Текст книги "Пересмешник"

Бентли

День пятьдесят седьмой

Девять дней, как я не писал дневник. Девять дней. Я научился складывать и вычитать числа. По книге. Но учиться по «Арифметике для мальчиков и девочек» скучно, так что после сложения и вычитания мы бросили. У тебя есть семь персиков. Если взять три, то останется четыре. Но что такое персик?

Мэри Лу учится очень быстро, гораздо быстрее меня. Удивительно. Но у нее есть я, чтобы помогать, а у меня никого не было.

Я нашел большие книжки с картинками и крупными буквами. Я медленно читаю их вслух, а Мэри Лу повторяет слова за мной. А на третий день мы сделали открытие. В «Арифметике для мальчиков и девочек» одна задачка начиналась словами: «В алфавите тридцать три буквы…» Мэри Лу спросила: «Что такое алфавит?», и я решил поискать это слово в «Словаре». И нашел. Вот что там написано: «Алфавит. Буквы данного языка, расположенные в ряд в установленном порядке. См. титульный лист». Я с минуту гадал, что значит «данный язык» и «титульный лист», потом посмотрел на соседнюю страницу. Там была таблица. Наверху стояла буква «А», внизу – «Я». Рядом с каждой буковками поменьше было написано, как их читать. Они все были знакомые, и порядок тоже казался знакомым. Я сосчитал, их оказалось тридцать три, как и говорилось в «Арифметике для мальчиков и девочек». «Расположенные в ряд в установленном порядке» вроде бы обозначало, что люди их расположили, как цветы сажают в ряд. Но люди не располагают буквы в ряд. Насколько мне известно, никто, кроме меня и Мэри Лу, не знает, что такое буквы. Хотя, конечно, раньше некоторые – а может, даже все – знали буквы. Наверное, они и расположили их в ряд, называемый алфавитом.

Я стал читать вслух: «А, бэ, вэ, гэ, дэ, е…», и вдруг меня осенило! В таком порядке идут слова в «Словаре!» Сперва слова на «А», потом слова на «Б»!

Я рассказал об этом Мэри Лу, и она вроде бы поняла сразу. Взяла книгу, стала ее листать. Она уже очень умело с ними обращается, прежняя неловкость совершенно исчезла. Она сказала:

– Нам надо заучить алфавит.

Заучить. Зафиксировать в памяти.

– Зачем? – спросил я.

Мэри Лу посмотрела мне в глаза. Она сидела на полу, скрестив ноги, в желтом синлоновом платье, которое я ей купил, а я – на моей кровати, скомбинированной со столом. Передо мной лежала кипа книг.

– Не знаю, – ответила Мэри Лу и снова взглянула на книгу у себя на коленях. – Может, если будем знать алфавит, нам будет проще искать тут слова?

Я задумал, потом сказал:

– Ладно.

И мы выучили алфавит. Мне было стыдно, потому что она запомнила его гораздо быстрее меня. Но она мне помогала, и в конце концов я его выучил. Это было трудно, особенно последние буквы, но с какого-то раза у меня получилось произнести их подряд. Дважды. Когда я умолк, Мэри Лу рассмеялась и сказала:

– Теперь мы кое-что знаем вместе.

Я тоже рассмеялся, хотя и не знал почему. Ничего смешного в этом не было.

Секунду она смотрела на меня и улыбалась. Потом сказала:

– Сядь рядом со мной.

Я послушался и сел рядом с ней на ковер.

– Давай говорить их по порядку, – сказала Мэри Лу, сжала мой локоть и произнесла: – А.

В этот раз ее прикосновение меня не смутило. Я не почувствовал никакой неловкости. Вообще никакой.

– Бэ, – сказал я.

– Вэ, – ответила она и повернулась ко мне.

– Гэ, – сказал я и посмотрел на нее, ожидая, когда она произнесет свою букву.

Она облизала губы языком и шепнула:

– Дэ.

– Е, – быстро сказал я. Сердце у меня застучало сильнее.

