Текст книги "Верхом на Сером"

Глава III

Сашка мерно покачивалась в такт медленной поступи коня. Позади была бешеная скачка, когда они, наконец, вырвались из спящего города в степной простор, где лунный свет заливал бескрайнее снежное полотно. Словно заметив тайный знак, конь вдруг резко остановился и встряхнул гривой.

– Здесь, – сказал он. – Закрой глаза, ни о чем не думай и ничего не бойся.

Сашка зажмурилась и покрепче ухватилась за его шею. Когда спустя какое-то время она потихоньку приоткрыла сначала один глаз, а потом и другой, то у нее перехватило дыхание от страха и восторга – они брели в небе. Призрачный свет луны, в котором ноги коня увязали почти до колен, напоминал тихую речную заводь. Она судорожно вцепилась в гриву.

– Не сомневайся. Будешь бояться – сорвемся, – тихо проговорил конь.

– Расскажи мне о Гриндольфе, – попросила Сашка, чтобы не думать о пустоте под ногами.

– О, это чудесная страна. Мир, где царит справедливость и закон. По крайней мере, так было, когда правил старый добрый Оберон.

– А как ты попал в наш мир?..

Серый молчал так долго, что Сашке уже казалось, что он просто не расслышал ее вопроса, но задать его еще раз она так и не решилась. Тем неожиданнее было услышать рассказ.

– Прошло уже столько лет, что сейчас мне кажется, что все это произошло не со мной, а с кем-то другим – самовлюбленным, избалованным мальчишкой. Я – единственный, к тому же поздний сын в боковой ветви древнего рода. Моя бедная мать умерла от лихорадки, когда мне было три года. Отец, который ее боготворил, после ее смерти впал в глубокую печаль. Целыми днями он бродил по поросшим вереском пустошам, окружавшим наш наш замок, продолжая вести бесконечные разговоры со своей ушедшей любовью. А в один из дней его сердце не выдержало горя и он рухнул замертво… Меня передали на воспитание тетке, сестре отца, взбалмошной старой деве. В первое время внезапные перепады ее настроения обескураживали, но вскоре я научился подстраиваться. Достаточно было в удачный момент почтительно поцеловать ее высохшую морщинистую руку. Или с видом живой заинтересованности выслушать великосветскую сплетню, которую она подцепила во время утренних визитов. Или же заботливо осведомиться, почему она так бледна сегодня за завтраком, намазывая паштетом из гусиной печенки сухарик для ее шелудивой болонки. В остальное же время я был предоставлен сам себе, и если до ушей тетки изредка и долетали досужие пересуды о моих проказах, то она лишь отмахивалась, считая, что это свойственно всем юношам моего круга. Я был записан в геральдической книге седьмым по счету претендентом на королевский трон, а значит, был избавлен от тягостных дворцовых обязанностей и при этом обладал кучей привилегий и полной свободой. Перед моим именем распахивались любые двери. Я мог тратить деньги без счета, исполняя любой свой каприз и, поверь, чувствовал себя богаче самого короля, которому то и дело приходилось вести разорительные войны, защищая границы своих владений и завоевывая новые земли.

Словом, я прожигал юность в дружеских пирушках и кутежах, но самой сильной страстью была, конечно, охота. Ты и представить себе не можешь, какой меня охватывал азарт, когда я преследовал раненого зверя! Я готов был в одиночку вступить в единоборство с диким вепрем! И вот в один из злополучных дней я гнал лесного оленя с дивными ветвистыми рогами, оторвавшись от друзей в горячке погони. Я нещадно хлестал и хлестал своего коня, заставляя его перемахивать через глубокие рвы и овраги и забираясь все дальше в чащу леса. И вот на пути оказалось огромное поваленное дерево. Ствол его порос мхом и лишайником. Я подхлестнул коня, он поскользнулся и завалился на бок, придавив мне ногу. Разрезав стремена, я кое-как встал на ноги и тут же принялся исступленно понукать его – меня душила злобная ярость. Было ясно: оленя уже не догнать, он скрылся в лесных зарослях с моей стрелой в предплечье. Конь беспомощно бил ногами, пытаясь встать и выкатывал глаза от боли и напряжения. Далеко не сразу я, ослепленный гневом, понял, что он сломал ногу. Но вместо того, чтобы пожалеть несчастного коня, который служил мне верой и правдой, и причиной гибели которого я стал из-за своей неуемной страсти, я лишь озлился и продолжал в каком-то диком ослеплении хлестать и пинать его.

