Текст книги "Ни слова о драконах"

Глава 20

Сашка проснулась среди ночи, сквозь узорчатые окна с причудливыми переплетами проглядывала яркая полная луна. Соломенный тюфяк, казалось, был набит камнями: все тело ныло, а лоб словно сдавило стальным обручем. Несмятая постель Эвейн была пуста. Сашка опустила босые ступни на ледяной пол и торопливо оделась.

Она нырнула в промозглые, неприветливые сумерки и направилась к кладбищу. Вчерашний день плыл, словно в тумане, и у нее по-прежнему недоставало сил поверить в необратимость произошедшего. Грей, ее Грей убит. Убит.

В обители было принято хоронить умерших без промедления. Слепо спотыкаясь о рытвины, Сашка подошла к кладбищу, где возвышались покрытые травой холмики. Надгробных крестов в обители не ставили – каждый, кто приходил сюда, навеки отрекался от прошлой жизни и прежнего имени, становился безымянным братом в большой семье. Она без труда отыскала свежую могилу. Сашка подняла ком свежей земли и растерла в ладони. На вывороченном дерне каким-то чудом уцелел едва заметный дубок с тремя жухлыми листочками. Сашка вытянула из-за пояса свирель, с сухим щелчком разломила ее на две половины и зашвырнула в кусты. Она закрыла лицо руками, упала коленями в мокрую землю и зарыдала в голос.

Внезапно она почувствовала рядом чье-то молчаливое присутствие. Эвейн? Но, подняв глаза, вместо монашеского облачения увидела переливчатый наряд, сотканный из шелковых нитей и солнечных лучей. Оглянувшись, Сашка заметила и пару пегих волкодавов, которые неотлучно следовали за хозяйкой, – они лежали в высокой траве, высунув фиолетовые языки, и бока их высоко вздымались, как после долгого бега.

– Ты опоздала, Гексула. Он мертв.

– Я пришла забрать свое, – невозмутимо произнесла она.

Сашка нехотя отступила на пару шагов. Гексула склонилась и провела рукой над черной землей – пальцы ее чуть подрагивали, точно она читала невидимый орнамент, вытканный в воздухе. Заметив тонкий дубок, она ласково коснулась сухих листочков, опустилась на колени и стала руками разгребать землю у корня. Медленно обошла побег по кругу, шепча заклинание на языке, который больше напоминал совиный клекот, чем человеческую речь. Ветер, взметнувший подол ее наряда, принес запах прелой листвы и осенних грибов. Лесная нимфа достала веревку, сплетенную из сухой древесной коры, и свистнула одного из псов. Его собрат поднялся и, не двигаясь с места, наблюдал с тревожным беспокойством. Один конец веревки Гексула обвязала вокруг корня деревца, а другой накинула петлей на шею пса.

– Заткни уши, – не оборачиваясь, бросила она Сашке.

– Что?

Гексула, ласково погладив пса, отступила на пару шагов. Зверь, тоскливо поскуливая и не сводя взгляда с хозяйки, нерешительно двинулся следом, и веревка натянулась, как струна. Гексула отрывисто крикнула, и волкодав резко сорвался с места, вырвав побег с корнем. Пронзительный крик прорезал ночную тишину – исступленный, разрывающий сердце. Сашка присела, зажав уши ладонями. Оглушенный пес встал как вкопанный, его взгляд на миг остекленел, а из пасти вырвалось легкое облачко пара. Гексула бросилась к зверю и, выхватив длинный кинжал, перерезала веревку на его шее. В призрачном лунном свете Сашке померещилось, что корни дубка извиваются, точно щупальца только что выловленного осьминога.

– Прощай, – сказала Гексула, и ее силуэт стал дробиться, расплываться, как отражение в быстрой реке.

– Постой! – закричала Сашка, хватаясь за подол ее наряда, который расползался в ее руках белесыми клочьями тумана. Рваные тучи на миг заслонили луну, а когда Сашка моргнула, она уже стояла посреди маленькой хижины, пол которой был устлан хвойной стружкой, а в воздухе стоял терпкий аромат лечебных трав. У очага, подкидывая сухую щепу в едва тлеющие угли, возилась старуха с седыми всклокоченными патлами.

