Текст книги "Камень в моей руке"

Глава XIV

Вероятно, бог, создавая человека, догадывался, на какие муки его обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения… С другой стороны, привычка терпеть и приспосабливаться превращает людей в бессловесных скотов, кои ничем, кроме анатомии, от животных не отличаются и даже превосходят их в беззащитности. И каждый новый день порождает новый ужас зла и насилия…

Аркадий и Борис Стругацкие. «Трудно быть богом»

Элиза собрала со стола грязную посуду и поймала мой взгляд.

– Лис, ты не поможешь мне?

– Да, конечно, – подскочил я.

Мы прошли по темному коридору и свернули в небольшой закуток. От пола к потолку проходили трубы разного диаметра, и было очень жарко. Элиза открыла проржавевший вентель, и из трубы потекла тонкая струйка воды. Она стала быстро мыть тарелки.

– Не стоит обижаться на то, что сегодня наговорила Фрида.

– Да я и не думал, вот еще.

– Ну, и хорошо. Раз уж мы оказались в этом подземелье, не стоит портить жизнь ссорами и перепалками. При первом знакомстве Фрида кажется не самым приветливым человеком, но ты еще убедишься – она хороший друг. На ее долю выпали тяжелые испытания, которые могли бы сломать, выпотрошить другого человека. Она покрылась броней, но в груди у нее бьется бесстрашное и верное сердце.

Я пожал плечами. У меня не было никакого желания водить дружбу с белобрысой дылдой, но и спорить с Элизой отчего-то не хотелось.

– А как вы все здесь оказались?

– Профессор Стрейджлав…

– Этот мерзкий злобный карлик на механическом кресле? – уточнил я. На бледном лице Элизы вспыхнул яркий румянец.

– Он гений, один из величайших ученых современности. И он спас всех этих детей от смерти. Старшая сестра – чокнутая фанатка, помешанная на чистоте генов. В клинике творятся страшные вещи, Лис. Детей с тяжелыми генетическими заболеваниями никто и не думает лечить. Их истребляют. Сразу же после прибытия в Шварцвальд, жестоко и методично. И что самое страшное, многие из родителей смутно догадываются о том, какая судьба ждет их детей здесь, но рады избавиться от обузы.

– Откуда ты это знаешь? – прошептал я.

– Вагнер проболтался однажды, напившись до чертиков. Он тут с незапамятных времен, старшая сестра держит его за сторожевого пса. Шварцальд приносит неплохую прибыль: за так называемое «лечение» детей их родителям приходится выкладывать кругленькую сумму, а самих пациентов держат впроголодь, они спят в ледяных спальнях и вкалывают, как чернорабочие. Впрочем, ты и сам все знаешь… Вдобавок на детях испытываются экспериментальные лекарства, и часто это приводит к страшным, непоправимым последствиям. За эти исследования фармацевтические компании перечисляют на счет клиники огромные суммы.

– Но как же удается сохранять все это в тайне?

– Визиты родных, как ты знаешь, строжайше запрещены – карантин. Ни одно из написанных детьми писем родных не отправляется по адресу, их подменивают на оптимистичные фальшивки…

– Но ведь… дети умирают…

– Часто о смерти замалчивается до поры до времени, и по документам ребенок еще долгие годы остается в клинике «на лечении», а благотворительные фонды продолжают выплачивать деньги на дорогостоящие медикаменты и операции.

Я молчал, совершенно потрясенный услышанным. Шварцвальд – не клиника, а фабрика смерти. Сотни, а может, и тысячи детей убиты – и никому нет никакого дела…

– А как вообще происходит распределение детей? Кто решает – жить кому-то или стать подопытным кроликом?

– Это все в руках старшей сестры, она тут царь и бог. В первый корпус попадают дети из «нормальных», то есть благополучных и обеспеченных семей, заболевания которых можно излечить, ну или, во всяком случае, с этим можно худо-бедно жить. Во втором корпусе содержатся дети мигрантов и беженцев, которые не в состоянии оплачивать лечение. Деньги на их содержание жертвуют благотворительные фонды. Это «кормовая база» клиники – именно на них испытываются новые фармпрепараты. Если что и случится – родителям закроют рот угрозой депортации и денежной подачкой. А третий корпус… Это лаборатория по изучению самых редких болезней и генетических отклонений. И выбраться оттуда живым шансов нет. Профессор Стрейджлав, рискуя собственной жизнью, спас этих несчастных, обреченных детей. Он заботится о нас, достает еду, одежду, лекарства. Он стоит на пороге великого открытия – полной расшифровки генома человека. Раскрыв его, люди смогут создать лекарства от болезней, которые сегодня звучат как смертный приговор…

Я судорожно вздохнул и медленно разжал кулаки.

