Текст книги "Верхом на Сером"

И вот однажды он ужинал в одиночестве, в дурном расположении духа, отослав слуг. И вдруг ему в горло впилась острая рыбья кость. Он закашлялся, лицо его налилось кровью и побагровело, глаза вылезли из орбит. Он широко разевал рот, как выброшенная на берег рыба, но не в силах был крикнуть или позвонить в колокольчик, чтобы позвать на помощь. Когда спустя пару часов встревоженные слуги все же решились приоткрыть двери, они увидели распростертое на полу бездыханное тело. Но самое страшное и загадочное заключалось в том, что после смерти он почернел и ссохся, как изюм, так что хоронить его пришлось в спешке и великой тайне».

Старик усмехнулся, обводя взглядом потрясенные лица детей. Хозяйка, глубоко вздохнув и заправив выбившиеся седеющие пряди под чепчик, устало проговорила: «Ну, все, пора по лавкам – чуть свет вставать!».

Ребятня, как стайка воробьев, прыснула из дома – в летнюю пору дети спали в ветхом амбаре, примыкавшем к дому. По хлипкой приставной лестнице Сашка забралась на сеновал, напоенный сладковато-терпким запахом лежалого сена, от которого защипало в носу. Дети шумной гурьбой повалились в сухую траву. Вскоре все смолкли, лишь изредка доносился шепоток. Через щели в старой деревянной крыше просвечивало ночное небо. Мириады звезд источали мягкий свет и заговорщически перемигивались. «Где же Серый?», – с грустью думала Сашка. За весь вечер ей так и не представилось удобного случая расспросить деревенских ребят, не видел ли кто серого в яблоках коня, забредшего из леса.

Лишь только забрезжил рассвет, хозяйка подняла детей, чтобы отправить в поле – сенокос был в разгаре, и любые руки не были лишними. А Сашку у порога уже дожидался Римдал.

– Хуже нет замешкавшихся постояльцев. Все чужаки в этих местах сразу на виду, но про твоего приятеля никто не слышал. Видно, рано нам еще прощаться, – и старик лукаво улыбнулся.

Ноги у Сашки гудели после вчерашней прогулки, но настроение было приподнятое – она предвкушала, какие красоты откроет перед ними раннее утро на просторе лугов Гриндольфа. В придорожных зарослях прятались безвестные пичужки, приветствуя разгорающийся день веселыми трелями. Сашка шла, задумавшись и пожевывая сладкую травинку. На пути то и дело попадались земляничные полянки, и она отставала, набирала в лист лопуха ароматные ягоды.

Бросив случайный взгляд на дорогу, она увидела облако пыли, которое быстро росло. Вскоре уже можно было различить одетых в черное всадников на вороных конях. Сашка хотела крикнуть, предупредить Римдала, но он сам, почувствовав опасность, резко обернулся. Старик махнул рукой, и Сашка, повинуясь его знаку, ухнула в густую траву у обочины. Вскоре она различила громкие всхрапывания разгоряченных коней, гортанные крики всадников и свист хлыста, рассекающего воздух. Когда звуки стихли, она чуть приподняла голову и увидела, как всадники удаляются прочь, волоча старика на веревке, притороченной к седлу. Сашка всхлипнула и зажала рот ладонью, провожая взглядом быстро удаляющиеся фигуры.

Что это за страна, где ни в чем не повинных людей хватают и как диких животных тащат на удавке? Как быть ей, куда идти дальше? Вопросы роились в ее голове, и по давней привычке она мысленно попросила совета у Анны Петровны. «Когда речь идет о жизни и смерти, раскисать не пристало», – сказала бы она. Надо вернуться в деревню и осторожно расспросить про всадников, узнать, куда они уволокли Римдала, решила Сашка.

Она вытерла слезы и вышла к дороге. Еще пару часов назад она шла, восторженно вдыхая свежие запахи утра, полная радужных надежд, а сейчас ей приходилось осторожно пробираться по обочине, то и дело вглядываясь вдаль. Через несколько часов она вышла к деревне. Но еще вчера такой мирный пейзаж переменился до неузнаваемости. В деревне царила мертвая тишина, даже собаки не лаяли, а ставни домов были плотно закрыты. На месте дома, так гостеприимно приютившего усталых путников накануне, дымился обугленный остов. Во дворе валялись разорванный тюфяк, набитый старой соломой, глиняные черепки разбитой посуды, сломанный табурет. Подойдя к остывающему пожарищу, Сашка случайно заметила в золе облупившуюся жестяную коробочку, в которой хранился обрывок рукописи. Убедившись, что ее никто не видит, она быстро подняла ее и со всех ног бросилась бежать в сторону леса.

