Текст книги "Помню"

Деятельность техника заключалась не только в соединении тех или иных каналов, но и в работе по устранению неисправностей. Нужно было соединять тысячи шнуров, обеспечивая связь по междугородным телефонам между говорящими из разных концов необъятной Страны Советов. Работать приходилось посменно днём, вечером и ночью, но я всегда работал с Мишей. Постепенно мной приобретался опыт в работе. Я был очень хватким, и это нравилось всем. Буквально через два месяца Миша оставил меня одного без капли сомнения в том, что я справлюсь. Ну а сам он проводил время среди четырёхсот девушек-телеграфисток, работавших на аппаратах Бодо или более современных устройствах: СТ-35 и Т-15. Эти же аппараты стояли и у нас, и через них я знакомился с девчонками из других городов, работающих на тональной сети. Я научился печатать: вначале – одним пальцем, а впоследствии – всеми пальцами двух рук, и очень быстро. Особой ответственностью отличалась работа со спецканалами правительственной и военной связи, и, конечно, следовало относиться к ним с предельным вниманием, чтобы не допустить неполадок.

В работе быстро бежало время. Я стал намного опытнее, и мне присвоили низшую категорию техника тональной связи. Стал я работать самостоятельно, но вместе с Мишей. Он был для меня воплощением всего самого хорошего, что может быть. Миша усердно старался передать мне и свою слабость к женскому полу: он безумно любил женщин, да и женщинам он тоже нравился. В летние тёплые ночи эта слабость находила своё завершение то на громадной веранде, то на какой-то подстилке, то на распущенной катушке бумаги того или иного аппарата. Я всегда, конечно, был свидетелем этих любовных похождений и где-то даже завидовал Мише. И вот, когда я дежурил ночью в один из советских праздников, ко мне подошёл Миша и сказал:

– Сегодня, парень, я тебя женю без всяких обязательств. Ты пробовал хоть раз вкусить прелести любви с женщиной?

– Да ты что, с ума сошёл?! – сказал я ему. – Я не буду и не хочу.

Он загнал меня в краску, но настоятельно твердил:

– Насчёт «буду» – посмотрим, а насчёт «не хочу» ты врёшь, ибо нет такого человека, чтоб не хотел. Все хотят, у кого есть чем, а не хотят те, у кого нечем.

На столе стояла бутылка водки, шампанское, закуска, купленная им и принесённая двумя девушками. Конечно, та, которая должна была опекать меня, была старше, лет двадцати двух, а ведь я пацан. Стеснению моему не было границ. Налили спиртное в стаканы. Я боялся пить, переживал за то, что опьянею, но меня все уговаривали, а Миша просто заявил, что если я не выпью, то мы больше не друзья. И я выпил и закусывал, но чувствовал прилив крови в голову, чувствовал опьянение, приятный дурман, а меня всё обхаживали и уговаривали, ласкали, и было так приятно и хорошо. Я опьянел. Мне, по всей видимости, хватило и той половинки гранчика, чтобы опьянеть. Это был первый раз в моей жизни, первый раз за мои шестнадцать с половиной лет.

Больше мне пить не дали, так как мой внешний вид внушал полнейшее доверие к прикреплённой ко мне девушке. Она меня целовала, обнимала, ласкала и даже дотронулась до слабого места. Инстинктивно я отдался ей, и она делала со мной всё, что хотела. Мне не пришлось изъясняться и что-либо говорить. Всё моё тело поступило в распоряжение этой девицы. Она помогла мне подняться и увлекла на веранду, где лежали разные вещи. Уложила меня, сняла с меня брюки и трусы. Я весь дрожал от охватившего меня чувства, но был послушен. Девица, обладавшая опытом, очень нежно, ласково стала меня целовать, всё ближе и ближе приближаясь к самому горячему месту. Я трепетал, а она всё уговаривала, успокаивала: «Сладкий ты мой, молочный ты мой». Этого забыть нельзя, ибо это был первый раз, это было начало великого конца. Свершилось то, о чём мечтает каждый парень. Девушка эта была моим первым учителем, первым партнёром, первой позволила мне познать сладости совокупления. Сколько времени продолжалось всё это, не знаю. Но это свершилось. Мне трудно было прийти в себя, и я продолжал лежать. Девица удалилась в туалет. Миша вышел на веранду, подошёл ко мне и спросил, доволен ли я.

