Текст книги "Камень в моей руке"

– Но почему она держит тебя в башне?

– Да раскрой же, наконец, глаза и посмотри на меня! – ее фарфоровое личико перекосилось от злости. – Я уродка!

Она уронила голову на руки и зарыдала – громко, безутешно. Я в полной растерянности поднял взгляд на Гуннара и изумился произошедшим в нем переменам: вместо настороженности и злобы на его грубом, словно вытесанном топором лице застыло непритворное страдание. Как будто кто-то вонзил ему нож в самое сердце. Я так и просидел истуканом, пока Дита не выплакала всю воду, что была в ней, без остатка. И потом, когда слез уже не было, она еще долго вздрагивала, как куст акации после сильной грозы. Ее нос покраснел и распух, а глаза заплыли, но так она выглядела даже милой. Может, потому что уже не была похожа на фарфоровую куклу.

– А по-моему, ты красивая. Когда не верещишь, как резанная.

Я разлил из чайничка остывший чай – он стал совсем горьким. Дита обхватила чашку ладонями и смотрела перед собой невидящим взглядом. Она бесстрастно рассказывала обо всех обидах, что годами копились в ее душе.

– В жизни матери – хотя мне привычнее называть ее мадам – на первом месте всегда была клиника. Шварцвальд – ее жизнь. Мне кажется, стоит ей отъехать от замка хотя бы на пару километров, и она начнет задыхаться, как рыба, выброшенная на берег. Только здесь она в своей стихии. В замке все устроено по ее правилам, все подчиняется ей. Все в ее жизни просчитано и распланировано на годы вперед. И только раз этот отлаженный механизм дал сбой – когда родилась я. Впрочем, болезнь проявилась не сразу. Как-то она обмолвилась, что до трех лет я была совершенно нормальным ребенком. Только на месте и пяти минут не могла усидеть – и вечно ломала то руку, то ногу. Мать выдворяла очередную няньку-недотепу, которая не уследила за непоседливым ребенком, и нанимала новую, пока не выяснилось, что причина в том, что мои кости хрупкие, как стекло. А когда мне исполнилось пять, я перестала расти. Раньше я жила вместе с матерью, в больших светлых комнатах в восточном крыле замка. Иногда нас навещал отец. Я плохо помню его лицо. Он всегда привозил мне кукол и книжки и, громко смеясь, подбрасывал меня к самому потолку. Когда-нибудь выберусь из башни и разыщу его, и мы будем маленькой семьей… Я верю, что он не отвернется от своей родной дочери, увидев, что с ней стало. Моя болезнь – пощечина гордости мадам. Когда она смотрит на мои изломанные, искривленные кости, на ее лице читается только горечь и разочарование. Я не оправдала ее надежд. Как-то ночью – мне было лет семь – мою кровать, книги и игрушки перенесли в эту башню. Первое время я плакала и кричала, когда она уходила и запирала за собой дверь. Мне было страшно оставаться одной. Особенно ночами. Ветра завывают, как проклятые души, обреченные на вечные скитания. Впрочем, это все детские страхи. Самое ужасное – это одиночество. Даже Гуннара она выбрала не случайно – он никогда не проболтается, не выдаст ее стыдную тайну даже под пытками.

– Ты… не похожа на нее. Ты – другая. Она бессердечная, жестокая, властная.

– А я? С чего ты взял, что знаешь меня настоящую? Мы с тобой знакомы два дня!

– Я видел, как меняется твое лицо, когда ты читаешь про что-то хорошее в книге – оно как будто светится. Ты не такая, как твоя мать.

Глава ХIII

«А чем вы занимаетесь?» – спросил я.

«Как и вся наука, – сказал горбоносый. – Счастьем человеческим».

Аркадий и Борис Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу»

Так я поселился в башне Стеклянной Баронессы. Признаться, мы славно ладили. В хорошем расположении духа Дита была сущий ангел: подшучивала над Гуннаром, который с каждым днем становится все мрачнее, напевала, зачитывала вслух любимые отрывки из книг – и ее смех звенел, как серебряный колокольчик. Иногда я наигрывал веселые мелодии на флейте – музыка приводила ее в детский восторг. Но стоило мне заикнуться об уходе, как она закатывала истерику, пуская в ход весь арсенал девчачьих уловок и напоминая, что именно ей я обязан тем, что до сих пор жив. Я жил в башне уже две недели. И с каждым днем все яснее осознавал, что улизнуть отсюда будет ничуть не проще, чем из подземелья замка. Украдкой, когда Дита не видела, я выглядывал в узкое окно и видел прогуливающихся в чахлом садике детей, одетых в серые куртки. С такой высоты они казались крошечными, лиц не разобрать, но я интуитивно узнавал среди них Бруно – как правило, он, нахохлившись, одиноко сидел на стволе поваленного дерева и что-то чертил палочкой на земле. Я скучал по парнишке и знал, что ему тоже приходится несладко. Но сколько бы я ни ломал голову над тем, как подать ему знак, что я жив, так ничего и не придумал.