– Что, увязалась все-таки следом? – проскрипела она, бросив сердитый взгляд на Сашку. Только заметив у порога пару пегих волкодавов, не сводивших с непрошеной гостьи настороженного и враждебного взгляда, Сашка поняла, кто перед ней. Впрочем, Гексула, кажется, тут же забыла о ней. Она поднесла росток ближе к огню, рассматривая толстый узловатый корень, кривые отростки которого, как показалось Сашке, напоминали ручки и ножки недоношенного ребенка. Достав кинжал, Гексула отсекла побег и бросила его в огонь. Словно пробудившись от боли, корень зашевелился, заерзал в ее руках, жалобно попискивая. Старуха опустилась на медвежью шкуру, расстеленную у очага, и, перехватив нож за середину лезвия, сноровисто прорезала в корневище щелочки глаз, уши, чуть подправила уродливый нарост, превратив его в нос. Быстрыми штрихами наметила колени, локти, запястья и лодыжки, прорезала на конце каждого отростка по пять крошечных пальчиков. Затем она уперла острие ножа чуть ниже носа и, покрепче взявшись за рукоять, последним точным движением провернула воронку на месте рта. Чуть отставив руку, чтобы полюбоваться своим творением, по-беличьи прицокнула языком и уложила корень на сгиб локтя, точно младенца. Прикрыв глаза и тихо раскачиваясь из стороны в сторону, она принялась петь тихую песню на языке старом, как сам лес. Большой палец свободной руки она настойчиво вдавливала в грудь куклы, созвучно ударам сердца. Сашка смотрела во все глаза, боясь шелохнуться, но все равно не могла бы с точностью назвать миг, когда в уродливом обрубке проклюнулся огонек жизни. Но вот едва заметно встрепенулись веки, пролетел легкий, как взмах крыльев бабочки, вздох.

Тихая колыбельная все лилась, обволакивая теплым сонным мороком, потрескивали дрова в очаге, трещал сверчок, изредка встряхивался на насесте нахохлившийся сыч. Время замкнулось.

Когда Сашка проснулась, комната была залита солнечным светом, а за окном на разные голоса пели птицы. В комнату впорхнула Гексула, снова юная и прекрасная, как весна. Следом за ней в дверном проеме показался охотник с луком и колчаном за спиной. Он снял с плеч большую вязанку хвороста. Сашка смотрела во все глаза: это был Грей. Только, кажется, чуть выше и шире в плечах, покрытый бронзовым загаром, с копной каштановых кудрей. Он бросил на нее равнодушный взгляд и стал растапливать очаг.

– Грей? – тихо позвала Сашка.

– Не старайся. Не помнит тебя. Не помнит ничего. Теперь человек леса.

– Не может быть, – Сашка подошла ближе. – Грей, – снова требовательно позвала она и, коснувшись его плеча, тут же отдернула: он был теплым и твердым, как прогретое солнцем дерево. – Грей?

– Стал иным. Плоть от плоти леса. Каждый в лесу – брат. Дал каплю своей крови.

– Ты не помнишь меня, Грей? – Сашка взглянула на охотника сквозь пелену слез. Он поднял на нее пустой, непонимающий взгляд.

– Тебе пора, – сухо бросила Гексула. – Уходи.

– Эвейн будет счастлива узнать, что ты жив, – обернувшись, сказала Сашка напоследок. В лице Грея что-то дрогнуло. Он встал и выронил сучья из рук.

– Эвейн?

Потемневшее лицо Гексулы исказили гнев и ярость, а волосы взметнулись и окружили ее голову, как извивающийся клубок змей. Сашка выхватила кинжал и почувствовала, как на ее плечо опустилась теплая шершавая ладонь.

– Ты прекрасна, госпожа. И в лесу хорошо. Но мой дом не здесь. Ты дала слово, что не будешь удерживать меня, если я решу уйти. Слово Гексулы.

Сашка вжала голову в плечи. Но гнев Гексулы схлынул, сменившись печалью. Ее руки бессильно опустились, а около бледных губ проступили глубокие морщины.

– Уходите. Оба, – глухо сказала она, отвернувшись.

Сашка подергала за руку Грея, но тот застыл, как истукан, не сводя горестного взгляда со сгорбленной седовласой фигуры, закутанной в ветхие лохмотья.

– Спасибо, госпожа.

– Убирайтесь!

