Текст книги "Пелевин и пустота. Роковое отречение (сборник)"

 
За глаза меня ругают,
А в глаза меня хвалят.
 

Русская народная песня.

Постоялый двор богател год от года, при нем завелась кое-какая торговля. Ходили слухи, что он стал пристанищем конокрадов и даже разбойников. Так это или нет, никто верно не знал. Евдокия вскоре умерла, промокла под холодным осенним дождем и сгорела в несколько дней. Все хозяйство перешло к Анастасии. А ей только-только минуло семнадцать лет, и, казалось, молодой девице такое наследство не под силу.

Но дела при Анастасии пошли еще шибче. Теперь уже никто не сомневался, что на постоялом дворе скрывались и разбойники, и конокрады. Правда, больше, чем о разбойниках, говорили о самой Анастасии.

Была она не то чтобы красавица, но хороша собой, степенна не по годам, рассудительна и держалась строго и достойно – но только днем. Ночью же допускала до себя всякого, кто догадывался попросить ее женской ласки, но без вина и гульбы. Знали об этом все – и пришлые молодцы, чередой проходившие через постоялый двор и заодно и постель хозяйки, и местные неженатые парни, и те из женатых, кому своей бабы мало.

И даже александровский батюшка норовил время от времени, особенно когда отлучалась матушка, заглянуть к Анастасии лунной ночью. Рассказывали, что лунными ночами Анастасия была как пьяная и уж совсем безотказная, и допускала по несколько мужиков за ночь. Но что бы ни произошло ночью, днем она всегда оставалась строга и целомудренна, словно ночная ее жизнь отделялась от дневной каменной стеной.

На исповеди в церкви она серьезно и с раскаянием рассказывала о своих грехах, ничего не скрывая.

– Грешна, – говорила она опустив глаза, и тихим виноватым голосом перечисляла всех, кому давала попользоваться своим молодым, соблазнительным сочным телом и не забывала никого, – а в четверг с вами, батюшка…

– Простится, это в первую очередь простится, – смущался священник и пояснял, – простится яко любящей деве, которая много любила.

И получив очередное отпущение грехов, Анастасия уходила в свой разбойничий вертеп. Так батюшка называл постоялый двор Анастасии в проповедях, которые произносил перед своими прихожанами по воскресеньям, когда хотел отвратить их от каких-либо пороков, потому что других примеров порока в Александровке, деревне смирной, работящей и богобоязненной, сыскать было трудно.

Другим примером порока, в отличие от тихого и скрытого постоялого двора Анастасии, стал к тому времени барский дом, но осуждать барина перед его же крестьянами никак не пристало, тем более его же священнику.

А барский дом уже давно превратился для его хозяйки – сводной тетушки Анастасии – Варвары в страшный ад, от которого бежать бы куда угодно, хоть в разбойничий вертеп.

Недовольство супругов друг другом постепенно переросло в неприязнь, а со стороны мужа – в злобную ненависть. Его многодневные охоты и пьяные загулы слились в непрерывную дикую оргию. Варвара долгое время пыталась бороться, тем более что случайно Александровка осталась в ее собственности, хозяйкой имения по бумагам считалась она.

Но это только усугубляло положение. Муж, окончательно превратившийся в негодяя, назвал жену «Боярыней-узурпаторшей», нарушившей священное право мужа-хозяина, и начал против нее настоящую войну.

Его войском стали несколько десятков псарей, собранных им из разных мест; все они были пришлыми чужаками и все, как на подбор, не имели ни стыда, ни совести. Барин называл их своими «опричниками». Себя он именовал Псарем.

Всех, кто, по его мнению, поддерживал «Боярыню-узурпаторшу», он приказывал безжалостно сечь, приговаривая при этом переделанную пословицу: «Жалует Боярыня-узурпаторша, да не пускает Псарь». Своей территорией он объявил псарню, флигель при барском доме и все охотничьи угодья, то есть все леса, в которых часто жил на бивуаках, совершая грабительские набеги на Александровку и на барский дом.