– Доволен, и ещё как! – ответил я.

– Вот и хорошо, теперь ты настоящий мужчина. И дай мне возможность поговорить с моей дамой.

Я тут же вышел. Удивительно, но от нервного потрясения опьянение почти пропало. Меня ожидала работа. Долго я не мог прийти в себя. Произошедшее со мной так неожиданно не давало покоя. Очень тяжело передать это чувство. Я был доволен собой, как будто преодолел какой-то барьер после длительного времени, потраченного на его преодоление. Короче говоря, я был на небесах и мечтал поскорее закончить работу и рассказать об этом друзьям. Эта ночь прошла для меня быстро.

Учился я в 10-й вечерней средней школе рабочей молодёжи. Это была обыкновенная школа с очень хорошим коллективом преподавателей, знающих своё дело и успешно передававших свои знания учащимся. Конечно, было тяжеловато совмещать работу и учёбу, но этого хотел я сам, никто меня к этому не принуждал. Я боялся за мать, чувствовал, что она может плохо закончить свою деятельность, и решил работать и приносить зарплату в дом. Этим решением я был очень доволен.

Спустя полгода я изменил себе в выборе профессии и, оставив центральный телеграф, устроился на 125-й авторемонтный военный завод учеником слесаря по сборке автомашин. Здесь я мог зарабатывать сдельно и получать приличную зарплату. Работа захватила меня с головой. Способности мои и хватка принесли должные результаты и здесь. Мой учитель Николай, которому было двадцать три или двадцать четыре года, увидел во мне хорошего партнёра. В короткий промежуток времени мы довели выработку по сборке автомобилей «Студебекер» до восемнадцати штук в месяц. Это был рекорд из рекордов. Более двенадцати машин никто не мог собрать. Во мне была и есть организаторская способность, умение правильно и логично подходить к тому или иному процессу, что дало нам возможность на определённом этапе сборки запустить, не закончив одну машину, вторую, заранее подготовив для неё несущую раму. Нас стали хвалить и отмечать на всех собраниях. Николай получил премию и не забыл про меня. Мне присвоили разряд слесаря-сборщика, и я стал получать приличную зарплату. Но и это не всё. Николай научил меня и другому промыслу: зарабатывать деньги другим путём.

В послевоенные годы была большая нехватка запчастей. В колхозах и совхозах машины простаивали в ремонтах, и это отражалось на работе сельского хозяйства. Автомашины, прибывшие на завод, разбирались, а детали и узлы проходили дефектовку. Многое зависело от нас, сборщиков. Мы могли не согласиться с годностью той или иной детали и получали новую. Ну а старые, ещё годные к употреблению, Николай поставлял колхозникам, которые делали заявки. Вынести запчасти с территории завода не составляло особого труда. Это осуществлялось через собранные машины, которые отправлялись на установку кузова в столярный цех, находящийся за пределами завода. Все заказы поставлялись вовремя, и так же вовремя мы получали вознаграждение. Деньги мы не брали и довольствовались продуктами, такими как гречка, картошка, мука и масло. Вот так использовалась американская помощь в советской действительности. Ведь жить-то надо, а годы были очень тяжёлые. В доме появились продукты, что сокращало расходы. Свои доходы я полностью отдавал матери, а в дни зарплаты приносил домой белый хлеб из закрытого заводского магазина.

Помню, как мать купила мне костюм серого цвета. Нарядили меня и отправили на просмотр премьеры оперы «Молодая гвардия». Да-да, именно так. Мне вручили пригласительный, полученный отцом в гороно, долго осматривали со всех сторон и, убедившись в том, что я выгляжу хорошо, выпроводили за дверь. Я любил театры, любил слушать оперы. Но тут, в театре имени Леси Украинки, я пришёл в ужас. Подобной гадости мне ещё не приходилось ни слышать, ни видеть. И я, и многие другие не смогли себя заставить просидеть до конца представления и удалились. Я ещё долго вспоминал эту оперу и каждый раз при этом не мог удержаться от смеха.