Услышав, как над головой просвистел глиняный кувшин и разбился о стену, разлетевшись на мелкие кусочки, Сашка решила больше не медлить.

Глава 21

– Ты жив, – беззвучно прошептала Эвейн. Глиняная миска выскользнула из ее рук, и сухие горошины, подпрыгивая, рассыпались по каменному полу.

– Да, правда, стал деревянным чурбаном, – в качестве доказательства Грей ударил себя кулаком в грудь – как будто о ствол дерева. – Теперь меня не так-то просто пронзить копьем – придется поломать на дрова и сжечь в костре.

– Ты жив.

– И у меня снова две руки, кто бы мог подумать, – грустно усмехнулся Грей.

– Ты жив, мое счастье, – как будто все еще не до конца веря своим глазам, Эвейн подошла и легко коснулась смуглой щеки, убрала со лба каштановую прядь. Грей порывисто сжал ее в объятьях и чуть приподнял над землей. По лицу Эвейн катились слезы, но ее глаза сияли ярче самоцветов.

– Ну, вот, взрослые люди, называется, – с напускной сердитостью пробурчала Сашка, у которой щипало в носу. – Вы же друг от друга целую неделю прятались, даже парой слов не перекинулись.

– Я же калека, нищий бродяга…

– Монахиня…

– Что я мог дать…

– Старая, почти седая…

– Какие же вы смешные, – воскликнула Сашка, крепко сжимая их обоих в широких объятьях. – Где принц?

– В спальне. С тех пор как ты пропала, он стал беспокойным и все время плачет. Тобиас все еще тут – лагерь с каждым днем растет, и, я боюсь, назревает что-то страшное.

Грей посерьезнел.

– Но это еще не все. Кажется, вчера я видела Леборхам.

– Она все-таки разнюхала, где Артур! – ахнула Сашка.

– И если она хоть словом обмолвится Тобиасу, что наследника престола укрыли в стенах обители, он истребит всех от мала до веклика.

– Что ты такое говоришь? – попятилась Эвейн.

– Сюда, верно, еще не успели просочиться слухи о том, какое несчастье повлекло безвременную кончину молодого короля? Причем в ту же самую ночь, когда испустил дух всесильный лорд-канцлер? Что ж, придется рассказать: поутру слуги нашли его в залитой кровью постели, искромсанного на такие мелкие кусочки, точно кто-то собирался варить из него суп.

Увидев полные ужаса и отвращения лица Эвейн и Сашки, он осекся.

– Простите. Я не собирался понапрасну пугать вас, пересказывая случайно подслушанный разговор королевского гонца с трактирщиком в деревне у реки. Но вы должны знать. Это зверь в облике человека.

– Но зачем, почему?!

– Кажется, я знаю, – прошептала Сашка. – Я видела Кронка незадолго до смерти. И Тобиас был там. Он вернулся, выполнив какое-то сложное поручение. Но Кронк обращался с ним, как с приблудным псом и лишь рассмеялся, когда Тобиас сказал, что Змей должен выбрать преемника. «Он уже выбрал. Истинного правителя, по крови, не чета тебе, жалкому отребью», – так он сказал. Тобиас был в ярости, чуть не придушил старика. Так значит, он решил, что Змей выбрал наследником Пафнукая!

– Ты хочешь сказать, что он терзал мертвое тело короля, пытаясь отыскать, где прячется Змей?..

– Хорошо, если уже мертвое, – мрачно ответил Грей. – На следующее утро королевские гвардейцы, подстрекаемые Тобиасом, присягнули лорду Вирдишу – тщеславному пустозвону, который в благодарность тут же вручил ему жезл лорда-канцлера и, по сути, неограниченную власть, так как его самого мало что заботит, кроме балов и увеселений. Именем короля Тобиас может вершить суд, карать и миловать. Полагаю, жалкая марионетка на королевском троне ему нужна ровно до того момента, пока он не разыщет наследника Змея.

– Но он не знает, что Змей погибает в тот же миг, что и человек, в теле которого он живет, – пробормотала Сашка. – А Леборхам знает. Она хочет только одного – убить Змея. И идет по следу, как охотничий пес. Нужно уносить ноги из замка.

– Но как? Крепость по-прежнему в осаде.