Варвара в конце концов не выдержала такой войны и запросила мира. Она признала полное поражение, оформила во владение мужу обещанную ему в приданое Александровку и, договорившись с ним о негласном разводе, уехала в соседнюю Захаровку, свое неделимое с сестрой Надеждой имение. Муж, одержав победу, не стал соблюдать своих обязательств по отношению к побежденному, а значит, слабому противнику. Он продолжил набеги со своим войском «опричников» теперь уже на Захаровку, так как в разграбленной и пришедшей в полный упадок Александровке поживиться было нечем.

После того как «опричники» захватили пять возов с обмолоченным овсом, староста Захаровки собрал своих мужиков и велел им приготовиться к боевым действиям. Александровским мужикам он послал передать, что собственноручно переломает ноги всем псарям и их барину, если кто-то из них ступит на захаровские земли. О захаровском старосте Антоне, любимце старого барина Матвея Ивановича, рассказывали, что он в свои шестьдесят лет в одиночку ходит на медведя и в случае удачной охоты приносит добычу на плече, как иной охотник, подстреливший молодую косулю.

Как только ультиматум дошел до без меры «озорничавшего» барина, он приказал своим «опричникам» высечь старосту Антона на глазах у всех жителей Захаровки. Десятка два самых горячих и услужливых псарей тут же вскочили на коней и помчались в Захаровку.

Их уже ожидали – дозорные и караульщики стояли по всем дорогам. Как только псари углубились в захаровские владения, их взяли в кольцо правильным маневром – воинским или охотничьим, но успешным. Не ускользнул никто, кроме самого барина и нескольких его прислужников, выехавших позднее, чтобы приехать непосредственно к расправе. Они, увидев, что произошло, вовремя повернули назад. За ними никто не погнался. Зато всем остальным староста Антон, как и обещал, переломал ноги.

Суровый свой приговор он исполнял с помощью дубинки, кости несчастных жертв дробились так, что срастись уже не могли, и все они навсегда остались увечными калеками. Ни одного из остальных псарей после этого невозможно было заставить участвовать в набеге на Захаровку – ни угрозами, ни посулами богатой добычи, ни возможностью угодить барину. Да и сам барин на следующий же день приказал вернуть в Захаровку, захваченные накануне, пять возов овса.

Спустя некоторое время после всех этих событий к барину, теперь уже законному владельцу Александровки, явился купец с просьбой продать ему постоялый двор Анастасии за почти вдвое большую цену, чем он стоил на самом деле, и барин согласился. Купец этот держал в руках всех конокрадов, и постоялый двор Анастасии, вокруг которого собирались вольные и ни под чью руку не желавшие становиться «людишки», променявшие соху на кистень, давно уже был для него как кость в горле.

Постоялый двор у Анастасии отняли, люди ее разбрелись кто куда, ведь после смерти матери Анастасия в своем хозяйстве управлялась одна-одинешенька, хотя при ней крутилось десятка два работников, а уж сколько хоронилось темных людишек, так и не сосчитать.

Саму Анастасию забрали в барский дом – горничной. А через несколько дней стало известно, что она посажена в подвал под замок на хлеб и воду, потому что отказала барину в том, в чем не отказывала никому, кто толково и исправно мог исполнять свои мужские обязанности. Анастасия, конечно же, знала, кто ее отец, и на грех с ним не пошла.

Ее сводная тетушка – Варвара – вовремя узнала о том, что произошло. Во всех бедах и несчастьях, свалилившихся на ее несчастную голову, она корила и винила только себя. И за свою бездетность, ее она считала главной причиной всех событий, разрушивших ее жизнь, и за все безобразия мужа, и за грех любимого ею отца, оставившего ей в наследство не только Александровку и Захаровку, но и Евдокию и Анастасию. Грех, который теперь собирался сотворить ее муж со своей дочерью, ужаснул ее, он, этот грех, тоже ложился на нее.

Варвара призвала старосту Антона, и во главе небольшого, но грозного отряда явилась в Александровку, забрала Анастасию, а спустя несколько месяцев отвезла ее в Заполье к сестре Надежде.

 
Ах, что это за садочек,
За зелененький такой?
Ах, что это за мальчишка,
Разбессовестный такой?
 

Русская народная песня.