Год я проработал на заводе, затем по настоянию матери оставил работу и поступил в среднюю дневную школу № 131. Директор этой школы был евреем, почти половина учителей, преподающих основные предметы, были евреями, включая моего отца, инспектирующего эту школу. Называли эту школу 131-й гвардейской. Напротив нашей школы располагалась 145-я женская школа. Помню, как пытались сделать из меня Радика в постановке «Молодой гвардии», но ничего не получилось из-за моей застенчивости. Я никак не мог войти в роль.

Жизнь моя в корне изменилась. Вместо парня, всегда стремящегося что-то достать, заработать и принести домой, я превратился в обывателя, бездельника. Так думал я, но родители смотрели иначе. Меня убивало безделие, я не находил себе места. Четыре года войны научили меня умению выживать, и, когда я выжил, меня поставили перед фактом, что есть в жизни что-то ещё и мне необходимо это преодолеть. Этим «что-то» была моя учёба. Принцип «волка ноги кормят» уже не имел большого значения. Я занимался и делал уроки, но в школе. Будучи очень внимательным на уроках, я успевал записывать за учителем весь преподаваемый материал. В основном это касалось математики, физики, химии, то есть точных наук. Дома я только переписывал начисто записанное на уроке, и этого хватало, чтобы всё запомнить. Учился я неплохо, но жалобы на меня были довольно частыми, и частыми были разговоры со мной дома.

Порой эти разговоры помогали, а порой и нет. Мне было очень тяжело перестроиться на мирные рельсы. Я был намного практичнее других учеников и намного опытнее их, быть может, поэтому возле меня всегда группировались ребята. Заводилой в классе был я, и, соответственно, больше всего наказаний получал тоже я. Помню, как довёл учительницу ботаники до слёз. Я потом сожалел о содеянном, но извиниться не хватило смелости. Помню, как вместо посещения школы я организовал коллективное посещение Дома учителя, где демонстрировался какой-то фильм.

Громадный потенциал энергии заставлял меня всегда что-то искать, и я нашёл, присоединившись к товарищам, которые занимались классической борьбой в клубе «Строитель». Это были Сеня Гоник, Миша Мирза, Лодик Чернявскиий, Миша Пекарский, Шурик Бобченко, Шурик Куцый, Шурик Кац и другие. Николай Иванович был их тренером. Мне совсем не мешало физическое развитие, но я не мог найти в себе силы приступить к тренировкам, я стеснялся, и, ко всему прочему, как-то на уроке физкультуры на меня сел мой соученик Зозуля, я почувствовал резкую боль в спине и потерял сознание. Очнулся я на столе. Пошевельнуться не мог. Малейшее движение вызывало страшную боль. Скорая помощь отказались приехать по причине отсутствия бензина, и ребята отнесли меня домой. Срочно приехала бабушка из Бердичева и стала лечить меня горячим песком. Моё счастье, что был конец учебного года. Меня навещали десятки ребят, а Зозуля не переставал извиняться. Бабушка поставила меня на ноги, и я ещё долго не мог выпрямиться. Но потихонечку начал ходить, бегать, играть в футбол, и мать даже купила мне бутсы и мяч, чтобы я играл во дворе и не уходил далеко от дома. Но я стал уходить. Уходил и проводил время в компании друзей. Каждый из этих парней в памяти моей имеет свою историю, а история в тот период времени имела этих парней. Это были хорошие еврейские ребята, но постоянно искавшие приключений. Искали и находили.

