Текст книги "Помню"

Глава 6

Опять поездка. Молотов, училище, которое только начало своё существование под названием войсковой части. Поступил к учёбе. Со всей серьёзностью относился к занятиям и, конечно, достиг успехов. Поступил в это училище и Рома Гимпель. Он закончил восемь классов и продолжить учёбу далее не хотел, но перед призывом в армию я вместо директора подписал и заверил самодельной печатью его аттестат зрелости, и он пользовался им в нужных ситуациях. Помню, как повстречался в лагерях с Мариком Фридляндом. Он был призван как резервист, и, разумеется, я сделал всё возможное, чтобы облегчить его службу. Долго этому училищу не суждено было прожить, и его расформировали.

Я попал в город Черновцы, где только что было организовано ещё одно училище. В отличие от других, я был уже тёртым солдатом. Как обычно, организовал я группу из четырёх курсантов: я, Виктор Колесса, Николай Невмержицкий и Саша Бабенко. Ребята прислушивались ко мне, а я старался быть для них хорошим примером. Мы были очень дружны и всегда держались вместе.

Учились все хорошо, но способности у каждого были разные. Меня очень влекло к пению, и я поступил в самодеятельность, которой руководил Арон Моисеевич. Прослушав меня и ещё нескольких курсантов, он предложил создать квартет. Мы стали отрабатывать несколько песен: «Москва», «Третий лишний» («Ходят двое над рекою, за ними вслед с букетом пышным – третий лишний…»), «Кузнецы». Последняя была не та, о которой вы подумали, нет. Песня рассказывала о кузнецах, кующих подковы, и мы так искусно воспроизводили звуки молотков, что, не видя нас, можно было слышать чистые металлические звоны. Все эти песни были представлены на смотр художественной самодеятельности Прикарпатского округа в городе Львове, и мы получили призы и благодарности.

Итак, свободное от занятий время я проводил в самодеятельности, от которой получал уйму удовольствия. В организованном ансамбле песни и пляски активное участие принимали жёны офицеров. Ансамбль взрослел, развивался и набирал силу. Кроме проведения концертов для курсантов, мы стали выходить на арену города.

Благодаря ансамблю я завязал роман с женой одного из преподавателей. Славная женщина, мать двоих детей, поначалу угощала меня пряностями, конфетами, а в один из вечеров, после репетиции, заманила меня в парадное одного из офицерских домов и в подвальном помещении изнасиловала на диване. Правда, я не сопротивлялся и даже не кричал. Удовлетворившись, я и она разбежались. Наши встречи стали довольно частыми и проходили в одном и том же месте. Я подумал, что наверняка я здесь не первый и что диван поставлен в подвале с определённой целью. Меня беспокоила её навязчивость. Я пытался уговорить её. Но разве можно уговорить потерявшую голову женщину? Я убегал от неё, а она настигала меня. Я стал пропускать репетиции. Но и это не помогало. Она поджидала меня у каждого угла. Её навязчивость меня насторожила, и я решил поговорить с ней. Разговор состоялся, но уговорить её мне не удалось.

– Ну хоть редко, но давай встречаться! – просила она.

Однажды я увидел её в кинозале в сопровождении мужа. На левой руке его была повязка дежурного по училищу. Он проводил жену на место и ушёл. Она же, не стесняясь, тут же перешла ко мне. Я возмутился, хотел выйти, но увидел перед собой майора. Он позвал жену, и они удалились. Длительное время моя любовница не появлялась на репетициях. Майор, очевидно, хорошо знал свою жену. Успокоился и я.

Командир взвода как-то пригласил меня к себе домой. В разговоре предложил мне взять курс на окончание училища с отличием и прямо сказал, что по моим показателям в учёбе я являюсь претендентом. Было приятно слышать похвалы. Он пытался уговорить меня всей нашей четвёрткой стать претендентами на отличников. Предложение было заманчивым. Во-первых, это почётно, во-вторых, приличное денежное вознаграждение и выбор места работы. Затем мы долго беседовали о моей службе. Я рассказал ему о всех прелестях солдатской службы в пригороде Магнитогорска. Ему служить солдатом не пришлось, так как он поступил прямо в училище.