Она продиралась сквозь колючие заросли кустарника, забираясь все глубже в чащу. Ей хотелось быть подальше от людей и хорошенько обдумать все, что приключилось в последние дни. Но усталость брала свое. Она остановилась у быстрого ручья, который перекатывался меж огромных поросших мхом валунов. Сашка вошла в воду – в ледяных струях ступни тут же сковало судорогой. Немного освежившись, она расстелила одежду на нагревшихся за день валунах и прилегла на мягкий мох. Живот сводило от голода – сумка с припасами осталась у Римдала. Журчание ручья убаюкивало, и глаза слипались сами собой. Вдруг сквозь дремоту Сашка явственно различила незнакомые голоса. Один – девичий, смешливый, а другой – мальчишеский, ломкий, то и дело съезжающий с взрослой хрипотцы на предательский звонкий дискант.

Подскочив, как ужаленная, Сашка бросилась за ближайший валун и притаилась. По едва заметной тропке к ручью вышла красивая высокая девушка с копной медно-рыжих волос. По ее лицу рассыпались веснушки, а глаза лучились задором. Следом за ней показался нескладный подросток лет тринадцати. Он настороженно всматривался в прибрежные кусты. Сашка заметила, что у его пояса висят тушки двух зайцев и длинный кинжал в кожаных ножнах. Впрочем, судя по тому, что за спиной у девушки висели лук и колчан, полный стрел, в опеке она вовсе не нуждалась и при случае могла сама за себя постоять. Спустившись к ручью, девушка умылась и набрала свежей воды в кожаный мешочек.

– …А конь взвился на дыбы и в два счета сбросил его на землю, – со смехом рассказывала она.

Слегка запнувшись на полуслове, она взглядом указала на что-то, лежавшее на земле и продолжила беспечно щебетать. Сашка тихонько ахнула – это была облупившаяся жестянка, которую она нашла на пепелище дома – видимо, задремав, она случайно выронила ее из рук. Паренек осторожно подобрал коробочку, раскрыл и замер в изумлении. Он жестом предложил спутнице проверить заросли и быстро вынул нож. Поняв, что ее все равно обнаружат в два счета, Сашка выглянула из-за валуна, пытаясь изобразить самую дружескую улыбку.

– Ты кто такая? – неприветливо спросил паренек.

– М-м-можно м-мне одеться? – вместо ответа пробормотала Сашка. То ли от холода, то ли от волнения у нее зуб на зуб не попадал.

– Ну, конечно! – девушка выступила вперед, оттеснив насупившегося спутника. – Тобиас, успокойся, ты же видишь – она еще совсем ребенок. Я – Эвейн, – представилась охотница.

– Откуда у тебя это? – вновь подступился с расспросами Тобиас, когда Сашка, кое-как натянув воглое рубище, вышла к ним.

Сашка рассказала о том, как вчера они с Римдалом попросились на ночлег в деревне, а вернувшись туда сегодня, она застала лишь пепелище. Слушая этот рассказ, Тобиас не мог усидеть на месте, его лицо потемнело, а на скулах проступили окаменевшие желваки.

– Скоты! – закричал он. – Ты видела, что с ними стало, они живы?

– Я… не знаю, – призналась Сашка.

– Конечно, откуда тебе знать! Ты откуда взялась вообще? С Луны упала? – крикнул он, а потом, запустив пальцы в давно нечесаную шевелюру, простонал: – Это я, я один во всем виноват!

– Тобиас, – мягко произнесла Эвейн, легко коснувшись его плеча.

– Да! Потому что я был далеко и не услышал их криков о помощи!

И тут Сашка вспомнила, как изменилось лицо хозяйки дома, стоило Римдалу произнести «Тобиас». Это имя было словно пароль, условный сигнал.