– Но… почему профессор, зная о том, что здесь творится, продолжает играть по правилам старшей сестры?

– Он сам – ее пленник. Она шантажирует его, угрожая уничтожить все его разработки – а это годы работы. Это он, а вовсе не старый профессор Айзенблат – автор блестящих научных открытий, которые прославили клинику. Но сам он тяжело болен и поэтому торопится закончить исследования, – она помолчала. – Наверное, тебе он показался дряхлым стариком. Но это совсем не так. Ему только двадцать семь… Я помню день, когда увидела его впервые – блестящий молодой ученый, нейрохирург, его имя уже гремело в научных кругах. Шварцвальд предложил ему лабораторию и карт-бланш для проведения исследований по генной инженерии. Мне было шестнадцать, и в моих глазах он был небожителем, вершителем судеб. Однажды мы случайно столкнулись в библиотеке – от смущения я выронила книги, он бросился помочь их собрать, наши руки случайно соприкоснулись, и мое сердце чуть выпрыгнуло из груди от счастья. Мы держали внезапно вспыхнувшие чувства в тайне, – она достала из кармана старинные круглые часы на цепочке и, откинув крышку, протянула мне. На ней было выгравировано: «Над нашей любовью не властно время». – Его подарок. Мы были слишком счастливы, и судьба сыграла злую шутку. У Генри проявились пугающие симптомы: кожа покрылась сеткой мелких морщин, стали выпадать волосы. Он долго пытался закрыть глаза на эти изменения, но потом все же согласился пройти обследование. Оказалось, что это прогерия – редкое генетическое заболевание, при котором биологические часы начинают крутиться с сумасшедшей скоростью, и человек за считанные годы превращается в жалкую развалину. Узнав страшный диагноз, Генри стал затворником в этом подземелье – он не выносит сочувствующих взглядов. Родные, узнав о нашей любви – я совершила большую глупость, обмолвившись об этом в одном из писем домой – были просто в ужасе и собирались разлучить нас во что бы то ни стало. И тогда мы решили инсценировать мою смерть. Вагнер был посвящен в тайну, он помог все устроить. Страшно подумать, сколько горя это принесло моей семье, но иного выхода не было. Я не мыслила своей жизни без него. Около года я жила тут одна – разумеется, Генри навещал меня, когда не был слишком занят в лаборатории. Правда, это случалось все реже. И вот в один из дней он привел Дафну, затем появились Ранбир, Фрида, Коломбина, Бен и, наконец, малыш Лукас. И моя жизнь обрела смысл, – она грустно улыбнулась.

– И вам никогда не хотелось узнать, как живет ваша семья?

– Я строго-настрого запретила себе думать о них. Дети и Генри – моя семья.

– А между тем, ваш брат сейчас в клинике. И он явился сюда только за тем, чтобы узнать хоть что-то о вашей судьбе.

– Бруно? – воскликнула она. – Здесь, в Шварцвальде?! Он серьезно болен?

– Сахарный диабет.

Она выдохнула и закрыла глаза.

– Как славно, что я могу расспросить тебя о нем. Я помню его совсем маленьким. Он был ужасным сладкоежкой и выдумщиком.

– С тех пор мало что изменилось, – улыбнулся я.

– Мы с тобой заболтались, идем – нас, наверное, уже заждались, – спохватилась она и поднялась со стопкой чистых тарелок.

– Где вы пропадали так долго?! – воскликнула Коломбина. В ее глазах поблескивали слезы, а на щеках виднелись грязные разводы.

– Что произошло? Опять повздорили с Фридой? – тихо спросила Элиза.