Собрал я своих ребят и передал им содержание беседы с командиром. Виктор, Николай согласились со мной сразу, а Саша возразил.

– Не потяну я, – сказал он, – но буду стараться.

Гуманитарные науки я не любил. Не любил и историю КПСС, но без них не смог бы завершить задуманное, и пришлось учить. Сопромат, математика и такие дисциплины, как «устройство электрооборудования», «эксплуатация и ремонт автомобилей», «дорожные перевозки», «материальная часть» были моими любимыми предметами. Очень любил я также «военное искусство» и «армейские уставы».

Один из шефских концертов в городе закончился для меня знакомством с девушкой Лялей. Блондинка, как кукла, с очень тонкими чертами лица. Она представилась секретарём комсомола. Мы договорились встретиться у ворот училища на следующий день. Если не пустят в увольнение, подумал я, смогу пригласить её в клуб на просмотр фильма.

Мы встретились, и я пригласил Лялю пройти в клуб, но она отказалась, и мы решили прогуляться по территории и просто побеседовать. В откровенной беседе я спросил Лялю, какой, по её мнению, я национальности. И она ответила, что еврей.

– Я сразу определила, но меня это абсолютно не трогает, ибо важно, чтобы человек имел лицо, а не национальность.

Воспитание моё со стороны отца было интернациональным, но со стороны матери, а скорее её родителей, буквально соблюдающих заповеди Торы, оно было в корне противоположным. Эти родственники всегда и постоянно внушали мне, что я – еврей, а потому жениться должен на еврейке. Признаюсь, что бабушка и дедушка влияли на меня очень эффективно, и я всегда помнил их заветы. С одной стороны, природой меня тянуло к Ляле, и было за что, а с другой стороны, я себя останавливал. Мы продолжали встречаться, и я решил поговорить с Лялей и выяснить наши отношения. Я боялся обидеть её и откровенно сказал, что больше, чем друзьями, мы быть не сможем. Мы распрощались, но я чувствовал, как она восприняла мой разговор. Я причинил ей душевную боль.

Приближался новый, 1953 год, и я предложил Ляле отметить праздник в компании её подруг и моих друзей. Она согласилась. Мы распрощались. Я попросил командира, чтобы нашу четвёрку на Новый год никуда не посылали. Он обещал и спросил, не помешает ли нашей компании своим присутствием. Командир был старше меня на два года, но был таким же, как и мы. Это была первая за три года пребывания в армии встреча Нового года в семейной обстановке, с ёлкой, украшенной игрушками, и даже подарками. По моей просьбе Ляля пригласила ещё одну подругу, пятую по счёту, чтобы никто не скучал в одиночестве. Мы собрали деньги и, как было обговорено, принесли выпивку и ситро. Нарядные и красивые, мы вошли в дом и стали знакомиться с девчонками и с матерью Ляли.

Патефон изливал звуки старого танго. Празднично накрытый стол наводил бешеный аппетит.

– К столу, – прозвучала команда Анастасии Прокофьевны, – время садиться за стол.

Стрелки часов приближались к двенадцати. Наступал новый, 1953 год, оставляя позади неприятные воспоминания о воинской службе, прошедшей далеко-далеко отсюда. Но в то же время новый год обещал мне что-то новое в моей молодой жизни.

Традиционную бутылку шампанского поручили открыть нашему командиру Николаю (кстати, он запретил называть его официально). Бой кремлёвских курантов явился сигналом к залпу пробки, и с криками мы стали подносить бокалы к бутылке с пенящимся шампанским.

– За новый, счастливый год! – произнёс я. – Пусть новый год принесёт нам счастье и осуществление мечты каждого из нас!