Однажды ночью я долго не мог уснуть, все лежал и смотрел на черное небо с миллиардами звезд. Думал о Робе. О том, что ему пришлось пережить в последние дни перед смертью. Догадывался ли он, что виной всех его бед стал кораблик, подаренный ему на прощанье лучшим другом? Чувство вины так и не отпустило, оно вгрызалось в мою грудь. Я протянул руку и взял кораблик, провел пальцем по крутому полированному боку, палубе. Вдруг одна мачта словно надломилась. Я чертыхнулся с досады – вот же растяпа, сломал! Но тут я заметил, что одна из досочек в обшивке судна слегка отошла. Я подцепил ее ногтем и приподнял. В маленьком тайнике, куда с трудом поместился бы и желудь, лежала записка. Когда я развернул ее и прочел свое имя, буквы на мгновение расплылись перед глазами.

Крис, похоже, мое плавание подходит к концу. С каждым днем я чувствую себя все хуже, кровотечение никак не получается остановить. Я хочу сказать тебе спасибо за все приключения, которые мы пережили вместе. Я и мечтать не мог о таком друге, как ты. Помнишь, мы обещали друг другу, что, когда станем взрослыми, поймаем попутный ветер и отправимся в кругосветку? Тебе придется отдуваться за нас двоих. Роб.

Жгучие слезы катились по лицу, и я не вытирал их. Эта стерва должна ответить за свои преступления! Нужно выбираться из башни – сижу тут под каблуком у пигалицы, боясь вякнуть хоть слово из страха, что она выдаст меня отмороженной мадам. Я тихо приподнялся на софе и прислушался. Тишину нарушало лишь мерное дыхание Гуннара. Я соскользнул на пол и подкрался к его топчану. Ключ от двери он всегда носил на шее. Я затаил дыхание, набираясь храбрости, а потом протянул руку. Как вдруг он вскочил, заломив мне руку за спину. Я чуть не взвыл от боли.

– Да погоди же, дай сказать, – затараторил я.

В ответ он еще сильнее завел мою руку за спину. По его ухмыляющемуся лицу было видно, что он получает огромное удовольствие, заставляя меня корчиться от боли.

– Я знаю, что ты меня ненавидишь. И даже знаю, за что… – верзила слегка ослабил хватку. – Ты любишь ее, верно? Вы были неразлучны, пока не появился я. Слушай, я и сам не рад. Ты же видишь, стоит мне только заикнуться о том, чтобы уйти, как она становится сама не своя. Если ты поможешь мне сбежать, этот кошмар закончится. Через пару дней она перебесится, успокоится, и между вами все будет как прежде.

Он медленно разжал пальцы и отпустил мою руку, по-прежнему нависая надо мной, как скала. Прошло несколько бесконечно долгих мгновений, и он, наконец, едва заметно кивнул. Гуннар достал фонарик и осторожно повернул ключ в скважине. Мы долго спускались по истертым ступеням башни, а затем он повел меня по извилистым коридорам замка. Похоже, он знал все тайные переходы не хуже местных крыс. Я шагал следом, стараясь производить как можно меньше шума. Вдруг Гуннар резко остановится и прижал палец к губам. Я услышал приглушенные голоса. Мы быстро спрятались за какой-то пыльной портьерой.

– А я ему как вмазал по рылу, чтобы знал свое место, – я сразу же узнал голос одного из парней из шайки Бешеного Гуго. Этого еще только не хватало! Я затаил дыхание и даже зажал нос ладонью, молясь, чтобы эти отморозки побыстрее свалили. Как вдруг Гуннар, усмехнувшись, вытолкнул меня из укрытия. В первый миг те остолбенели, как если из воздуха вдруг возник призрак. А затем по щелчку своего главаря бросились на меня и повалили на пол, скрутив руки за спиной.

– Крысеныш все-таки выжил, – процедил Бешеный Гуго. – Что ж, тем хуже для тебя. Парни, надо отволочь это тело старику Вагнеру.

Меня встряхнули и поставили на ноги, а затем, подгоняя пинками и затрещинами, потащили по коридорам замка.

