Текст книги "Самоопределение российских предпринимателей. Ценностные и смысложизненные ориентации"

Раздел II
Социально-психологические проблемы возрождения и развития российского предпринимательства

Глава 4
Психологические трудности возрождения российского предпринимательства в условиях переходного периода развития общества

Понятие «психологическая трудность» ранее широко использовалось в исследованиях психологов, но в последние годы к нему прибегают редко. В словарях и справочниках по психологии этого термина нет, поэтому целесообразно сначала обозначить его смысл. Слово «трудность», как известно, образовано от слова «труд». «Труд, – гласит «Большой энциклопедический словарь», – повседневная деятельность человека, направленная на сохранение, видоизменение, приспособление среды обитания для удовлетворения своих потребностей, на производство товаров и услуг» (Большой энциклопедический словарь, 2002, с. 1228). Слово «трудный», согласно «Толковому словарю русского языка», подготовленного академиком Н. Ю. Шведовой на основе словаря С. И. Ожегова, имеет четыре значения: 1) требующий большого труда, усилий, напряжения; 2) заключающий в себе затруднения, нелегкий; 3) с трудом поддающийся воздействию, доставляющий беспокойство; 4) то же, что тяжелый, о болезни, больном: опасный, тяжелый. К нашему случаю относятся первые два значения. В том же словаре «трудность» определяется как существительное от слова «трудный». Ближе всего по смыслу к слову «трудность» подходит слово «затруднение», которое в свою очередь, по С. И. Ожегову, означает препятствие, помеху (Толковый словарь…, 2011, с. 1004).

Исходя из вышесказанного, психологическую трудность можно определить как препятствие, помеху на пути естественного функционирования психических явлений, сопровождающих деятельность человека. Психологические трудности могут быть вызваны как внешними, исходящими из среды обитания, так и внутренними, связанными с психическим статусом самого человека, обстоятельствами. В нашем исследовании мы будем иметь в виду главным образом психологические трудности, порождаемые внешними обстоятельствами, т. е. факторами социально-экономической среды, которые непрерывно меняются. В постсоветской истории России эти изменения были связаны со сменой высшего руководства страны, т. е. с уходом М. С. Горбачева с поста Президента СССР, ликвидацией (или, как сейчас принято говорить, «развалом») Советского Союза и приходом к власти Б. Н. Ельцина. С этой точки зрения можно говорить о двух взаимосвязанных, взаимопроникающих, но все же относительно специфических периодах новейшей истории нашей страны, которые оказали существенное влияние на становление нового российского предпринимательства и судьбы предпринимателей. Первый из них – 1985–1991 гг., период руководства Советским Союзом М. С. Горбачева, второй – 1991–1995 гг., период радикальных экономических и политических реформ, связанных с переходом к многообразию форм собственности, рыночной экономике и созданию нового государственного образования – Российской Федерации как преемника СССР.

Предпринимательство в период перестройки

Переход России к рыночным отношениям начался во второй половине 80-х годов прошлого столетия и вызвал к жизни весьма сложные психологические коллизии. События того периода, наряду со всеми другими слоями населения, чувствительно затронули и интересы советских руководителей, которым было суждено возрождать предпринимательство в стране. За годы советской власти они срослись с партийным руководством, вместе с которым образовали «партийно-хозяйственный актив», всецело взявший в свои руки всю государственную собственность, и фактически распоряжались ею бесконтрольно по своему разумению. Переход страны к рыночной экономике сопровождался отказом от господства государственной формы собственности на средства производства и передачей этой собственности в частное владение.

Первым серьезным шагом на этом пути стали выборы руководителей, введенные в практику в бытность М. С. Горбачева генеральным секретарем ЦК КПСС. Советские хозяйственники к 1980-м годам фактически превратились в единоличных распорядителей государственной собственности, непререкаемо выполнявших партийные директивы, но совершенно независимых от трудовых коллективов, которые они возглавляли. Предполагалось, что выборы вынудят их повернуться лицом к персоналу, восстановить утраченную «связь с массами», которую идеологи коммунизма считали источником силы советской власти. Однако надежды реформаторов не оправдались.