Выпили и сели за стол, в центре которого на красивом блюде лежал гусь, украшенный жаренной картошкой-соломкой. Анастасия Прокофьевна разрезала гуся на порции, и я поспешил положить к себе в тарелку лакомый кусок. Все занялись своими тарелками. Шутки и смех заполнили комнату. Мы выпили один тост, затем второй, кушали и, конечно, танцевали. Моим учителем танцев была Ляля. Это был первый раз в моей жизни, первый танец, положивший начало моей танцевальной «карьере». Не умевший танцевать ранее из-за застенчивости, я стал потом заядлым танцором. Спасибо Ляле за её усердие, за терпеливость в процессе моего обучения. Я помню, как наступал ей на ноги, но постепенно, обладая хорошим музыкальным слухом, я стал уверенным в движениях и с лёгкостью вёл партнёршу, увлекаемый прекрасными мелодиями танго и фокстротов тех времён.

– Ты уже танцуешь лучше меня, – сказала Ляля.

Да, это был мой первый вечер танца, первая девушка, с которой я танцевал, и первый комплимент, полученный от партнёрши. Говорят, всегда есть первый раз, и это правда. Мой первый раз сделал меня постоянным участником танца при малейшей способствующей этому обстановке.

Среди танцующих пар моё внимание привлёк золотой зуб командира, увлечённого разговором с партнёршей и не обращавшего ни на кого внимания. Я подумал, глядя на него: «А вдруг он женится? Сколько ему жить холостяком?» Так подумал я, а вот что подумал он, командир мой, расскажу позднее.

Кто-то предложил выйти на улицу прогуляться. Стояла морозная новогодняя ночь. Крупными снежинками падал снег, покрывая всё живое и мёртвое. Остановившись у столба со светящимся фонарём, было чудесно наблюдать за летающими снежинками, гоняющимися одна за другой, а порой соединяющимися в полёте и вместе продолжающими свой полёт к земной поверхности. Снежинки красивые, нежные и сложной геометрической формы. Природа неисчерпаема секретами и богатством.

Кто-то стал лепить снежки и бросать их друг в друга. Снежки летели со всех концов. Тут и там раздавались весёлые крики и смех. Ребята ликовали. Наша компания оказалась не единственной. К снежной перестрелке присоединилась ещё одна компания молодёжи. Кто-то катался в снегу, преследуемый своей напарницей. А кто-то подкрался ко мне и подбил ноги. Я упал в снег, а за мной упала и Ляля, держащаяся за мою руку. Упав, мы встретились взглядом. Я приблизился к её устам и поцеловал её, потом ещё раз. Заснеженные, мы встали и стали искать себе жертву, чтобы отомстить.

И опять стол, опять выпивка, веселье и танцы. Я запел любимую песню «Море», которую исполнял Михаил Александрович:

 
Море синее играло
Бирюзовою волной.
При разлуке твои глазки
Затуманились слезой.
 
 
И как будто говорило
Море, ласково шутя:
«Не грусти, вернётся милый,
Приголубит он тебя».
 

Я пел, забыв о том, где нахожусь, забыв обо всём. Я был поглощён песней. Когда закончил петь, раздались аплодисменты, кто-то попросил спеть что-нибудь ещё. На миг я призадумался и запел:

 
Помнишь, случайно встретил я
Тебя в саду вечернею порой.
Ты ласково взглянула на меня
И робко мне кивнула головой.
 
 
Унесла навсегда ты мой покой…
Только одной тобой вся душа полна!
О, не оставь меня,
Пойми, ты счастье мне дала.
 
 
Поверь, краса твоя
Меня совсем с ума свела.
Мне не забыть твои,
Как море, синие глаза.
 

Я вкладывал душу в исполнение песен, ибо неаполитанские песни были моей слабостью, я просто любил их петь. По натуре своей я был парнем застенчивым и всегда обходил те места, где мог проявить себя в компании. Но тут я почувствовал себя раскрепощённым, и мне хотелось петь и петь.

Я решил спеть всем известную цыганскую песню «Очи чёрные». Пригласив к участию в песне всех присутствующих, я запел:

 
Очи чёрные, очи жгучие,
Очи страстные и прекрасные!
Как люблю я вас, как боюсь я вас!
Знать, увидел вас я в недобрый час.
 