– Вот еще! Стану я обращать внимание на болтовню этой злюки, – буркнула Коломбина, бросив хмурый взгляд в сторону Фриды. Та в ответ лишь скорчила гримасу. Похоже, эти ссоры были обычным делом.

– У меня есть прекрасная идея: может, устроим цирковое представление? – примирительным тоном предложила Элиза. – Ведь появился зритель, который еще не видел ни одного из твоих умопомрачительных трюков! И Лукас будет в восторге.

Коломбина сразу перестала хлюпать носом и бросилась к Бену и Ранбиру. Эта троица с заговорщеским видом стала шептаться в уголке, а Элиза, улыбаясь одними уголками губ, снова принялась за штопку. Мы с Лукасом уселись у ее ног. Он ерзал от нетерпения и поминутно вскакивал с места. Наконец, Коломбина, замотавшись в какую-то цветастую тряпку, ударила в огромный жестяной таз, так что звон проник до самых костей, и затараторила:

– Почтеннейшая публика, пр-р-р-риветствуем вас на представлении всемир-р-р-рно известной труппы семьи Фантастико! Сегодня вы будете обмирать от ужаса и реветь от восторга! – надо признаться, получалось у нее просто здорово, как у заправского зазывалы. – Не жалейте ладоней и встр-р-речайте оглушительными аплодисментами непр-ревзойденого силача Бенито Фантастико! Одной левой этот могучий великан может поднять гирю весом в сто кило!

На середину комнаты, еле волоча ноги в огромных ботинках, вышел Бен. Его волосы были расчесаны на прямой пробор, как если бы кто-то примеривался перед тем, как распилить его голову на левую и правую половинки, а над губой Коломбина нарисовала ему кусочком угля черные, лихо закрученные усики. Рубашку он снял еще за кулисами. Красный от смущения, он неуклюже продемонстрировал пару атлетических поз. В это время Коломбина, скинув покрывало, под которым скрывался голубой гимнастический купальник, вскочила на стул. Бен поднял его правой рукой, удерживая за одну ножку, а затем взял еще один стул – в левую руку. Коломбина, вся тонкая и звонкая, как туго натянутая струна, вспорхнула и приземлилась на самый носок правой ноги, прогнувшись в «ласточке». Затем она изогнулась еще сильнее, ухватившись руками за щиколотку, и стала похожа на бутон лилии. Она извивалась и скручивалась, завязывая тело в немыслимые узлы, как если бы была тряпичной куклой в руках злого ребенка.

– Ей же должно быть больно? – шепотом спросил я Элизу.

– Коломбина рождена для цирка. Ее семья зарабатывает этим на хлеб вот уже семь поколений, колесит по городам и странам. У нее редкое заболевание – синдром Элерса-Данлоса. Она может сгибать руки и ноги в совершенно невозможных для обычных людей положениях. К тому же у нее сверхэластичная кожа – правда, если растянуть слишком уж сильно, рвется, как бумага, и заживает очень-очень долго. Ни ее родные, ни она сама не считали это болезнью – в их глазах это был особый цирковой талант. Попечитель одного из благотворительных фондов увидел ее номер на представлении, девочку силой разлучили с родными и отправили в клинику. А здесь ее сразу же определили в третий корпус…

Во время гимнастического этюда Коломбины Бен так и стоял, не шелохнувшись, держа стул за ножку на вытянутой руке.

– А Бен?

– Он милый, да? – улыбнулась Элиза. – Увалень с золотым сердцем. Родился в каком-то маленьком городке в Штатах, в большой семье. И к семи годам перерос всех старших братьев. А когда его рост перевалил за два метра, родители не на шутку переполошились…

– Как же он попал в Шварцвальд?

– Его направила какая-то религиозная община – собрали пожертвования среди прихожан.

Меж тем Коломбина легко спрыгнула на пол и изящно раскланялась. Я чуть ладоши не отбил, аплодируя ей. Она метнулась в угол, схватила черное покрывало и накинула его на плечи, как плащ.

– А тепер-р-рь – смер-р-ртельный номер-р-р! Слабонервным и маленьким детям рекомендуется покинуть шатер! На арене – всемирно известная др-р-рессировщица Коломбина Фантастико!