В историю становления рыночных отношений в России вошли типичные для тех времен конфликты, – в частности, конфликт в трудовом коллективе шахты «Северная» объединения «Воркутауголь» в 1991 г. Конфликт возник не вокруг проблемы, кто будет эффективней руководить шахтой и обеспечит успешное развитие производства и экономики, как пытались представить ситуацию обе конфликтующие стороны, а в сфере отношений собственности: это была жесткая конкурентная борьба между директором шахты и руководителями профсоюзных организаций за право распоряжаться собственностью шахты. В подобной морально-психологической атмосфере выборы руководителя не могли дать позитивного результата. Рядовые граждане, прежде никогда реально не участвовавшие в подборе и назначении директора – единоначальника, далекого от их повседневных нужд и запросов, решили предпочесть требовательным профессионалам-управленцам «своих людей», под началом которых можно работать поменьше, а получать по максимуму. В такой психологической ситуации кандидаты соревновались не в поиске путей повышения эффективности экономики предприятия, а в угождении избирателям. Это порождало карьеристские настроения среди широкого круга лиц, малокомпетентных в проблемах организации производства. В такой обстановке требовательные к себе и к подчиненным кандидаты теряли всякую надежду занять заслуженное руководящее место.

Желание произвести выгодное впечатление на коллектив побуждало кандидатов бесконечно критиковать опыт команд хозяйственников, находившихся перед выборами у власти, что углубляло раскол в коллективе. Избирательная компания надолго выбивала трудовой коллектив из рабочего ритма, порождала междоусобную борьбу среди сторонников разных кандидатов, вносила сумятицу в общественное мнение и ставила под угрозу судьбу предприятия.

Такова была морально-психологическая атмосфера, в которой трудились руководители предприятий в период расставания с советскими традициями хозяйственного управления и появления первых признаков не столько рыночных, сколько псевдорыночных порядков в экономике России. Уже тогда выяснилось, что центральной проблемой намечавшейся экономической реформы была перестройка отношений собственности. Чтобы решить ее, надо было ответить на целый ряд трудных вопросов.

Во-первых, кто фактически является собственником государственной собственности, кто ею распоряжается на самом деле? Именно у них, т. е. у конкретных людей, видимо, нужно изымать собственность. Во-вторых, кто это будет делать, кто располагает такой силой, чтобы фактического собственника (юридически им является государство) лишить собственности? В-третьих, кому эту собственность передать так, чтобы не нанести ущерб экономике страны? В этих условиях особую актуальность приобрели психологические исследования проблемы изменения форм собственности (Журавлев, 1991; Журавлев, Позняков, 1992; Карнышев, Бурменко, 2002; Китов, 1987, 1990; Позняков, 2000, 2002; и др.).

Всякие сравнения условны, но сложившаяся тогда ситуация с изъятием собственности напоминала большевистский октябрьский переворот 1917 г. Однако в 1917 г. было ясно, в чьих руках находится собственность: она была у капиталистов и помещиков (изъяли, разумеется, не только у них, а у всех, кого можно было ограбить, – например, у Церкви, городских ремесленников, кулаков, т. е. просто зажиточных крестьян, и т. д.). Тогда и метод применялся соответствующий – вооруженное подавление классового врага, его не только экономическое, но и физическое уничтожение. Тяжелые психологические переживания и страдания зажиточной части населения, которая подвергалась геноциду, просто игнорировались. Не принимались во внимание и вандалистские инстинкты, коренящиеся в психологии толпы, призванной большевиками «грабить награбленное».