И вдруг я почувствовал, как руку с хлыстом, занесенную для удара, кто-то перехватил: это был дряхлый седой старик в холщовом рубище. Я хотел отшвырнуть его в сторону, но у старикана оказалась железная хватка. «Ты кто такой и как смеешь ты прикасаться ко мне, червь?», – вне себя от бешенства заорал я.

Не говоря ни слова, старик убрал свою руку и опустился на колени перед конем – он провел ладонью по его морде, словно стер следы боли и страдания – конь прикрыл глаза и мирно испустил дух.

«Ты… ты убил моего коня! Покусился на жизнь и достоинство благородного господина! – неистовствовал я. – За это ты ответишь по закону! Тебя вздернут на первом же дереве!».

Он пронзил меня ледяным взглядом. Стоял жаркий полдень, но меня охватила дрожь – словно дохнуло могильным холодом. Я почувствовал, что теряю землю под ногами, но не мог с уверенностью сказать, падаю в пропасть или же взмываю вверх – все завертелось перед глазами, слившись в пеструю круговерть, а сердце ухнуло, как в бездонный колодец. Когда я очнулся, колени дрожали и подгибались, и я не мог осознать границ собственного тела, словно они стали зыбкими – ни ногой пошевелить, ни рукой. Даже язык – и тот словно присох во рту. И вдруг… И сейчас, когда я вспоминаю это, меня пронзает ужас – я увидел самого себя – мертвого, распластанного на земле в нелепой позе. На том месте, где раньше лежал мой конь.

«Слушай внимательно, – произнес старик, сверля меня взглядом. – Я, Искобальд, за дикую злобу и гордыню приговариваю тебя к заточению. Ты проведешь три лошадиных века в шкуре погубленного тобой бессловесного животного, испытывая все его каждодневные тяготы и лишения. И отбывать свой срок ты будешь вдали от родных мест, где ничто не напомнит тебе о том, что было дорого и памятно твоему сердцу. И ты будешь обречен сгинуть бесславно, если не пожалеет тебя хоть одна невинная душа. Настолько, что готова будет рискнуть своей жизнью и свободой».

Я хотел что-то возразить, но вместо разумных слов раздалось лишь жалобное ржание. Я стал конем! Старый колдун заключил меня в тело моего Серого. И не успел я еще толком осознать весь ужас произошедшего, как, повинуясь легкому взмаху его руки, взмыл в небо.

Очнулся я в диком лесу, недалеко от речки – потом я узнал, что называлась она Подкаменная Тунгуска. Вокруг были поваленные искореженные деревья, тлели обугленные стволы. Я побрел, еле переставляя ноги. Скитался по тайге, не в силах избавиться от одолевавшего день и ночь гнуса и комарья. Я слабо помню те дни – все было как в тумане. Потом вышел к богом забытой деревеньке. Сердобольный старик, который нашел меня, отощавшего, изнуренного, поутру у своего амбара, отпоил меня какими-то снадобьями. Я уж думал, что суждено мне долгие годы тянуть лямку крестьянского коня-трудяги, пахать и боронить, но через пару лет нежданно заявился непутевый сын старика. Гуляка и картежник, он промотался в пух и прах и приехал к отцу, чтобы на время схорониться от дружков, которым задолжал. Когда он увидел меня в покосившемся амбаре, глаза его загорелись недобрым светом. И как-то безлунной ночью, когда все в доме крепко спали, он пробрался в амбар, накинул мне на голову мешок и увел. На ближайшей ярмарке он продал меня зажиточному купцу. Спустя какое-то время в деревне вспыхнул бунт, в купеческий двор ворвалась толпа мужиков с вилами и топорами. Ну, а потом… Ох, да ты давно спишь…", – и Серый вновь погрузился в молчание.