Надежда, юная когда-то Наденька, в отличие от сестры любила городскую жизнь, деревня казалась ей тюрьмой без стен и она мечтала жить в столице – в Москве, а еще лучше в Санкт-Петербурге, там, где все новости, где магазины и модные наряды, там, где двор, балы и приемы. В Петербурге она и встретила своего будущего мужа – Нелимова и неотразимого князя Шумского, находиться рядом с которым так необычно, так волнительно, даже в качестве жены его друга.

О детях она никогда не думала. Но родила сначала трех сыновей, очень похожих и на нее саму, и на ее отца, Матвея Ивановича Захарова, а потом дочь Катеньку, на нее совершенно не похожую, зато и внешностью и характером удавшуюся в майора Нелимова. Александр был в их семье самым младшим, впрочем, их с Катенькой считали одногодками.

После смерти князя Шумского Нелимовы и укрылись в тверской губернии – майор Нелимов тоже участвовал в неудавшемся заговоре, погубившем князя. Но роль его была такова, что об этом почти никто не знал и ему удалось спастись.

Наденька вместе с мужем оказалась запертой в деревне. Так неожиданно, жестоко и безвозвратно все получилось. Князь Шумский – в могиле. Великая княжна, жена Павла Петровича, Наталья Алексеевна умерла родами – но это только так говорили, чтобы скрыть правду, ее умертвили вместе с ребенком от Андрея Разумовского. Разумовского выслали за границу. Великого князя Павла Петровича женили и заперли в Гатчине, его никогда не допустят до престола… А Нелимовы чудом остались живыми, но заживо похороненными в этой глуши…

Нелимов строил какие-то планы, жил какими-то дурацкими, ни на чем не основанными фантазиями. Иногда появлялись таинственные люди из той, прежней, блестящей петербургской жизни, о чем-то шептались, спорили и в чем-то уверяли друг друга, но все это без князя Шумского оставалось напрасной иллюзией, самообманом неудачников, выброшенных из настоящей жизни в деревенскую безвестность.

И день ото дня у нее росла, накапливалась ненависть, неприязнь ко всему и ко всем, но больше всего к мужу. Она ненавидела его потому, что когда-то вышла за него замуж, хотя влюблена была совсем не в него, а в князя Шумского. Она ненавидела его потому, что из-за его тайных дел пришлось уехать из столицы и сидеть в барском доме, разваливающемся на глазах год от года, среди вечной грязи весны и осени, пыли и зноя, мух и комаров лета, и холода зимы с воющими метелями, перекликающимися с воем волков в этих диких лесах, обступающих со всех сторон имение.

Она ненавидела мужа за его глупые надежды, что ему удастся что-то изменить вместе с теми странными, чудаковатыми людьми, являвшимися к ним под покровом ночи, опасливо озиравшимися и прятавшимися за ширму, если раздавался лай и во двор въезжала карета соседа, заехавшего в сотый раз рассказать о своих догадках по поводу намерений Турции и коварных планах Фридриха Великого. Сосед их, страдая старческими провалами в памяти, все время забывал, что Фридрих Великий несколько лет назад умер, и, неожиданно вспомнив об этом, сотый раз хлопал себя ладонью по лбу и вскрикивал, пораженный и восхищенный:

– Ах, Бог ты мой, а ведь Фридрих-то умер, а следовательно, его и нет уже вовсе, и Пруссия теперь заговорит по-другому…

Она ненавидела мужа за то, что после того как умер старый, еще отцовский, староста, имение пришло в упадок, крестьяне разбегались и никто не занимается хозяйством и все медленно погружается в ужас беспросветной нищеты.

Она ненавидела мужа за то, что сыновья любили его и восторгались им – он ведь лучший в мире фехтовальщик, да она сто раз слышала об этом, он действительно замечательный фехтовальщик, ну и что с того? Вот уже пятнадцать лет зимой в пустом каретном сарае, летом на лужайке в парке он размахивает своей никому не нужной шпагой и семенит ногами, выделывая свои «па» – ну и что с того?

Она ненавидела мужа за то, что дочь Катя была похожа на него, смугла, как и он, и некрасива, как и он, и так же ловка. Да, она при дворе в Петербурге, и лучше всех танцует менуэт – но что с того? Да, ей покровительствует сама императрица, да она фрейлина двора великого князя – но что с того?