В 1990-е годы, напротив, было чрезвычайно сложно ответить на вопрос, кто являлся подлинным собственником имущества, называемого государственной собственностью. Фактически ею распоряжались представители разных социальных групп. В первую очередь это были разного уровня руководители партийного и советского аппарата, хозяйственные руководители предприятий, высший офицерский состав правоохранительных органов, работники государственных органов управления. Не являясь юридическими собственниками средств производства, они фактически распоряжались ею, не неся при этом личной материальной ответственности за экономические риски и возможные потери.

Изъятую собственность нужно было передавать конкретным людям, но к тому времени мало кто по своей психологической настроенности был готов стать собственником и начать предпринимательскую деятельность. Исторический опыт многоукладной экономики и возрождения предпринимательства периода НЭПа к тому времени был фактически утрачен. Психология россиян под влиянием глубоких социально-экономических потрясений, за годы советской власти претерпела глубокие изменения и обрела антирыночную, антипредпринимательскую направленность. Многие исторически сложившиеся способы добывания средств к жизни были запрещены и преследовались законом. Уничтожение частной собственности лишило людей интереса к продуктивной хозяйственной самодеятельности, вынудило бросить привычные занятия и идти на наемную работу к государству. Активно проводилась люмпенизация населения, изоляция от всех способов легального материального самообеспечения, что приводило к утрате стремления к материальной самодеятельности. Насильственное создание групповых форм труда и хозяйствования исключало из системы стимулирования личный, частный, индивидуальный интерес, что ограничивало хозяйственную инициативу работника, как бы «размазывало» ответственность за количество и качество труда на весь коллектив, что в психологическом смысле означало коллективизацию хозяйственной жизни. Подрывала экономику и усиленная идеологизация труда, который рассматривался и преподносился советской пропагандой населению как «дело чести, доблести и славы», способ построения коммунизма. Обыденный же смысл труда как способа материального самообеспечения себя и своей семьи маскировался, принижался. Более того, формировались и повсеместно насаждались ненависть и презрение к преуспевающим в материальном отношении гражданам, в особенности к предприимчивым, пытающимся искать дополнительный приработок самостоятельно. Все это вместе взятое к началу перехода страны к рыночным отношениям лишало российское предпринимательство перспективы на возрождение. Поэтому инициативу освоения рыночных отношений взяли на себя в основном экономические диссиденты советской власти, создавшие в свое время теневую экономику. Таковы были ключевые особенности первого периода постсоветской экономической истории России.

Предпринимательство в период приватизации

Предпринимательство этого периода строилось главным образом на основе приватизации государственной собственности. При этом предприимчивые граждане России испытывали противоречивые чувства. Основной массе были свойственны пессимистические настроения, сковывающие социально-экономическую активность, но была и небольшая группа оптимистов, возлагавших большие надежды на рыночные реалии. Эти психологические коллизии стали объектом изучения психологов Академии народного хозяйства при Совете Министров России (Китова, 2003 и др.) Остановимся подробнее на важных результатах этих исследований.

Было установлено, что уже в первый период (период перестройки) среди руководителей было широко распространено чувство неопределенности ситуации, невозможности как-то представить себе хотя бы в общих чертах личную судьбу в свете проводимой социально-экономической реформы. В поведенческом плане это лишало человека возможности целенаправленно организовывать свою жизнь, строить и реализовывать реальные планы. Государственный переворот, совершенный 19 августа 1991 г., еще более усилил это чувство, внес еще большую сумятицу в умы и переживания людей.

Не менее сильно выражено было и чувство неизвестности, ощущение отсутствия информации. Если неопределенность порождается противоречивостью хода событий, то чувство неизвестности проистекает из того, что люди либо не имеют информации, достаточной для оценки перспектив собственной жизни, либо такая информация имеется, но в нее не верят по разным причинам. Неизвестны сроки перехода к устоявшимся рыночным отношениям, социальные и экономические последствия на каждом этапе такого перехода, возможности найти себе достойное применение и многое другое, без чего планирование личного пространства невозможно.