Сашка и вправду задремала, убаюканная его голосом и мерным покачиванием, вконец измотанная тревогами последних дней. И где-то на стыке яви и сна, возникло странное видение: она стояла у разверзнувшегося зева огромной темной пещеры, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Наконец, достав из рюкзака фонарик, она шагнула в непроглядный мрак. Приземлившись на что-то мягкое, она поводила лучом света по склизким сводам. Воздух в пещере был спертый, отдающий прелой листвой. Где-то сверху раздался взмах крыльев. Сашка взметнула луч фонарика и похолодела: на уступах гнездились тысячи летучих мышей. Они разлетелись от луча света, словно боялись, что он прожжет их насквозь. «С-с-покойно, спокойно», – тихо сказала Сашка самой себе. Она направила луч фонарика себе под ноги, чтобы не споткнуться, и сделала пару неверных шагов. Пещера наполнилась тихим шуршанием, словно она шла по осеннему лесу. Скользнув лучом чуть выше, Сашка остолбенела от ужаса – всюду, буквально всюду извивались черные змеи, устилая пол, как живой ковер. Они пока не решались вползти в круг света, но кольцо вокруг Сашки сжималось с каждым мгновением, их хищные раздвоенные язычки уже жадно ощупывали пространство, улавливая вибрации застоявшегося воздуха. Сашка закричала от ужаса и омерзения и побежала, не разбирая дороги. Стая летучих мышей, сорвавшихся со свода пещеры от ее крика, захлопала мерзкими кожистыми крыльями. Сашка закрыла лицо ладонями, оступилась, фонарик выпал из рук и, упав на камни, разлетелся вдребезги. Навались кромешная тьма, наполненная тихим шуршанием змеиных тел…

Сашка судорожно втянула студеный воздух. Почувствовав, как ее лица коснулось что-то колючее, она едва не закричала. Оказалось, это еловая ветка. Они осторожно пробирались по лесу, и Серый то и дело спотыкался о поросший серым мхом валежник.

– Серый, где мы? – спросила она, прогоняя обрывки сна.

– Точно сказать не берусь, но похоже на Заповедный лес. И если это так, то это не самое приятное место для ночных прогулок… – тихо пробормотал конь.

В это мгновение, словно подтверждая его слова, неподалеку раздался леденящий душу волчий вой, тут же подхваченный хриплой разноголосицей. Серый резко вскинул голову и помчался во весь опор. Сашка побелевшими пальцами вцепилась ему в гриву и быстро оглянулась назад – среди деревьев мелькали огромные серые тени. В темноте можно было различить только горевшие хищным огнем глаза. Обмирая от страха, Сашка зажмурилась и припала к шее Серого.

Конь скакал во весь опор, но чувствовалось, что силы его на исходе. Уворачивась от огромных волков, чьи грозные челюсти плотоядно клацкали уже совсем близко, конь петлял между деревьями. «Они словно загоняют нас в ловушку», – промелькнуло в голове у Сашки. Кольцо волков все сжималось, отрезая пути отхода. И вот из густых лесных зарослей конь вылетел на залитую лунным светом прогалину. Серый развернулся, чтобы встретить опасность лицом к лицу. Из зарослей раздалось глухое утробное рычание.

«Что ж, игра окончена, – обреченно подумала Сашка. – Не суждено мне увидеть Гриндольф при свете дня».

Она почувствовала, как Серого бьет крупная дрожь и машинально огладила его по окаменевшей шее.

– Приготовься спрыгнуть и бежать, – чуть слышно выдохнул он. – Сломя голову. Там, за кустами терновника, можно укрыться. Я уведу волков за собой.

– Нет, я не брошу тебя!

– Тогда погибнем оба, не дури! – и резко взвившись на дыбы, он стряхнул Сашку на траву, словно надоевшую поклажу, и, заржав, бросился прямо навстречу стае. Волки, явно не ожидавшие такого поворота, на мгновение замерли, и этого мига оказалось достаточно, чтобы конь, перемахнув через низкий кустарник, скрылся в лесных зарослях. Издав душераздирающий вой, вожак бросился вслед за ускользнувшей добычей, уводя за собой стаю. Сашка, которая так и лежала, не шелохнувшись и забыв даже дышать от страха, выждала еще пару мгновений, а затем опрометью бросилась в противоположную сторону. Она бежала, не разбирая тропы, продираясь сквозь сплетение ветвей, оскальзываясь на мокрых камнях и запинаясь о торчащие извилистые корни вековых исполинов. Сердце ее вот-вот готово было выскочить из груди. Наконец, она выбилась из сил и повалилась на мягкий мох. «Надо… переждать… до рассвета», – пульсировало в ее голове. Оглядевшись, она увидела раскидистый вековой дуб. Недолго думая, она подбежала и прикинула на глаз расстояние до нижней ветки – всего метра три-четыре. Цепляясь за мельчайшие выступы коры, ломая ногти, то и дело теряя опору и сползая вниз, она все же вскарабкалась. До земли было не слишком далеко, но волков уже можно было не опасаться. Чувствуя, что вот-вот отключится из-за дикой усталости, Сашка, привалившись спиной к могучему стволу великана, стянула с шеи вязаный шарф и привязала себя к ветке, чтобы не свалиться во сне.

