Текст книги "Ни слова о драконах"

Глава 9

Едва стало темнеть, они свернули с лесной дороги, расседлали коней и разожгли костер.

После ужина Клементина и Ликстрой ушли спать в повозку, остальные же, закутавшись в дорожные плащи, устроились на земле вокруг догорающего огня. Быть в дозоре выпало Сашке. Дело нехитрое: следить, чтобы стреноженные лошади не забрели в лес, да подкидывать поленья в костер. Но заметив, что она клюет носом, Патрик вызвался сменить ее.

Проснулась Сашка от громких криков и перестука копыт: по лагерю носились трое черных всадников. Их лица были скрыты капюшонами, а в руках поблескивали короткие мечи. Сашка юркнула под повозку. Она заметила, как Джейби скрылся в кустах. Харрис и Грей, застигнутые врасплох, стояли, опустив руки. Где же Патрик?

– Что угодно благородным господам? – подобострастно согнувшись, пролепетал Ликстрой.

– Деньги, – глухо ответил один из всадников.

Карлик нырнул в повозку и вынес кожаный кошель с монетами. Предводитель разбойников взвесил его в руке и перекинул одному из напарников.

– Еще.

– Помилуйте, господа, мы нищие бродячие музыканты, откуда взяться деньгам? – запричитал Ликстрой, скорчив плаксивую мину.

По знаку главаря один из разбойников отшвырнул карлика и скрылся в повозке. Послышался шум борьбы, и спустя пару минут он выволок за волосы заплаканную Клементину. Побелевший Ликстрой спал с лица.

– Ну вот, – хохотнул предводитель, – настоящее сокровище припрятал. Иди-ка, Фрейдон, проверь, нет ли еще чего интересного.

Третий громила крушил все в повозке, вытряхивая тряпье и скарб из сундуков. Клементина, заливаясь слезами, старалась прикрыть разорванное на груди платье. Воспользовавшись заминкой, Грей выхватил тлеющие сучья из костра и сунул в морду коню главаря шайки – тот, неистово заржав, взвился на дыбы и скинул всадника. Завязалась ожесточенная драка. Харрис, выхватив нож, бросился к повозке. Разбойник оттолкнул Клементину и кинулся на выручку предводителю, но тут с ревом разъяренного быка и с огромной дубиной наперевес из кустов вырвался Джейби. Спустя пару мгновений все было кончено.

Пока Ликстрой суетливо пересчитывал монеты в кошеле, Грей, Джейби и Харрис разыскали в кустах тело бедняги Патрика. Разбойники перерезали ему горло, чтобы он не успел предупредить о нападении. Харрис молча вырыл неглубокую могилу. В схватке главарь шайки разбойников нанес несколько метких ударов, но Харрис словно не замечал крови, сочившейся из ран. Сашка молча глотала слезы, не в силах избавиться от мысли, что вместо весельчака Патрика в эту злосчастную ночь должна была стоять на дозоре она.

– Не кори себя. У каждого своя судьба, – угадав ее тягостные мысли, сказал Джейби, который за одну ночь словно постарел на десять лет.

Наскоро уложившись, они еще до рассвета с тяжелым сердцем покинули стоянку. Путь предстоял неблизкий. Зато теперь и Харрис, и Грей ехали верхом – Ликстрой рассудил, что выгодно сбудет разбойничьих коней в столице.

После ночного нападения Клементина буквально не сводила глаз с Грея. Сашка то и дело замечала, как она, стараясь загладить прежнее пренебрежение, заботливо меняла повязки на ранах, полученных в схватке с разбойниками, и подносила горячую похлебку во время коротких остановок в пути. Потеплел к беглому каторжнику и старина Джейби.

С того дня, заметила Сашка, Грей не брал в рот спиртного. Но приветливее так и не стал: робкие попытки Клементины завязать разговор натыкались на стену хмурого молчания. Сашку он как будто нарочно избегал. Возможность поговорить без боязни быть подслушанными выпала лишь через несколько дней, на ночной стоянке, когда остальные уже крепко спали.

– Грей, что произошло там, на турнире?

Грей помолчал, глядя в догорающий костер.