Неуверенность в завтрашнем дне порождалась тем, что с течением времени видимых улучшений в материальных условиях жизни не происходило. Напротив, обстановка ухудшалась, деньги обесценивались, товары дорожали, преступность не снижалась, социальные конфликты не смягчались. Более того, у части руководителей начали зарождаться настроения безысходности, фаталистической предрасположенности событий к неуклонному откату к худшему. Словом, неуверенность имела широкий спектр градации – от некоторых сомнений до чувства полной обреченности.

Для руководителей конца 1980-х годов было характерно чувство нестабильности, хрупкости условий жизни, что приводило к активизации хищнических настроений и, соответственно, к травмированию человеческих отношений, к порождению новых конфликтов.

Отмечалось также предчувствие своей ненужности, утраты социального статуса. «Неприятие твоих способностей и трудового опыты», «опасность остаться не у дел», «оказаться ненужным на работе, которая мне нравится», – так писали опрошенные руководители. Суть опасений заключалась в том, что профессиональный опыт и знания, наработанные ранее, могли оказаться невостребованными в новых условиях и высокий социальный статус мог быть утерян навсегда.

В данном исследовании (напомним, что оно проводилось в конце 1980-х годов на базе Академии народного хозяйства при Совете Министров Российской Федерации) были выявлены характерные для хозяйственных руководителей среднего и высшего звена переживания и чувства.

Во-первых, чувство заброшенности (экзистенциалистский термин), т. е. ощущение предоставленности самому себе, отсутствия высокой социальной защиты, к которой человек привык за годы советской власти. Всю жизнь человека учили надеяться на государство, которое заботилось о нем, на трудовой коллектив, а теперь он обрекается на выживание собственными силами. К такой психологической ситуации социального развития советский человек в основной массе был не готов.

Во-вторых, ностальгия по плановому ведению хозяйства, когда было совершенно понятно, что надо делать, откуда получать средства и материалы, куда направлять готовую продукцию, и т. д., и т. п. При этом не было опасности разориться: если не хватает денег, помогут дотациями, а если не выполнил план, то его снизят, иногда даже задним числом. В условиях рынка снабжать предприятие надо самому, потребителей искать тоже самостоятельно, причем в условиях жесткой конкуренции. Так что при плановом хозяйстве руководителю в психологическом отношении было не хуже, чем в условиях рынка, а может быть даже лучше, вернее – легче. К тому же он практически единолично распоряжался всей собственностью предприятия.

Некоторые руководители признались, что испытывают неприятие рыночных реальностей из идеологических соображений: «Идеология рынка для меня чужда. Я всю жизнь работал по-другому». Высказывалось также «опасение, что придется бороться за место под солнцем по новым, незнакомым, но предположительно жестким, правилам игры»; некоторые писали о «личной несовместимости с новым укладом жизни»; отмечалось, что «предстоит перенести много социальных и личных потрясений от психологической неподготовленности трудящихся и до появления открыто преуспевающих предпринимателей»; один из руководителей отметил: «Самое неприятное – это когда меня начинают оценивать в рублях, как товар». И т. д.

Респонденты отмечали озлобленность людей, взаимную вражду по самым различным поводам: богатые и бедные, коммунисты и беспартийные, ветераны и молодежь, коренные народности и некоренные и т. д., и т. п. Предельная озабоченность личной судьбой, травмированность неудачами доводила людей до крайней степени эмоционального напряжения, ставила многих на грань готовности к социальному взрыву, к бесчинству толпы, к вандализму.