Помню Лёню Краснянского. Высокий красивый парень. Мне запомнился эпизод, когда Лёня украл кучу мелочи с миской у продавщицы газированной воды. Он сделал это публично и, будучи хорошим спринтером, убежал. Мы же стали свидетелями истерики продавщицы, её плача и стремительного бега Лёни. Смеялись мы очень долго, и даже сегодня, когда я пишу эти строки, вспоминаю и смеюсь. Помню, как Ян Глузкин раздобыл пистолет и хотел провести ограбление директора магазина «Материалы», но по воле рока ограбление не удалось. Яна поймали и судили по статье Уголовного кодекса «Вооружённый грабёж». Ему присудили десять лет заключения, но благодаря матери, её связям и деньгам срок сократили до четырёх лет. Задержали и меня на пляже. Я своровал две пары золотых часов у туристов, но ловко успел передать украденное парню, который был со мной. Двое суток продержали меня в камере предварительного заключения. Ко мне подсаживали людей, которые пытались выдавить из меня правду, но напрасны были их стремления. Меня выпустили.

Основной целью этой группы, в которой и я принимал активное участие, были вначале мелкие кражи и хулиганство. Позднее мы стали наказывать антисемитов, предупреждая их и, если предупреждения не помогали, наказывая, причём наказания были очень и очень жестокими. В городе евреи стали с похвалой говорить о нас, а в правоохранительных органах с тревогой восприняли наши действия. Мы реагировали на то, на что должна была реагировать милиция. Хулиганов и антисемитов было много. Нас боялись после волны наказаний. Стоило нам получить информацию об издевательствах над евреями, как мы уточняли личности и они уже больше не повторяли свои поступки. Жестокая рука правосудия доставала и наказывала антисемитов в любой точке Киева.

Мне помнится случай на Соломенке, когда два хулигана-антисемита спускались с третьего этажа вечерней школы по водосточным трубам, но и тут им не удалось уйти от наказания. Поймали и били. Били жестоко, ибо предупреждали. Били все без жалости.

Компания наша приобретала большой размах, и, соответственно, потребовались деньги на её содержание. И решили мы сначала обрабатывать пьяных, валяющихся на улицах города. Начались промыслы, которые увенчались успехом. Мы забирали у пьяных деньги, облигации, часы и прочие вещи, представляющие ценность. Мне запомнился случай на площади Сталина. Мы стояли, о чём-то беседуя. Вдруг глазам моим предстал мужчина, которого сильное опьянение бросало из стороны в сторону. Он направлялся к трамваю. Мы с Мишей подхватили его и помогли ему зайти в трамвай. Мужчина уехал, а в моих руках остался свёрток газеты с облигациями двух– и трёхпроцентного займа. В здании гостиницы «Москва» была сберкасса, и мы решили проверить облигации. Рабочий день закончился, и дверь была закрыта. Мише пришлось приложить максимум способностей, чтобы убедить девочек открыть нам дверь. Уговорить Миша мог самого Господа Бога. Мы зашли с облигациями, а вышли с деньгами, затем направились всей компанией в ресторан «Динамо». Реализация ворованных вещей была очень простой в те времена: часовые мастерские скупали часы, а комиссионные – всё прочее. Так появились деньги, которые затянули нас всех и каждого в отдельности в воровство в целях лёгкой наживы, и, конечно, затем были гуляния, рестораны и прочее. Милиция знала всё, но поймать нас с поличным ей не удалось ни разу.

Очень много было приключений. О них можно писать и писать. А время неудержимо бежало, взрослели ребята. Помню, участковый милиционер просил меня поскорее уйти в армию.

– Мне из-за вас начальство жить не даёт, – говорил он.

Это правда, покоя не было, но не было и причины арестовать нас, не было вещественных доказательств. Нас искали везде, где только мы бывали. Они следили за нами, и мы видели их. Мы проводили время в ресторанах – следователи тут же. И как бы они ни старались, мы были всегда умнее и изворотливее. Выходя из ресторана, мы уже имели намеченную жертву и обрабатывали её с такой молниеносной быстротой, что даже опытный глаз сыщиков не успевал отреагировать. Просто секунды – и деньги, и часы переходили к нам, и мы тут же расходились в разные стороны. Дома у меня скопилось очень много денег, которые я прятал в валенках, лежавших в кладовой. Приходы явно превышали расходы. Мать однажды обнаружила деньги и стала умолять меня прекратить мои похождения. Она следила за мной, искала меня и находила, как сыщик, но с одной лишь разницей: чтобы спасти, уберечь меня от тюрьмы.