Она поднесла губы к самому моему уху и сказала: «Ё». Потом тихонько хихикнула. И я ощутил такое, что мне захотелось подпрыгнуть. Что-то теплое и влажное касалось моего уха. Я понял, что это ее язык. Сердце у меня почти остановилось.

Я не знал, что говорить, поэтому сказал:

– Жэ.

И тут она засунула язык мне в самое ухо. По всему моему телу прошла дрожь, а в животе как будто что-то оборвалось. И в голове тоже. А она проговорила мне в самое ухо: «Зэ», длинно-длинно, так что получилось: зззззззззэ.

Честно сказать, у меня много синих и желтых подряд не было сексуальных контактов. А то, что я сейчас испытывал, было совсем новое, ошеломляющее. Я был совершенно потрясен и телом, и рассудком. Внезапно я понял, что прижимаюсь лицом к ее лицу и плачу. Щеки у меня стали мокрые от слез.

– Господи Исусе, Пол, – прошептала она. – Ты плачешь. Передо мной.

– Да. Извини. Я не должен был…

– Тебе плохо?

Я стал вытирать слезы, и моя рука задела ее щеку. Я замер на мгновение, а потом почувствовал, как она своей рукой переворачивает мою ладонь и прижимает к своей щеке. На меня волной накатило новое чувство, мягкое и сладкое, как от сильного препарата. Я посмотрел на нее, прямо в ее большие пронзительные глаза. Сейчас они были немного печальны.

– Нет. Мне не плохо. Я чувствую… не могу сказать что. – Я по-прежнему плакал. – Это очень хорошо, то, что я чувствую.

Лицо ее было очень близко к моему. Она вроде бы поняла меня и кивнула.

– Закончим говорить буквы? – спросила она.

Я улыбнулся и сказал:

– И. Следующая буква – «И».

Потом убрал руку с ее щеки и положил ей на спину.

Она улыбнулась.

До трудных букв в конце алфавита мы так и не добрались.

День пятьдесят девятый

Мэри Лу перебралась ко мне! Уже две ночи мы спим вместе на моей кровати! Мы отсоединили стол и отодвинули его к стене, так что получилось место для двоих.

Мне трудно спать, когда рядом другой человек. Я слышал, что мужчины и женщины спят вместе в одной постели, но для меня это впервые. Однако Мэри Лу так захотела, и я согласился.

Меня смущает ее тело, я боюсь ее коснуться или прижаться к ней, но сегодня я проснулся и обнаружил, что обнимаю Мэри Лу. Она тихонько посапывала. Я втянул носом запах ее волос, поцеловал в затылок, а потом просто долго лежал, обнимая ее спящее тело, пока она не проснулась.

Мэри Лу увидела, что я ее обнимаю, рассмеялась и уютно прижалась ко мне. Я снова почувствовал неловкость. Но тут мы заговорили, и моя неловкость исчезла. Мэри Лу говорила, как она научится читать. Сказала, ей снилось, будто она читает. Будто уже прочла тысячи и тысячи книг. Узнала из них про жизнь все, что надо знать.

– Что надо знать про жизнь? – спросил я.

– Все, – ответила она. – Они хотят, чтобы мы были совсем темные.

Я не понял, о чем она говорит и кто такие «они», поэтому промолчал.

– Давай позавтракаем, – сказала Мэри Лу.

Я вызвал серворобота, и мы позавтракали соевыми батончиками и свиной ветчиной. Я чувствовал себя хорошо, хотя и не выспался.

После завтрака я решил поработать над фильмом, а Мэри Лу смотрела его вместе со мной. Фильм назывался «Биржевой маклер», в главной роли снялся Бастер Китон. Бастер Китон очень серьезный, и в фильме с ним происходят всякие странные неприятности. Они были бы смешными, если бы не были такими грустными.

Мэри Лу смотрела как зачарованная. Она никогда раньше не видела фильмов и знала только голографическое телевидение, которое ей не нравилось.

В начале первой ленты, когда Бастер Китон красил дом и нечаянно покрасил лицо человеку, который высунулся в окно, Мэри Лу сказала:

– Пол, Бастер Китон совсем как ты. Он такой… серьезный!