– Кажется, я знаю, – задумчиво проговорил Грей. – Обитель с первого взгляда показалась мне смутно знакомой. И немудрено: я был здесь лишь раз, в детстве. Когда мне было лет пять или шесть, отец взял меня с собой навестить двоюродную тетку, которая вышла замуж за одного из ближайших соратников короля Оберона, получившего в награду за верную службу большой надел с крепким замком. Правда, с тех времен здесь многое сильно изменилось, поэтому я и узнал крепость не сразу, а только когда, спустившись вместе с отцом Виспасианом в хранилище за оружием, увидел на стене фамильный герб.

– То есть отец Виспасиан – твой родственник?

– Ну, не такой уж близкий, что-то вроде внучатого племянника. Честно говоря, я никогда не был силен в родственных связях. Но то, что мы ветви одного семейного древа – это точно.

Во время той поездки Грей часто слонялся без дела, пока взрослые охотились и устраивали пиры, и завел приятелей среди местной детворы. Сын поварихи однажды показал ему тайный лаз, по которому он не раз сбегал от тяжелых оплеух матери за взятые без спросу шанежки или невыученный псалом. Он выходит из-под земли прямо у кромки леса. Правда, Грей не был уверен, что ему удастся отыскать тайный проход спустя столько лет.

Сашка и Эвейн переглянулись. Конечно, лес – не самое надежное укрытие: того и гляди, наткнешься на дозорных или крестьян из окрестных деревень, собирающих хворост. Далеко, да еще и с ребенком, им не уйти. Побег дарил лишь краткую передышку, но оставаться в обители было еще опаснее. Пока Эвейн собрала на кухне нехитрые припасы, Сашка вынесла маленького принца из спальни – к счастью, монахини уже привыкли, что она все время возится с младенцем.

В северо-западной части крепости, за овчарней, в зарослях орешника Грей отыскал под слоем палой листвы проржавевшее кольцо. Потянув за него, он приподнял тяжелую пластину. Из темноты пахнуло сыростью и мышиной кислятиной. Сашка поежилась. Лаз был узким, как кроличья нора, сквозь трухлявые скобы пробивались бледные корни растений.

– Сначала я пройду сам, один – возможно, подпорки сгнили и земля осыпалась.

Но едва Грей спустился и запалил чадящий факел, со стороны главных ворот донесся лай собак и громкие окрики. Подобрав монашескую рясу, Эвейн проворно спустилась в лаз и приняла из рук Сашки спящего принца. Сашка нырнула последней, и тяжелая заслонка захлопнулась над ее головой.

Грей и Эвейн уже ушли вперед, и Сашка поспешно стала пробираться следом, с невольным содроганием отводя от лица холодные корни. За шиворот сыпалась земля, под ногами что-то влажно чавкало. Иногда ей казалось, что проход все время незаметно сужается, и она останавливалась на мгновение, уперев полусогнутые руки в глинистые стены, чтобы унять панику. «Если это и был ход для отступления или внезапной атаки защитников крепости, то, надо полагать, все они были низкорослыми дварфами», – мысленно усмехнулась Сашка.

Когда они, наконец, выбрались на поверхность, перемазанные грязью, Сашка расхохоталась от облегчения.

– Зато теперь нам точно не стоит беспокоиться о маскировке! Мы просто сольемся с пейзажем.

Эвейн ласково оттерла краем простынки чумазое лицо младенца. Забирая его из спальни, Сашка заметила, что за тот день, что они не виделись, он заметно подрос и потяжелел.

– Эвейн, – задумчиво спросила она, – а ты не считаешь, что Артур растет как-то ненормально быстро?

– Ну, он просто крепыш.

– Неделю назад ему было дней сорок от роду. А сейчас у него уже прорезались зубы и он зовет меня Та. Может, все дело в напитке, которым его напоили древесные эльфы? – предположила она, припоминая, что впервые заметила, как ощутимо потяжелел младенец, еще в городе, когда пряталась под мостом от королевских стражников. – Странно как-то все это.

– Ну, растет малыш, и хорошо. Если бы было наоборот, тогда и был бы повод для беспокойства, – прервал ее Грей. – До темноты надо уйти как можно дальше от замка.