Неприметная птаха, усевшись на ветку, самозабвенно заливалась, приветствуя восходящее солнце. Сашка чуть пошевелила затекшей ногой, в которую тут же вонзились сотни иголок, заставив ее болезненно поморщиться. Птица вспорхнула и скрылась в рассветной дымке. После вчерашней бешеной скачки по лесным буеракам в поясницу словно забили стальной штырь.

«Так, я цела, и одно это уже можно считать чудом, – подумала Сашка. – Нужно разыскать Серого».

Заметив под деревом довольно большую кучу палой листвы, Сашка повисла на ветке и спрыгнула. И тут же завизжала, почувствовав, как ее щиколотку схватили чьи-то прохладные пальцы.

– Тихо, тихо, деточка, ишь, какая прыткая, – забормотал надтреснутый старческий голос. – Не приведи Господь, лихие люди услышат.

– К-кто здесь? – прошептала онемевшими губами Сашка.

– Верно говорят: у страха глаза велики, а не видят ничего. Не бойся, я не причиню тебе зла, – из кучи опавших листьев, покряхтывая и потирая ушибленный бок, вылез старик, одетый в лохмотья. Его борода напоминала старую мочалку, а лицо избороздили глубокие морщины. Пока Сашка настороженно вглядывалась в незнакомца, его лицо медленно расплывалось изумленной улыбке.

– Ну и дела! – воскликнул он. – Каким ветром занесло тебя в наши края, деточка?

– Я… головой ударилась, когда с дерева упала, все путается, – пробормотала Сашка.

– Ну, что я, старый дурень, с расспросами пристал, – лукаво улыбнулся старичок, отчего у глаз, как лучи, разбежались морщины. – Давай завтракать – день занимается, скоро уж в путь собираться.

Римдал (так назвал себя старик) развязал котомку и достал краюху ржаного каравая и кусок козьего сыра, разломил напополам и протянул Сашке. Только тут она вспомнила, что последний раз ела только вчера утром – казалось, с тех пор прошла уже целая вечность. Она так быстро проглотила хлеб, что старик, усмехнувшись, протянул ей и свою долю.

– Нет, что вы! – попыталась отказаться Сашка.

– Бери-бери, голод – не тетка, пирожка не поднесет, – ласково ответил странник.

И пока Сашка отламывала от краюхи хлеба по маленькому кусочку и долго жевала, чтобы растянуть удовольствие, он искоса поглядывал на нее, недоуменно покачивая головой.

– Ну, а теперь рассказывай, куда путь держишь, – сказал он, когда она стряхнула с коленей последние крошки.

– Да я и сама не знаю, – искренне развела руками Сашка. – Я шла с… другом, он из этих мест. Мы искали… одного его давнего знакомого. А потом на нас напала стая волков, и мы потеряли друг друга.

– Да, волки в этих краях свирепые… – промолвил старик. – Только я бы на твоем месте куда сильнее тех волков боялся, которые на двух ногах бегают, – и, заметив испуганный взгляд Сашки, он пояснил: – Одежда на тебе уж больно приметная. Чужаков в этих краях не любят. А попадешь в цепкие лапы гвардейцев… Лучше тебе и не знать. Недалеко, вон там, – старик махнул рукой в сторону пологих холмов, – есть деревенька. Там можно найти приют и расспросить про твоего приятеля. Нам по пути. Только одежду тебе сменить надо, – сказал старик и, порывшись в своей котомке, достал залатанный балахон. – Вот, примерь-ка это. Ну, совсем другой разговор. А коли спросит кто, ты внучка моя, странствуем и живем подаянием. А поклажу свою и обувь лучше спрячь от дурных глаз. Вон, видишь, на дереве дупло есть? Давай, я тебя подсажу.

И точно, при дневном свете Сашка увидела на дубе большое дупло и, снова вскарабкавшись на ветку, где провела ночь, она оставила в нем рюкзак, куртку, джинсы и зимние ботинки. Рюкзак было не особенно жалко – там и было-то всего, что теплый свитер и карманный фонарик, а вот как она пойдет босиком? Но едва ощутив босой ступней мягкость лесной травы, она зажмурилась от удовольствия.

– Вот так-то, – довольно улыбнулся старик, который тоже был босой. – Чем ближе к земле, тем оно лучше.

Сашка нагнулась сорвать цветок, и в глазах потемнело от боли, которая пронзила поясницу.

– Что, спина? – участливо спросил Римдал.