 
Скатерть белая залита вином.
Все гусары спят непробудным сном.
Лишь один не спит, пьёт шампанское,
За очи чёрные, за цыганские.
 

Все подхватили припев песни:

 
Подойди ко мне – ты мне нравишься,
Поцелуй меня – не отравишься!
Потом снова ты, потом снова я,
Потом вместе мы расцелуемся!
 

Я был доволен собой, я мог себе позволить то, что никогда не позволял. Я пел свободно, иногда фальшивил, но продолжал петь. Эта встреча Нового года запомнилась мне как вечер моего пения, доставившего мне лично и всем присутствующим уйму удовольствия.

Все стали расходиться. Каждый из ребят проводил свою напарницу к дому. Я остался помочь убрать со стола и расставить мебель. И лишь Николай не проводил свою напарницу к дому, а пригласил её к себе домой. Пригласил, а она так и осталась в его доме. Они поженились. Это была любовь с первого взгляда, и случилось это 1 января 1953 года.

Ушёл в казарму и я. Разбудили ребята к обеду. Был прекрасный день, чудесное настроение. Во время обеда каждый делился своими впечатлениями, и, конечно, все были бесконечно довольны. После обеда мы прогулялись немного по заснеженным дорожкам и отправились отдохнуть. Вечером нас ждал праздничный новогодний концерт с участием квартета и ансамбля песни и пляски, где я принимал активное участие.

Глава 7

Итак, ушёл в прошлое 1952 год, закончившийся великолепной, полной веселья и радости ночью, оставшейся в памяти у каждого из нас на долгие, долгие годы.

Следующий день начался по распорядку дня: в шесть утра – подъём, три километра кросса или утренний комплекс физзарядки, туалет, утренний осмотр и занятия в классах согласно расписанию.

В нашем взводе был ещё один представитель еврейства – Аркадий Проспер. Такой же курсант, как и я. Он был местным жителем и поступил сюда прямо после школы. Сутуловатый, с немного искривлённым носом, он постоянно искал контакта со мной. Мне довелось побывать у них дома в один из субботних дней. Верующими они не были, но соблюдали все еврейские традиции. Я им очень понравился. Жили они недалеко от вокзала в собственном доме, перешедшем их семье по наследству. Отец Хаим и Аркадий столярничали в мастерской рядом с домом. Аркадий изменил семейным традициям и поступил в училище.

Так получилось, что духовно я был больше связан с Аркадием. С ребятами я проводил время на учёбе, мы собирались при подготовке к экзаменам. Свободное время я проводил в доме Просперов.

В начале февраля я получил письмо из дома. Мне сообщили о смерти моей бабушки Маси в Бердичеве. Было ей тогда семьдесят восемь лет. С тоской на душе я вспоминал её образ, ласку и заботу обо мне, её повседневные молитвы после смерти дедушки, её исковерканные руки от непомерного, тяжёлого труда. И, хоть лицо её покрылось густыми глубокими морщинами, а зубы покинули её рот, она всегда была по-своему красива. Такой она мне запомнилась, и такой она осталась в моей памяти до сегодняшнего дня.

В марте 1953 года нас постигло большое горе: умер Сталин, наш светоч, наш путеводитель, наш вдохновитель и даже наш отец. Сказать по правде, я был рад, но не посмел показать свою радость – хоть бы маленьким намёком – окружающим меня товарищам.

В одно из посещений семьи Просперов мы завели разговор об отце нашем, Иосифе Виссарионовиче. События в стране развивались так, что евреев поспешили быстро обвинить в смерти «отца», и, как результат, распоясался антисемитизм: тут и там стали слышны крики-проклятия евреям. Украина всегда отличалась своим старанием в отношениях к еврейской нации, и это дало о себе знать. Семья Просперов побаивалась погромов. Но время шло, и, несмотря на то, что кого-то расстреляли, над кем-то поиздевались, «отец» наш вернуться к престолу не сможет, и где-то в глубине души это успокаивало.