Беззаботно помахивая прутиком, она вышла на середину комнаты и звонко хлопнула в ладоши. Следом за ней, корча уморительные рожи, на четвереньках вышагивал Ранбир – он скалился, бешено вращал глазами и рычал.

– Алле! – скомандовала Коломбина, и «лев» послушно сел, подняв передние лапы. – Ап! – и он издал грозный утробный рык, а затем ловко отбил брошенный мяч.

– А Ранбир? – шепотом спросил я.

– Это особенная история. Он сам расскажет, если захочет.

Продемонстрировав чудеса дрессировки, Коломбина снова сменила обличье, накрутив на голове огромную чалму.

– Почтеннейшая публика, перед вами – маг и колдун Бальтазар! Одним взглядом он вгоняет людей в глубокий гипноз и подчиняет своей воле! Нам нужен доброволец из зала! Есть ли смельчаки, которые решатся испробовать на себе волшебные чары?

– Я, я! – закричал Лукас.

– Превосходно! – поправляя чалму, которая так и норовила сползти на лоб, произнес «чародей». Коломбина приставила указательный палец ко лбу мальчика, закатила глаза и с таинственным видом зашептала какую-то абракадабру. – Аструхма-брапухма-прошутто-ризотто! Ваши веки тяжелеют, тяжелеют – вы погружаетесь в спокойный глубокий сон.

Лукас послушно закрыл глаза и громко засопел.

– Слышишь ли ты меня? – подвывая, спросил маг.

– Да, – пискнул Лукас, изо всех сил стараясь сдержать смех.

– Испытываешь ли ты чувство голода?

– Всегда, – вздохнул загипнотизированный.

– Чтобы облегчить твою жизнь, наделяю тебя способностью… есть все подряд! Вот, к примеру, оцени, какова на вкус эта старая монета?

Лукас приоткрыл один глаз и бросил быстрый взгляд на Элизу, заручаясь ее разрешением. Она слегка кивнула. Он положил монету на язык и долго причмокивал, как будто у него во рту был мятный леденец.

– Так-так, вижу, тебе пришлось по вкусу. А вот этот камешек?

Лукас с задумчивым видом покатал его во рту, проглотил и протянул грязную ладошку за новым лакомством.

– А вот эта… – потянулась в карман Коломбина.

– Все-все, я думаю, на сегодня вполне достаточно! – вмешалась Элиза. – Парад алле!

Бен, Ранбир, Коломбина и маленький Лукас, выстроившись по росту, прошагали по воображаемой арене, собирая наши горячие аплодисменты и крики «Браво!». Коломбина просто светилась от счастья. Элиза достала кучу старых одеял и расстелила их прямо на полу. Коломбина и Лукас, разгоряченные представлением, тут же устроили шумную возню.

Элиза приглушила свет лампы.

Спать совершенно не хотелось. Я сел у потухших углей, слушая, как Элиза тихо поет малышам колыбельную. Я знал эту песню. Мама иногда пела ее, когда у меня был жар. Ранбир подошел и молча сел рядом. Он почти сливался с сумраком, только глаза блестели.

– А какая суперсила у Фриды? – спросил я.

– Суперсила? – удивился он.

– Ну да. Тут же просто тайное убежище супергероев. Неукротимый Халк, девочка-змея, малыш-камнеед…

– Оборотень, – усмехнувшись, добавил он.

– И еще спящая красавица.

– Мне и в голову не приходило так на это взглянуть. Я думал, мы больше похожи на цирк уродов.

– Да брось! Это же мега-круто! Каждый хотел бы иметь силу Бена или гибкость Коломбины.

– Тогда самая-самая – это как раз Фрида. Она не чувствует боли.

– Совсем?!

– Да, хоть ножом ее режь, хоть огнем жги – ей хоть бы хны. Синдром Райли-Дея. Ее генетическая мутация «выключила» перенос болевых сигналов по нервам.

– Это же просто мечта!

– Ну, в действительности все не так уж здорово. У нее все руки в ожогах и порезах – то за горячий чайник схватится, то задумается и ножом чуть полпальца себе не отрежет.

– Характер у нее тот еще, верно?

– Возможно, именно потому, что она сама никогда не испытывала боли, ей тяжело понять, как можно ранить словом. Во всяком случае, так думает Элиза.

– А что думаешь ты?