– Значит, ты и есть тот самый Тобиас? Римдал упоминал о тебе, – обрадованно сказала Сашка.

– Не знаю, о каком Тобиасе ты говоришь, то это точно не я. И о Римдале первый раз слышу, – дернул плечом Тобиас.

– Нужно Ильстрему все рассказать, – решительно сказала Эвейн. – Ты пойдешь с нами, – бросила она Сашке через плечо.

Выбора не оставалось, и Сашка поплелась следом за Эвейн и Тобиасом, который на ходу звонко рассекал клинком воздух, срубая верхушки высокой травы.

Путь оказался неблизкий. Сашка молча поражалась, как Эвейн находила дорогу по одной ей видным приметам. Было заметно, что лес давно стал ей родным домом. Она ловко перескакивала поваленные грозой деревья, старалась отвлечь Тобиаса от мрачных мыслей, между делом замечая звериный след или мелькнувшую в кроне дерева белку, и мастерски свистела на разные птичьи голоса. «Есть люди, рядом с которыми тепло и радостно, как будто на весенней проталинке», – однажды сказала Анна Петровна про Ольгу. Эвейн была из того же теста, и Сашка то и дело засматривалась на нее, стараясь не пересекаться взглядом с Тобиасом, который шел мрачнее тучи.

Солнце уже клонилось к закату, когда они, наконец, вышли к стоянке. На прогалине стояло около двух десятков больших шатров и навесов из плотной коричневой ткани. Всюду горели костры, люди готовили ужин, проверяли оружие. Еще на подступах к лагерю Эвейн несколько раз подавала условный свист, и с кроны деревьев доносился ответный. Разглядеть дозорных в густой листве было невозможно. Сашка подумала, что без помощи Эвейн ей никогда не отыскать обратной дороги к речке, и удивилась, что это ее совершенно не тревожит. Интересно, кто же такие эти таинственные лесные воины?

Эвейн оставила их с Тобиасом у одного из больших костров, многозначительно бросив ему на прощанье: «Приглядывай за нашей добычей!». Сашка хмыкнула и уселась около огня, а Тобиас, изредка бросая на нее недружелюбные взгляды, стал разделывать кролика. Когда похлебка с крольчатиной и какими-то лесными кореньями и травами уже стала закипать, к костру вместе с Эвейн подошел высокий бородач. Густые каштановые волосы были собраны в низкий хвост, а пронзительно голубые глаза смотрели на маленькую незнакомку строго и испытующе.

– Как попала в наш лес? – спросил Ильстрем.

– Я не знала, что это ваш лес, я просто шла, шла и заблудилась, – пролепетала Сашка.

– Весь Гриндольф знает, что в Заповедный лес лучше не соваться, не то попадешь в лапы лесных братьев. Никому и в голову не придет, что это подходящее место для приятной прогулки.

– Я… не из этих мест. И ничего не слышала ни о Заповедном лесе, ни о лесных братьях. Мы с моим дедушкой переночевали в деревне, а наутро его схватили какие-то люди в черном, на вороных конях. Я спряталась, а когда вернулась в деревню, то увидела, что дом, где мы останавливались на ночлег, спалили дотла.

– Это был мой дом, – мрачно вставил Тобиас, глядя в пламя костра.

Дом, который ты покинул,

Пепелищем ныне стал.

Мать, отца своих отринул

И в лесу приют искал.

Только сердцу не прикажешь

Позабыть сыновний долг,

Вся родня твоя под стражей,

Не спасти их из оков.

Из вечернего сумрака выступила сгорбленная старуха в лохмотьях, страшная, как чумная смерть. Невольно отшатнувшись, Сашка даже не сразу заметила поразительное уродство старухи: ее пятки были вывернуты вперед, а колени – назад, словно она, как тряпичная кукла, была скручена невиданной силой ровно посередине. При первых звуках ее замогильного голоса все, кто стояли у костра, почтительно расступились.

– Старая Леборхам, – зачарованно выдохнула Эвейн.

– Кто она? – тихо спросила Сашка, тронув Эвейн за край рукава.