Затем – события с Берией. Затем – Маленков. Затем ещё несколько рвавшихся к власти и желающих стать «отцом». И наконец вырвался самый умный, самый мудрый, безгранично дорогой нам Никита Сергеевич Хрущёв. Жить стало намного веселее, жить стало лучше.

Никита стал осуществлять свои реформы – как в армии, так и в народном хозяйстве. Но самой великой заслугой Никиты было разоблачение культа личности Сталина после смерти последнего. Ведь при его жизни некого было разоблачать, все были согласны и с ним, Сталиным, и друг с другом. Идея-то была одна общая, а идейных людей – почти двадцать миллионов. И я не мог понять, чего это вдруг понадобилось разоблачать. Все почти были согласны, кроме тех, относительно немногих, которые томились в тюрьмах или исправительных лагерях. Эти немногие пострадали за то, что не были согласны с вождём нашим, и никто из двадцати миллионов человек, нафаршированных идеями коммунизма, не соизволил хотя бы слегка выступить за них, выслушать их публично.

Нет, этого не было и не могло быть по двум причинам. Во-первых, идейных людей или спрятали, или уничтожили, чтобы духу идейного не было, и за это спасибо светочу нашему. Ну и вместе с людьми упрятали и саму идею. По мнению Иосифа, не может быть двух идей коммунизма. Та идея более идейная, которая исходит лично от него. Во-вторых, созданный вождём карательный аппарат был настолько силён, что сталинские соратники стали призадумываться, какими им лучше быть, и выбрали – все без исключения – покорность и послушание. Такими были все, кто желал остаться при властвующей верхушке государственного аппарата, таким был и Никита наш, человек, который вышел из глубин неизвестной шахты и смог сделать карьеру на почве коммунистических идей, так много ему обещающих. Хитрый, проныра, карьерист, он быстро нанюхал поток развивающихся событий и с лёгкостью, поддакивая и похваляя, продвигался в должностях. Во время Великой Отечественной войны Сталин назначил его армейским командиром. Талант, просто врождённый талант! Да и Сталин сам стал генералиссимусом, и с его именем шли солдаты в бой и погибали. А жаль, лучше бы он погиб с именами на устах всех тех, которых уничтожил, или заключил в лагеря, или отправил в далёкие сибирские ссылки.

Так вот, Никита почувствовал и на сей раз, что фортуна поворачивается к нему лицом. И, используя поддержку таких же проходимцев, как он, выскочил вперёд, сумел занять пост генерального секретаря КПСС и, соответственно, стал руководителем великого, непобедимого коммунистического государства. Во многом помогли ему деятели искусства и культуры. В этом смысле стоит почитать книгу знаменитого советского скульптора Вучетича. Он очень ценил Никиту и как человека, и как партийного деятеля, и, конечно, как талантливого ценителя искусства вообще и скульптуры в частности.

Во время занятий я как-то подорвался и слёг в госпиталь. Врачи определили у меня радикулит. Левая нога моя отказалась подчиняться. Почти месяц пролежал я в госпитале. Очень часто навещали меня друзья и приятели, и однажды принесли они мне письмо от Ляли. Письмо писалось быстро, и по почерку я легко определил её нервозность или волнение. В конце письма Ляля сообщила мне, что ей сделал предложение парень из города Стрый, с которым её познакомили родные. Ляля решила испытать последнюю надежду. Она спрашивала моего разрешения на брак. Стоило мне сказать «нет», и Ляля не вышла бы замуж. Но как бы она ни нравилась мне, мною руководило пятое чувство. Я написал ей письмо и напомнил о нашей договорённости быть друзьями, и не более того. Я пожелал ей счастья и здоровья.

Позже при случайной встрече Прокофьевна рассказала, как Ляля любила меня, как я не сходил с её уст и как она постоянно говорила обо мне. Я объяснил ей, что жениться не собираюсь до тех пор, пока не встану твёрдо на ноги. Другой причины нашей разлуки я придумать не мог. Мы распрощались.

