Текст книги "Красная смерть"

Глава 32

Я проснулся у себя дома с тяжелой после похмелья головой и страшной болью во рту. Достал пузырек Джексона с морфием из кармана штанов, валявшихся на полу, и проглотил сразу три пилюли. Потом направился в ванную смыть с себя грязь и зловоние предыдущей ночи.

Слова Джексона занозой застряли в моей голове. Я не был ни на чьей стороне. Ни на стороне безумного Крэкстона с его ложью и полуправдой, ни на стороне Венцлера, даже если у него и была своя позиция.

Я собрался пойти к зубному врачу и даже открыл телефонную книгу, но тут в дверь постучали.

Это была Ширли Венцлер. И я сразу понял: ее состояние похуже моего.

– Мистер Роулинз, – с трудом выговорила она трясущимися губами. – Мистер Роулинз, я пришла к вам потому, что не знаю, как быть.

– Что стряслось? – спросил я.

– Поедемте скорее со мной, мистер Роулинз, пожалуйста. С папой несчастье – он ранен.

Я натянул брюки, свитер и пошел за ней к машине.

– Куда мы едем?

– В Санта-Монику.

Я поинтересовался, вызывала ли она врача, и она ответила: "Нет".

По пути Ширли только подсказывала мне дорогу и все. Меня тошнило, нестерпимо болел зуб, и я ни о чем ее не расспрашивал. Если Хаим нуждается в помощи врача, я позабочусь об этом на месте.

* * *

Домик был маленький, напротив некоего подобия небольшого парка. Не было ни деревьев, ни скамеек. Лишь невысокий, заросший травой холмик, с которого скатывались вниз двое ребятишек, притворявшихся, будто они поскользнулись.

Ширли распахнула незапертую дверь и вошла в дом. Я ковылял вслед за ней. Морфий притупил боль в челюсти, но левая щиколотка и бедро у меня онемели.

Интерьер в доме был выдержан в холодных, тусклых тонах, зеленых и синих. Потолки такие низкие, что я ударился головой, проходя из гостиной в спальню.

Здесь царила красная смерть. Хаим истек кровью, свалившись на стул. Кровь была всюду – на туалетном столике, в ванной, на телефоне. На стенах всюду виднелись кровавые отпечатки его ладоней. Он бродил по комнате, держась за стены окровавленными руками. Рядом с ним валялась залитая кровью светло-зеленая подушка. Он, видимо, прижимал ее к груди, пытаясь остановить кровотечение, пока не понял, что это бесполезно.

Глаза Ширли были широко раскрыты, она судорожно ломала руки. Я вытолкнул ее из комнаты. И тут заметил капли крови на ковре в гостиной.

– Он мертв, – сказал я. Она уже догадалась об этом, но кто-то должен был сообщить ей, что отца больше нет.

В двери я заметил две пулевые пробоины малого калибра. Должно быть, в дверь постучали, и, когда Хаим спросил, кто там, последовали выстрелы.

– Вернемся к машине, – сказал я.

Я протер по возможности все места, к которым прикасался, но не мог поручиться, что ничего не упустил. Я старался прятать лицо, когда мы вышли из дома, а в машине сполз вниз по сиденью насколько мог и не поднимался до тех пор, пока мы не отъехали достаточно далеко.

Мы зашли в маленькое кафе на Венис-Бич. Пол был посыпан песком, а с потолка свисали сети с ракушками. Окно выходило на берег. В это прохладное утро на пляже еще никого не было.

– Когда вы его обнаружили?

– Сегодня утром. – Она подавила рыдания. – Он просил меня кое-что привезти.

– Что именно?

– Деньги.

– Как вы узнали мой адрес?

– Я позвонила в церковь.

Я заказал кофе. Мне пришлось пить его осторожно. Когда горячая жидкость попадала на рану, боль становилась нестерпимой.

– Зачем ему понадобились деньги?

– Он должен был бежать, Изи. Власти хотели его схватить.

– Власти? – Я произнес это так, словно никогда не слышал про ФБР.