– Великая провидица, – шепнула в ответ девушка. – Она всюду бывает, все знает, и никто не силах причинить ей вреда, ей ни в чем нельзя отказать. Если она споет хулительную песнь, на голову несчастного обрушатся все мыслимые несчастья, сама смерть поманит его костистой рукой, и умрет он в чудовищных муках, не снискав ни славы, ни почета, ни богатства, – в глазах Эвейн читался неподдельный ужас.

Сашка заметила, что ни один из лесных братьев не смотрит в сторону старой Леборхам – стоило ее мутным водянистым глазам остановится на ком-либо из присутствующих, как он тотчас опускал взгляд, а многие завели правую руку за спину и скрестили указательный и средний пальцы. Старая прорицательница наслаждалась растерянностью и замешательством, в которые всех повергла ее заунывная песнь, и, мрачно обводя собравшихся недобрым взглядом, остановилась на Сашке.

– О, как тут становится интересно, – пробормотала она. – Опасно и интересно. Ну что ж, кости брошены, игра началась. Поглядим, так ли силен Змей… Подойди ближе, милая, – поманила она Сашку костлявым пальцем с грязным обломанным ногтем. Сашка, едва сдерживая отвращение, шагнула к ней, оказавшись в ярком отсвете костра. Старуха вперилась в нее, и, видимо, осталась чрезвычайно довольна: она хрипло рассмеялась, запрокинув голову, как облезлая птица, а потом стала кружить вокруг огня, хлопая в ладоши и приговаривая: «Сбрось личину, старый Змей, молодость стучится в дверь».

– Что это с ней? – недоуменно спросила Сашка.

– Это священное пророческое озарение, – пояснила Эвейн. – Не все слова Леборхам легки для понимания – иногда осознание приходит лишь спустя долгое время.

Между тем старуха огляделась вокруг, словно с трудом припоминая, как она среди ночи очутилась в Заповедном лесу. Кто-то из лесных братьев подставил ей сиденье, вырезанное из старой колоды, другой почтительно поднес дымящуюся похлебку в глиняной миске.

– Дух огня негоже вниманием обделять – он обид не прощает, – Леборхам выплеснула варево в костер, и языки пламени взвились, бросая зловещие красные отсветы на ее изборожденное глубокими морщинами лицо. – А бедной страннице достаточно и сухой корочки хлеба, – и старуха, порывшись в складках своей рваной хламиды, извлекла плесневелую горбушку и стала с наслаждением ее обсасывать, пришамкивая беззубыми деснами. Затем, без всякого вступления, она затянула новую песнь. И хотя взгляд безумной старухи неотрывно смотрел на пляшущие языки пламени, Сашка догадывалась, что эта песнь обращена именно к ней.

Давным-давно, в те времена,

когда чудес была земля полна,

когда под сенью ясеневых кущ

журчал ручей и тихо вился плющ,

и альвы светлые бродили по холмам,

в сиянии луны стоял охоты гам

и лай стогласой своры гончих псов.

В лесной глуши родился среди мхов,

где гладь озерная дробится в тишине,

престранный зверь – последний на земле.

Оленя поступь гордая и кроткий нрав.

Быстрее ветра он летел стремглав,

заслышав ветки хруст под пяткой лесника.

Но если враг силен, опасность уж близка,

он смело в бой бросался в тот же миг.

И рог во лбу – златой, витой – горит!

Людские мысли ведая, он золотой свой рог

за сердце черное вонзить в грудь мог,

но девы чистой, непорочной, голос нежный

заслыша, засыпал он безмятежно,

главу склонив ей на колени без опаски.

Король, от хвори мучаясь злосчастной,

в лесу оставил дочь, чтоб зверя изловить

и рог заполучить, который исцелить

способен был любой недуг и обратить яд в воду.

Да только дева юная взмолилась: «На свободу

ты отпусти его! Или меня клинком пронзи скорее!»

Но грубо оттолкнул ее отец. И в зверя

вонзил копье. И, выхватив кинжал, отсек витой он рог

И по приказу лекарь рог тот истолок.

И хворь прошла. Но через год в тоске зачахла дочь,

И в сердце короля навеки опустилась ночь.

С тех пор единорог в легендах лишь живет,

но те, чье сердце песню мужества поет,

кто верит в друга и идет к своей мечте

тот в бой бросается с единорогом на щите.

Когда голос Леборхам смолк, воцарилась пронзительная тишина.