Стоило им вступить под тенистый полог леса, как Сашку охватил странный, необъяснимый покой, ощущение, что она находится под защитой. Словно какой-то незримый хранитель прокладывает им дорогу сквозь лесную чащу, отводит от чужих глаз. Пару раз ей почудилась неясная тень, мелькнувшая в густых зарослях орешника и бузины. Прежде она не обратила бы внимания, посчитав, что это лесная птица вспорхнула с ветки, но теперь она точно знала, как смотреть, чтобы видеть, и с каждым шагом ее догадки крепли.

Когда они остановились, чтобы дать отдых усталым ногам, Сашка забралась на поваленное дерево, поросшее бархатным изумрудным мхом. Прищурив глаза от яркого солнца, она слушала звуки леса: стук дятла, шепот листвы, крик незнакомой птицы.

– Здравствуй, Альнус – тихо сказала она, краем глаза заметив неясную рябь в воздухе. Древесный фейри показался, смущенный, но обрадованный.

– В чужом лесу не утаишься, – вздохнул он.

– Ты как здесь оказался?

– Да так, за дитятей приглядываю. Мало ли…

– Нам грозит опасность. Вот если бы попасть в Запределье… Гексула говорила что-то о Три-Дереве. Ты знаешь, что это значит?

Альнус неуверенно кивнул.

– Покажешь дорогу? – вскочила Сашка.

– Нельзя мне.

Он протянул ей руку, но когда она взяла ее в свою ладонь, ветка хрустнула и отломилась. Сашка, ахнув, выронила ее на землю.

– Возьми. Она приведет.

Сашка осторожно подняла сухую палочку и почувствовала легкое натяжение. Она покрутилась на месте, но убедилась, что ветка тянется только в одну сторону. Туда они и направились. И с этой минуты лес точно ополчился против них: вздыбился крутыми пригорками и глубокими оврагами, ощетинился зарослями ежевики и шиповника. К закату они вышли на прогалину, где росло раскидистое дерево. Присмотревшись, Сашка увидела, что это не одно дерево, а три: бук, вяз и дуб росли из одного корня, их стволы тесно переплелись, вросли друг в друга, а ветви образовали единую крону. При этом, что странно, три дерева словно пребывали в разных временах года: на тонких ветвях вяза еще только-только набухли почки, между округлых листьев бука виднелись пушистые сережки, а разлапистые листья дуба уже тронула осенняя ржавчина. Палочка рванулась из Сашкиных рук и, словно притянутая мощным магнитом, прилепилась к стволу, приросла. Сашка коснулась шершавой коры. Дерево вздрогнуло, заскрипело, выпирающие из-под земли корни чуть раздались в стороны, приоткрыв узкий проход.

Глава 22

Они прошли сквозь дерево и вышли на точно такой же поляне: только там, в Гриндольфе, уже чувствовалось дыхание осени, а здесь стояло знойное лето. Багряное солнце почти скрылось за лиловыми верхушками деревьев, воздух был напоен запахами луговых цветов, в высокой траве звенели цикады. Запредельный мир, созданный магией Ладмира. Однажды в видении ему открылась страшная истина: алчность, жестокость и себялюбие приведут человеческую расу к вымиранию. Изначальная, истинная цивилизация уже погибла, нижнюю ступень нерушимой пирамиды времени поглотил черный океан – остались лишь ее более ранние слепки. И новые цивилизации пройдут этот путь снова и снова, только каждый раз катастрофа будет приближаться со все большей скоростью, потому что знания, как и тревоги, страхи, страдания, накапливаются в водах вселенского океана. Ладмир опасался, что Мировой Ясень, который скрепляет пирамиду как ось, потеряв опору в нижних мирах, зачахнет и утратит былую силу. И однажды великий маг навсегда покинул эти края, чтобы странствовать по нижним мирам, жить среди людей и рассказывать им о красоте и хрупкости мира.

Артур, сгорая от нетерпения, заерзал, заскимел на руках у Сашки, и она опустила тяжелого малыша на траву, с удовольствием расправив усталые плечи. Уцепившись ручонкой за подол ее платья, он встал на ноги, нелепо шагнул, шлепнулся и заливисто рассмеялся.

– Это что, был первый шаг? В неполных два месяца от роду?! Ну, теперь-то вы видите, что с ребенком творится что-то неладное – он так за год в старика превратится!