– А я думаю… что Фрида – самая прекрасная, чуткая и умная девушка из тех, что я встречал в своей жизни.

Мы помолчали.

– Сколько ты уже здесь?

– Около двух лет.

– Скучаешь по дому?

– Нет.

Я опешил. Это «нет» было настолько… определенным, точно вырубленным из камня.

– Мой дом здесь. А это – моя семья.

– Ясно. А я собираюсь сбежать из замка, и как можно скорее. И уж я точно не буду молчать о том, что здесь творится.

– В таком случае я не дам за твою жизнь и ломаного гроша. Ты всерьез полагаешь, что провернуть все это мадам Фавр могла бы в одиночку, без могущественных покровителей, способных защитить ее от любых обвинений? Здесь замешаны огромные деньги, Лис, огромные.

– Не все же вокруг продажные! Представляю, какой разразился бы скандал, если рассказать об этом в мамином шоу, – я осекся, вспомнив, кто именно выхлопотал для меня направление в клинику. Мистер Шульман. Похоже, у мадам Фавр действительно длинные щупальца. – Ну, хорошо, а у тебя какие планы на жизнь? Сгнить в этом сыром подземелье?!

– Не самый плохой вариант…

– А по-моему, так хуже не придумаешь!

Он устало потер глаза.

– Бессмысленный спор.

– Да что это с тобой?

– Кажется, с твоими очками что-то не так. Я чудовище, если ты не заметил. Дикий зверь, обросший шерстью. Позор семьи, ее проклятье.

– Что за чушь ты несешь?

– Мой отец – из древнего и богатого индийского рода. Он пошел наперекор воле отца, нарушил традиции и женился по любви на девушке из простой семьи. Его родные прокляли потомство, которое могло родиться в этом недостойном союзе. Родители бежали на другой конец света, в Англию, но и там не укрылись от проклятья. Мама погибла в ту ночь, когда я появился на свет. Отец возненавидел меня – я напоминал о гибели любимой, о разладе в семье. Как-то он узнал, что его отец тяжело болен. Он бросился к его ногам и вымолил прощение. Перед смертью дед дал ему благословение на новый брак. Разумеется, и для его родни, и для молодой жены мое существование должно было остаться тайной – так я и оказался здесь, в третьем корпусе Шварцвальда. Я понимал, что дни мои сочтены, и был даже рад: я слишком устал стыдиться своего звериного облика. Мог ли я знать, что именно тут обрету настоящих друзей?..

Ночью я ворочался без сна – все думал о профессоре Стрейджлаве. Несмотря на все, что я узнал о нем от Элизы, я никак не мог перебороть первого впечатления: стоило вспомнить его тихий скрипучий голос, костлявые пальцы, хищно перебирающие пробирки, ухмылку, с которой он бросил на меня последний взгляд – как позвоночник сковывало коркой льда. Я стыдился самого себя, но в глубине души затаилось гадливое и тревожное предчувствие. Что же не так? Ну да, он совершенно не похож на супергероя из комиксов, но разве это так уж важно? За месяцы в клинике я разного уже насмотрелся… И вдруг меня осенило. Вагнер! Вот в чем загвоздка: Вагнер, который бы даже глазом не моргнул, если бы перед ним явился сам сатана, боялся его до икоты. Почему?..

Глава XV

Если во имя идеала человеку приходится делать подлости, то цена этому идеалу – дерьмо…

Аркадий и Борис Стругацкие. «Хищные вещи века»

Спал я плохо. Одолевали кошмары: я бежал по подземелью, спотыкаясь и оскальзываясь, и слышал за своей спиной разгоряченное дыхание Зверя. Я обливался потом, сдирал с лица липкую паутину и продолжал бежать, бежать из последних сил, потому что знал, что стоит мне оглянуться назад – и меня разорвут на мелкие кусочки.

– Эй, приятель, что с тобой? – увидев Ранбира, который участливо склонился надо мной, я чуть не заорал от ужаса. Увидев мое перекошенное от страха лицо, он отпрянул.

– Прости, просто сон дурацкий, – пробормотал я, пытаясь стряхнуть обрывки кошмара, как налипшую на лицо паутину. Интересно, который час? И вообще, утро сейчас или вечер?