– Папа был членом коммунистической партии, – сказала она, глядя на свои сжатые кулачки. – У него были какие-то бумаги, ФБР шло по его следу. Вчера вечером они заглянули к папе, грозились прийти опять. Он решил, что они собираются его арестовать, и попросил привезти немного денег.

– Те самые ребята, которых я видел возле дома на прошлой неделе?

– Да.

– И что же за бумаги они требовали у вашего отца?

Ей явно не хотелось отвечать, но я настоял.

– Он умер, Ширли. Сейчас мы должны позаботиться о вас.

– Какие-то планы. Он получил эти бумаги от одного парня с авиазавода "Чемпион".

– Какие планы?

– Папа сам точно не знал, но, вероятно, связанные с вооружением. Он был уверен, правительство создает оружие, чтобы убивать все больше и больше людей. Папа ненавидит атомную бомбу, считает, что империалистическая Америка погубит еще многие миллионы людей. Он говорит, эти планы вроде бы связаны с созданием нового бомбардировщика, предназначенного для доставки атомного оружия.

Она говорила об отце так, будто он жив, и это беспокоило меня. Я не представлял себе, как можно заставить ее трезво взглянуть на вещи.

– Что он собирался сделать с этими бумагами?

– Я не знаю, – простонала она. – Не знаю.

– Вы должны знать.

– Но почему? Почему это так важно? Он умер.

– Я недолго знал его, но Хаим был моим другом. Хочу быть уверен, что он не был предателем.

– Но он был им, мистер Роулинз. Наше правительство хочет только одного – развязать войну. Так он считал. Поэтому документы о секретном оружии он решил передать какой-нибудь социалистической газете, может быть во Франции, чтобы все узнали об этой опасности. Он... – Ширли снова разрыдалась.

Хаим был моим другом, и он умер. Поинсеттиа жила в моем доме, она тоже умерла. Так или иначе, обе смерти были на моей совести. Даже если только потому, что я не сказал правды или не проявил сочувствия, когда непременно должен был это сделать.

Она дрожала, и я положил руку на ее ладонь.

Белый повар вышел из-за стойки, и несколько посетителей повернулись на стульях, уставившись на нас.

Ширли ничего не заметила.

– Он хотел покинуть эту страну, – сказала она.

– А нам пора покинуть это кафе, – ответил я.

* * *

Когда мы подъехали к моему дому, я, сам не зная почему, предложил ей зайти. Я был грязен, все тело у меня болело, и мне вовсе не хотелось развлекать молоденькую девушку. И все-таки я предложил ей войти. Она согласилась. Мы прошли к дому по тропинке мимо лилий, картофельных и клубничных грядок. Пока я выуживал ключ из кармана, она подняла глаза и взглянула на меня. На какой-то миг я отвернулся, но тут же решил поцеловать Ширли и наклонился к ней.

Меня встревожил не звук выстрела.

И не пулевое отверстие в двери моего дома. И не машина, рванувшая по улице. И не отчаянный вопль Ширли и ужас в ее глазах, способные разбить любое мужское сердце. Меня беспокоили не всевозможные напасти, сломанный зуб, последние остатки похмелья и не шепот ветра за моей спиной, предвещающий смерть. Меня бесили не политические идеи, до которых мне не было дела и в которых я ничего не понимал.

Я терплю все это потому, что не принадлежу себе и никогда не принадлежал. Вот в чем дело. Я даже представить себе не мог, кто стрелял в меня возле моего собственного дома! Мне покоя не давала мысль о повешенных и расстрелянных без всякой причины. Эта мысль доводила меня до безумия! Это было подобно желанию овладеть Ширли, когда по здравому размышлению нужно было выспаться, починить зуб и мирно встретить смерть от руки ревнивого мужа или расиста-полицейского.

Как большинство мужчин, я предпочитал принять участие в открытом бою, с оружием в руках. Нелепое смешение крови и невинности было не для меня.

Я стоял и смотрел на испуганное лицо Ширли. Она вся дрожала. Потом обнял ее и сказал:

– Все будет хорошо.