Сашка лишь кивнула в ответ. Старик отыскал в лесном разнотравье растение с мелкими желтыми соцветиями, сорвал лист и растер его меж пальцев, а затем прикоснулся к Сашкиной спине, безошибочно отыскав эпицентр боли. Сашка инстинктивно дернулась, и вдруг почувствовала, как по спине разливается живительное тепло, и боль отступает.

– Да вы просто… волшебник! – не удержалась она.

Римдал в ответ лишь усмехнулся.

– Просто я очень давно странствую по свету. Это костеломка. Не бойся, боль уже не вернется, хоть на голове стой, хоть верхом скачи.

Они тронулись в путь. И совсем скоро Сашка убедилась, что старик только на первый взгляд казался дряхлым и немощным – шел он ходко и размеренно и, казалось, мог прошагать без устали хоть целый день.

– Внешность-то обманчива бывает, – словно угадав ее мысли, усмехнулся старик. – Сила человека не в мясе и костях. Кто духом слаб, тому пути не одолеть. А еще мечта должна быть. Вот у тебя есть мечта?

Сашка сдавленно сглотнула и кивнула.

– Вот и славно, борись за нее и не сдавайся, даже если будет казаться, что весь мир ополчился против тебя. Только будь осторожна, загадывая желания. Знал я одного паренька – он, насмотревшись на богатое убранство господского дома и беспечную жизнь молодого баронета, его ровесника, пожелал, чтобы его окружали россыпи драгоценных камней. И уже через полгода горбатился в Самоцветных горах, – старик печально усмехнулся.

– А вам доводилось слышать что-нибудь о Искобальде? – отважилась спросить Сашка.

Услышав имя мага, старик отшатнулся и бросил на нее изумленный взгляд.

– Что ты, что ты, деточка! – быстро зашептал он. – В уме ли ты? Это имя вслух… Не смотри, что мы по лесной тропе бредем, неизвестно, что за звери тут обитают… Упаси тебя бог расспрашивать о нем у первого встречного! Сгинешь как в тумане – только поминай, как звали. Обожди, найдем спокойный привал, расскажу, что знаю.

Когда солнце стояло в зените, они остановились на опушке леса. В тени развесистых деревьев весело журчал ручеек, петляющий между огромных, поросших мхом валунов. А на полянке, где пригревало полуденное солнце, стрекотали кузнечики и щебетали пичужки. Сашка в изнеможении растянулась на лужайке и с удовольствием вздохнула душистые запахи разнотравья, от которых слегка кружилась голова. Она заметила ягоды лесной земляники – ароматные, с тонкой кислинкой – и быстро набрала полные ладони. Меж тем Римдал достал из котомки остатки каравая и разделил хлеб на равные половинки.

– К закату выйдем к деревеньке, авось, приютят странников, – сказал он.

– А далеко до твоего дома, Римдал? – спросила Сашка.

– Да как поглядеть. Дорога всегда полна неожиданностей, тут и загадывать не должно. Иногда мне кажется, что моим уделом будут лишь скитания по свету, – с грустью ответил старик.

Сашка заметила на тыльной стороне ладони Римдала маленький знак – круг, в который был вписан треугольник без основания.

– Что это значит?

– Глазастая какая, – улыбнулся старик. – Это знак моего клана. Только никого уж в этом мире не осталось, я один.

Когда с нехитрым обедом было покончено, он привалился спиной к огромному валуну, прогретому солнцем, и, сплетая коробок из ивовой коры, начал рассказ.

– То имя, которое ты произнесла, деточка, под запретом. В прежние времена люди жили в мире и с друг другом, и с существами из сопредельных миров. Забравшись глубоко в лес, можно было случайно встретить речную нимфу, цветочных фей, проказников пикси – это такие чудные создания, похожие на пятилапых кроликов. Лесные или озерные феи могли подшутить над человеком, заморочить ему голову, заманить в непроходимое болото или заставить до одури гоняться за ускользающим кладом. Но обитатели разных миров не враждовали. Маг, имя которого ты произнесла, был самым могущественным из всех, кто странствовал в подлунном мире. Для него не существовало преград и он мог принимать любой облик, какой вздумается. Он жил так долго, что никто уже не мог сказать наверняка, сколько ему лет – сто, триста или все семьсот. Мне однажды довелось услышать песнь странствующего барда, где рассказывалось, что он родился в королевстве лесных нимф. Его мать имела неосторожность полюбить простого смертного, он разбил ей сердце, и королева сурово покарала ее, превратив заплаканную деву в водопад. Сказывают, если искупаться в его водах, можно излечиться от неразделенной любви. Но при виде осиротевшего орущего крепыша сердце королевы дрогнуло, и она позволила лесным нимфам воспитать младенца и обучить его всем премудростям.