Помню, перед тем как выписаться из госпиталя, я имел беседу с врачом – подполковником, евреем. Он мне сказал тогда:

– Послушай меня, сынок. Никакое лекарство тебя не вылечит, ты должен сам себя лечить. Каждое утро, каждый день и вечер пытайся больше ходить. Делай физические упражнения на брусьях и турнике. Больно будет, а ты терпи и продолжай заниматься. И тогда ты вспомнишь мои слова: выздоровеешь. Ты молодой, и ты можешь это сделать. А теперь собирайся и иди. Я даю тебе освобождение от всех физических работ и занятий. Сам и только сам. И не переставай. Ну счастливо!

Согнутый, я прибыл в часть. Ребята помогали мне раздеться и одеться, подносили по моей просьбе разные вещи. Я хорошо запомнил слова врача и каждый день, страдая от боли, упорно занимался физкультурой и спортом. Упражнения, которые прежде казались мне такими лёгкими, теперь стали каторгой. Месяц измотал меня, но я чувствовал себя намного лучше. Силой воли и стремлением к оздоровлению я заставил себя, преодолевая боль, ходить, взбираться на брусья, и это сказалось на результатах. Постепенно я стал выпрямляться, лучше ходить, а позднее боли оставили меня. Основной упор я стал делать на гимнастику. Брусья и турник выровняли меня полностью, и я стал свободно делать гимнастические упражнения, стал равноценным курсантом, вернулся к повседневной жизни подразделения. Если ранее я боялся сделать какое-либо движение, то сейчас стал заниматься поднятием тяжестей. Делал я это осторожно и постепенно прибавляя вес. Спустя некоторое время я выжимал штангу массой пятьдесят шесть килограммов. Исчез радикулит. Врач был прав, спасибо ему.

Аркадий Проспер занимался фотографированием, и я, позавидовав ему, через знакомую их семьи приобрёл себе ФЭД и портативный увеличитель. Меня увлекло фотографирование. Директором магазина, где я приобрёл фотоаппарат, была Лариса, женщина лет тридцати, симпатичная, и при теле, и при деле. Я ей понравился, и вот однажды в выходной день приехала она с подругой к нам в лагерь. Подруга предназначалась для Аркадия. Как они могли найти нас, было загадкой. Это было так неожиданно. Я спросил Аркадия, как они нас отыскали, и он спокойно ответил мне:

– Лариса – баба такая, что, если чего-то захочет, всегда добьётся.

Он был прав. Лариса гостила у них дома и узнала, как нас найти. Это была наша первая встреча. Я взял фотоаппарат, и мы уединились вчетвером в буковом лесу, недалеко от лагеря. Лариса не закрывала рот. Она всё рассказывала о гешефтах, о дефицитах, о деньгах и о счастье, о счастье и о деньгах. И подумал я, что ничего плохого не случится, если я побалуюсь с такой цветущей женщиной. Я должен сказать, что баловство наше продолжилось до окончания училища. Мы отлично проводили время, и я даже привык к её квартире, в которой она жила одна. Она мне нравилась, и мне было с ней очень хорошо. От Ларисы я уходил как выжатый лимон. Лариса не знала, что такое отдых. Страстям её не было предела. Она не боялась забеременеть, она об этом просто не думала. В доме у неё была изысканная пища, деликатесы, которые она доставала по знакомству. Я посмел как-то спросить Ларису, стоит ли нам немного отдохнуть.

– Ты что, моё солнце, приходишь ко мне отдыхать? Нет! Работать надо, дорогой, работать. Отдыхать будем на том свете, – вот такой ответ получил я от неё, и я с этим смирился.

Вечерами мы совершали прогулки, посещали кинотеатры. Короче говоря, свободное время я проводил в обществе довольно сладкой женщины, относящейся ко мне с такой лаской и заботой, что устоять перед ней было просто невозможно.

Наступила пора госэкзаменов, и снова группа из четырёх человек, возглавляемая мной, приступила к подготовке. Свидания с Ларисой сократились до минимума. И я, и ребята отдались только одному – шлифовке всего пройденного материала. Мы обещали командиру и старались выполнить своё обещание. Один за другим мы сдавали экзамены, приближаясь к заветной цели. На экзамене по немецкому языку присутствовал начальник училища, генерал. Курсанты относились к немецкому языку с неким пренебрежением, как, впрочем, и в других учебных заведениях страны. Меня же спасало знание идиша (хоть и небольшое, но всё-таки знание), за что спасибо моим бабушке с дедушкой, светлая им память.