И ввел девушку в свой дом, даже не удостоив взглядом того, кто в нас стрелял. Для меня – это конченый человек, кем бы он ни был. Я расправлюсь с ним так, что он будет вспоминать меня и в аду.

– Вы думаете, это власти? – пробормотала Ширли, когда я поднес к ее губам стакан виски.

– Может быть, – сказал я, хотя на самом деле нисколько в это не верил. – Они боятся, как бы вы не улизнули с этими бумагами.

– О, Изи. – Она ухватилась за мою руку. – Что же делать?

– Вы должны бежать. И как можно скорее.

– Но куда? Куда мне бежать?

– В центре города есть отель "Филберт". Поезжайте туда и снимите комнату. Назовитесь Дианой Бауэр. У меня когда-то была приятельница с таким именем. Как только устроитесь, позвоните мне. Если не застанете меня дома, то я сам позвоню и попрошу к телефону Диану Бауэр.

Она вздрогнула и прижалась ко мне.

– Позвольте мне остаться здесь, ну хотя бы ненадолго. Я слишком испугана, чтобы вести машину.

Мы сбросили с себя все, кроме белья, – пистолет, правда, остался при мне, – и лежали в моей постели, обнявшись, до тех пор, пока она не перестала вздрагивать. Я прижимал Ширли к себе, стараясь успокоить не столько ее, сколько самого себя. А потом мы уснули. Мне приснился люк, ведущий в могилу матери. Я долго спускался в шахту, напоминающую колодец. На дне шахты протекала река, но я почему-то знал, что это сточная канава. Разъяренные белые люди охотились за мной. Иногда они превращались в крокодилов и преследовали меня в воде, потом крокодилы снова оборачивались людьми. Пытаясь спрятаться, я прижимался спиной к каменной стене. Моя рука то и дело попадала в расщелины, и каждый раз я ощущал острую боль. Боль была невыносима, и в полудреме я растирал челюсть.

Я почти проснулся, как вдруг в моих видениях возник Мофасс, который смеялся, сидя за своим столом, а потом спросил, с чего это налоговое управление выпустило меня из своих когтей. Он поносил Поинсеттию и отказался переписать мои бумаги на свое имя.

Сны – поразительное явление. Это совершенно иной образ мышления. Внезапно я четко понял, как должен действовать. Я знал, кто убил Поинсеттию и почему. Знал это даже во сне и во сне строил планы отмщения.

Глава 33

Мы стали целоваться, еще не проснувшись. А когда проснулись, эти страстные поцелуи были нам дороги, но никто из нас не стремился к чему-то большему. Она встала и как неприкаянная бродила по комнате, напоминая мне о своем отце. Я подошел к ней, осторожно прижал к стене и поцеловал. Она обвила ногами мои бедра и прильнула ко мне.

Это был скорее всего не секс, а что-то вроде спазмов или судорог, сопровождаемых звуками вроде тех, что издают боксеры, получающие удары по корпусу. Мы не шептались о любви. Не произнесли ни слова до того момента, когда все кончилось.

Затем я пообещал заглянуть в отель "Филберт" как можно скорее. Дал ей телефон Этты и попросил позвонить, если она не застанет меня дома.

– Скажи Этте, что тебе нужно, и попроси ее от моего имени связаться с Крысой.

– С кем?

– Это мой приятель, – сказал я.

– Ах, я вспомнила. – Она улыбнулась в первый раз. – Вы говорили, что он немного напоминает вам папу.

– Да, это так.

Я не ведал о дальнейшей судьбе Ширли. Сейчас я думал только о мести и, кажется, знал, что должен делать.

На улице уже стемнело. Я проводил Ширли до машины, притворяясь, будто опасаюсь нападения на нее. Но теперь я был уверен: выстрел предназначался мне. И знал, кто стрелял.

В моих венах стыла кровь.