Последний год учёбы требовал особых усилий по подготовке к экзаменам на аттестат зрелости. Не секрет, что мой образ жизни не позволял в ту пору сделать этого. Помог мне Аркадий Сигалевич. Он был намного серьёзнее меня в учёбе. Я попросил его пособить мне, и он помог наверстать упущенное. Я сдал экзамены, получил аттестат зрелости. А затем я увлёкся совсем не тем, что когда-то планировал, о чём мечтал.

Глава 5

Вызвали меня в военкомат и предложили поступить в Казанское военное авиационное техническое училище. Я был зачислен в списки претендентов. До сентября оставалось время, и я устроился работать на кинокопировальную фабрику художественных фильмов. Зачислили меня проявщиком шестого разряда. Работа была скучная: требовалось сидеть и следить за проявляющейся плёнкой, а также вовремя её перезаряжать. Правда, я получал громадное удовольствие после проявки, имея возможность прослушивать песни и записывать их. Оставаясь один, я пел записанные мной песни. Я очень любил петь. Прекрасный, полный изумительных песен фильм «Возраст любви» по сей день помнится мне, а чудесный образ певицы Лолиты Торрес никогда не вычеркнется из моей памяти.

 
Правда, парень ты весёлый и красивый,
Но характер у тебя невыносимый:
То сидишь со мной и глаз с меня не сводишь,
То опять, шальной, неделю где-то бродишь.
 
 
Слов красивых у тебя такая масса,
Никогда ты не истратишь их запаса.
Ты твердил не раз, глаза мои целуя:
«Ах, в озёрах глаз бесследно утону я!»
 
 
Нехороший, нехороший,
Надо быть с тобой построже…
 

Или вот ещё одна песня:

 
Если ты в глаза мне глянешь —
И тревожно мне, и сладко.
Если ты вздохнёшь украдкой —
Мне печаль твоя видна.
 
 
Если, руки мне целуя,
Ты шепнёшь одно лишь слово —
Жизнь отдам и не спрошу я,
Для чего тебе она.
 

<…>

 
Сердцу больно,
Уходи, довольно.
Мы чужие, обо мне забудь.
Я не знала, что тебе мешала,
Что тобою избран
Почётный твой путь.
 
 
Нет, не надо
Ни руки, ни взгляда.
В час прощания Уйди навсегда.
 

Помню песню и из кинофильма «Три мушкетёра»:

 
Без звучных рифм, и пышных слов, и громких фраз
Хочу для вас песню пропеть я в первый раз.
 
 
И если мне шепнут в ответ: «Люблю тебя», —
На свете не найдут счастливее меня!
Так пусть же моя песня, как сердца зов,
Вам скажет про мою любовь!
 
 
О, как рассказать мне о ваших устах,
О вашей улыбке и ваших кудрях,
О смехе в чарующих ваших глазах,
Столь ласковых, столь добрых?
 
 
И если мне шепнут в ответ: «Люблю тебя», —
На свете не найдут счастливее меня!
Так пусть же моя песня, как сердца зов,
Вам скажет про мою любовь!
 

Я напевал новые песни из фильмов, до того как они выходили на экраны кинотеатров.

Прошла пара месяцев, и я отправился поездом в Казань. Побывал проездом в Москве. Посетил музей Пушкина, Оружейную палату, Преображенский собор. Много бродил по улицам и проспектам Москвы, знакомясь с громадным городом, имеющим длинную и богатую историю. Я посетил ЦУМ и ГУМ, посмотрел и проехал немного на метро. В глазах рябило от пробегающих мимо людей. Куда они спешили? Зачем так торопились? Не знаю. В отличие от москвичей, гости прохаживались спокойно, рассматривая дома, памятники, музеи. Это сразу выдавало их.