Последние годы у мужа начали отказывать ноги. И она возненавидела его еще больше, уже почти нескрываемой, то и дело прорывающейся наружу уже лютой ненавистью.

– Все еще будет, – повторял он, прыгая на своих костылях по комнатам.

И она едва сдерживалась, чтобы не столкнуть, сбить его с ног и не закричать, схватившись за голову руками:

– Ничего не будет! Ничего, ничего уже не будет!

А он все ковылял на костылях и размахивал на лужайке шпагой, то опираясь на костыль, то сидя на стуле, выкрикивая Александру: «Ангард, штосс, кварта, терц, прима, квинта, флаконда, батман, ангаже, акко!»

А потом ночами стучал по полу костылями, ходил из комнаты в комнату, бормоча «Все еще будет», а она не могла уснуть в своей постели, похожей на гроб, и задыхалась от ненависти и отчаяния – о, это невыносимо!

Последней каплей стала смерть ее сыновей. На сыновей она сначала не обращала особого внимания, но когда родилась и выросла дочь – Катенька, совершенная копия отца, сыновей, лицом и фигурой похожих на нее, она стала считать своими. Сами они боготворили ее мужа – их отца, на которого были совершенно не похожи, боготворили за размахивание шпагой и сами тоже размахивали этими шпагами, и на последние деньги их обмундировали, снарядили и отправили в армию.

И вот они убиты. Убиты неизвестно где, где-то далеко, в каких-то горах, и у нее больше нет ее сыновей.

Но самой главной причиной того, что жена майора Нелимова уехала из Заполья, был Александр. Ему минуло семнадцать лет, и женщины опытным глазом тут же заметили в нем то самое «нечто необъяснимое», по первости сразу не заметное даже ему самому.

Женщины – опять же, женщины опытные, ищущие в жизни чего-то главного, им самим не всегда понятного, чего-то необъяснимого – встретившись взглядом с Александром, вдруг приходили в легкое волнение и лишались возможности думать о чем-либо, кроме того самого главного, что как раз и заставляет ни о чем не думать и забывать обо всем на свете и что – согласно мнению мудрейших философов, а не легкомысленных женщин – имеет свойство останавливать время, как бы равномерно и с каким бы постоянством оно ни текло перед этим все в одну и ту же сторону.

Молодые, юные девицы, не познавшие еще страстной плоти и с надеждой ожидавшие этого священного таинства, становились в присутствии Александра веселы, смешливы, глаза их начинали блестеть и им хотелось прыгать и резвиться, как молодым овечкам или козочкам. У женщин, тайны плоти познавших, при виде Александра подкашивались ноги, словно они отчаянно «махнули» стакан коньяка – особой водки чайного цвета, привозимой из Франции для стариков, спасающихся ею от головных болей перед грозой, и для нерешительных женщин, но все-таки отважно решившихся.

Подкашивались ноги и у Надежды Матвеевны Нелимовой. И она понимала, что если ничего не предпринять, она окажется в постели у Александра, или затащит его в свою постель, как это попыталась сделать с библейским красавцем Иосифом жена управляющего египетского фараона.

Только Александр не молодой раб управляющего, а ее сын. Так, по крайней мере, вот уже семнадцать лет считали все в округе. Уж кому, как не ей знать, откуда взялся Александр. Но раскрытие тайны рождения Александра могло стоить жизни, или, по крайней мере, Сибири – и мужу, с его дурацкими интригами, полузабытыми, но от того не менее опасными, и ей самой, по глупости совавшей нос куда не следовало.