* * *

Дом Примо находился в восточном Лос-Анджелесе, в мексиканском районе. Сначала он владел большим домом и сдавал комнаты темным личностям. Но отдел здравоохранения прикрыл эту лавочку. Тогда Примо вложил триста долларов в двухэтажный дом на Бруклинском бульваре. Он и его жена Флауэр, а также одиннадцать ребятишек жили наверху, а внизу они, сломав перегородки, открыли непритязательное кафе.

Это была темная комната с голыми, грубо отесанными балками. Там и сям стояли разномастные столы и стулья. Флауэр родом из Панамы и достаточно хорошо знала мексиканскую кухню, чтобы готовить буррито с яйцами и картошкой, а также жареные сосиски, которые приводили всех в восторг. Каждый мексиканец-поденщик, живущий в пределах трех миль, заходил к Примо поесть. Здесь всегда были текила и пиво из ближайшего магазина и пахло так вкусно, что человек из Тихуаны мог вообразить, будто он у себя дома, в кругу семьи.

Когда я добрался до Примо, было уже поздно, но я знал, что вся семья внизу. Обед у семейства Примо начинался около пяти и продолжался до тех пор, пока старшие ребятишки не относили своих младших братьев и сестер в постель.

– Изи! Привет! – воскликнула Флауэр, когда я просунул голову в дверь. Я никогда не стучал; если вся семья была в сборе, страшный шум не позволял соблюдать приличия.

Она пересекла большую комнату, и я утонул в ее мягких объятиях. Флауэр была крупнее, чем Этта-Мэй, и, вне всякого сомнения, негритянка, но все считали ее мексиканкой. Она родилась на южной границе и, когда выходила из себя, лихо ругалась по-испански.

– Изи! – Примо пожал мне руку и хлопнул по плечу. – Дайте человеку чего-нибудь выпить. Джезус! Это же твой крестный Изекиель. Принеси-ка ему бутылку пива.

Молчаливый и робкий парнишка вскочил с места и бросился на кухню, лавируя среди детворы, собак и мебели. Джезус Пенья. Большинство ребятишек у Пеньи были светлокожие, цвета меда, как и их отец, с большими, как луны, глазами. А Джезус темнее, и глаза у него с азиатским разрезом. Он не был родным сыном Примо. Я нашел этого малыша, когда он ел сырую муку из пятифунтового мешка. Над ним надругался белый негодяй, но он расплатился за свой грех, получив пулю в сердце. Я привел мальчика к Примо и Флауэр. Они согласились приютить его, а я обещал в случае чего забрать его к себе. Мы оформили бумаги, и Джезус считался моим приемным сыном. Я гордился им. Мальчуган был сообразителен, силен и любил животных. Единственный его недостаток заключался в том, что он молчал. Я не знаю, помнил ли он свое прошлое. Каждый раз, когда я расспрашивал его об этом, он обнимал и целовал меня, а потом убегал.

– У тебя что-то не так, Изи? – спросил Примо.

– Разве я не могу просто повидаться с друзьями и своим приемным сыном?

– Да нет, что-то с тобой явно случилось. У тебя распухла челюсть.

– Я ввязался в драку. И, между прочим, победил.

Флауэр неодобрительно поглядела на меня и ткнула пальцем в челюсть. Я чуть не упал в обморок.

– У тебя нагноение, – сказала она. – Ты должен немедленно обратиться к врачу, иначе это плохо кончится.

– Сразу же, как только улажу кое-какие дела, обращусь.

– Этот зуб сам решил твои дела, – сказала она. Глаза ее округлились. Ребятишки засмеялись и стали ее передразнивать.

– А ну, тихо! – заорал Примо, потом затараторил по-испански, размахивая руками, как бы загоняя ребятишек наверх.

Сперва они и не подумали его слушаться, и Примо, не переставая кричать, принялся отвешивать шлепки направо и налево.

Наконец Флауэр повела детей вверх по лестнице и обернулась к Примо.

– И ты тоже уходи, женщина, – сказал он. – Изи пришел поговорить со мной.

Флауэр засмеялась и высунула язык, а потом повернулась и выпятила зад. Нагримасничавшись вволю, она взбежала по ступенькам, прежде чем Примо успел чем-нибудь в нее запустить.

