежала и склонилась над ним. Тобиас резко повалил ее на землю, прижал коленом и грубо обшарил.

– Где оно?! – взревел он.

– Что?! О чем ты говоришь?

– Кольцо?! Где кольцо?

– Я потеряла его. Когда мы убегали от тролльда. Ремешок порвался и оно соскользнуло, – пролепетала Сашка. Лицо Тобиаса исказилось от бешеной ярости. Он замахнулся, и Сашка инстинктивно зажмурилась, ожидая удара. Раздалось громкое ржание. Распахнув глаза, Сашка увидела, что единорог взвился на дыбы. Его ноздри грозно раздувались, а рог излучал серебристое сияние.

Лицо Тобиаса исказила гримаса боли. Он схватился за голову и застонал.

– Тобиас, что с тобой? – прошептала Сашка.

– Я… не знаю. Я словно стал бревном. Нет, куклой, марионеткой. Голос в моей голове диктовал мне, что делать.

– Голос? В твоей голове?

– Да, не знаю, как объяснить. Голова просто раскалывается, – он подал ей руку и помог подняться. – Тебе больно?

– Нет, все в порядке.

– О том, что произошло здесь, никому ни слова, хорошо? – попросил он. – В этих чертовых катакомбах недолго умом тронуться и начать слышать разные голоса. Я не хочу, чтобы меня считали сумасшедшим. Давай выбираться.

Время, как и все остальное, утратило привычное значение. Сашка, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь на мокрых камнях, брела вдоль подземного ручья. Не осталось ни мыслей, ни желаний, кроме одного – не потерять из вида коричневые сапоги Тобиаса, испачканные ее кровью, которые шагали где-то впереди. Не осталось иных чувств, кроме пульсирующей боли в левой руке. И она была благодарна ей, потому что это доказывало – она еще жива.

Единорог велел ей держаться русла ручья, сказав, что это самый верный путь наверх. Сам он изредка показывался в отдалении и вновь скрывался в бесчисленных разветвлениях подземного лабиринта. Они все шли и шли, пока Сашка окончательно не выбилась из сил.

– Тобиас, – тихо позвала она. – Давай передохнем?

– Хорошо, – вздохнул он, хотя готов был продолжить путь. Он опустился на землю, привалившись спиной к огромному валуну и с наслаждением стянул сапоги. Сашка села чуть поодаль. Из темноты вышел единорог.

– Ты так устала, – прозвенел чистый голос. – Спи, я покараулю твой сон.

И Сашку тотчас, словно ватным одеялом, накрыло тяжелым забытьем. И во сне она блуждала по бесконечным коридорам с тысячей закрытых дверей, стучалась, кричала – и все напрасно. Проснувшись, она с облегчением увидела, что единорог все еще здесь, и обняла его за шею.

– Спасибо, – прошептала она. Тобиас крепко спал, привалившись к валуну. «Интересно, что ему снится?», – подумала Сашка. Она тихо скользнула рукой в рюкзак и достала зеркальце мермейд, которое спасло ей жизнь, обратив в камень василиска. Она бесшумно подкралась к спящему и поймала его отражение в зеркале. Из тумана возникла четка картинка. В огромном зале, где стены были богато задрапированы багряным бархатом и украшены старинными полотнами, горели факелы. В их неверном свете Сашка увидела, что на огромном золотом троне в середине зала восседает закованный в латы рыцарь. Его лицо было укрыто за забралом, а на гербе изображен хищный орел. Над головой рыцаря раскрыла капюшон исполинская змея.

– Помни, кто твой настоящий враг, – прозвенел серебряный голос.

Сашка резко отпрянула. Тобиас застонал во сне.

– Кто это был? – спросила Сашка единорога.

– Это Змей. Кажется, ты уже слышала о нем?

– Да, Римдал рассказывал эту сказку.

– Сказку – или забытое предание? Римдал – или Ладмир? – прозвенел голос.

– Так это был… – Сашка задохнулась. Так вот где она видела этот знак – круг, перечеркнутый двумя сходящимися линиями! Руна, которая проступила на Хвитинге в тот момент, когда Сашка взяла его в руки, в точности повторяла рисунок, который она видела на руке Римдала. Или, как стоит уже привыкнуть его называть, Ладмира.

Но почему великий маг предстал перед ней в образе нищего странника, почему позволил гвардейцам заковать себя в цепи, спалить дом родных Тобиаса? Вопросы теснились в ее голове и требовали немедленного ответа. Словно прочитав ее мысли, единорог тряхнул гривой.

– Планы Ладмира известны лишь ему одному.

– А как ты вообще оказался в заточении в Лабиринте? – спросила Сашка.

– Это Змей. Василиск служил ему, как верный пес. По древнему пророчеству, Змея победит армия под знаменем Единорога. И он один за другим истребил всех. Я – последний. Чтобы сполна насладиться ощущением своей безграничной власти, он решил сохранить мне жизнь, но держал под надежной охраной. Он свободно перемещается между мирами, но не в силах проникнуть в Запредельный мир. Впрочем, как оказалось, здесь есть те, кто слышит его приказы и рад услужить своему господину.