Говорят, императрица не казнит и в Сибирь не ссылает… Да, так говорят, но только говорят… А когда надо, так отрубили голову и Мировичу, и княжну Тараканову сгноили в Петропавловской каземате, и в Сибирь тоже многих сослали, только тихо и незаметно для «просвященной Европы»… Не так громко, как когда-то Долгоруковых или Толстого, или Миниха и Бирона, да какая разница – громко или тихо… Нет, в свои пятьдесят лет завести любовника – семнадцатилетнего юношу, которого все знают как твоего сына, здесь, в этой глуши, немыслимо…

Это императрица держит при себе юношей известного назначения, ну так то в Петербурге… Не наглупи она тогда в молодости с выходом за Нелимова… Не откажи Храповицкому… Ведь все могло сложиться по-другому… К ней чуть не посватался поручик Храповицкий – Нелимов тогда тоже имел чин поручика… Храповицкий был толстоват, но довольно мил и литератор, и из приличной семьи… А Нелимов хоть и не красавец, но строен, фехтовальщик и главное – при князе Шумском, к которому ее, как и многих юных дев, тянуло, словно магнитом… Узнав о намерениях Храповицкого, Нелимов пригрозил дуэлью, не публично, без оскорблений, но Храповицкий понял и оставил свои намерения…

А она сама даже гордилась – как же, из-за нее едва не состоялась дуэль… Как можно было тогда предугадать, что с блистательным Нелимовым, неотлучным от блистательнейшего князя Шумского, ей доведется провести свой век в диком захолустье, а робкий, неловкий Храповицкий станет секретарем при императрице и в генеральском чине… И будет заведовать петербургскими театрами… Как ей нравилось выезжать в театр! И вместо этого – Заполье, нищета…

Выйди она за Храповицкого, останься в Петербурге… И она могла бы взять любовника поинтереснее, при петербургской-то жизни… Но Александр… Видеть его каждый день и сдерживать себя – это выше ее сил.

Да и без того накопилось, собралось… Оставаться здесь, в Заполье, стало невыносимо. И она уехала, уехала навсегда к сестре, в родовую Захаровку, оставленную им отцом на случай неудачной жизни с мужьями и так теперь пригодившуюся, чтобы хоть дожить эту самую жизнь, которую не получилось устроить, как хотелось, мечталось и грезилось в юные-то годы, давно ушедшие, как снеговая вода весною.

Барыня навсегда покинула Заполье, бежала, не выговорив обид, гнева и ненависти, объявила об отъезде, собрала вещи – да и вещей толком не собрала, приказала заложить старую полуразвалившуюся карету, запрячь последних лошаденок, доживавших свой долгий век в покосившейся конюшне с провалившейся крышей.

Было бы счастье, а дни впереди.

Русская пословица.

Майор Нелимов, пораженный таким неожиданным поворотом своей семейной жизни, а еще больше удивленный бурной выходкой жены, ни разу до того не устраивавшей сцен, удивленно стоял посреди двора и, глядя в след карете, невольно соображал, доедет ли эта развалюха до Захаровки – ехать до нее не меньше ста верст. Все годы, проведенные в Заполье, он продолжал жить той жизнью, из которой его вырвали те самые события лет семнадцать тому назад, когда он, перебив полтора десятка человек, посланных арестовать их, увез смертельно раненного князя Шумского и похоронил друга и названого брата в его собственном имении.

День за днем, год за годом он строил планы осуществления замыслов князя Шумского вместе с немногими, но верными и надежными людьми, когда-то собравшимися вокруг Шумского. Уже исчезли старые связи, многие из соратников ушли в мир иной, некоторые скрылись из виду, фактически изменив делу, в верности которому когда-то поклялись.

Он, Нелимов, никогда не нарушит священной клятвы. Он пока что не может действовать, он заперт здесь, в деревенской глуши, хранимый непроходимыми лесами и бездорожьем. А на троне по-прежнему сидит немецкая шлюха… Хуже, чем шлюха, шлюхам платят, уж коли по нужде пришлось попользоваться их греховным телом, она же платит сама за то, чтобы хоть кто-то унял ее грязную, бесстыдную похоть…

Но что бы ни творилось там, в Петербурге, судьба России в руках у него, Нелимова, верного сподвижника князя Шумского, который один только мог спасти Россию… Но все еще будет… Он выполнит последнюю волю князя, его завет. Нужно только собрать силы, выбрать правильный момент… Еще остались преданные люди… Все еще будет… Да, пока что наверху заправляет Потемкин и все эти прихлебатели без совести и чести… Рвут страну, как голодные псы и тащат каждый свой кусок в свою конуру… А те, что нахватали еще при Петре, разбежались вместе со всей петровской немчурой по заграницам и пекутся только об одном – как бы урвать еще… А и без того сколько золота вывезено из России в амстердамские, итальянские банки… Но придет час, настанет время… Все еще будет… Все еще будет… Все еще будет – повторял майор длинными, темными, бесконечными ночами.