– Я услышал твой крик и бросился в шатер. Все было в сизой дымке, ни черта не разобрать. Лорд-канцлер с багровым лицом. Пол залит черной кровью. Ильстрем мертв. Ты исчезла. Пока я хлопал глазами, налетели стражники. Меня скрутили и бросили в темницу замка. Каменный мешок, где нельзя было ни лечь, ни встать в полный рост. Стоны, смрад от нечистот и гниющей плоти. Вопли тех, кого калечили палачи – днем и ночью, без передышки. Вскоре пришел и мой черед. Я ждал расспросов о лесном братстве и с ужасом осознавал, что рано или поздно сломаюсь под пытками, выдам тайну их убежища. Но им нужно было только одно: кто ты такая и как тебе удалось ускользнуть. И зная, что до тебя им уже не дотянуться, я не стал молчать. Сказал, что ты самая могущественная ведьма, которой подчиняются дождь и ветер, которая умеет читать судьбы по звездам и испепеляет врагов взглядом. Ну, или обращает их в мерзких жаб – по настроению. Припомнил все страшные сказки, что слышал в детстве от старой няньки. И по их бледным вытянутым лицам, по тому, как писарь жадно ловил каждое мое слово, я угадывал, что это именно то, что они рассчитывали и вместе с тем страшились услышать. Лорд-канцлер потерял сон и аппетит, мечтая сжечь тебя на костре, его черные псы рыскали по всем дорогам королевства, безуспешно пытаясь выйти на след. Кто-то шепнул ему, что тебя укрыли в лесном братстве. И подземелье заполонили чудом выжившие в страшной битве в лесу. Кто-то помнил тебя, кто-то – предсказание старухи Леборхам, кто-то – что ты, как по волшебству, исчезла в разгар кровопролитного сражения. В один из дней, которым я давно уже потерял счет, меня вырядили в какой-то шутовской костюм и вывели на рыночную площадь. От непрекращающихся побоев и голода я еле стоял на ногах. Толпа взревела, когда Кронк сказал, что это я предал братство. Я видел море голов. Их глаза горели ненавистью. Крикни «Ату!» – и они растерзали бы меня. И вдруг в отдалении я заметил ее. Лицо было скрыто капюшоном, но я не мог ошибиться – это была Эвейн. Даже дыханье перехватило – она жива, она свободна. И считает меня предателем, виновником гибели Ильстрема и всего лесного братства. Под громкое улюлюканье толпы меня уволокли обратно в темницу. Видимо, решив, что им удалось вытянуть все, что я знал, меня оставили гнить в каменном мешке. Я надеялся, что это конец. Но Кронк оказался человеком практичным. В одну из ночей всех узников, которые еще могли стоять на ногах, загнали в железные клетки и отправили на рудники.

– Как тебе удалось сбежать?

– Не сразу. Прошло лет пять или около того. Под землей трудно вести счет дням. Вокруг такая непроглядная тьма, что перестаешь верить, что где-то светит солнце, плывут облака, растет трава, смеются дети. При свете чадящих факелов мы рыли кротовьи норы. Иногда казалось, что смена длится целую вечность, а пресную баланду в последний раз давали еще позавчера. Может, так оно и было на самом деле – на каторге все, в том числе и то, сколько длится смена, зависит только от воли надсмотрщиков. Бежать было нечего и пытаться – повсюду сторожевые с арбалетами и кнутами, которые каждый из рудокопов не раз опробовал на собственной шкуре. Но я, наивный, самонадеянный дурак, все равно пытался. В первый раз отрубили палец. Во второй – кисть. Это как-то умерило мой пыл. Там, под землей, человеческая жизнь стоила меньше плошки с баландой. Особенно жизнь калеки. Или старика. Однажды, когда надсмотрщик, как обычно, кидал куски хлеба, с презрительной усмешкой наблюдая, как мы грыземся за плесневелые корки, точно стая бешеных псов, я увидел старика. Он был так слаб, что даже не пытался отвоевать кусок. Грязные полуистлевшие лохмотья почти не прикрывали иссохшего тела. Он зашелся в сухом кашле, вытер ребром ладони подступившие слезы. И хотя мой живот сводило от голода, хлебная корка уже не лезла в горло. Когда я склонился над ним, он закрылся рукой, ожидая удара. Я молча протянул краюху. Он пару раз сморгнул, а затем схватил ее и затолкал в беззубый рот. Ночью, когда все спали, он разбудил меня и зашептал в самое ухо: «История еще не закончена. И тебе отведена в ней важная роль. Будь наготове, не прозевай свой выход». Я отпрянул, думая, что старик окончательно рехнулся.