– О, проснулся, наконец, – насмешливо протянула Фрида. – Две спящие красавицы на одно подземелье – это уже перебор.

– Лис, иди поешь, каша уже совсем остыла, – позвала Элиза.

Видимо, я действительно долго проспал. Все давно позавтракали и были заняты повседневными делами – Элиза развешивала выстиранную одежду, Бен и Коломбина что-то мастерили из щепочек, то и дело шикая на Лукаса, который пытался засунуть в рот то гвоздь, то камешек. Ранбир рисовал что-то на стене куском угля, а Фрида подметала пол.

Я достал из-за пояса флейту и тихонько подул. Все тут же бросили свои дела и столпились вокруг меня.

– Что же ты молчал, что ты музыкант! – вопила Коломбина, приплясывая вокруг меня.

– И вовсе я никакой не музыкант, просто нравится иногда… подудеть, – хмыкнул я.

– Сыграй нам что-нибудь? – попросила Элиза, присаживаясь рядом. Лукас тут же забрался к ней на колени и притих. Я задумался. А потом заиграл одну мелодию – она была из старого фильма про Гарри Поттера – еще той, первой, классической экранизации. Она звучала, когда рассказывалось о том, как стражи Азкабана, дементоры, по капле высасывали из заключенных всю радость жизни, память о счастливых и солнечных днях. Каждый раз, когда я слышал эту простую мелодию, я представлял, как в крошечное зарешеченное окно темницы влетает пожухлый лист, а спустя мгновение, вновь взмывает в серое небо. Грязный изможденный узник провожает его тоскливым взглядом, и в его глазах вспыхивает огонек надежды.

Коломбина скуксилась, а потом разревелась, судорожно всхлипывая и размазывая слезы грязными кулаками.

— Милая, что случилось? – обняла ее Элиза. Но малышка лишь еще громче заголосила.

– Музыка… У мамы… был номер… Она летала… под самым куполом… Белая, как ангел, – наконец, выдавила она. – Я хочу домой! – И она снова зарыдала. Глядя на нее, сиротливо захлюпал носом Лукас, шумно засопел Бен.

– Да ты действительно прирожденный музыкант, – фыркнула Фрида. – Даже мне не удавалось испортить настроение всем сразу.

Я засунул флейту за пояс и мысленно поклялся себе, что не достану ее даже под страхом смертной казни. На душе была беспросветная тоска. Ранбир положил мне на плечо косматую руку.

– Ты играл потрясающе. Просто каждый вспомнил о чем-то дорогом и навсегда утраченном.

– Но почему бы не попытаться устроить побег?!

– Побег? Из подземелья Шварцвальда?! – вытаращила глаза Фрида. – Кажется, у тебя проблемы не только со зрением. Тебе бы голову подлечить.

– Это невозможно, – покачал головой Ранбир.

– Ты пробовал? – спросил я.

– Разумеется, нет.

– Тогда почему ты так уверен?

– Потому что не требуется прыгать с верхнего этажа небоскреба, чтобы понять, что от тебя останется только мокрое пятно на асфальте. Это Шварцвальд. Из тюрьмы проще сбежать, чем из этой клиники.

– А Вагнер? Он же вроде как на нашей стороне?

– Кто? Вагнер? – усмехнулась Фрида. – Вот уж на это бы я ставку точно не делала. Какие у них счеты с профессором, я не в курсе, но покрывает он наше шапито явно не из любви к несчастным больным деткам.

– Ну, значит, можно подкупить его, чтобы он вывел нас за стены замка.

– Чем? Пайком каши? – хмыкнула Фрида. – Но даже если тебе каким-то чудом удастся выбраться из замка, дальше-то что? Вокруг лес и горы.

– До станции не так уж далеко, дойдем за пару часов.

– Ну конечно. Да нас тут же изловят и отправят обратно! Снова в третий корпус?! Ну уж нет, я – пас! – и Фрида, усмехнувшись, отошла – но не настолько далеко, чтобы не слышать наш разговор.

– А ты что думаешь? – обреченно спросил я Ранбира.

– Здесь мой дом, мои друзья. А там, снаружи, меня никто не ждет… Но ты прав – мир должен узнать о том, что творится в Шварцвальде. Так что если у тебя хватит решимости довести все до конца, я готов помочь, – и мы пожали руки, скрепляя уговор.