– Лопни мои глаза, – проскрипел садовник, увидев мое заплывшее от кровоподтеков лицо, – это же тот самый паскудный щенок, которого мы уже две недели разыскиваем по всему замку! Это ты украл кораблик, признавайся!

Я кивнул – терять мне все равно было уже нечего.

– И где же он?

– В башне у Стеклянной Баронессы, – сказал я, глядя ему прямо в глаза.

– Ты что, придурок, шутить тут вздумал, – подступил Гуго, сжимая кулаки.

– Тише, тише, Гуго, не кипятись, – осадил его Вагнер. – Малец все равно все расскажет. Чуть позже. Возвращайтесь в спальню, скоро обход. Вы прекрасно справились с делом, и завтра получите обещанную награду.

Он подвел меня к одной из дверей – за ней оказалась темная шахта лифта. Проржавевшая решетка пола дребежжала, каждый миг рискуя обвалиться в бездонный колодец. Наконец, спуск закончился. Вагнер втолкнул меня в огромную комнату, залитую ярким мертвенным светом. По-видимому, это была химическая лаборатория: длинные столы были заставлены всевозможными пробирками, склянками и ретортами, и с порога сшибало с ног едким запахом дезинфицирующего средства, как в туалете в метро.

– Профессор! Все-таки изловил я этого задохлика! Ну, из-за которого мадам Фавр устроила такой переполох.

– И ты, олух, полагаешь, что это веский повод врываться в мою лабораторию, когда я занят исследованиями? – раздался надтреснутый старческий голос. Я повертел головой по сторонам, но так никого и не увидел.

– Нет, сэр. Разумеется, сэр. Только что с пацаненком-то делать?

– Мне кажется, ты утверждал, что старшая сестра была крайне заинтересована в том, чтобы побеседовать с ним. Вот и отведи к ней.

– Так ведь… она в отъезде, вернется только завтра к вечеру. И карцер занят…

– Боже, Вагнер, ты взрываешь мне мозг! Я не могу отвлекаться на подобную чушь! Запри его где-нибудь до ее возвращения – мне до этого нет никакого дела. – И пока Вагнер переминался с ноги на ногу, раздалось легкое жужжание. Из-за длинного стола выкатилось кресло, в котором сидел уродливый карлик. На вид ему было лет сто. Несоразмерно большая, совершенно лысая голова едва держалась на тощей дряблой шее. В его лице, покрытом старческими пятнами, было что-то неуловимо птичье – возможно, это сходство возникало из-за длинного крючковатого носа и скошенного подбородка. – Ладно уж, раз я все равно прервался, тащи его в кресло.

Вагнер воспрянул духом и поволок меня к креслу, похожему на те, что стоят в кабинете дантиста. Я инстинктивно дернулся, и он еще сильнее заломил мне руку, а затем вдавил в кресло и стянул ремни. Карлик подкатил на своем механическом кресле и поднес к моему лицу сияющий сталью лоток.

– Плюй, – проскрипел он.

– Что? – переспросил я.

– Ты что, глухой? Сказано тебе: плюй! – пихнул меня Вагнер. – Ну!

Я бы плюнул – жалко, что ли – только во рту было сухо, как в пустыне. Я повозил шершавым языком по небу и слегка прикусил кончик языка – в какой-то книге про скаутов я читал, что так можно вызвать слюноотделение и на короткое время обмануть жажду. Собрал, что смог, и выдал жалкий плевок. Карлик окунул в него ватную палочку и поместил в какой-то мерно гудящий прибор.

– Затяни ему жгут на правой руке, – приказал карлик. Я покрылся холодной испариной. Вагнер затянул резиновый жгут, вены вздулись, и карлик набрал в шприц темной крови. Скосив глаза, я увидел, что он разлил кровь по нескольким пробиркам, добавил какие-то реагенты и засунул в центрифугу.

– Профессор? – Вагнер переминался с ноги на ногу, точно ему приспичило в туалет. – Простите, что отвлекаю, сэр, но не могли бы вы дать мне еще чуть-чуть того чудесного снотворного? Уж сколько я средств перепробовал – все без толку, а с вашей микстурки – ведь сплю, сплю, как младенец! И даже сон мне давеча привиделся – чудно так. Я ведь и забыл за столько-то лет – каково это: сны смотреть. Это ж интереснее любого телешоу! Сам режиссер, сам сценарист – и сам же в главной роли!