– А почему его имя оказалось под запретом?

– Все изменилось, когда старый Оберон отправился к праотцам. За полвека, которые он провел на троне – и надо признать, он был не самым плохим правителем за историю Гриндольфа – все настолько свыклись с заведенным порядком вещей, что он казался извечным, незыблемым. Королевские причуды и внезапные перемены настроения казались сродни капризам погоды, на которые грех сетовать и обижаться. И так как Оберон всегда отличался любвеобильностью, среди многочисленных наследников тут же началась грызня за трон. Эта междусобица длилась несколько десятилетий и обескровила страну. Все прямые потомки великого короля и его ближайшая родня были вырезаны, как стадо баранов.

– А давно он умер? – спросила Сашка.

– Да, почитай, лет триста уж минуло, – задумался Римдал. – Так вот, в конце концов, после череды коронаций наиболее пробивных прямых и кривых потомков, на троне оказался малолетний Пафнукай – хилый, скрученный тысячей недугов и целыми неделями не вылезающий из пуховой постели. И пока его оберегают от малейшего сквозняка и волнения с десяток нянюшек и окружает толпа разномастных целителей, которые своими снадобьями уморили бы и пышущего здоровьем бугая, страну держит в железном кулаке лорд-канцлер Кронк. Фелфиола, мать наследника, всецело доверяет ему, и он умело пользуется ее расположением. Никто и никогда не слышал смеха Кронка, не видел искренней доброжелательной улыбки на его губах. Он словно восковая фигура – бездушная, чуждая человеческих радостей и печалей. Поговаривают, он сам присутствует на пытках и ни один мускул не дрогнет на его лице, сколько бы не кричал и не корчился от боли несчастный.

Сашка невольно поежилась, словно от порыва холодного ветра.

– Ох, язык мой – враг мой, прежде ума рыщет, беды ищет, – пробормотал Римдал. – Вишь, разлился соловьем на рассвете. Так вот, сказывают, что Кронку в детстве вещунья предсказала мучительную смерть от чужестранки. И он с тех пор на дух не выносит чужаков, да и на девицу никогда милостиво не взглянет, как бы миловидна та ни была. Но пуще всего пострадали предсказатели, волхвы, странствующие сказители да целители-травники. Никто не уцелел: заморили в застенках, замучили в пытках. Сказывают, – тут старец понизил голос до едва слышного шепота, – что чем безраздельнее становилась власть Кронка, тем более одолевал его страх за собственную жизнь. Вот он и пытался выведать у тех, кто с лесными феями да речными духами накоротке, нет ли верного средства, чтобы изменить предначертанную судьбу. Сотни бесславно сгинули в этих гонениях. Пропал и Искобальд. Люди разное сказывают: кто-то утверждает, что соглядатаям Кронка удалось-таки выследить и волшебника. Я бы многое дал, чтобы взглянуть на это! – и старик заливисто, от души расхохотался. – Вот потеха! С копьями и пищалями – против магии Искобальда!

Отсмеявшись вволю и вытерев глаза тыльной стороной ладони, Римдал серьезно посмотрел на Сашу и задумчиво добавил: «Я думаю, ушел он, потому что тошно ему стало смотреть на мракобесие, что вокруг творится. Но он вернется. Люди ждут и втайне надеются. Не может он обмануть, растоптать огонек их веры».

Сашка вздохнула. Ну вот, час от часу не легче – оказывается, Искобальд словно сквозь землю провалился. Она, конечно, не рассчитывала увидеть дорогу, вымощенную желтым кирпичом, которая приведет к мудрецу-чародею, но теперь и слабая надежда растаяла – ищи ветра в поле. «Нужно Серого скорее разыскать и рассказать, как все тут переменилось», – устало подумала Сашка.

Солнце уже не припекало в самую маковку, Римдал поднялся, чтобы продолжить путь, и Саше ничего не оставалось, как плестись за ним следом в надежде, что в деревне удастся разузнать хоть что-то про отважного коня.

Окинуть взглядом деревеньку Блюмсдейрибрю можно было быстрее, чем произнести ее название. Полтора десятка домиков, крытых соломой, теснились у излучины быстрой реки. Стоя на вершине холма, Сашка невольно залюбовалась красотой заката – реку, лес и окрестные луга заливало мягкое золотое сияние. Таким покоем и безмятежностью дышало все вокруг, что тревога, сжимавшая сердце Сашки, ослабила хватку.