В своих ответах руководители фиксировали также утрату доверия к власти из-за непоследовательных действий правительства, из-за попытки выходить из кризиса исключительно за счет бюджета трудящихся при одновременном сохранении (и даже увеличении) расходов на армию и бюрократический аппарат управления. «Чувствуешь себя дураком по вине политиков», – писал один из опрошенных. «Не люблю психологию базара, – писал другой, – а в нашей стране, при наших лидерах рынка долгое время не будет, а базар уже обеспечен». «Самый большой страх в том, что партократия не дает возможность стать собственником, а если и дает, то затем может все отобрать силой и отправить в места не столь отдаленные», – размышлял один из опрашиваемых.

Еще одним весьма распространенным среди руководителей переживанием в связи с переходом к рыночным отношениям был страх за будущее семьи. Приведем несколько высказываний респондентов: «Обеспечение семьи при дефиците, росте цен, а может быть и резком снижении доходов – задача непосильная для меня». «Неясно, что будет с моей семьей на пути к рынку, да и позже». «В моей семье больные дети, болеет жена. Смогу ли я один обеспечить их благосостояние, если все 20 лет я сам подрывал свое здоровье на работе и не сумел накопить сбережений?». Многие опрошенные отмечали «неопределенность в жизни… детей», «страх за будущее детей».

Осознание неравенства стартовых условий, сложившихся в начале перехода к рынку, не только не побуждало к активности тех, кто не успел создать себе выгодный старт, и не настраивало их к участию в конкуренции (ибо выигрыш был крайне маловероятен, если вообще возможен), но, напротив, вызывало страх перед вырвавшимися вперед, ненависть к ним, желание навредить им. Даже при равенстве стартовых условий к предпринимателям, решившим завести свое дело и добившимся скромных успехов, отношение большинства людей было неприязненное. Уравнительные принципы нищего социализма глубоко внедрились в психологию советского человека.

Чувство принудительного навязывания рыночных отношений – такова еще одна из причин сопротивления значительной части людей экономической реформе. Психологической и правовой подготовки населения практически не велось, сколько-нибудь научно обоснованной программы адаптации психологии людей к рыночным отношениям не было разработано, и потому широко распространилось ошибочное впечатление, будто рынок кем-то навязывается населению.

Даже если внутреннее отношение к реформе было положительным, сказывались недостаток знаний о рынке и отсутствие соответствующего опыта ведения дел. В значительной мере это было связано с тем, что в стране не было общедоступных и доступно написанных пособий по психологии рыночных отношений. Кроме того, среди советских экономистов не было единства мнений относительно путей перехода к рынку. Одни говорили, что государственные квартиры надо продавать, а другие предлагали отдавать их жильцам бесплатно; одни экономисты выступали за собственность на землю, другие были против; все это вносило путаницу в представление о рынке. Антирыночная пропаганда коммунистической прессы работала эффективнее, чем пропаганда рыночных отношений.

Многие руководители отмечали ощущение разрыва привычных человеческих отношений, сложившихся в повседневной жизни и хозяйственной деятельности как по вертикали, так и по горизонтали. Партнеры, которые еще вчера были надежными, теряли свою значимость и обязательность, прекращали сотрудничество; происходило обвальное разрушение деловых и личных связей, что не могло не вызывать болезненных переживаний. Поиск новых партнеров оказывался делом в высшей степени сложным, так как хаос в экономике (и политике) не давал возможности хотя бы приблизительно определить ситуацию, принять соответствующее решение и реализовать его.

Таковы основные психологические трудности, которые порождали у руководителей сопротивление рыночным отношениям. Преодоление этих трудностей выпало на долю новых российских предпринимателей сферы малого и среднего бизнеса, появление которых ознаменовало собою фактически появление новой социальной группы современного российского общества, носителей новой идеологии, новых жизненных ценностей (Журавлев, Позняков, 1993, 1995, 2012 и др.; Позняков, 1992).

Надо отметить, что большая часть опрошенных были настроены пессимистически. Вот наиболее резкие ответы: «впереди нас ждет разгул мафии, живущей за счет средств, полученных нечестным путем»; «государство и народ в руках мафии, которая распродает и расхищает богатство страны». Однако немало было высказано и позитивных ожиданий от рыночных отношений, в том числе от лица тех, кто одновременно выражал и свои опасения. Рассмотрим, какие надежды связывали с рынком руководители.