И она была права.

Остаток дня мы осваивали чтение. Мэри учится на изумление быстро и задает интересные вопросы. В университете, где я преподаю, у меня много студентов, но ни одного как она. Я сам тоже теперь читаю лучше.

Все в ней замечательно.

Сейчас вечер. Мэри Лу смотрит, как я пишу за столом, придвинутым к стене. Я объяснил ей про письмо, она взволновалась и сказала, что хочет научиться писать. Чтобы записать память о своей жизни.

– И чтобы записать другое, что я думаю. Чтобы я могла это прочесть, – сказала она.

Интересная мысль. Может быть, именно поэтому я столько пишу – гораздо больше, чем имел в виду Споффорт, когда дал мне диктофон. Пишу, чтобы прочитать. Чтение проделывает с моей головой что-то странное и волнующее.

Может быть, Мэри Лу храбрее меня, потому что росла в интернате для рабочих, пока оттуда не сбежала, а я, конечно, выпускник интерната для лиц умственного труда. Притом что она такая умная! Почему ее готовили к физическому, а не к умственному труду? Может, выбор делают по каким-то другим качествам, не по интеллекту.

Надо будет принести еще бумаги, чтобы Мэри Лу научилась писать и начала записывать воспоминания о своей жизни.

День шестьдесят пятый

Мэри Лу живет со мной уже девять дней вопреки всем принципам индивидуализма и приватности. Иногда я чувствую себя виноватым, что жертвую своим внутренним развитием по капризу другого человека, но об аморальности такого поведения думаю довольно редко. Если честно, эти девять дней – счастливейшие в моей жизни.

И она уже читает почти так же хорошо, как я! Потрясающе! Она начала записывать воспоминания о своей жизни.

Мы все время вместе, почти как Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд, только они были слишком воспитанные, чтобы заниматься сексом.

В старых фильмах совсем нет секса, хотя многие герои самым аморальным образом живут вместе. Видимо, к эпохе немых фильмов порнографию в том виде, в каком ее обычно изучают в курсе классического искусства, еще не изобрели, как и телевизор.

Мы занимаемся любовью так часто, как я могу. Иногда это случается, когда мы просто читаем вместе и Мэри Лу повторяет предложения за мной. Однажды у нас на маленькую книжку «Изготовление бумажных змеев» ушел целый вечер, потому что мы постоянно прерывались.

Мы оба совсем не курим марихуану и не принимаем таблеток. Я часто нервничаю и не нахожу себе места. Иногда, когда такое происходит, мы выходим погулять. И хотя мне отчасти хочется плакать от той насыщенности, с которой я живу, работаю и занимаюсь любовью, я понимаю, что так лучше, чем раньше.

Однажды во время прогулки мы ощутили сильное желание, и я предложил зайти в бар быстрого секса на Таймс-Сквер. По моей университетской карточке я выбрал лучший тамошний номер. Как всегда, в вестибюле на больших трехмерных экранах показывали порнографию, а две проститутки – гологрудые роботы-женщины в черных сапогах – предложили поучаствовать в оргии, но Мэри Лу, по счастью, велела им отвалить. А я отказался от возбуждающих таблеток, которые раздавал бармен. Мы пошли в номер одни, выключили свет и занялись любовью на мягком полу. Но только это было не то чтобы особенно хорошо.

До сих пор я занимался любовью только так, потому что именно так полагается. «Быстрый секс оберегает», – говорил мой преподаватель межличностных отношений. Но мне хотелось быть с Мэри Лу у себя дома, заниматься любовью в собственной кровати и потом разговаривать. Хотелось быть как матери и отцы в старых фильмах, только еще чтобы у нас был секс. Хотелось покупать ей цветы и танцевать с ней.

Когда мы закончили, Мэри Лу сказала:

– Пошли из этой секс-фабрики, – а когда мы уходили, добавила: – Думаю, Саймон что-то такое имел в виду, когда говорил «Чикагский бордель».

И я правда купил ей цветы, в автомате. Белые гвоздики, как у Глории Свенсон в «Королеве их всех».