Пересадка прошла очень удачно. Заняв своё место в вагоне, я, уставший от долгих похождений по Москве, уплатил за постель, улёгся и уснул. Разбудил меня голос проводника, призывающий к чаепитию. Я заказал стакан чая, перекусил бутербродом с колбасой, сделанным мамой в дорогу, и, улёгшись в постель, уснул под звуки постукивающих колёс вагона. Утром приехал в Казань. Нашёл закусочную, позавтракал и поехал в военный городок.

Проходная Казанского военного авиационного технического училища. Проверка документов, и я очутился в так называемом карантине среди таких же молодых ребят, как я, одетых в штатское. Всё вдруг стало иным. Кушать в столовую ходили строем. После приёма пищи нас собрал офицер и провёл собеседование. Он объяснил, что собой представляет училище, рассказал про отделения бортмехаников, радистов, прибористов, оружейников – короче, про технический персонал экипажа бомбардировщиков дальнего следования. Сначала было даже интересно, плоды фантазии захлестнули меня.

Начались экзамены. В преддверии комнаты, где проходили экзамены, я познакомился с земляком – Ваней Абрамовым. Высокий, физически красиво сложенный, он обращал на себя внимание всех. Про себя я подумал, что этот парень должен пройти без экзаменов. Между нами завязалась беседа: когда, мол, кто приехал, как ехал. И выяснилось, что Ваня прибыл сюда на несколько дней раньше меня. Он рассказал мне, что живёт на Подоле, там и родился. Кстати, Подольский район с давних времён являлся еврейским, торговым районом. Так мы болтали и болтали, пока нас не попросили зайти в аудиторию. Сели вместе за один стол. Мы понравились друг другу. Экзамен был по русскому языку. Нужно было написать сочинение, и мы его написали. Посмотрели мы друг на друга, улыбнулись и вышли в коридор. Ваня предложил сходить в город.

– Но ведь нас не выпустят через проходную, – возразил я.

– Да пошли они!

Он знал место рядом с жилыми домами офицеров, где можно было пройти. Я согласился. Мы немного погуляли по территории городка, пока не пришло время обеда. Пообедали – и в город. Нас очень приветливо пропустила офицерская калитка, и мы очутились на улице. Удалившись от городка, мы были в безопасности, ибо в гражданской одежде военный патруль остановить нас не мог. Поехали к реке Волге, а точнее, к речному вокзалу. Покрутились немного, посмотрели и пошли в центральный парк. Красиво убранный, разбитый дорожками, аллеями, закрытый почти непроницаемой для солнца кроной деревьев, он был в городе главным местом отдыха и развлечений. Уселись мы у фонтана и начали мечтать о том, какую специальность выбрать. Меня больше тянуло к механике, а Ваню – к оружию. Говорили, говорили и пришли к выводу, что ни то ни другое нам не нужно, так как никто из нас не собирался посвятить свою жизнь армии. И он, и я очень любили свободу. Ваня с четырнадцати лет занимался боксом и очень хорошо в этом преуспевал. Его ожидала прекрасная карьера спортсмена-боксёра. Он был просто одарён природой.

Ваня рассказал мне о том, как он попал в Казань. А случилось это в один из прекрасных дней его юности. После очередной победы возвращался он домой, и пристали к нему несколько парней, вышедших из ресторана «Днепр».

– Я сдерживал себя, пока один из них не схватил меня за рубашку сзади и порвал её. Мгновенно последовал удар. Он упал. Двое других тоже легли. Фортуна на сей раз повернулась ко мне задом. Дружинники арестовали меня и отвели на участок. Что было с ними, не знаю, а у меня взяли показания и заставили подписать протокол. Дело пахло неприятностями. Позвонили домой. Пришёл отец, и меня освободили под расписку. На следующий день к нам домой явился милиционер. Он знал меня, так как занимался в «Спартаке» самбо. Именно он и посоветовал мне уйти в армию. Один из пострадавших оказался сыном работника милиции, и потому могли быть большие неприятности. «Пойди в военкомат и попроси направление в училище», – сказал он. Вот так я попал сюда.