В лесу разнесся звонкий лай, и на поляну во весь опор вылетел альвин на гнедом тонконогом скакуне, окруженный сворой гончих. Их шелковистая шерсть отливала серебром, а глаза горели, так что собак можно было бы принять за призраков. Заметив незнакомцев, альвин звонко протрубил в изогнутый рог. Вскоре показались и остальные охотники. Они гарцевали на взмыленных конях, разглядывая Сашку и ее спутников. Сашка подхватила маленького принца и крепко прижала его к груди.

– Мы друзья Искобальда и пришли с миром. Возможно, Свандолин не откажет в гостеприимстве усталым путникам, – выступив вперед, сказал Грей.

Альвы молча переглянулись, и один из них кивнул. Трое всадников подхватили седоков и, усадив позади себя, пришпорили коней. Вскоре вдали показались огни селения. Альвы жили в живых домах, сплетенных из гибких лоз гринворина: смоченное водой, растение росло в сотни раз быстрее бамбука, выбрасывая все новые ростки, цепляясь за шероховатости и уступы завитыми в спирали усиками и мгновенно оплетая все, до чего дотягивались ползучие побеги. Спустя примерно месяц в травянистых побегах появлялись древесные волокна, а через год переплетение лоз было почти невозможно разрубить топором. Альвы усмирили странное растение, научившись свивать из еще неокрепших лоз хижины самых причудливых форм. Для альвов, которые причисляли гринворин к существам скорее не растительного, а животного мира, он был не только природным строительным материалом, но и чем-то вроде хранителя, духа дома. Узкие листья, напоминающие ивовые, радостно шелестели, когда кто-то из семейства возвращался в дом, а побеги откликались на ласку, как домашние питомцы.

В окружении альвов Сашка, которая никогда не причисляла себя к счастливицам, одаренным природной красотой и грацией, чувствовала себя особенно неловко. Они были безупречно прекрасны, как античные статуи богов, – и так же холодны. Казалось, ничто на свете не способно поколебать их олимпийского спокойствия, заставить от души рассмеяться или пролить слезы.

В селении царило оживление: альвинки в ярких свободных одеждах несли корзины с фруктами и огромные блюда со сладостями, кувшины с изогнутыми носиками и музыкальные инструменты.

На небе показался мерцающий, отлитый из багряного золота диск луны. Сначала она, как прима на бенефисе, выглянула из-за кулис, проверяя, полон ли зал, а затем, приковывая все взгляды, величаво выкатилась на небосвод, затмив ярким сиянием кордебалет звездных созвездий.

Охотники провели гостей к амфитеатру под открытым небом. На истертых каменных ступенях были расстелены мягкие пледы, стояли блюда с праздничными угощениями и кувшины с напитками. Среди зрителей Сашка заметила не только альвов, но и представителей других народов, населявших Запределье. Здесь были и крошечные цветочные феи, чье радужное одеяние напоминало оперение колибри, а взмахи прозрачных стрекозиных крылышек рождали мелодичный перезвон серебряных колокольчиков. Нахохлившись, словно пара сердитых барсуков, сидели два неприветливых коренастых дварфа, поминутно оглаживая окладистые бороды и сквозь едкий дым из коротеньких трубок неодобрительно поглядывая на творящуюся вокруг праздничную суматоху. На дальней трибуне, как бесформенная груда булыжников, возвышался тролльд – он опасался ненароком раздавить кого-то из устроившихся рядом лесных фейри и суетливо сгребал в кучу то и дело осыпающиеся камни. Были и совсем странные создания, которых Сашка прежде видела только в книгах: домовитые брауни, чумазые, с копной нечесаных волос и пронзительно синими глазами, и проказливые пикси с зеленой кожей и заостренными ушами, которые обладают даром внезапно появляться под самым носом и так же быстро исчезать, и безобразные карлики гвиллионы в накидках из козлиных шкур, частенько подкарауливающие припозднившихся путников на горных тропах. Там были покрытые болотной тиной водяные духи и мерцающие блуждающие огоньки, прекрасные смуглокожие дриады, хранящие рощи деревьев, и их речные сестры наяды, чьи синие волосы с вплетенными нитями водорослей струились до пят.

Заиграла чарующая музыка, и в окружении альвинок, одетых в белоснежные наряды, вышел Свандолин.