Как оказалось, Ранбир неплохо ориентировался в лабиринте переходов подземелья и знал один тайный лаз в северной стене: Вагнер несколько раз брал его и Бена с собой, чтобы перетащить в лабораторию новое оборудование. Видимо, шайке Бешеного Гуго проход в эту часть подземелья был закрыт, а может, Вагнер просто не нагружал их грязной работой. А значит, оставалось только выкрасть у Вагнера ключи – он всегда носил их с собой, в большой связке у пояса. Проблема была в том, что в подземелье спускался он не так часто, и когда это произойдет в следующий раз, угадать было невозможно. Поэтому мы с Ранбиром условились по очереди подкарауливать его, из-за угла наблюдая за дверью лаборатории профессора Стрейджлава.

Прошло два дня, а он так и не появился. Меня уже просто злость брала. Это только в книгах сидеть в засаде – занятное и щекочущее нервы приключение. На деле же это оказалось скучно до зевоты. И жестко. Спустя полчаса начинаешь ерзать, пытаясь занять наименее неудобное положение, через час затекает спина и ноги, а через два ты уже проклинаешь все на свете. Но вот, когда я почти утратил надежду и чуть не покрылся мхом и плесенью от сырого воздуха подземелья, раздались быстрые уверенные шаги. Я осторожно выглянул из-за угла. Это был не Вагнер. Белая Фурия собственной персоной. Замешкавшись буквально на пару секунд, она решительно распахнула дверь в лабораторию.

Меня распирало от любопытства, так что я покинул наблюдательный пункт и подкрался поближе, чтобы слышать, что там происходит.

– Профессор Стрейджлав, как прикажете это понимать?

– Добрый день, мадам Фавр. Или что там снаружи…

– Я еще раз спрашиваю: с какой стати вы прячете ребенка? Вместо того, чтобы приказать Вагнеру запереть его в карцере до моего возвращения.

– Я никого не прячу, – возразил Стрейджлав. – Если вы о том мальчике, которого он притащил ночью, то он крайне нужен мне для завершения эксперимента.

– Баснями о котором вы кормите меня на протяжении уже трех лет! Однако никаких конкретных результатов я так и не увидела!

– Вы даже представления не имеете, о чем идет речь, – свистящим шепотом ответил старческий голос. – Я стою на пороге величайшего открытия.

– Так, может, пора уже сделать шаг вперед? – язвительно поинтересовалась мадам Фавр. В ответ раздался лишь грохот разбившихся склянок. – Спокойнее, профессор, вы, кажется, забываетесь!

– Нет, это вы, мадам Фавр, похоже, забыли, кто создал формулы десятков препаратов и вакцин, которые пополнили счет Шварцвальда – и ваш лично! – на неприлично большую сумму. Взять хотя бы «Оруэлло» – чудодейственная сыворотка, которая за ночь преображает кожу и стирает следы нескольких лет. Только есть один ма-аа-аленький секрет: стоит прекратить пользоваться этим волшебным средством, как свежее личико хорошенькой девушки станет напоминать морду шарпея. В чем же секрет? Боюсь, у вас будут серьезные проблемы с законом, если станет известно, что изготавливается сыворотка из спинного мозга и желез бедных, замученных…

– Прекратите! Немедленно замолчите! Еще хоть слово, и я заживо сгною вас в этом подземелье!

– Ну, на тот свет я отправлюсь не один. Компанию мне составит славная девчушка по имени Дита. Которая, не получив ежедневной дозы лекарства, рискует споткнуться, упасть и разбиться вдребезги, – раздался визгливый, истерический смешок. – Стеклянная Баронесса – так, ведь, кажется, ее прозвали дети в замке? Так что, мадам Фавр, не стоит угрожать мне. Покиньте лабораторию и дайте мне спокойно закончить подготовку к эксперименту.

– Но я могу хотя бы просто поговорить с ним?

– Зная ваши… методы, я вынужден отказать. Для того, чтобы эксперимент прошел успешно, необходимо, чтобы эмоциональный фон подопытного был спокойным – лишние гормоны в крови ни к чему. Через три дня, когда все будет кончено, вы получите полный рецепт лекарства для вашей дочери, а я – свободу идти на все четыре стороны. Наш контракт будет закончен.