Вагнер начал было трепаться о том, как он устал от суматохи с моей поимкой, но карлик грубо оборвал его на полуслове, и тот заткнулся. Вагнер мог бы вышибить его из кресла щелчком пальцев, но ловил каждое его слово, как побитый пес. Наконец, профессор довольно хмыкнул и повернулся к нам. Тонкие бескровные губы скривились в усмешке, открывая мелкие острые зубы.

– Седьмой…

– Да ну! – ахнул Вагнер.

– Разумеется, нужно еще провести глубинный анализ. Только бы не сглазить удачу. Столько лет поисков… Отведи его к остальным. Мне нужно все хорошенько обдумать и подготовиться.

Вагнер торопливо ослабил ремни, рывком поднял меня с кресла и толкнул в спину: «Пошевеливайся!».

Мы вновь вышли в темный коридор, только повернули в другую сторону. Через пару минут он остановился у неприметной двери и втолкнул меня внутрь.

Маленькую камеру (шагов пять в длину, не больше) заливал рассеянный дневной свет из крошечного зарешеченного окна. Я бросился к нему, но оно было слишком высоко – виднелся только пронзительно яркий кусочек неба. Я попрыгал, стараясь дотянуться до края выступа и вскарабкаться, но быстро выдохся. Сел у противоположной стены, с тоской глядя на медленно плывущие облака. Я был страшно голоден и измотан.

Когда я начал было клевать носом, послышался тихий скрежет, в полу открылся люк, и выглянула ухмыляющаяся голова. А затем шаг за шагом из каменной кладки замка вырос настоящий великан – даже выше Гуннара и шире в плечах. Он держал в руках лампу, и в пляшущих отсветах невозможно было разобрать, что таилось во взгляде глубоко посаженных глаз. Из-за его спины выглянула чумазая девчонка. Тоненькая, как щепка, а карие глаза блестят, как спелые вишни. Я улыбнулся.

– Брендон, это друг, – сказала она, дернув его за штанину. Лицо верзилы расплылось в безразмерной простодушной улыбке, и вид у него стал совсем не страшный, а малость даже придурковатый.

– Меня зовут Бен Адамс, я из города Уокиган, штат Иллинойс, США, – прогундосил он, протягивая мне огромную, как лопата, ладонь.

– Ладно-ладно, Бенито! Успеешь еще познакомиться! – бесцеремонно оборвала его малышка. – Ему дай волю – будет бубнить до самой ночи, пока не расскажет обо всей бесчисленной семейке Адамс. Ты не бойся, он только на вид грозный. А на самом деле – безобидный, как ромашка в поле, – защебетала она, взяв меня за руку и увлекая за собой. – Вот ты думаешь, сколько ему лет?

– Двадцать… пять? – наугад ляпнул я. Знакомство с Дитой уже показало, что я совершенно не умею угадывать возраст.

– А вот и нет! – она залилась звонким смехом. – Ему только двенадцать на прошлой неделе исполнилось! И знаешь, какой у него рост? Двести шесть сантиметров! И он еще растет, можешь вообразить?! Я ставлю на то, что он вырастет еще на четыре сантиметра до моего дня рождения. А это уже через два месяца. Элиза обещала мне настоящий подарок. Она чудесная, наша Элиза. Все ребята славные, только Фрида вечно все делает назло и говорит всякие гадости, терпеть ее не могу! – у нее был забавный выговор: она быстро перекатывала слова во рту, как леденцы. – Ну же, что ты застыл, идем скорее!

Мы нырнули в проход, который напоминал кротовью нору. Бен шагал впереди и освещал путь фонариком. Свод был такой низкий, что ему приходилось идти, согнувшись в три погибели. Наконец, он толкнул дверь, и мы оказались в маленькой, слабо освещенной комнате. У почти погасшего очага сидела красивая девушка. Склонив голову, она что-то шила, и в тусклом свете углей ее гладко зачесанные волосы отливали медью. Услышав наши шаги, она подняла полные тревоги глаза.

– Внимание, внимание, почтеннейшая публика! – звонким речитативом объявила малышка. – Единственное представление! Сегодня на арене нашего цирка выступит артист редкого дарования! Встречайте! – и она принялась неистово аплодировать, словно перед ней и в самом деле была мировая знаменитость. Почувствовав устремленные со всех сторон цепкие взгляды, я совсем стушевался.

– Жалкая циркачка! – презрительно бросила белобрысая девчонка, которую я не сразу заметил.

– Фрида! – строго одернула ее красивая девушка.

– А я при чем? Это она притащила очкарика! Еды и так вечно не хватает, а тут еще один лишний рот! Я своей порцией делиться не собираюсь.