– А почему я слышу тебя, ведь кольца уже нет? – пришло вдруг в голову Сашке.

– Мы, единороги, со стародавних времен прекрасно ладили с людьми и без всякого кольца, – тихо фыркнул он в ответ.

Когда Тобиас проснулся, они продолжили путь и через какое-то время, наконец, вышли в огромную пещеру, населенную сотнями летучих мышей. В ее своде виднелось узкое, как слуховое окно, отверстие, через которое пробивался солнечный свет.

«Падать было легко, а как же взобраться наверх?», – озадаченно подумала Сашка. Она незаметно бросила взгляд на Тобиаса. Это был он – и не он. Он словно стал старше на десяток лет. Плотно сжатые губы, складка между сдвинутых бровей – его новое лицо, незнакомое, чужое. Сашка отвернулась, закусив губы. Главное – выбраться.

Тобиас попробовал вскарабкаться, цепляясь за камни и торчащие корни деревьев, но земля осыпалась под его ногами. Разозлившись, он пинками расшвырял кучу прелых листьев, с тоской глядя в лоскут солнечного света.

Что-то легко коснулось Сашкиной руки. Обернувшись, она увидела единорога.

– Садись и держись крепче, – прозвенел голос. Сашка мигом уселась верхом и обняла его за шею. Единорог взмыл вверх, как птица, без видимых усилий, легко и свободно. И первое, что увидела Сашка, когда открыла слезящиеся от яркого света глаза, – морда Гармра. Гигантский пес взирал на них с нескрываемым любопытством, но, кажется, настроен был вполне миролюбиво. «Может, он охраняет только вход в лабиринт, и ему совсем безразлично, что кому-то удалось разыскать выход?», – подумала Сашка. Она увидела разметанные по земле стебли гринворина – увядшие, но пока еще крепкие. Для верности она оплела одну из лоз другой и, крепко обвязав себя за пояс, сбросила конец в пещеру. Тобиасу, хоть и не с первой попытки, удалось вскарабкаться на достаточную высоту, чтобы ухватиться за стебель. Худощавый на вид, он оказался неожиданно тяжелым. Сашка почувствовала, как ее тащит к краю ямы – еще секунда, и она загремела бы вниз, если бы единорог не ухватил ее за ворот. Сообща им удалось вытянуть Тобиаса. Но стоило ему встать на твердую землю, как Гармр, благодушно задремавший на ярком полуденном солнце, поднялся, вздыбив шерсть на загривке. Он, не мигая, уставился на Тобиаса и оскалил клыкастую пасть.

Единорог метнулся и встал на пути грозного зверя. Он готов был ценой собственной жизни защищать того, кто без сожалений расправился бы с ним в пещере. И хотя противник заведомо проигрывал ему, Гармр присмирел и прижал уши.

– Теперь вы в безопасности, но не искушайте Хранителя Лабиринта и не задерживайтесь в долине, – прозвенел голос.

– Друзья ждут нас на перевале. Надеюсь, что еще ждут, – сказала Сашка, впервые задумавшись о том, сколько времени прошло с того дня, как они расстались. Там, под землей, в царстве вечной тьмы, чувство времени совершенно терялось. На прощанье Сашка обняла единорога за шею.

– Не грусти, у меня предчувствие, что нам суждено еще встретиться, – прозвенел серебряный голос. И он умчался быстрее ветра.

Через пару часов друзья пересекли долину и поднялись к перевалу. И почти сразу же заметили тонкую струйку дыма от догорающего костра. Рядом в задумчивости сидел хмурый дварф, покуривая вечную трубку.

– Брокк! – горячая волна радости захлестнула Сашку. При их появлении лицо старика, изборожденное глубокими морщинами, расплылось в счастливой улыбке, но он быстро взял себя в руки и сурово сдвинул брови.

– Ну, и где вас носило? Пять дней тут кукуем на семи ветрах, все кости ломит!

Сашка обняла старого дварфа, окончательно его растрогав.

– Брокк, а где Серый?

– На охоту ушел, – ответил тот, пристально вглядываясь в Тобиаса. – А с парнем что? Замороженный он словно. Рассказывайте, что было-то в Лабиринте? Добрались до Зеркала судеб? С рукой что приключилось?

– Ерунда, оступилась на камнях и ободрала, – отмахнулась Сашка. – Ты лучше расскажи, как вы от Гармра отбились!

Дварф важно погладил окладистую бороду, выбил из трубки старый табак и, достав узорчато расшитый кисет, стал забивать новую порцию, готовясь к долгому и обстоятельному повествованию.

– Вот вы думаете, почему дварфы лошадей не держат? – улыбаясь, подошел к костру Серый. – Потому что из-за коротких ног до стремян не достают? Нет! Дело в том, что даже в самом старом дварфе прыти больше, чем в арабском скакуне! Еле-еле нагнал его на перевале…

– Уймись ты уже, зубоскал окаянный! – ворчливо буркнул Брокк. Друзья обнялись.