– Я знаю, как сбежать, – в его взгляде и впрямь плясал безумный огонь.

– Ты спятил, старик. Отработанный шлак, в том числе людской, остается здесь навсегда – в дальних штольнях. Наверх поднимаются только тачки с самоцветами.

– И надсмотрщики, – он заговорщицки улыбнулся мне. – Если ты достанешь хотя бы один волос с головы какого-нибудь из надсмотрщиков, я приготовлю отвар, который превратит тебя в его брата-близнеца, – по крайней мере, на пару часов.

Я ничего не ответил и перевернулся на другой бок, но крючок уже засел глубоко. Через пару дней план созрел. Надо сказать, все надсмотрщики брились наголо, чтоб не завшиветь. Но не так давно в шахтерскую стражу за интрижку с женой знатного вельможи сослали столичного хлыща. Он донельзя гордился роскошной шевелюрой, даже расческу всюду с собой таскал и зеркальце: нет-нет, да и снимет шлем, уложит локоны, полюбуется, а потом спохватится, оглянется по сторонам – не видел ли кто. Так вот, я достал веревку и натянул ее в узком закутке одной из штолен – чуток пониже его роста. Надо сказать, пришлось изловчиться – от голода я ссохся, как сушеный боб, а он был здоров, как племенной бык-двухлеток. Когда все было готово, старик закричал, что нашел гигантский самоцвет, – все, кто был поблизости, разумеется, сгрудились. Надсмотрщик тоже прибежал. Ну и налетел на веревку, шлем откатился, а я уже тут как тут. Через пару дней старик принес варево, на вкус – что крысиный помет. Тело всю ночь ломало и тянуло, как на дыбе. Но я перевоплотился.

На прощанье старик, вцепившись костлявыми пальцами и так близко придвинув ко мне лицо, что я чувствовал смрад его дыхания, прошептал странные слова: «Однажды, на пороге смерти, ты снова встретишь ее, в новом обличье, но все ту же. И она воскресит тебя. Слово Ладмира»…

Грей замолчал. Сашка смотрела в догорающие угли костра, боясь поднять глаза. Сколько же Грею пришлось выстрадать по ее вине. И если бы не Ладмир… Три года назад, когда Сашка оказалась в Гриндольфе, сухопарый старичок с длинной белой бородой, в ветхих лохмотьях и босой, стал первым, кого она встретила в Заповедном лесу. Величайший маг, который тысячелетия назад скрутил время в бараний рог, создал бесчисленное множество более ранних слепков цивилизаций, как при обратной перемотке в кино. Он надеялся, что это даст человечеству шанс переписать историю набело: без опустошительных войн, гонений и бессмысленной жестокости избежать гибельного финала. Но чем более значительный временной промежуток стирался, тем быстрее становилось течение времени, и тем сильнее сужались границы мира. Ладмир скрепил этот рыхлый слоеный пирог осью Мирового Древа. Его корни пронзают тлен умерших цивилизаций, а крона шелестит в Запредельном мире, где движение времени ускорилось настолько, что перестало существовать вовсе.

Все это Сашка узнала уже позже, от Королевы лесных фей. Ладмир так и не открыл ей своего настоящего имени и не прибегнул к магическим чарам, даже когда черные всадники Кронка накинули на него аркан. Сашка помнила отчаяние и бессильную злость, которые бушевали в ее сердце, когда она провожала взглядом их фигуры, удаляющиеся по пыльной дороге. Когда, бросившись за подмогой в деревню, увидела на месте дома, где они вчера нашли приют, лишь дымящееся пепелище. Укрывшись в лесу, она случайно встретила медноволосую Эвейн и Тобиаса – хмурого тощего мальчишку, который стал ей верным другом и вместе с ней спустился в подземный лабиринт. И там, в логове василиска, случилось страшное и непонятное, что Сашка так и не смогла до конца осознать. А потому старалась об этом не думать. Как и о том, действительно ли она узнала Тобиаса среди бесшумно скользящих наемных убийц Кронка в шатре на рыцарском турнире, или же это была лишь игра теней от пляшущих огоньков свечей.