Свобода для хозяйственной самостоятельности – примерно так можно назвать первую группу ответов, в которых опрошенные выразили позитивные ожидания от углубления экономической реформы. Они отмечали «возможность работать самостоятельно, без палки, быть равным среди партнеров», «возможность стать хозяином своей судьбы», «раскрепощенность в разумных пределах», «возможность хоть что-либо сделать, чтобы почувствовать себя свободным человеком», «свободу предпринимательства, свободу хозяйственной деятельности», «свободу выбора», получение предприятием «полной экономической свободы», и т. д. Общий смысл всех этих высказываний – надежда на получение экономической свободы, на высвобождение из-под непрерывного давления бюрократического аппарата, сковывающего инициативу и творчество.

Возможность самореализации, раскрытия способностей – так можно обозначить следующую группу ответов, в которых содержатся позитивные ожидания. Один из респондентов писал: «Смогу сделать свое дело. Появится возможность самовыражения в развитых рыночных условиях, если переход к рынку не приведет к большой крови». Другие отмечали «возможность полностью реализовать себя», «необходимость мобилизовать свой потенциал», «возможность реализовать свои экономические взгляды и подходы», «получить интересную работу, завести свое дело» и т. д.

Отмечалось также улучшение материальных и культурных условий жизни. Так, один из руководителей писал: «Если я найду себя в системе рыночных отношений, появится возможность больше зарабатывать, лучше обеспечивать семью, вести жизнь на другом уровне (бытовом, культурном)». Многие высказывали «надежду на улучшение жизненного уровня», на «приближение уровня жизни к капиталистической», «приобщение к мировой культуре» и др.

Высказывалась надежда на то, что установится связь между своим трудом и уровнем своего благосостояния, которая совершенно отсутствовала в годы советской власти, что появится «возможность лучше применить свои способности и получить достойное вознаграждение за свой труд», «возможность отбросить догмы и начать работать на себя, свою семью», что «отсеются болтуны и лодыри и наступит справедливость». Один из респондентов писал: «Хочется, чтобы твой успех зависел от тебя, а не от массы субъективных факторов (будешь стоить сколько стоишь)».

Еще одна позитивная группа ответов – надежда на лучшую долю для детей. Руководители писали: «Хочется увидеть жизнь своих детей более свободной и раскрепощенной», «Надеюсь на улучшение жизни моих детей, независимо от стартовых позиций», и т. д.

Опрошенные назвали еще целый ряд позитивных надежд и ожиданий, связанных с рынком: «Рынок поможет возродить доброту во взаимоотношениях людей, ибо озлобленность, зависть и им подобные агрессивные установки порождены нищетой и бесправием»; «Рынок позволит покончить с позорнейшим социальным явлением, каковым являются у нас очереди повсюду – в магазинах и поликлиниках, на автобусных остановках и у железнодорожных касс и т. д.»; «Рынок принесет конкуренцию, которая заставит каждого стараться жить лучше соседа и, соответственно, трудиться лучше его»; «Рынок дает возможность стать собственником, позволит организовать свое дело и быть уверенным, что ты и твоя семья защищены материально»; и т. д.

Проведенный историко-психологический анализ становления нового российского предпринимательства позволяет сделать следующий вывод: экономические реформы, связанные с переходом к рыночным отношениям, сменой форм собственности, становлением нового российского предпринимательства, сопровождались целым рядом серьезных психологических трудностей, которые были обусловлены неоднозначным, а порой и противоречивым отношением представителей различных социальных групп российского общества к осуществляемым изменениям. Многие из этих трудностей продолжают сохраняться и в настоящее время, поэтому их исследование по-прежнему остается актуальной научной задачей.