– Стоит поторопиться – после наступления сумерек дверь ни одного дома в деревне уже не откроют, – предупредил Римдал. Сашка сбежала с холма, раскинув руки, чтобы ощутить ладонями ласковые прикосновения высоких луговых трав.

– Помни, ты – моя внучка. В разговоры не мешайся и держи ушки на макушке, – дал последнее наставление Римдал прежде, чем постучать в окошко крайнего дома.

На стук из-за двери выглянула дородная женщина. Рукава ее простого платья были закатаны до локтя, открывая запачканные в муке большие руки, а за подол крепко уцепились трое чумазых ребятишек. Она окинула путников хмурым взглядом и недружелюбно спросила: «Что?».

– Мы – бедные странники, пусти переночевать, хозяюшка, – примирительно сказал Римдал.

– И самим тесно, семья большая, – отрезала селянка.

– Мы с внучкой в уголке притулимся, никого не стесним. Кстати, Тобиас шлет вам сердечный привет.

Женщина изменилась в лице, быстрым испуганным взглядом окинула окрестные холмы и посторонилась, впуская их в дом. Муж и старшие сыновья селянки уже вернулись с поля, и Римдала пригласили за стол. Сашку дети затащили в свой закуток, чтобы похвастаться сокровищами: перламутровыми двустворчатыми раковинами, найденными на мелководье, разноцветными камушками и старой жестянкой, в которой хранилась почти истлевшая страница книги с изящной рукописной вязью и миниатюрой, на которой была изображена прекрасная дева. Она расчесывала гребнем золотые волосы, сидя над обрывом у реки.

– Что здесь написано? Ты умеешь читать? – спросила она у старшей девочки. Та испуганно посмотрела на нее и быстро оглянулась на мать.

– Нет, никто из моих детей, слава премудрой заботе Верховного Правителя, грамоте не обучен, – поспешно отрезала та. Сашка заметила, как Римдал грустно покачал головой.

Возясь с малышней, Сашка чутко прислушивалась к разговору за столом. Только ничего разобрать так и не удалось: взрослые словно дурачились, выдавая одну заковыристую загадку за другой. Головы их сдвинулись над столом, а беседа велась едва слышным шепотком.

– Сокол гнездо свил да птенцов выводит. Но лето уж на убыль пошло, каждый день на счету, успеет ли поднять их на крыло? – спрашивал хозяин.

– Зерно уродится – и птицы высоко летать станут, – отвечал старик.

– Урожай-то хорош, только повадились вороны его клевать, – вставил хозяин.

– Сыновья у тебя крепкие, неужто оборониться не в силах?

– Да боюсь, как бы им вороны глаза не выклевали.

Закончив трапезу, хозяин дома, расположившись у тлеющего очага, набил трубку, а хозяйка принесла детям ржаной хлеб и теплое молоко. Быстро умяв нехитрый ужин, они тесным кружком расселись на полу у ног Римдала, задумчиво смотревшего в догорающие угли.

– Что, детки, рассказать вам предание про стародавние времена? – спросил старик.

– Да, да! – наперебой закричали дети, словно только и ждавшие этого вопроса.

И странник начал повествование: «Давным-давно, в те далекие времена, когда народы еще не вели летописей, а передавали сказания из уст в уста, в одном селении, стоявшем на обочине торговой дороги, в семье настолько бедной, что хлеб пекли только по праздникам, появился на свет мальчик. Повитуха, взглянув на хилого сморщенного младенца, лишь горестно покачала головой и плюнула в угол, чтобы отогнать злых духов. Впрочем, против ее ожиданий, заморыш цепко ухватился за жизнь и к семи годам вырос в неказистого, тщедушного, но смышленого и приметливого мальчугана. Правда, был он нелюдим и со сверстниками дружбы не водил. Деревенские мальчишки высмеивали и шпыняли его почем зря. Милее всего его сердцу было убежать из бедной лачуги, забраться на край высокого обрыва над рекой и грезить о великих подвигах и несметном богатстве. Он лелеял в душе честолюбивые мечты об императорском жезле: поистине гордыня и жажда власти его не имели границ.