Я достал пузырек, который дал мне Джексон Блю. В нем оставалось пять или шесть пилюль.

– Что это у тебя, Изи?

– Морфий.

Примо скорчил такую рожу, словно его сейчас вырвет.

– Это такая гадость. Я имел дело с морфием во время войны на Тихом океане. Они пичкали им ребят до тех пор, пока те не превращались в сущих обезьян.

Морфий перестал действовать. Во рту было жуткое ощущение.

– У меня серьезная проблема, Примо. Вот решу ее, тогда, может быть, пойду к зубному врачу.

– Ох, – покачал он головой. – А что за проблема?

– Кто-то у меня на хвосте. Я должен узнать, кто именно, и разделаться с ним.

– Но кто же это может быть?

– Я не стану тебе говорить, Примо. Пока ты ничего не знаешь, с тебя взятки гладки.

Наверное, бессонница, боль, морфий и спиртное спровоцировали мое тогдашнее безумие. Я видел – Примо понимает, что я не в себе. Он говорил тихим голосом, короткими фразами, не смеялся и не шутил, как обычно.

– И что бы я мог для тебя сделать?

– Мне и моей подружке Этте-Мэй, возможно, придется убраться отсюда после того, как я осуществлю задуманное. Я подумал, не захочется ли тебе прогуляться в Мексику, в те дикие места, о которых ты частенько говоришь?

Примо любил рассказывать про Анчу. Это был городок в Центральной Мексике, не обозначенный ни на одной карте. Никто не знал, где он находится, кроме людей, приезжавших оттуда, и тех, кого туда приглашали местные жители. Примо рассказывал мне, что жители Анчу легко снимались с места, когда узнавали о приближении беды. Собирали свои пожитки и уходили. На это им требовалось не более двух часов. Федеральные власти предпочитали не вмешиваться в дела Анчу. Примо говорил, женщина из Анчу готова откусить член у представителя федеральных властей и зажарить его для своего любовника в качестве возбуждающего средства.

– А почему бы тебе не уехать в Техас? Там тебя не найдут.

– Я не могу. Тут замешаны власти, а для них ничего не стоит пересечь границу штата.

Мистер Пенья глянул в мою сторону, нахмурился, хлебнул пива и снова поглядел на меня.

Я растирал свою челюсть.

– Ладно, прими пилюли, Изи, – сказал он наконец.

Я заглотал три штуки и запил их пивом, которое принес Джезус.

– Прими все, – настоял Примо.

– Но это все, что у меня осталось.

– У меня есть еще. Прими. Пусть боль совсем утихнет.

Я опустошил пузырек, надеясь заглушить боль и как следует выспаться, чтобы завтра быть готовым к тому, что мне предстоит.

– У меня при себе пятьсот долларов, – сказал я, достал из кармана конверт и вручил его Примо.

Деньги всегда веселили Примо. Чем больше их было, тем громче он смеялся. Примо пересчитал двадцатки и десятки, которые до этого ждали своего часа у меня под обоями. С каждой купюрой его усмешка становилась все шире, а глаза стекленели.

Похоже, сказывалось действие наркотика, но у меня вдруг возникли сомнения. А вдруг Примо задумал что-то нехорошее? Может, решил воспользоваться полосой моих неудач.

– Так ты хочешь мне помочь? – спросил я.

Наверно, в моем голосе прозвучал страх, потому что Примо сказал "да", причем сказал очень серьезно. Он передал мне глиняный кувшин.

– Текила? – спросил я.

– Мескаль.

Я глотнул и ощутил солидную крепость этого напитка, даже несмотря на наркотический туман.

Примо рассказывал мне про Анчу.

– Это старый город, – говорил он. – Там жил вождь лет сорок тому назад, он воевал на стороне Запаты, прежде чем того повесили.

Время от времени Примо трогал мою челюсть. Когда я жаловался на боль, он передавал мне кувшин. Постепенно боль исчезла.