Наши судьбы были схожи. И я, и он, по правде говоря, не мечтали о военной карьере и поездку в Казань рассматривали как спасение от той или иной сложившейся ситуации. Не распространяясь чрезмерно, я рассказал Ивану о себе. Откровенное признание ещё больше сблизило нас, и мы единогласно решили завалить последний экзамен по математике, чтобы нас отчислили и мы уехали домой.

Прошло десять дней, экзамен по математике мы завалили. Вечером ушли в город, зашли в магазин, купили пол-литра водки, закуску и в центральном парке, выпив и закусив, дошли до того, что начали купаться в фонтане. Два милиционера задержали нас и доставили в участок. Мы объяснили им, что поступаем в училище и празднуем сдачу последнего экзамена. Нас привезли к проходной. Дежурный по училищу стал расспрашивать нас о том, как мы вышли, почему напились. Объяснение было тем же. Нас отчислили, так как мы были недостойны быть советскими лётчиками. Получив проездные документы, мы отправились на вокзал, приобрели билеты и, заняв две боковые полки, улеглись. Иван уступил мне нижнюю полку. Прошла, пожалуй, пара часов до того, как меня начали будить. Я проснулся. Передо мной стояли три человека, которым было примерно двадцать два – двадцать три года. Они попросили меня встать, чтобы поиграть в картишки. Я ответил им, что места эти купленные и пусть они ищут свободные. Парень протянул руку, чтобы сбросить меня, и вдруг я увидел на его голове руку Ивана.

– Кореш, кореш, х…ню ты порешь! Не смей этого парня трогать, или я тебя разберу на части так, что ни одна больница не сможет собрать! Понял?

Парень оказался в шоке. Он чувствовал тяжесть руки Ивана на своей голове. Ребята ушли, и я слышал, как они подняли кого-то другого. Утром эти ребята пригласили нас на завтрак. Бутылка самогонки, курица и много другого было на столе. Мы выпили по маленькой, закусили и, отблагодарив, пошли на свои места. Поезд приближался к Москве. Нам предстояло вновь провести день в ожидании вечернего поезда на Киев. Но на этот раз мы провели время намного эффективнее. Осталась уйма впечатлений, с которыми мы вернулись домой.

С Иваном мы сдружились. Узнав о его отъезде в армию, в милиции закрыли дело. Он перешёл тренироваться в спортивный клуб армии, а я стал завсегдатаем его поединков. Иван на ринге – это чудо. Он выступал в полутяжёлом весе. Мы ждали призыва в армию, а пока жили тем, что было.

Приближалась зима. Ноябрьские праздники остались позади. Резко похолодало, и даже выпал снег. Уменьшилось количество гуляющих на центральных улицах Киева, а тем, кто прогуливался, пришлось одеться потеплее, по-зимнему. Деревья, так украшающие город, сбросили с себя листву и покрылись пышным снегом. Это было так красиво, что порой стоишь и, любуясь, удивляешься тому, что природа может сделать одно и то же дерево или куст такими красивыми в соответствии с временем года. Исчезает зелень, пришедшая с теплом весенних и летних дней, и природа покрывает землю-матушку белой пушистой снежной шубой. Воздух холодный, но чистый. Нет пыли и грязи. Дышится легко, и каждый выдох сопровождается выделением пара.

В один из таких морозных дней призвали меня в армию. Это было в декабре 1950 года. Призыв в армию никогда не был весельем, а скорее, наоборот, днём грустным, полным печали. За день до отправки нашего призыва мы всей компанией посетили ресторан «Динамо». Это был прощальный вечер. На следующий день нам предстояла поездка в неизвестность, ибо никто не знал, куда мы едем, и не мог догадываться, где будет конечная остановка. Провожали нас и родные, и товарищи с тоской, даже плачем. Но при этом с большой надеждой на благополучное возвращение домой. Тридцать три киевлянина были отправлены пассажирским поездом, в отличие от других призывов. Что-то было в этом, но что именно, никто не мог знать – секрет. Наш вагон прицепили к поезду, следующему на Москву. По прибытии в Москву его отцепили, и мы продолжили свой путь на восток. Почти все ребята были одного возраста: окончили среднюю школу, но были и такие, которых забрали с третьего курса института. Мы долго ехали, удаляясь от родных мест, и единственное, что давало нам возможность общаться с живым миром, – это окна. Было категорически запрещено выходить из вагона. Поезд наш минул границу между Европой и Азией и подвигался по Уральскому горному хребту. Проехали Челябинск и прикатили в город Магнитогорск. Стояли сильные морозы, а высота снежного покрова доходила до двух метров. Из Магнитогорска нас на машинах отвезли в военный городок, находящийся в восьми километрах от города.