– Приветствую всех, кто, отбросив разногласия и старую вражду, собрался здесь, чтобы вместе с нами отпраздновать Ночь Полной Луны, которая случается раз в столетие! Пусть до рассвета не смолкают музыка, песни и смех!

Зрители одобрительно загудели, но предводитель альвов, дождавшись тишины, продолжил:

– Вчера я видел во сне давно потерянную дочь. Старый Змей мертв, и его семя истреблено.

Новость была встречена оглушительной овацией: все вскакивали с мест, кричали, свистели, вопили. Сашка притянула Артура и покрепче обняла его. Один из охотников провел чужеземцев к Свандолину, и предводитель альвов встретил их широкой улыбкой, как старых друзей.

– Поистине ночь, полная небывалых чудес! Что вновь привело хранительницу кольца Ладмира в наши края?

– Мы ищем Искобальда.

– В таком случае вам несказанно повезло. Он ни за что не пропустит праздника в честь Полной Луны. Развлекайтесь, вы мои почетные гости!

Искусные музыканты и танцоры сменяли друг друга на круглой арене, в то время как предводитель альвов, погруженный в свои мысли, машинально отщипывал налитые янтарной сладостью ягоды с виноградной грозди и сминал их пальцами. Он по-прежнему выглядел статным и моложавым, хотя на висках уже серебрилась седина, а высокий лоб пересекли тонкие морщины. Но даже не это свидетельствовало о его возрасте, а, скорее, неуловимый отпечаток груза прожитых лет, бесчисленных – и радостных, и горестных – событий.

– Свандолин, вы сказали, что видели во сне потерянную дочь? – осмелилась спросить Сашка.

– Да. Самая младшая, она была одной из последних, кто родился после великого переселения. Прекрасная, как утренняя заря, как песня соловья, как запах фиалки. Она была отважной охотницей, умела читать знаки судьбы по звездам и древним рунам, любую хворь прогоняла настоями лечебных трав. Они были дружны с Искобальдом: он учил ее забытым праязыкам, открывал тайны, которые хранят полуистлевшие свитки. Ее всегда манило узнать – что там, за пределами нашего мира, ей казалось несправедливым, что все прочие миры принадлежат лишь глупому людскому племени, которое не видит красоту природы. Прости мою откровенность – кольцо Ладмира выбрало тебя, и в моих глазах ты ближе к обитателям Запределья, чем к людям.

– Но зачем же стремиться в другие миры? Разве есть на свете место прекраснее Запределья?

– Да, это дивный мир. Но мой народ умирает. Пройдет еще пара столетий, и все, что останется, – лишь красивые сказания, записанные искусной вязью на пожелтевших свитках. Я был рядом с Ладмиром, когда он закручивал временные петли. Мы ушли в Запределье, предоставив неразумное и алчное людское племя своей судьбе. Но, возможно, не стоило бояться развязать войну за мир, который был нам так дорог?

– Войну?

– Да. Альвы, без сомнения, одержали бы сокрушительную победу. Но Ладмир отчего-то жалел и оберегал людей. Он поставил Змея охранять проход между мирами. Мой отец и братья погибли в последней стычке, когда дверь была запечатана навсегда.

Свандолин встал, опираясь на красивый посох.

– Простите, видно, к утру будет гроза – старые раны всегда ноют перед непогодой.

«Это он, – перед глазами Сашки вновь встали видения, возникшие в клубах дыма на святилище Темных Великанов. – Тот самый мальчишка – единственный, кого Ладмир успел спасти в той битве».

– Простите, если я слишком любопытна, но что случилось с вашей дочерью?

– Здесь, в Запределье, не чувствуется дыхания времени – оно навеки остановилось. Мы застыли, как мухи в янтаре. С горечью видя, как сохнет ее родовое древо, Леборхам замыслила сразить Змея и открыть проход в нижние миры для своего народа. В одном из древних манускриптов она отыскала нужное заклинание. Искобальд заметил пропажу свитка, но слишком поздно: яростный вихрь скрутил мою дочь, свил ее тело, словно веревку, и огромный смерч унес ее навсегда. По вашему летосчислению прошло уже более ста лет, но я по-прежнему скорблю.

– Как ее звали? – тихо спросила Сашка.

– Леборхам. Так альвы называют цветок, который растет только высоко-высоко в горах, на острых выступах скал, которые столетиями спят под снежным покрывалом.