– Тебя никто об этом и не просит, – тихо произнесла девушка. – Как тебя зовут?

– Лис, – выдавил я.

– Ну, что ж, в таком случае, добро пожаловать в наш зверинец! – дернув плечом, сказала Фрида. Длинной палкой она поворошила в очаге, и покрывшиеся серым пеплом угли заалели.

– Ой, мы забыли забрать обед! – взвизгнула маленькая циркачка. – Мы мигом! – и они с Беном скрылись за дверью.

– Давай знакомиться, – ласково улыбнувшись, сказала красивая девушка. – Я – Элиза. Эта милая ворчунья – Фрида. С Коломбиной и Беном ты, наверное, уже успел познакомиться. Мальчики, подойдите к свету!

К очагу, не сводя с меня зачарованного взгляда, подошел сопливый мальчуган лет пяти.

– Лукас, что у тебя опять во рту? Ну-ка, выплюни! – встревожилась Элиза. Тот нехотя отдал ей обмусоленный ржавый гвоздь. – Ну, а если бы ты его проглотил? Он же мог проколоть тебе живот! Горюшко ты мое…

– А я давно говорила: зачем его кормить нормальной едой, когда ему гвозди и стекло кажутся деликатесами?! – снова буркнула Фрида. – Мой ботинок позавчера кто обслюнявил и погрыз?! Шапито, честное слово!

За ее спиной проступил смутный силуэт какого-то мохнатого зверя. Я увидел, что к ее шее потянулись покрытые черной шерстью лапы и заорал. Все расхохотались. Из сумрака вышел не то оборотень, не то йети – ростом чуть повыше меня, весь заросший с головы до ног.

– Ранбир, – протянул руку он, и я пожал ее. На ощупь шерсть оказалась совсем не жесткой, шелковистой, как у лабрадора.

– Еще здесь живет Дафна, но она сейчас спит, – сказала Элиза.

– Как, впрочем, и всегда. Пока не явится прекрасный принц, чтобы разбудить ее поцелуем, – съязвила Фрида. Все, видимо, уже привыкли к ее колкостям, и не обращали внимания.

– Ну, а теперь твоя очередь рассказывать: как ты оказался в подземелье?

Но не успел я и рта раскрыть, как дверь распахнулась, и ввалился Бен с парой небольших термоконтейнеров. Элиза стала накрывать на стол: достала стопку разномастных тарелок и положила в каждую по три ложки каши и маленькому кусочку хлеба. Порция оказалась даже меньше, чем в клинике. Все молча уселись за стол. Тарелок было ровно столько же, сколько и едоков, но Элиза к своей порции так и не притронулась.

– А ты почему не ешь? – с набитым ртом спросила Коломбина.

– Что-то аппетита сегодня нет, – ответила та.

– Тогда можно я съем твою порцию? Я с Беном поделюсь, обещаю!

– Нет, дорогая, это для Дафны.

– Ты что, совсем дурочка? – взвилась Фрида. – Ясно же, что ее порцию уже умял этот долговязый, которого ты притащила!

Я поперхнулся чуть теплой кашей и закашлялся.

– Фрида! Какая муха тебя сегодня укусила? – воскликнула Элиза, заливаясь краской.

В глазах девчонки закипели злые слезы, она, бросив ложку, выскочила из-за стола.

Коломбина выскребла ложкой свою тарелку, вздохнула и потянула меня за руку. В углу, на старом матрасе, спала маленькая худенькая девочка. Светлые пряди волос разметались по подушке, как нимб на иконах. Она была совсем бледной, почти бесплотной. На секунду я испугался, что она не дышит, но когда наклонился поближе, заметил, что на виске тихо пульсирует голубая жилка.

– Дафна! Дафна! Проснись, надо поесть, – потрясла ее за плечо Коломбина. Девочка открыла глаза и изумленно взглянула на нас. Постепенно ее взгляд становится осмысленным, словно она припоминала, как она тут оказалась и кто все эти люди. Коломбина подложила ей подушку под спину и принялась кормить кашей с ложки. С трудом проглотив несколько ложек, Дафна благодарно улыбнулась и тут же снова уснула.

– Мне мама всегда твердила: «Вставай, засоня, а то всю жизнь проспишь!». Видела бы она Дафну… Это у нее болезнь такая – все время клонит в сон. Зато она может заказывать любое сновиденье по своему желанию! Например, на слоне по радуге прокатиться или взлететь выше облаков – ей это ничего не стоит. Конечно, при таком раскладе я бы тоже ни за что не хотела просыпаться! У нее там, во сне, настоящая жизнь. Там она свободна…