Однажды с ветки дикой яблони, в тени которой он прилег в знойный полдень, упало и подкатилось прямо к его ногам спелое яблоко. И было оно столь соблазнительно на вид – золотистое, с румяным бочком и душистым ароматом, что он тут же схватил его и жадно поднес к губам. Но когда его зубы вонзились в сочную мякоть, он ощутил во рту лишь горечь и затхлый привкус: яблоко оказалось изъедено червоточиной. Со злостью он отшвырнул его в сторону и вдруг заметил, как в надкушенном плоде извивается червячок. Преодолев брезгливость, он с любопытством склонился над яблоком и стал его разглядывать. И вдруг червячок вытянулся как стрелка часов и начал медленно раскачиваться их стороны в сторону. «Ты призван править миром», – произнес странный голос, глухой и тихий, словно он доносился из-под земли. Мальчик в изумлении оглянулся по сторонам, пытаясь понять, кто разыграл с ним злую шутку, но вокруг не было ни одной живой души.

«Это я, да приглядись же повнимательнее, я прямо перед тобой», – требовательно взывал голос.

Все еще не веря своим глазам, мальчик медленно протянул руку, поднял яблоко и поднес его к глазам. Червяк все так же продолжал раскачиваться, немыслимым образом удерживая равновесие на самом кончике хвоста. «Повторяю – ты рожден править миром, одерживать победы в кровопролитных битвах и порабощать целые народы. Ты будешь жить в поразительной красоты дворце, окруженный роскошью и угодливыми слугами, готовыми явиться по легкому щелчку пальцев и исполнить любой твой каприз. Самые прекрасные девы будут добиваться твоего расположения, ловить каждый твой взгляд, внимать каждому слову. У тебя будет слава, богатство и абсолютная власть. Нужен лишь грамотный и мудрый советник, который будет тебя направлять…». Завороженный обольстительными речами червя, которые трогали самые потаенные струны его души, превосходя по размаху даже самые честолюбивые его помыслы, мальчик, как завороженный, льнул к яблоку, боясь пропустить хоть слово. Воспользовавшись моментом, червь тихо скользнул в его ухо. Мальчик вздрогнул, вскочил и запрыгал на одной ноге, пытаясь вытряхнуть его. Его переполняло противное, гадливое ощущение, словно он нечаянно прикоснулся к чему-то нечистому, зловонному, и его вырвало от отвращения и страха. Но через некоторое время его тревога улеглась, и на смену ей пришла неведомая ранее уверенность в собственных силах, в своем праве на превосходство. Он вернулся домой и ни единым словом не обмолвился об этом удивительном происшествии. Однако с этого памятного дня его жизнь потекла по совершенно иному руслу. Он обрел невиданную власть над сверстниками, которые еще вчера потешались над ним. Его речи завораживали и зажигали их, он быстро научился управлять деревенскими детьми, точно послушными марионетками, играя на их страхах и слабостях. Разумеется, он приписывал все свои успехи лишь собственным талантам, которые наконец-то раскрылись в полной мере, а тихий присвистывающий шепот, который время от времени звучал в его голове, считал голосом здравого смысла. Он и сам не замечал, что с каждым днем этот шепот становился все более властным, настойчивым, требовательным, подавляя его желания и порывы, и уже не мог разделить: где его собственные мысли, а где – чужие, нашептанные червем. Червь проник в его мозг и с каждым днем рос, выгрызая все новое пространство. Прошли годы. Мальчик вырос, возмужал – он не остался в родном городке, а подался в столицу и вскоре достиг высокого положения при дворе правителя. Год за годом он укреплял свои позиции, вербовал сторонников, просчитывал ситуацию, словно шахматную партию, и наконец, свергнул благодетеля и сам стал верховным правителем той страны. Он правил жесткой рукой, люди трепетали при одном упоминании его имени. Но вокруг него была пустота, мертвая зона – так под тенью кроны большого дерева не растет трава. И хотя его окружало множество людей: придворная знать, министры, законописцы, дворцовая гвардия и целая тьма слуг, он был одинок, как солнце на небосводе. Сосредоточив в своих руках неограниченную власть и богатство, он лишился живых чувств, его сердце покрылось ледяной коркой. Змей день за днем выгрызал из его памяти светлые воспоминания о прекрасных, трогательных моментах. С годами люди стали замечать, что он совершенно не старится: лицо превратилось в неподвижную маску, а презрительная улыбка напоминала звериный оскал. Он отгородился от мира за стенами замка и жил там, словно узник. Бесконечные захватнические войны истощили страну: хотя очертания империи на карте уже напоминали огромную жирную жабу, он гнал войска все дальше.