Глава 10

С каждым днем поток повозок, всадников и груженых телег на дороге становился все плотнее, и если слетало колесо с оси или же карета увязала в раскисшем суглинке, тут же возникал нешуточный затор. На шестой день около полудня бродячие музыканты, наконец, въехали в предместья столицы. Еще утром Сашка заметила купол огромного собора, черный на фоне рассветного неба. Казалось, сотни домиков, тесно прижавшихся друг к другу без видимого порядка, – это цветная галька, нанесенная течением реки к огромному булыжнику-собору. Как молчаливый страж, он взирал на путников, приближавшихся к городу.

У главных ворот по обе стороны от островерхой украшенной барельефами арки вздымались круглые башни высотой с пятиэтажный дом. Задрав голову, Сашка разглядела в нишах раскрашенные статуи короля и королевы. Вырезанные из дерева, они растрескались от дождей, покрывавшая их краска выцвела и облупилась. На пиках вдоль крепостной стены были насажены отрубленные головы – солнце и ветра задубили коричневую кожу, а глаза давно выклевали вороны. Джейби оглянулся на Сашку, желая удостовериться, что все это великолепие произвело неизгладимое впечатление на деревенского мальчишку, никогда прежде не бывавшего в большом городе.

В нос Сашке ударил ужасный запах. Неподалеку от городских ворот протекал ручей, вдоль топких берегов которого были беспорядочно свалены кучи мусора, черепки посуды, обглоданные кости и гниющая требуха. Над всем этим кружило облако черных мух. Полная женщина в грязном переднике, по щиколотку увязая босыми ступнями в раскисшей грязи, выплеснула ведро помоев. Двое полуобнаженных работников сгружали с телеги огромные зловонные бочки. Заметив копающуюся в отбросах вислоухую, покрытую черной шерстью свинью, Сашка зажала нос ладонью и отвернулась.

Как только они пересекли скрипучий деревянный мост, повозку окружила толпа чумазых мальчишек. Цепляясь за упряжь коней, они наперебой выкрикивали названия постоялых домов, где усталых путников встретят с распростертыми объятьями. Один из попрошаек, обутый в разношенные боты, которые месили грязь еще до его рождения, щедро раздавая тумаки направо и налево, вырвал поводья из рук товарищей.

– Сэр, я вижу, вы благородный господин! Вам не пристало останавливаться на ночлег где попало! Я отведу вас в достойное место!

– Не верьте этому прощелыге, сэр! Я из ваших мест, знавал ваших отца и брата! – завопил белобрысый мальчишка, вырывая поводья.

Поднялся гвалт, в котором было невозможно разобрать ни слова. Джейби, чье терпение было уже на пределе, поднялся на козлах и смачно щелкнул хлыстом. Мальчишки порскнули во все стороны, как стайка воробьев. Качнувшись, повозка тронулась, и вслед ей полетели возмущенные вопли и комья грязи. После тишины сельской дороги, нарушаемой разве что пением птиц и шелестом листвы, город оглушал грохотом колес и стуком копыт по брусчатке, звоном церковных колоколов и мерным, как морской прибой, гулом толпы, празднующей рождение наследного принца.

– Народу-то, народу! – радостно воскликнул, высунувшись из повозки, мастер Ликстрой. – Негде кошку раскрутить!

Повозка проехала по широкой улице, где располагались дома зажиточных горожан и лучшие постоялые дворы: фронтоны на их крышах с крутым скатом едва не касались земли. По левую руку находился ряд купеческих домов, кое-где – с открытыми лавками. На витринах были выложены отрезы шелка, горы пряностей, оружие и конная упряжь.

Наконец, повозка музыкантов свернула вправо и выехала к медленной серой реке, которую, как массивные браслеты, перехватывали каменные мосты. Отовсюду доносились обрывки музыки, окрики разносчиков и глашатаев. В воздухе плыли густые запахи жареного мяса и имбирного эля, а в глазах рябило от пестрых нарядов горожан, прогуливающихся по набережной.