– Прольется кровь последнего единорога – быть великой распре, – проскрипел замогильный голос Леборхам. – Брат пойдет на брата, и реки станут алыми от крови. Даже солнце отворотит свой лик. Хватит ли духу сунуться в змеиное логово?

Собравшиеся у костра остолбенели, не в силах сбросить с себя колдовские чары. На миг Сашке показалось даже, что кто-то словно остановил время, а потом снова нехотя запустил его.

Ильстрем смерил Сашку долгим взглядом.

– До поры до времени останешься в лагере, – и обращаясь к Тобиасу, добавил: Присматривай за нашей гостьей. Связывать нужды нет – отойдет далеко от лагеря, попадет в лапы к диким зверям или в болотные топи, все одно сгинет.

Булькающая в котелке похлебка источала такой густой аромат, что у Сашки сводило живот. Но она с гордым видом наследной герцогини сидела на поваленном бревне и смотрела в яркое пламя костра. «Ни за что, ни за что на свете ничего не буду просить у этого… дикобраза! Уж лучше умереть с голоду. Тем более, что мучиться осталось не так уж долго…», – с тоской думала она.

Осторожно сняв котелок с огня, Тобиас выловил куски мяса и разложил их на большом листе лопуха, а похлебку налил в глиняную плошку и протянул ей: «Ешь скорее. Это моя миска».

Сашка благодарно улыбнулась.

– Думаешь, мне по нраву роль надзирателя? – спросил Тобиас, когда она принялась за еду. – Просто ты и вправду такая… странная. Как будто с неба свалилась.

Сашка с трудом выдержала испытующий взгляд Тобиаса.

– Твоя семья… Мне, правда, очень жаль. В чем была их вина, за что их дом спалили?».

– За то, что пускают на постой… проходимцев. И ведут разные разговоры. А может, за то, что их сынок в бега подался. Или за то, что старшая дочь…

Тобиас резко замолчал, отвернулся от огня и долго всматривался в незаметно подступившую ночную мглу. Когда костер догорел, он все так же молча проводил Сашку до палатки Эвейн.

Чуть кашлянув, Сашка отодвинула полог и вошла. Она озиралась, не веря своим глазам. Это был шатер из сказок «Тысячи и одной ночи». Пол устилал чудесный ковер искусной работы, пляшущие огоньки свечей отражались в большом зеркале с тяжелой золоченой рамой, а у дальней стены стояли окованные бронзовыми заклепками сундуки. В шатре было еще три девушки. Они с нескрываемым интересом уставились на Сашку и засыпали ее вопросами.

– Ну, что налетели, сороки, – шутливо прикрикнула Эвейн. – Иди-ка сюда. Посланница судьбы не может выглядеть как мальчишка-оборванец, – и она откинула тяжелую крышку одного из сундуков. Под восторженные вздохи подружек она доставала роскошные наряды из бархата и парчи, расшитые золотыми и серебряными нитями и жемчугом.

– Приданое, – грустно усмехнулась Эвейн, заметив недоумение Сашки. – Вот только невеста сбежала из-под венца.

Сашка бережно расправила белоснежную фату из тончайшего кружева. Эвейн протянула Сашке легкую тунику из зеленой материи, кожаные лосины и легкие сапожки.

– Вот, бери, – просто сказала она. – В этом тебе будет гораздо удобнее, чем в твоих лохмотьях.

Сашка с радостью переоделась, и уселась у ног Эвейн, которая стала ласково разбирать гребнем ее спутанные кудри.