Баня, стрижка под Котовского, получение военного обмундирования, короткий медицинский осмотр и – выходи строиться, уже солдатами. Вот так зашёл я в баню гражданским, а вышел солдатом. Строй и команды, команды и строй – такова жизнь солдата. Одели нас хорошо. Тёплое бельё, ватные штаны, боевые портянки, никак не желающие облегать ноги, обутые в валенки, ватная фуфайка, шапка-ушанка, тёплые перчатки с двумя пальцами – такой была наша одежда. А как инвентарь получили мы алюминиевые четырёхсотграммовые кружки, ложки и алюминиевый котелок. Построились в колонну по четыре и по команде старшины Борблика двинулись к выделенной для нас казарме. Каждый тащил свой чемодан, заполненный гражданскими вещами и разными принадлежностями. Зашли в казарму, сдали чемоданы в каптёрку. Каждому из нас выдали матрацную наволочку для набивки сена и наволочку для подушки. Все приехавшие тридцать три киевлянина и тридцать орловцев были распределены по взводам и отделениям. Во главе каждого отделения был сержант. Выделили нам двухэтажные кровати. Я успел прихватить нижний этаж, но потом поменялся с товарищем. Строем пошли заполнять наволочки соломой. Получили простыни и одеяла. Командиры отделений стали учить нас заправлять кровати, которые почему-то должны были выглядеть как гробы, и, чтобы придать им такую форму, мы вставляли палки сверху, с двух сторон вдоль матраца. Но армия есть армия, и сколько чего придётся нам терпеть, один Бог знал. Так в моей жизни началась новая эра, оставившая в памяти моей уйму эпизодов. А нам лишь оставалась молитва солдата, переходящая из уст в уста по ходу службы: «Господи, спаси меня от старшины-беса и от пайки малого веса. Да преврати море Каспийское в водку „Российскую“, а море Азовское – в пиво „Жигулёвское“». Многие из запомнившихся эпизодов были смешными, очень много было и печальных.

Подразделение «Т» во главе с капитаном Головановым было создано для подготовки младших офицеров зенитной артиллерии в системе противовоздушной обороны Свердловского округа.

Капитан Голованов – человек, окончивший восемь классов, но удачно продвинувшийся во время войны. Конечно, я не стал бы говорить о нём, если бы сама по себе цель нашего призыва была оправданной. В нас, ребятах, имевших среднее и выше среднего образование, военачальники нашли тот потенциал, которого не хватало в армии. Вот поэтому нас и мобилизовали. Мы были относительно грамотны, по крайней мере намного грамотнее наших командиров. Из трёх командиров взводов только двое имели среднее образование. Это был командир приборного взвода лейтенант Виктор Секач и командир взвода радиолокаторов старший лейтенант Лисов, окончивший училище и прекрасно знавший тогда американскую синхронную систему радиолокационного слежения и наводки 90-милимметровых пушек через локаторы СЦР-545. По воле рока я оказался в приборном отделении младшего сержанта Григория Жеребенко. Я бы сказал, что фамилия его была очень близка к действительности, но душой он был совсем неплохой украинец, часто улыбался, открывая рот и показывая передние зубы, покрытые золотыми коронками. Знания его были поверхностными, неполными, и зачастую ему приходилось туговато. Но он не был вредным, не настаивал на своём там, где не был уверен в себе, не издевался над нами. Мы же помогали ему в трудных для него ситуациях и никогда не смеялись над ним.