Я даже не успел отползти в укрытие, как старшая сестра в бешенстве выскочила из лаборатории, так хлопнув дверью, что та чуть не слетела с петель. Я вжался в стену, но она промчалась, как смерч, даже не взглянув в мою сторону. Стоило ей скрыться за поворотом, как я бросился к Элизе.

— Ты знаешь, какие опыты проводит профессор Стрейджлав?

– Нет. Мне строжайше запрещено входить в лабораторию и отвлекать его от работы.

– Работы? Работы?! Он убивает детей! И делает из них крем «Оруэлло»!

– Лис, ты что, бредишь?!

– Нет, я слышал, как он сам признался в этом! Спинной мозг и железы. Он говорил об этом, как будто… в мясном отделе брал телячью вырезку! Ваш обожаемый профессор – чудовище, безжалостное, мерзкое чудовище! – я едва справлялся с рвотными позывами – так было противно. Элиза вдруг стала такой бледной, словно из нее выкачали всю кровь.

– Ждите здесь. Я сейчас вернусь, – тихо сказала она. Но нас разве удержишь? Все в гробовом молчании поплелись следом. Элиза подошла к двери и без стука распахнула ее. Я стоял чуть позади Ранбира, но хорошо видел все. Профессор Стрейджлав возился с микроскопом и пробирками. По его обескураженному лицу было ясно, что внезапное появление толпы подростков во главе с Элизой спутало ему все карты.

– Элиза, дорогая, я же просил не мешать, когда я занят в лаборатории. И уж совершенно лишним было тащить сюда детей. Здесь масса опасных вещей: инструменты, реагенты…

– Сдается мне, самая опасная вещь здесь – это вы, профессор, – сказал я.

– Что?!

– Генри… Это правда?! – тихо спросила Элиза.

– Что именно, дорогая? В поисках какой правды вы вломились в лабораторию и отнимаете мое время?

– Что за опыты ты проводишь?.. Ты… ты… убиваешь детей? – прошептала Элиза. Профессор устало закрыл глаза.

– Я похож на убийцу?

– Нет. Ты не ответил мне. Лис слышал, как ты грозил Фавр, что расскажешь о том, что «Оруэлло» делают из спинного мозга и желез…

– Белых акул. Вылов которых по закону строжайше запрещен вот уже пять лет… Я не убийца, Элиза. Я ученый. Созданные мной лекарства уже спасли сотни, а то и тысячи жизней, облегчили страдания сотен тысяч больных. За последние пару месяцев я невероятно далеко продвинулся в изучении генетического кода человека – гораздо дальше высокомерных умников, в распоряжении которых неограниченное финансирование и новейшая аппаратура. Все, что есть у меня – бесконечность моего разума и крайне ограниченное время. Я ставлю опыты на крысах. Я знаю, что иду в верном направлении. Но часы тикают. Тикают. Днем и ночью, сутками напролет, понимаешь?! Я постоянно слышу это тиканье – вот здесь, в моей голове. Время не на моей стороне, и я боюсь только одного: что я проиграю в этой гонке со смертью. Кто знает, сколько еще я протяну – месяц, неделю или несколько дней… И ты – та единственная, кому я доверяю, кто дает мне силы продолжать исследования, когда я уже готов сдаться и опустить руки – приходишь, чтобы бросить мне в лицо страшные обвинения?

– Прости меня, – Элиза, уже не сдерживая рыданий, бросилась на колени и обняла его. – Это ужасное подземелье сводит меня с ума…

– Дай мне еще три дня. И мы покинем это место навсегда.

Она подняла голову и быстро вытерла слезы.

– Это… правда?!.. Ты обещаешь мне?

– Да.

– Господи, как же я рада! – она вскочила и расцеловала его. – Генри, дорогой, прости меня. Я так счастлива!

– Устроим вечером праздничный ужин? Я поручу Вагнеру. А пока – идите, мне нужно еще кое-что закончить.

– Да-да, конечно, – торопливо сказала Элиза. Оглянувшись напоследок, я случайно перехватил насмешливый взгляд профессора и опустил глаза.