– Мой отец – из старого славного рода, наши родичи упоминаются в Изначальных летописях. Но в смутные времена мой прадед сделал ставку не на того наследника, – Эвейн горько усмехнулась. – Он стремился прорваться на вершину власти, плел хитрые интриги, а пропал ни за грош – его обезглавили на Верхогласной площади. К счастью, королевская опала не распространилась на малолетних отпрысков и вдову изменника – их просто прогнали с глаз долой, отобрав земли и фамильные замки. Мы жили в маленьком поместье, на обломках былого величия, но и его грозили отобрать за долги, которые из-за братца – картежника и гуляки – росли как снежный ком. И вот в наших краях появился новый наместник. Похожий на бурдюк с прокисшим вином, он был занят заботами лишь о том, как набить свое брюхо и мошну. Отец полагал, что наш брак выправит пошатнувшееся положение семьи. В честь нового наместника была устроена лисья травля. Только баронет не в силах был взгромоздиться на лошадь и благосклонно наблюдал за охотничьими забавами из беседки на вершине холма. Меня преподнесли в качестве десерта. Стоит вспомнить, как загорелись его осоловевшие от хмельного вина глазки, меня дрожь пронимает! Я на коленях заклинала отца не губить мою жизнь, но он был непреклонен. День свадьбы был назначен. Когда вместе с камеристками я уселась в карету, груженую коврами, сундуками с роскошными нарядами и фамильным серебром, меня охватило отчаяние. Глядя, как небо застилают свинцовые тучи, я молилась, чтобы в карету ударила молния. В Заповедном лесу на кортеж напали лесные братья. И я избавилась от свадебных оков».

Когда все улеглись, Эвейн прошептала: «Не держи зла на Тобиаса. Он добрый малый. Верное сердце и твердая рука. Досталось парнишке, вот и обозлился на весь свет. Надеюсь, тебе еще выпадет возможность оценить его с лучшей стороны. Ну, все, спокойной ночи».

«Спокойной ночи», – шепнула в ответ Сашка. Но стоило ей закрыть глаза, как из темноты выступала сгорбленная уродливая старуха, в азарте потирающая костлявые ладони. «Единорога изловить, рог заполучить и исцелить любой недуг», – посмеивалась она, кружась в своем странном танце. «Тьфу, чтоб ты провалилась, ведьма!», – зло пробормотала Сашка. Промаявшись битый час, она, наконец, заснула.

Сашка ощупью пробиралась по темной пещере, освещая себе дорогу жалким лучом карманного фонарика. Свод был таким низким, что ей то и дело приходилось нагибаться, чтобы не раскроить лоб об острые выступы, а ноги оскальзывались на влажных камнях. Наконец, она оказалась в просторной пещере, наполненной призрачным белесым светом. Она огляделась по сторонам: свет шел не сверху, а из дальнего угла. Приблизившись, она разглядела, что удивительное свечение шло от стреноженной лошади. Сделав еще пару осторожных шагов, она рассмотрела, что это вовсе не конь. Копытца были раздвоенными, как у оленя, а хвост – с кисточкой, как у ослика. Но самое поразительное – во лбу был длинный витой рог – темный у основания, он светлел к кончику. Единорог смотрел на нее с молчаливой мольбой о спасении. Сначала Сашке показалось, что у его ног валяется брошенный кем-то моток каната.

Но стоило ей сделать еще шаг, как веревка зашевелилась – и в воздухе перед ней уже покачивалась, развернув капюшон, черная кобра.

– Ну, здравссствуй, – прошипела она, и длинный раздвоенный язычок стал ощупывать воздух.

Сашка в ужасе застыла на месте. Обвившись в два кольца вокруг Сашкиных ног, змея вложила ей в руку нож.

– Ну, иди жжже, иди! – прошелестела она.

Сашка, словно послушная марионетка, склонилась над единорогом, чтобы перерезать путы, стягивающие его тонкие ноги. Она увидела свое перевернутое отражение в мудрых и бесконечно печальных глазах. И вдруг зверь вздрогнул и забился в судороге, издавая предсмертные хрипы. Обливаясь липким потом, Сашка поднялась и с ужасом заметила, что вся перепачкана горячей кровью. Клинок, который она держала в руке, был вонзен в самое сердце единорога, и по земле растекалась темная лужа. Змей закатился дробным смехом, и эхо тысячекратно повторило его раскатами под высокими сводами пещеры. Закричав от ужаса и горя, Сашка проснулась.

Какое-то время она лежала, не в силах пошевелиться, все еще находясь под властью сна.

– Приснится же! Старая ведьма, – пробурчала она, стараясь поскорее избавиться от наваждения.

В палатке уже никого не было. Сашка наскоро умылась в тазике с прохладной водой и выглянула из шатра. В лагере все занимались повседневными делами: варили на кострах похлебку, осматривали и чистили оружие. Весть о предсказании Леборхам уже разнеслась по лагерю, и Сашку провожали любопытными взглядами. Тобиаса нигде не было видно. Прослонявшись без дела битый час, Сашка спросила о нем у паренька, который нес полный котелок воды.