Потирая руки от нетерпения, мастер Ликстрой приказал дочери поскорее созывать публику. Вокруг подмостков тут же собрался кружок зевак, завороженных чарующим голосом и красотой Клементины. Бродячие музыканты решили разыграть сценку. Клементина изображала благородную даму, тоскующую о возлюбленном, с которым она разлучена по воле жестокосердного отца, намеренного выдать ее за богатого купца Джейби. Проводя гребнем по струящемуся шелку волос, она пела слезливую балладу о разбитых сердцах. Грей играл ее избранника, которому предстояло сразиться с драконом, чтобы доказать суровому отцу возлюбленной, что он достоин ее руки. Ликстрой был в своем амплуа, и каждое его появление на сцене вызывало гул и обидные выкрики. Харрис был зверски зол на то, что именно ему пришлось ворочать тяжеленной конструкцией, изображающей голову огнедышащего дракона. Сашке же была отведена скромная роль пажа при красавице-госпоже. Застыв с подносом или кувшином в руке, она должна была оттенять красоту и благородство Клементины, которая в душевном смятении металась по сцене, заламывая руки и заливаясь самыми настоящими слезами. Высокая патетика поэзии ничуть не трогала юного пажа – Сашке стоило больших усилий сдержать улыбку, в то время как сентиментальные горожанки хлюпали носом и промокали глаза кружевными платочками.

В толпе горожан Сашка заметила сгорбленную фигуру. Глубокий капюшон надежно скрывал лицо, но когда порыв ветра распахнул полы серого плаща, Сашка заметила, что ступни самым диким образом вывернуты назад, как будто какая-то неведомая и страшная сила скрутила тело посередине, как тряпку. Разносчик кренделей неосторожно толкнул старуху лотком, и на мгновение мелькнуло уродливое, сморщенное, как печеное яблоко, лицо с хищным носом.

– Леборхам! – ахнула Сашка, мгновенно узнав старую ведьму, появившуюся однажды у костра лесного братства. Бесстрашные воины, закаленные в схватках, боялись встретиться с ней взглядом. И держали за спиной скрещенные пальцы от сглаза: тот, кто навлечет гнев провидицы, услышит хулительную песнь, обрекающую наглеца на скорую бесславную смерть. Тогда, в лесу, остановив немигающий взгляд на Сашке, Леборхам нараспев произнесла путаное пророчество, предрекая битву со старым Змеем. Сашку даже передернуло от омерзения – змей, даже безобидных ужиков, она боялась до жути. Но в подземном лабиринте ей пришлось столкнуться со своим страхом лицом к лицу: взгляд василиска обращал все живое в камень, а яд в его клыках разъедал даже железо.

Завороженная, Сашка не могла оторвать взгляда от серой, почти бесплотной тени, которая скользила в толпе: пестрый поток горожан обтекал ее, как речные волны – замшелую корягу. Старуха обернулась и нетерпеливо махнула рукой, призывая следовать за собой. Сашка бросила быстрый взгляд на сцену: рыцарь в латах уже сражался с огнедышащим драконом, и каждый всполох пламени вызывал одобрительный гул в рядах зрителей. Убедившись, что ее исчезновение останется незамеченным, Сашка бросилась вдогонку.

Серый капюшон то показывался на мгновение, то вновь пропадал, приводя ее в отчаяние. Свернув в неприметный проулок, Сашка отдышалась: от быстрого бега в правом боку закололо. Леборхам свернула именно сюда – в этом она была почти уверена, а затем исчезла, как сквозь землю провалилась. Сашка поморщилась, подумав о том, как отчитает ее Грей, когда узнает о глупой выходке. «Ты хоть представляешь, какому риску себя подвергала? Одна, в большом незнакомом городе!» Что-то, а нотации читать он мастер.

Утерев рукавом бархатного камзола вспотевшее лицо, Сашка решила вернуться к шатру музыканктов. Но стоило ей сделать шаг, как она, споткнувшись об узловатый посох Леборхам, растянулась на залитой помоями мостовой. Старуха скрипуче рассмеялась.

– Ну, наконец-то. Где тебя угораздило так задержаться в пути? Я ждала тебя еще третьего дня.

– Меня? – изумилась Сашка.

– Уж не думаешь ли ты, что я ради развлечения притащила старые кости в это скопище воров, бродяг и прочего сброда? Ну, идем же!

Сашка в нерешительности поднялась. Уродливая старуха вызывала гадливое отвращение, как паук-птицеед.