Примо все еще смеялся. Спустилась Флауэр и стала пить вместе с нами. Она составила мне компанию, а Примо стал копаться в старых ящиках, которые стояли в углу большой комнаты.

– Потрясающая женщина, – сказал я, когда Примо вернулся. В руках он держал нечто вроде секатора.

– Я нашел его, – сообщил он.

До меня как-то не дошло, что он сказал, я был слишком поглощен собственными мыслями.

– У меня в одном из моих домов есть женщина, похожая на нее. Руки у нее такие же сильные, как у твоей, и от нее исходит такой же сладкий аромат цветов.

Я свалился со стула, пытаясь поцеловать миссис Пенья в губы, приземлился рядом с ней и почти дотянулся до ее шеи. Но тут комната завертелась у меня перед глазами, и я обнаружил, что лежу на спине, а Флауэр прижимает мои плечи к полу своим основательным весом.

– Много лет тому назад мой двоюродный брат был зубным врачом в Гвадалахаре, – донесся до меня голос Примо. – Я сохранил его инструменты.

Мой желудок затрепыхался, и я бы затрепыхался вместе с ним, если бы не железная хватка миссис Пенья.

– Открой рот, да пошире, – потребовал Примо. Он зажал мне ноздри одной рукой, сжимая в другой свои жуткие клещи.

– Вот этот зуб, – проговорил Примо.

Тут я начал сопротивляться. Я не мог вопить из-за этого дьявольского орудия и не мог перевернуться, потому что меня удерживала Флауэр. Но я отчаянно брыкался. Подпрыгивал и брыкался под Примо, будто он был моим первым любовником. Сражался до тех пор, пока силы не иссякли. Я почувствовал, что в моем рту взад и вперед катается бульдозер.

Джезус Пенья присел на корточки возле моей головы. Он неотрывно глядел мне в лицо. Увидел, что глаза мои открыты, и улыбнулся. Я заметил, что у него не хватает одного зуба, и пощупал языком больное место у себя во рту. Там был марлевый тампон, горький на вкус.

Я сел и выплюнул тампон на пол. Джезус отскочил от меня, как испуганный котенок. Марлевый мешочек сохранял форму зуба и был пропитан кровью.

Кровь напомнила мне о ногах повешенной Поинсеттии, о пятнах на полу в ее комнате и о кровавых отпечатках ладоней Хаима в его доме. Я соскочил с койки. Они, оказывается, уложили меня за ящиками в дальнем конце комнаты. В кафе уже сидели завсегдатаи, они поглощали пшеничные лепешки с маслом и пили пиво. Это был их завтрак.

Помню, мне подумалось: "Хорошо, что еще только утро".

Флауэр хлопотала возле печки, справа от меня. От закопченного котелка поднимался пар. Она остановилась и улыбнулась:

– Иди сюда, Изи.

Она подала мне тарелку супа, в котором плавали сухарики. На дне лежало яйцо.

Она вновь улыбнулась.

– Это чесночный суп.

Я сел на стул рядом с ней. От первого глотка меня чуть не стошнило, но я продолжал есть. У меня давно во рту крошки не было, я должен был восстановить силы.

Солнце пробивалось через окошечко на задней стене кухни. В его лучах плавали пылинки, похожие на стайку крохотных серебряных рыбок. Я вспомнил дом на Магнолия-стрит и паршивого коричневого карпа Мофасса, взбирающегося вверх по длинной лестнице.

Постепенно мой желудок угомонился. Дырка на месте бывшего зуба чуть побаливала.

– Ну вот и все, – сказала Флауэр. Она протянула мне горсть чайных пакетиков. – Если заболит, раскуси один из них и жуй, пока не полегчает.

Я сунул пакетики в карман и спросил:

– А где Примо?

– Он уехал к брату в Сан-Диего. Они собираются переехать к нам, пока мы будем на Юге.

Значит, план уже действовал.

– Спасибо за врачебную помощь, Флауэр. Извини, но от боли и лекарств я был немного не в себе.

– Мы любим тебя, Изи, – отвечала она.

Я чуть не расплакался.