– Он, как обычно, на охоте – еще до рассвета ушел, – ответил тот. «Вот уж исполнительный надсмотрщик», – весело подумала Сашка. Вдруг откуда-то справа раздалось ржание. Оглянувшись, Сашка увидела на выгоне с десяток лошадей, и не поверила своим глазам – среди них был Серый. Ее Серый! Девочка со всех ног бросилась к загону и налетела на что-то огромное, упругое и разноцветное, как надувной мяч.

– Ох, разрази меня гром, что за пикси здесь резвится?! – пророкотал густой бас над ее ухом. Сашка подняла глаза и увидела настоящего великана. Белесые патлы торчали во все стороны, как солома из огородного пугала. Бледно-голубые глаза озорно блеснули из-под белесых бровей.

– Ты кто такая? – грозно прогремел он.

– Я так просто, – растерянно пробормотала Сашка.

– А я – Гарпункль. Что, Так-Просто, лошадки мои понравились?.

– Да, очень, – сказала Сашка. – Особенно вот тот, серый в яблоках.

– А-а-а, этот, – протянул Гарпункль. – Да, он хорош. Только нрава буйного. Ильстрем его для себя приберег.

– Что, осваиваешься? – Ильстрем подошел неслышно и услышал обрывок их разговора.

– Да, – потупившись, сказала Сашка.

– Ну, Гарпункль, давай еще раз попробуем объездить этого жеребца. Снова сбросит – ну и пес с ним, сбагрим на воскресной ярмарке какому-нибудь деревенскому простофиле.

Гарпункль с некоторой опаской приблизился к Серому и, взяв его под уздцы, подвел к Ильстрему. Увидев Сашку, конь бешено заржал и взвился на дыбы. Толстяк с проклятьями повалился на землю, как огромный неповоротливый ванька-встанька.

– Берегись, затопчет! – громко крикнул он. Но конь присмирел, положил голову Сашке на плечо и тихонько всхрапнул. Непрошеные слезы брызнули у нее из глаз.

– Ну и дела, – только и смог произнести обескураженный Гарпункль, отряхивая панталоны. А Ильстрем раскатисто рассмеялся.

– Верно говорят: не хозяин коня выбирает, а наоборот. Ну, раз так, тебе им и владеть. Только в лесном братстве никто зря хлеб не ест. За лошадьми присматривать обучена? – Сашка потрясенно кивнула. – Я так и думал. Значит, будешь помогать Гарпунклю – на первых порах что скажет, то и делай. А там видно будет – как тебя лучше приспособить.

Несмотря на устрашающий вид, Гарпункль оказался весельчаком и балагуром, который к месту и не к месту сыпал бесконечными прибаутками и неизменно громче всех смеялся над своими шутками. К Сашке он сразу же проникся симпатией.

– Ты не гляди, что стрекоза тонконогая – она в седле лучше заправского наездника сидит, без этих вот дамских штучек-дрючек! – с восхищением рассказывал он очередному зеваке, который подходил к выпасу.

После полудня, когда Гарпункль обильно «промочил горлышко» и увалился вздремнуть в стог сена, Сашка наконец-то решилась заговорить с Серым.

– Я так боялась, что уже не найду тебя! – сказала она, обняв коня за шею.

– Да только я насилу оторвался от волчьей стаи, как выскочил прямо на дозорный отряд лесных братьев. Сил, чтобы отбиться, уже не осталось – меня загнали и стреножили.

Сашка шепотом вкратце рассказала о том, что произошло за последние дни – до того, как она встретила у речного ручья Тобиаса и Эвейн. Стоило лишь Сашке произнести ее имя, как конь встрепенулся.

– Она красивая, правда?

– Кто, Эвейн? – недоуменно переспросила Сашка, удивленная таким неожиданным поворотом разговора. – Ну да, конечно. И добрая. Знаешь, это удивительно – она совсем не похожа на маму, но когда она говорит, стоит мне закрыть глаза, я вижу маму. Как такое может быть?

Конь нервно всхрапнул.

– Нужно скорее вернуть мне человеческий облик.