А вечером перед сном я предложил Мэри Лу потанцевать. Я приколол цветок на ее синлоновое платье, включил фоновую музыку из телевизионной программы, и мы стали танцевать. Мэри Лу никогда прежде не слышала, чтобы два человека танцевали вместе, однако всякий, кто всерьез изучает фильмы, знает про танцы. Я их много раз видел. Мы часто наступали друг другу на ноги, и все равно было хорошо.

Но когда мы легли в постель, что-то, не знаю что, меня напугало. Я крепко держал Мэри Лу, пока она не уснула, а сам еще долго лежал без сна и думал. Кажется, меня напугало что-то в баре быстрого секса.

Так что я встал с постели и дописал рассказ про сегодняшний день. Я устал, но мне все равно страшно. Чего я боюсь? Что она уйдет? Что я ее потеряю?

День семьдесят шестой

Мэри Лу здесь уже восемнадцать дней, и последние девять я ничего не писал.

Мое счастье стало еще больше! Я не думаю про аморальность нашего совместного проживания и про то, что мы, наверное, нарушаем закон. Я думаю про Мэри Лу, про то, что вижу в фильмах и читаю в книгах, про то, что читает она.

Вчера она читала то, чего я раньше не встречал. Это называется «стихи». Некоторые она читала мне вслух. Местами они непонятные, как шахматы, а местами говорят интересное и странное. Одно она прочитала мне дважды:

 
О ветр осенний, когда повеешь,
Чтоб тихий дождик лил?
А я, о Господи, с любезной
Опять в постели был!
 

«Ветр» и «любезную» мне пришлось смотреть в «Словаре». Когда Мэри Лу читала это во второй раз, на меня накатило такое же чувство, как иногда от сильных сцен в фильмах. Огромное чувство, мучительно приятное, в груди.

Когда она закончила, я почему-то сказал:

– Лишь пересмешник поет на опушке леса.

Мэри Лу подняла глаза от книги и спросила:

– Что?

Я повторил:

– Лишь пересмешник поет на опушке леса.

– Что это значит? – спросила она.

– Не знаю. Это из фильма.

Она прикусила губу:

– Это как слова, которые я сейчас читала, да? Вызывает чувство, которое не умеешь назвать.

– Да, – ответил я. Она сказала то самое, что хотел сказать я, и это было даже немножко страшно. – Да. Именно так.

Потом она читала еще стихи. Ни одно не вызвало у меня того же чувства, но мне все равно было приятно слушать, как Мэри Лу читает. Она сидела на полу, скрестив ноги, и смотрела в книгу. Я смотрел и слушал, как она серьезным и ясным голосом читает нам обоим. Книгу она держит ближе к лицу, чем я, и когда читает, в ней есть что-то очень трогательное.

Мы каждый день ходим гулять и всякий раз обедаем в другом месте.

День семьдесят седьмой

Сегодня утром Мэри Лу ушла, как часто делает, купить нам еды в экспресс-обслуживании. Для этого она берет мою кредитку. Когда она ушла, я включил проектор и стал смотреть фильм с Лилиан Гиш и говорить диалоги в диктофон, и тут вдруг открылась дверь. Я повернулся и увидел в дверном проеме Споффорта. Он был такой высокий и крепкий, что как будто заполнял пространство, даже когда просто стоял. И все-таки на этот раз я не испугался. В конце концов, Споффорт всего лишь робот. Я выключил проектор и пригласил его войти. Он вошел и сел на белый пластиковый стул, лицом ко мне. На нем были легкие брюки защитного цвета, сандалии и белая футболка. Смотрел он на меня без улыбки, но и не сурово.

Некоторое время мы сидели молча, потом я спросил:

– Вы слушали мой дневник?

Я не видел Споффорта уже давно, и он никогда не заходил ко мне в комнату.

Он кивнул:

– Да. Слушаю, когда есть время.

Что-то в нем меня раздражало, и я его уже не боялся, поэтому спросил:

– Зачем вы хотите про меня знать? Зачем попросили меня вести дневник?