– Возможно, вы меня с кем-то спутали. Я подмастерье в труппе бродячих актеров. Наш помост – вон там, на набережной. Представление скоро закончится, и если мастер Ликстрой не найдет меня за кулисами, мне крепко влетит.

– Ну-ну. Так, значит, я обозналась? И ты вовсе не та девчонка, которую я видела в лагере лесного братства? С тобой была еще рыжеволосая красавица и тощий паренек. Кажется, Тобиас? Он стал важной шишкой при дворе. А что же до той девицы, Эвейн… – старуха сделала многозначительную паузу.

– Вы знаете, где она?

– Ну, разумеется. А еще я знаю секрет кольца. В нем заключена огромная сила. Огромная! И кому она подвластна, открыты все дороги, все помыслы, все тайны природы – он видит движение мельчайших частиц в капле воды и звезд в ночном небе, слышит голоса всего живого. Он может отыскать сквозной путь в другой мир и повернуть время вспять.

Глаза старухи горели безумным огнем, а из ввалившегося рта брызгала слюна. Она протянула ссохшуюся руку к шее Сашки, и та в ужасе отшатнулась. Леборхам затряслась в беззвучном смехе.

– Не бойся, милая. Кольцо выбрало тебя. Оно не подчинится моим приказам. Но я могу научить тебя, как управлять его силой. Манускрипт, в котором заключена вся мудрость веков, останется бесполезным, если не знаешь языка, на котором он написан, не так ли?

– Хорошо. Что вы хотите взамен?

– Сущую малость. Ты должна помочь мне пробраться во дворец и выкрасть наследника престола.

– Что-о-о?

– Руны сказали мне, что его жизнь висит на волоске. Несчастная королева умерла на второй день от родильной горячки. Кронк рано или поздно расправится с ним, нить наследования прервется, и королевство погрузится в хаос. Мы должны спасти невинного малютку.

– А как же его отец, король? Разве он не защитит сына?

– Пафнукай – безвольная марионетка в руках лорда-канцлера. Ну так что, поможешь спасти юного принца?

Сашка молча кивнула. Покружив в лабиринте узеньких грязных проулков, где дома стояли так близко друг к другу, что кровли почти смыкались, не пропуская солнечные лучи, она вслед за Леборхам нырнула в неприметную дверь. По зловонной лестнице с осклизлыми ступенями они поднялись в каморку под самой крышей. Через узенькое окошко виднелись рыжие черепичные кровли, позолоченные лучами заходящего солнца, и кусочек блестящей серой реки. Сашку удивило, как далеко осталась набережная с разноцветными шатрами и пляшущими на ветру стягами.

В оконный проем влетела маленькая птица. Сделав круг по комнате, она приземлилась на посох Леборхам.

– Ну-ка, милая, расскажи, что видела.

– Эта же та самая, из леса! – воскликнула Сашка.

Леборхам шикнула.

– Эта, не эта… Какая разница? – проворчала, она, взмахом руки отпуская птицу. – Поторапливайся! Стража сменится через час.

Силуэт Леборхам резко выделялся на фоне темного окна.

– Пройдешь к восточному скату. Там натянута веревка. Не бойся, крепкая. Твои цыплячьи косточки уж точно выдержит. Переберешься на крепостную стену. Там, под зарослями плюща, есть калитка. Будь осторожна, к цветам не прикасайся – их сок обжигает сильнее раскаленного масла, а в листьях прячутся ядовитые шипы. На вот, держи ключ – отопрешь замок. И не вздумай обмануть меня – я тебя из-под земли достану!

Сашка хмуро кивнула и выбралась на узкий карниз. Стараясь не думать о том, сколько метров ее отделяет от каменной мостовой, она, вжимаясь спиной в черепицу, продвинулась до отвесного выступа. Чтобы идти дальше, нужно было развернуться лицом к крыше. Но Сашка застыла. Тело одеревенело от страха, она не могла заставить себя разжать сведенные судорогой пальцы. В глазах плясали черные мошки. Зубы отбивали дробь. Сашка провела языком по обветренным губам. Сделав пару глубоких вдохов, она медленно развернулась на крошечной площадке, где с трудом уместился бы и голубь. Черепица крошилась под ее ногами, как крекеры.