Оказывается, Серый уже успел детально продумать план побега. Время от времени лошадей водили на купание к реке, и удачнее момента не сыскать: переплыл стремнину – и поминай как звали.

– Ты что, в партизаны решила податься? – не выдержал Серый, видя, что Сашка в задумчивости ковыряет землю носком сапожка, подаренного ей Эвейн. – Или ты забыла, зачем пришла в мой мир?

– Не забыла, Серый, только… надо Римдала выручать, – сказала Сашка. – Его гвардейцы схватили. И семью Тобиаса тоже.

– Ну, вот что с тобой прикажешь делать? Ты в одиночку против всей королевской гвардии собралась? – воскликнул Серый.

Сашка молчала, размышляя. Серый тихо заржал и весь напружинился. Проследив за его взглядом, Сашка увидела, как к ним приближается Эвейн. Конь нетерпеливо переступал с ноги на ногу, фыркал и прядал ушами, следя за каждым ее шагом. Сашка только рот от удивления раскрыла: ни дать ни взять несчастный влюбленный, только букета цветов не хватает!

Подойдя, Эвейн ласково похлопала коня по шее и протянула горбушку ржаного хлеба, присыпанную крупной солью. Серый зажмурил глаза от удовольствия и начал перекатывать во рту хлебный мякиш.

– Я вижу, ты совсем освоилась. Вот и хорошо, – улыбнулась Эвейн. – А мы сегодня славно поохотились, да, Тобиас?

Тот лишь мрачно хмыкнул.

– Эвейн, – нерешительно начала Сашка, – возможно, это прозвучит глупо… А что, если попытаться отбить Римдала и родных Тобиаса у конвоя? У лесных братьев есть оружие, лошади, да и смелости им не занимать…

– Ильстрем не отправит людей на верную смерть. Тут и разговаривать не о чем.

– А вот и есть о чем, – хмуро встрял Тобиас. – Я весь день думал. Скорее всего, их конвоируют в Хильстгрот, а единственная проезжая дорога пролегает через западную окраину Заповедного леса. Конечно, это опасно, но можно рискнуть: устроить засаду и отбить пленников.

Эвейн задумалась, взвешивая шансы на успех, и тут Серый нежно потерся мордой о ее плечо, напрашиваясь на ласку.

– Ладно, шалопаи, была не была! Я переговорю с Ильстремом после ужина. Но только сразу предупреждаю, – поспешно добавила она, заметив восторженный взгляд Сашки, – я ни за что не ручаюсь.

Ильстрем выслушал Эвейн, ничем не выдав своих мыслей. На самом деле он давно уже размышлял об этой вылазке: дозорным удалось разведать, что в ближайшие дни в Хильстгрот прибудет не только колонна арестованных, но и обоз с припасами, собранными с окрестных сел. Риск велик, но игра стоит свеч – с каждым днем к лагерю стекались все новые изгои, которые стремились укрыться в буреломе Заповедного леса от гонений. Он кивком отпустил Эвейн, так и не произнеся ни слова, но слабый огонек свечи, который можно было различить из-под полога его шатра, так и не погас до самого рассвета. Наутро замысел созрел, и именно Эвейн отводилась ключевая роль в сценарии дерзкого нападения.

Через пару дней дозорные сообщили, что после полудня обоз с узниками, оружием и припасами приблизится к окраине Заповедного леса. В лагере началась подготовка к вылазке: все сосредоточенно проверяли оружие и снаряжение, зная, что в битве это может стоить жизни.

Из сундуков Эвейн на солнечный свет были извлечены самые роскошные наряды, расшитые жемчугом и сияющими самоцветами. Камеристки выбили из них пыль и с восторженными вздохами расправили все складочки. Эвейн распустила огненно-рыжие волосы, которые она обычно заплетала в простую косу, и девушки соорудили сложную высокую прическу по придворной моде, украсив ее ниткой жемчуга. Эвейн с грустью сменила мягкие сапожкии из лосиной кожи на расшитые жемчугом туфельки из атласной матери – и Сашка только ахнула: Эвейн выглядела как благородная дама из книги про средневековых рыцарей. Шнуровка тугого корсета не давала вздохнуть полной грудью, длинный подол платья с множеством нижних юбок сковывал движения.