Он не ответил и, немного помолчав, сказал:

– Учить читать – преступление. За него вас можно отправить в тюрьму.

Я не испугался. Я вспомнил слова Мэри Лу про детекторов и что никого больше не уличают.

– Почему?

Я понимал, что нарушаю правило поведения: «Не спрашивай; расслабься». Но мне было все равно. Я хотел знать, почему учить кого-нибудь чтению незаконно. И почему Споффорт не сказал мне этого раньше, когда я предложил учить чтению в Нью-Йоркском университете.

– Почему мне нельзя учить Мэри Лу чтению?

Споффорт подался вперед, положил большие руки на колени и посмотрел на меня. Взгляд его немного пугал, но я все равно не стал отводить глаза.

– Чтение чересчур лично, – сказал Споффорт. – Оно чересчур приближает к чувствам и мыслям других людей. Оно смутит вас и обеспокоит.

Мне сделалось чуточку страшно. В присутствии Споффорта, при звуках его низкого властного голоса хотелось подчиниться и ничего не спрашивать. Но я вспомнил кое-что прочитанное в книге: «Другие тоже могут ошибаться» – и уцепился за эту мысль.

– Почему преступление быть смущенным и обеспокоенным? И знать, что думают и чувствуют другие?

Споффорт внимательно на меня посмотрел.

– Разве вы не хотите быть счастливым? – спросил он.

Я слышал этот вопрос раньше. Робот-учитель в интернате тоже спрашивал: «Разве ты не хочешь быть счастливым?» – и ответить мне было нечего. Однако сейчас, в комнате, где лежали вещи Мэри Лу, стоял проектор и коробки с кинолентами, я, неодурманенный препаратами, внезапно рассердился.

– Люди, которые не читают книг, убивают себя. Сжигаются в огне. Они счастливы?

Споффорт уставился на меня, потом вдруг перевел взгляд на стул, на котором лежало мятое красное платье Мэри Лу и стояли ее сандалии.

– И это тоже преступление, – сказал он, но уже мягче. – Жить больше недели с другим человеком.

– Что такое неделя?

– Семь дней.

– Почему не семьдесят дней? – возмутился я. – Или не семьсот? Я счастлив с Мэри Лу. Счастливее, чем когда-либо прежде с препаратами и быстрым сексом.

– Вы напуганы, – сказал Споффорт. – Я вижу, что вы напуганы в эту самую минуту.

Я резко встал:

– Ну и что? Лучше жить так, чем быть… быть роботом.

Я и впрямь боялся. Боялся Споффорта, боялся будущего. Боялся своего гнева. На миг у меня возникло желание принять сопор – целую горсть – и вновь стать спокойным, безмятежным, бесчувственным. Но мне понравилось злиться, я не готов был отказаться от гнева.

– Какое вам дело, счастлив ли я? Какое вам дело, чем я занимаюсь? Вы ведь все равно машина.

И тут Споффорт меня удивил. Он запрокинул голову и расхохотался. Смеялся он громко и долго. И что совсем удивительно – моя злость прошла, и я рассмеялся вместе с ним.

Отсмеявшись, Споффорт сказал:

– Ладно, Бентли. Ладно. – Потом встал и добавил: – Вы сложнее, чем я думал. Живите с ней. – Он пошел к дверям, но, прежде чем выйти, повернулся и глянул на меня: – Какое-то время.

Я молча смотрел на него. Споффорт вышел и закрыл за собой дверь.

Я сел на кровать. Руки у меня дрожали, сердце колотилось. Я ни с кем прежде так не говорил, а уж с роботом тем более. Я был ужасно напуган своим поведением. Но, где-то глубже, я ликовал. Очень странно. Никогда такого не чувствовал.

Когда Мэри Лу вернулась, я ничего ей про гостя не сказал, но и чтением заниматься не стал, хотя она просила, а начал ее обнимать. Она немножко на меня рассердилась, но мое желание было такое сильное, и мы так энергично занимались сексом, лежа на ковре, я крепко ее обнимал и мощно в нее входил, так что скоро она уже смеялась и покрывала мое лицо поцелуями.