Случилось так, что во время сдачи экзамена столкнулся я с трудностью, и преподаватель наводящими вопросами старалась исправить моё положение. Генерал остановил её и сказал:

– Товарищ капитан, я думаю, достаточно с него. А что касается пробелов, то уж, если придётся ему говорить с немцем, тот у него по-русски заговорит. Поставьте ему пятёрку.

Капитан, красивая стройная блондинка, улыбнулась в кулачок и согласилась. А довольный своим вмешательством генерал расправлял громадные усы, приглаживая их и закручивая концы.

Последний экзамен был по физической подготовке. Все упражнения мной были отшлифованы, а вот прыжок через коня не получился. Я стал нервничать. Вторая попытка тоже не получилась. Осталась последняя попытка. Подошёл ко мне комвзвода и стал меня успокаивать:

– Ты ведь перепрыгивал коня без касания руками. Успокойся, вдохни глубоко воздух и не смотри на ближний край коня.

Я разбежался, оттолкнувшись, прогнулся в воздухе и пролетел над конём, не коснувшись его руками. Приземлился удачно, повернулся к проверяющим и увидел широкую улыбку моего командира и поднятый большой палец его руки.

Оставались считанные дни нашего пребывания в училище. Нас собирались одеть в офицерскую форму. Освободившись, я пошёл навестить Ларису. Она была в магазине, полном покупателей. До закрытия оставалось немного времени, и я решил подождать на улице. Лариса увидела меня и вышла. Не спрашивая, она сначала поцеловала меня, а затем сказала, что хочет сделать мне подарок. И чтоб, мол, я не вздумал отказаться. Через десять-пятнадцать минут она вышла, взяла меня под руку и повела.

– Куда? – спросил я.

– Потом увидишь.

Мы зашли во двор небольшого дома. Поздоровались при входе с хозяйкой, а затем и с хозяином, сидящим за маленьким рабочим столом. В руках у него была колодка с натянутой выкройкой кожи для туфли. Лариса заговорила с хозяином на идише, которым она прекрасно владела. Разговор шёл о туфлях для меня. Я смутился, не зная, что сказать, и выглядел мальчишкой, пришедшим с мамой первый раз в школу. Сапожник подошёл ко мне, нежно посадил на стул и попросил снять сапоги. Я снял. Ступни моих ног стояли на двух клочках бумаги, и сапожник обводил их карандашом. В руках у него остались следы моих подошв.

– Можете надеть, молодой человек.

Он пригласил меня на примерку через три дня, вечером. Мы распрощались и вышли. Я попытался выяснить у Ларисы, зачем она это делает, но она не дала мне продолжить разговор и, глядя на меня, попросту сказала, что ей так хочется, а уж если ей хочется, то она делает. Медленно прогуливаясь, я рассказывал ей о сдаче экзаменов и прочих вещах, и незаметно мы подошли к универмагу. Лариса предложила зайти навестить подругу в отделе материалов. Я стоял в стороне, рассматривая всякую всячину. Когда Лариса беседовала с продавщицей, та вынесла какой-то отрез материала горчичного цвета и положила его на прилавок.

– Вадик, тебе нравится такой цвет? – спросила она меня.

– Красивый цвет, мне нравится.

– Ты будешь в этом костюме номер один, запомни это.

Я не мог проронить ни слова, не мог сопротивляться, ибо хорошо знал Ларису. Молча я смотрел на неё и так же молча удивлялся. Продавщица отрезала два с половиной метра ткани и упаковала их в бумагу.

– А теперь пойдём к портному.

Лариса вела меня под руку. Всех и всё она знала в подробностях.

А вот и портной. Он снял с меня мерку, и Лариса заказала костюм. Я не знал, как мне быть, как отблагодарить женщину. Она убила меня своей заботой и вниманием.