– А ты повзрослел, возмужал, – сказал, пристально вглядываясь в лицо Тобиаса, Серый.

Когда после долгого и трудного спуска вдали показалась долина, где обитали дварфы, Брокк посмурнел. На последнем привале он поднял глаза от пламени костра и сказал: «Мне пути назад нет. Я нарушил закон праотцов и ступил на запретные земли Меня ждет вечное изгнание. Впрочем, я ни о чем не жалею. С тех пор, как ушел сын и умерла жена, никто и не ждал меня у теплого очага. Я пойду с вами».

– Я не знаю, согласится ли Искобальд переправить тебя в Гриндольф, – растеряно сказала Сашка.

– Думаю, я сумею найти веские аргументы, – усмехнулся Брокк.

Их путь вновь пролегал через подземный город: перед долгим переходом через выжженную степь им необходимо было пополнить запасы еды и воды. Брокк предпочел не показываться на глаза соплеменникам, и они условились встретиться в лощине неподалеку от Ущелья молчания.

У ворот города дварфов им повстречался все тот же дозорный отряд. Путников, осмелившихся ступить на запретные земли, встретили настороженно, но Серый парой острот разрядил обстановку.

– Альфриг приказал незамедлительно доложить о вашем возвращении, – сказал их старый знакомый Грер.

Стражник проводил их в тронный зал, где предводитель дварфов устраивал советы со старейшинами.

– Вы живы! И вы вернулись! – Альфриг встретил усталых путников с распростертыми объятьями. – Удалось отыскать Лабиринг?

– Да. Это гиблое и страшное место. Ваши предки проявили мудрость, наложив нерушимый запрет, – сказала Сашка.

– Я говорил, говорил: кольцо, выкованное славным Виландом, не могло попасть в случайные руки, – Альфриг окинул старейшин горделивым взглядом. – Я прошу тебя о великой милости: позволь мне еще раз взглянуть на него. В прошлый раз слезы счастья застилали мои глаза, а я хотел бы накрепко запечатлеть в памяти наследие праотцов, которым гордится мой народ.

Сашка стояла, опустив глаза в пол, и чувствовала, как под выжидательными недоумевающими взглядами собравшихся ее уши становятся пунцовыми.

– Что значит твое молчание? Ты отказываешь мне? – спросил Альфриг.

– Я никогда бы не отказала. Но кольца нет.

– Нет? Кольца нет?! – переспросил он, не веря своим ушам.

– Я оказалась никудышным хранителем, – Сашка решительно посмотрела в глаза предводителю дварфов. – Я потеряла его в Лабиринте.

Альфриг смотрел на нее во все глаза, словно у нее вдруг выросли хобот и огромные уши. Краем глаза Сашка заметила, что Тобиас криво усмехнулся. Серый выступил вперед, чуть отодвинув Сашку.

– Мудрый Альфриг, чудо, что дети вернулись живыми и невредимыми, – твердо сказал он. – Думаю, мало кто отважился бы пройти этот путь.

– Да, – предводитель дварфов по-прежнему, не отрываясь, смотрел на Сашку. – Они живы.

Сашка опустила руку в карман и вынула златорыск.

– Спасибо, без златорыска мы просто сгинули бы в подземелье.

Повинуясь молчаливому приказу правителя, к ней подошел один из старейший и осторожно взял хрупкий прибор. Альфриг дважды хлопнул в ладоши, и в зал вошел Грер.

– Проводи наших гостей в мастерскую Двалина, – приказал Альфриг.

Как этот чопорный тон отличался от радушного приема, который был оказан им в прошлый раз!

– Спасибо, Альфриг, пусть народ твой процветает в мире и благоденствии! – Серый приложил руку к сердцу.

Предводитель дварфов холодным кивком дал понять, что они свободны.

– Да, вот еще, – окликнул он их напоследок. – Вы не встречали в горах Брокка? Он пропал в тот день, когда вы ушли.

Сашка покачала головой.

– Что ж, это все, – кивнул Аьфриг.

В кузнице, где все так же стоял чад и жар от огромных печей, летели искры и стучали огромные молоты, друзья увидели Двалина. Он, как и в прошлую встречу, попыхивал трубкой, щурясь от едкого дыма, поглядывая за работниками из-под косматых насупленных бровей. Заметив нежданных гостей, он не стал скрывать радостного удивления.

– Да вы просто везунчики, каких свет не видывал. Это ж надо: спуститься в Лабиринт и выйти живым-невредимым! – пророкотал он, крепко пожимая руки Серому и Тобиасу. – Ну, а оружие ваше готово раньше срока, дожидалось вашего возвращения.

И старый кузнец повел друзей в дальнюю комнату. Факел в его руке немилосердно чадил, и в его скудном свете по стенам заметались огромные уродливые тени. Двалин подошел к сундуку с металлическими заклепками и, откинув тяжелую крышку, достал длинный обоюдоострый меч.