А потом мне было так хорошо, так расслабленно, что я сказал: «Давай немного почитаем». И мы стали читать. И ничего не случилось. Споффорт не пришел.

* * *

Пока я это писал, Мэри Лу записывала свои воспоминания. Я сижу за столом, а она – на запасном стуле, положив на колени большую книгу, а бумагу – на книгу. Пишет она очень красиво, маленькими аккуратными буквами. Меня смущает, что она за такое короткое время научилась писать лучше меня. Однако я ее учитель и горжусь этим. Теперь я думаю, что за все годы в университете никого не научил чему-нибудь стоящему. Обучение Мэри Лу доставило мне больше радости, чем вся моя работа в Огайо.

День семьдесят восьмой

Сегодня мы видели групповое самосожжение.

Мы решили попробовать что-нибудь новенькое и отправились завтракать в «Бургер-шеф». Дотуда семь кварталов. Я сказал об этом Мэри Лу и объяснил, что у меня появилась привычка все считать. В интернатах всех учат считать до десяти, но это нужно, чтобы знать восемь разных цен на то, что можно купить. Брюки стоят две у. е., бургер с хлореллой – одну и так далее. Если ты использовал все у. е. на этот день, карточка розовеет и перестает работать. Разумеется, все главное – обувь, телевизоры, поездки на мыслебусе – бесплатное.

Мэри Лу сосчитала кварталы и согласилась, что их семь.

– Но я всегда считала мои пять сэндвичей в зоопарке, – сказала она.

Я вспомнил «Арифметику для мальчиков и девочек».

– Сколько оставалось после того, как ты съедала три?

– Два, – ответила она со смехом.

Потом остановилась посреди улицы и изобразила робота-недоумка в зоопарке: выставила руку, как будто держит пять сэндвичей, сделала пустые глаза, чуть наклонила голову набок, приоткрыла рот и замерла, тупо глядя на меня, как робот-недоумок.

Сперва я не понял, что она делает, и смутился, а потом понял и громко рассмеялся.

Навстречу нам шли студенты в джинсовых мантиях; они глянули на Мэри Лу и тут же отвели взгляд. Мне было за нее немного неловко, что она привлекает к себе внимание, и все равно я невольно снова засмеялся.

Мы дошли до «Бургер-шефа», а там уже происходило самосожжение.

В том самом углу, где я видел его в прошлый раз. Оно, наверное, уже почти закончилось, потому что в помещении очень сильно пахло горелым мясом. Чувствовался ветер от вентиляторов, которые пытались прогнать запах.

Людей снова было трое – все женщины. Их тела почернели, на остатках волос и одежде плясали язычки пламени, раздуваемые ветром от вентиляторов. Лица улыбались.

Я думал, они мертвые, когда одна из них заговорила, вернее, выкрикнула: «Вот оно, глубочайшее погружение в себя, хвала Господу нашему Иисусу Христу!» Рот у нее внутри был весь черный. Даже зубы.

Потом она замолкла. Наверное, умерла.

– Господи! – воскликнула Мэри Лу. – Господи!

Я взял ее под руку, не заботясь, что кто-нибудь это увидит, и вывел на улицу. Она вышла на тротуар и села лицом к проезжей части.

Она молчала. По улице проехали два мыслебуса и детекторная машина, люди шли по тротуару, и никто не обращал внимания на Мэри Лу, как и она на них. Я встал рядом, не зная, как поступить или что сказать.

Наконец Мэри Лу сказала, все так же глядя перед собой:

– Это они сами с собой делают?

– Да. Думаю, это случается довольно часто.

– Господи! Зачем? Зачем люди такое делают?

– Не знаю, – ответил я. – И не знаю, почему они не делают этого поодиночке. Вдали от чужих глаз.

– Да. Может, это из-за таблеток.

Некоторое время я молчал, потом ответил:

– Может быть, это из-за того, как они живут.

Мэри Лу встала, удивленно взглянула мне в лицо и ухватилась за мою правую руку.

– Да, – сказала она. – Наверное, так и есть.