Когда Сашка наконец добралась до восточного склона, на небе уже догорали последние всполохи заходящего солнца. Она заметила веревку, затянутую на железном крюке водостока, – другой ее конец цеплялся за одну из острых пик, торчавших из крепостной стены. Поручение, которое и прежде казалось невыполнимым, теперь выглядело настоящим сумасшествием. Одно дело – идти по стальному тросу, со страховкой на поясе, и совсем другое – по кое-как натянутой веревке, да еще и под уклон. Ветра нет, но до земли добрый десяток метров. Даже если не разобьешься насмерть, попадешь в цепкие лапы средневекового лекаря-костоправа – еще неизвестно, что покажется меньшим злом. Сашка сглотнула, поставила правую ногу на веревку. Та тут же прогнулась под ее весом. Медленно подтянула левую ногу. Пройти-то всего ничего, метров двенадцать: ей ли, исходившей по тренировочному канату над ареной цирка сотни метров, бояться?

Распрямив плечи и подняв подбородок, Сашка сделала пару шагов, балансируя широко раскинутыми руками. Где-то в соседнем проулке раздались голоса подвыпивших гуляк, возвращающихся с ярмарки на набережной. Сашка замерла, не пройдя и трети пути. Веревка стала опасно раскачиваться. «Научиться эквилибру ничуть не сложнее, чем кататься на велосипеде, – уверяла Николь, когда Сашка вновь и вновь позорно повисала на страховочном тросе. – Главное – не останавливаться, двигаться, а вперед или назад – не так важно. Но только так можно поймать равновесие». Закусив губу, Сашка скользнула к ограждению дворцового парка и обеими руками вцепилась в пику, на которую была наброшена веревочная петля. Отдышавшись, мягко спрыгнула в траву.

В сгущающихся сумерках она не сразу отыскала неприметную дверцу. Видно, здесь давно никто не входил и не выходил: трава вокруг была не смята, доски совсем рассохлись, а кованые петли проржавели. Однако замок не так давно смазали: ключ повернулся в скважине легко и бесшумно. Сашка отпрянула, когда в проем скользнула серая тень.

– А, это вы, – выдохнула она. Леборхам не ответила, прислушиваясь к вечернему цокоту цикад и дальним окрикам дворцовой стражи. – Так странно, что вам вообще понадобилась моя помощь. Ну, чтобы пройти во дворец. В лесном братстве рассказывали, что вы по щелчку пальцев можете оказаться в любом месте, где пожелаете.

Леборхам бросила на нее хмурый взгляд, и Сашка прикусила язык.

– Я всего лишь человек, к сожалению. Когда родился наследник, Кронк поставил стражу на все дворцовые ворота. Все, кроме этой дверцы в самом дальнем углу парка. А молодая кухарка так мечтала об обновке, что с радостью выменяла ржавый ключ на красные башмачки. В которых так удобно бежать по кривой дорожке.

Увидев злобную усмешку старухи, Сашка поежилась. Она едва поспевала за Леборхам – полы ее балахона развевались так, словно под ним была лишь вешалка-тренога. Во дворе замка сновали слуги с разной утварью. На старую нищенку и маленького пажа никто не обращал внимания. Леборхам высматривала кого-то, бормоча под нос проклятья. Приметив румяную девушку в холщовом переднике и алых башмачках, которая кокетничала с одним из конюхов, она тихо кашлянула. Повариха изменилась в лице и, наскоро распрощавшись с приятелем, провела их в закопченную кухню.

В бесчисленных котлах что-то булькало, вздыхало и пыхало. На вертеле, который медленно крутил усталый поваренок, зажаривалась туша огромного вепря. Не проронив ни слова, Леборхам толкнула боковую дверь, ведущую на узкую винтовую лестницу. Сашка скользнула следом. Они поднимались, освещая дорогу жалким огарком свечи. Затхлый воздух башни гасил все звуки. Пахло мышиным пометом и пылью. Сашка принялась было считать стертые ступени, но сбилась, когда счет перевалил за третью сотню. Когда, по ее расчетам, они уже должны были взобраться на Эверест, Леборхам остановилась и прислушалась. Откинув тяжелый гобелен, они шагнули в длинный, освещенный факелами коридор с высокими арочными сводами. В нишах стояли рыцари в стальных доспехах. Грозные стражи не сдвинулись с места и не проронили ни звука, только буравили незваных гостей тяжелым взглядом из-под опущенных забрал.