От этих мыслей майор Нелимов отвлекался только для занятий с Александром. Они развешивали по стенам старые ландкарты, на столе раскрывали большой голландский атлас и обсуждали обстановку на границах, намечали возможные пути передвижения войск, места расположения армии, маршруты следования обозов, что очень важно – снабжение армии – залог успеха любого похода, и если противник перережет коммуникации, это равносильно разгрому в сражении…

И сразу становилось очевидно, как совершенно не защищен север, как велика угроза со стороны Швеции, как открыты все подходы для английского флота. Как быстро может вмешаться в польские пределы Пруссия. Как не используются возможности через Каспийское море продвинуться в Персию и Индию. Все силы сосредоточены на юге. Крым, Молдавия, выход на Балканы, Греция. Византийский проект Потемкина… Конечно, выход в Средиземное море – это важно. Но так оголять фланги… Это не вынужденный риск, это неосмотрительность и даже просто глупость… Преступная глупость… Каприз фаворита, возмечтавшего о троне…

Александр все схватывал быстро, понимал ясно… И в фехтовании тоже… При необычной силе – такая быстрота и ловкость… И мышление… Искусство фехтования – не сумма упражнений, освоенных приемов – они только азбука, да, только азбука… Фехтование, поединок – это шахматная партия, которую приходится разыгрывать, в мгновение ока принимая решение, и каждый ход – выпад, и точный удар – это мат…

Александр был неутомимым в упражнениях… С его силой, быстротой и молниеносным мышлением он станет непревзойденным, великим фехтовальщиком… Он уже в свои юношеские годы на голову выше любого из самых выдающихся бойцов, которых майору приходилось встречать когда-либо… И не просто встречать, а и побеждать, но Александр уже превзошел их всех, да что там, и его самого…

И вот вдруг жена, обдав его волной непонятно откуда взявшейся ненависти, побросала в карету какие-то вещи и уехала в Захаровку – проедет ли эта карета десять верст, чтобы не развалиться… Иногда он и раньше ощущал ненависть, исходившую от жены, но не мог понять ее причину и, не придавая ей особого значения, быстро забывал об этом, поглощенный своими мыслями. И когда жена уехала, произошло то же самое – он забыл об этом происшествии через полчаса, вспомнил через день и забыл опять…

Барыня уехала, а горничная Анастасия, привезенная несколько лет тому назад из разоряемой «опричниками» Александровки осталась… Горничной ее только называли. На самом деле на ней держался весь барский дом. Она стала и ключницей, и даже чем-то вроде управляющей имением – без нее поместье пришло бы в полный упадок, что потом и случилось.

А пока она следила за хозяйством, в барском доме хотя бы не голодали. Да и крестьяне в Заполье хоть что-то начали делать в поле и на огородах – у себя и на барских землях, во многих местах уже зараставших лесом. И ес-ли бы так пошло дальше, Анастасия, может, со временем и подняла бы имение – вести хозяйство она умела.

Согласившись по просьбе сестры взять Анастасию в дом, барыня первое время строго присматривала за ней, но ничего «такого» не заметила. Анастасия соблюдала себя. Майор Нелимов и в юности не очень-то интересовался женским полом, а теперь ему и вовсе не до таких увлечений.

Александру тогда только исполнилось четырнадцать лет. Доживавшему вместе с лошадьми кучеру шел то ли девяностый, то ли сотый год – никто его годы не считал. Других мужчин в барском доме не имелось. На деревню Анастасия не ходила, а если б и пошла, то никого бы там не нашла, мужики, на которых баба могла положить глаз, давно пропадали в бегах. А уж конокрадов да разбойников в Заполье не знали спокон века.

Но женская страсть Анастасии не угасла. Она задремала, затаилась, ожидая добычу – Александра. Анастасия и стала той женщиной, которой довелось ввести его в тот таинственный мир всепоглощающей плоти – уж кто-кто, а она знала в нем все пути и тропинки, все угодья, закоулочки и заповедные места.