Дома она приготовила ужин. Мы выпили, закусили. В окна застучали крупные капли дождя. В небе то и дело появлялся блеск молнии, сопровождающийся раскатами грома. Я любил такую погоду. Любил одеться соответственно и медленно бродить по пустым улицам, вдыхая свежий воздух. Любил мечтать, а мечтая – петь под аккомпанемент грома и дождя. Подошёл я к окну и, глядя на сползающие по стеклу и догоняющие друг друга капли дождя, стал петь:

 
Мы не сеем и не пашем,
А валяем дурака:
С колокольни членом машем,
Разгоняя облака.
Дождик, дождик,
Эх, дождик, дождик!
 

Лариса подошла ко мне и, прислонив голову к моему плечу, поинтересовалась, откуда у меня такой запас песен.

– Не удивляйся, Лариса. Когда поёшь, собирается запас песен. У меня есть песня почти на каждое сказанное слово. Песни – это мои постоянные спутники.

Немного погодя я продолжил:

– Ты знаешь, Лариса, в такую погоду я не прочь и поговорить, помечтать. Особых претензий к жизни у меня нет, но появились претензии к себе. Думается мне, что умом рано я стал стареть, и всё это – от пережитого в войну, в послевоенный период и во время пребывания в армии.

Я поймал себя на том, что стал утверждаться мой характер. Я становлюсь напористым в достижении чего-либо. Я перестал смотреть на жизнь детскими, а затем и юношескими глазами. Во мне появилось желание заглянуть и увидеть заранее картину того, что я намереваюсь сделать. И так во всём. Силой воли я могу заставить себя заниматься и познавать, познавать и заниматься.

Лариса рассказала мне свою историю. Ей пришлось пережить и перенести много горя и неприятностей из-за её характера. Шесть лет назад познакомили её в семье Просперов с хорошим, симпатичным и очень застенчивым парнем. Он понравился ей, а она – ему.

– Встречаясь с ним, – рассказывала она, – я стала привязываться к нему. Мы как-то объяснились, он признался мне в любви, и решили мы пожениться. Все были оповещены о нашей свадьбе.

Лариса медленно продолжила рассказ и подошла к самому сокровенному – к тому, после чего хотела поставить точку.

– Отношения наши стали настолько близкими, что в один из вечеров я пригласила его к себе домой, и он остался на ночь. Я ждала этого момента, сам Бог свидетель, ждала, когда мы ляжем в постель, но он не спешил. Это меня ещё больше разжигало. Я прильнула к нему и стала его целовать, но не вызвала в нём никаких эмоций. Взволнованная, я стала его раздевать, уговаривая лечь в постель, но он не проявлял особого желания. Я настояла на своём, и он разделся. Страстям моим не было предела. Это была моя первая брачная ночь, и я твёрдо знала, чего хочу, и этого добивалась. Короче, он оказался импотентом. Всё мои желания и страсти пропали, исчезли вмиг, как туман. Он ушёл, и более я его не видела. Затем познакомилась с другим парнем: этот работал в торговле и устроил меня в магазин, где я и сегодня работаю. Полгода с ним встречалась, и прекратились наши встречи из-за его родителей. Он женился на другой. Опять травма. И решила я замуж вообще не выходить. А тут ты подвернулся. Ты меня убил с первого выстрела, и я решила, что ты будешь со мной, чего бы мне это ни стоило. И я добилась своего, как видишь. Ты притянул меня магнитом. Глаза твои постоянно говорят: «Люби меня», – и я втрескалась. Я знаю, что нашим встречам придёт конец. Ты уедешь и когда-нибудь женишься. Но хочу тебе сказать, Вадик, с уверенностью, что мы будем долго вспоминать друг друга.

Вот таким коротким был её рассказ. Посоветовавшись с подругой, Лариса решила – в ответ на моё внимание к ней и доброту, в ответ на мою обходительность, на умение ухаживать за женщиной – сделать мне подарок и приурочить его к окончанию учёбы.

Вот так стала Лариса частицей моей истории, частицей добрых и сладких воспоминаний.