Текст книги "Пелевин и пустота. Роковое отречение (сборник)"

III. В тверской глуши

– Вы свободны, – воскликнул Ринальдо, размахивая пистолетами. – Но мое сердце пленено вами!

И красавица упала на его руки, лишившись чувств.

Из романа о Ринальдо-Ринальдини.

Второе важное событие, о котором необходимо знать пытливому читателю, произошло уже не в каком-либо из европейских городов и даже не в Санкт-Петербурге, так на эти города одновременно похожем и непохожем, а в далекой тверской глуши. Получив письмо, в котором сестра Катя писала о своем скором приезде, ее брат, молодой дворянин Александр Нелимов каждый день бродил по окрестным лесам, чтобы, несмотря на то, что лето только началось, добыть хотя бы какую-нибудь дичь.

В некогда богатом, но вконец разорившемся имении Нелимовых не нашлось бы даже чем накормить гостью из далекого Петербурга, привыкшую, наверное, к придворной кухне – Катя состояла фрейлиной при малом дворе великого князя Павла Петровича. Сам же Александр, мечтавший блистать в гвардейском полку или совершать боевые подвиги на южных или северных границах империи, не мог явиться даже на смотр дворянских недорослей в губернский город, а не то что в столицу: Нелимовы не имели средств на то, чтобы справить будущему воину приличный мундир.

Но об этих невеселых обстоятельствах я расскажу попозже, потому что приключение, ожидающее моего героя, куда как интереснее вечной проблемы отсутствия денег. Проблемы, несомненно, важной, но не самой главной, когда ты молод, красив, полон сил и надежд на то, что завтра судьба одарит тебя таинственной улыбкой и поманит за собой, как будто обещая что-то, а уж что именно она обещает, ни ей, ни тем более тебе самому пока что и невдомек.

День клонился к вечеру, когда, обойдя свои заветные места, в которых он наконец-то обнаружил признаки крупного зверя, Александр прозаически размышлял о том, отправиться ли ему в соседнюю деревню и переночевать у одного из своих старых псарей, осевшем на хозяйство после того, как с барского двора исчезла последняя борзая – в этом случае его ожидал ужин с куском ветчины, припасенной для молодого барина – или вернуться в имение.

Там ему пришлось бы разделить скудный постный ужин с обозленным на весь мир отцом, некогда молодым и отчаянным дуэлянтом, не без основания считавшимся лучшим фехтовальщиком в армии, вхожим в самые высшие круги петербургской жизни, замешанным как в дела государственной важности, так и в дела донжуанские, а теперь с трудом передвигавшимся на костылях и проклинавшим всех и вся на этом свете.

Выбравшись из называвшегося Чертовым глухого лесного оврага на проезжую дорогу, Александр увидел картину, достойную пера авторов романов о славном итальянце Ринальдо-Ринальдини, мечте всех провинциальных барышень.

Посреди дороги стояла старая тяжелая, неуклюжая карета, которую так и хотелось назвать колымагой. Дверцы кареты были раскрыты, рядом лежал убитый кучер с залитым кровью лицом. Разбойник огромного роста стаскивал с кучера добротный синий кафтан. Позарившись на этот кафтан, он и стрелял кучеру в лицо, чтобы не попортить сукно. Два других разбойника, помоложе, тут же на обочине пытались «уговорить» молодую барышню. Но барышня оказалась не из впечатлительных и падающих в обморок созданий.

Она отчаянно сопротивлялась. Удержать ее разбойникам удавалось только вдвоем. Как только один из них намеревался приняться за свое мужское дело и отпускал ее ноги, она начинала брыкаться с такой силой, что вырывалась из-под навалившегося на ее руки и голову другого негодяя, и им приходилось опять вдвоем прижимать ее к земле, но она, извиваясь освобождала то руку, то ноги и продолжала бешено отбиваться.

Сознание, что ее положение безнадежно и помощи ожидать неоткуда, только придавало ей силы. Таков уж был у нее характер, в чем читатель впоследствии убедится не один раз.

Из оружия у Александра при себе имелся только охотничий нож, длинный и острый как бритва. В мгновение ока он оказался рядом с разбойником, возившимся с кучером. Подняв голову и увидев Александра, сошедший с библейских страниц Галиаф, заросший черной бородой до самых глаз, выхватил из-за пояса один из двух пистолетов, но выстрелить не успел. Александр, в свои годы уже несколько раз ходивший на медведя и испытавший себя в единоборстве с хозяином леса, уложил великана точным ударом ножа – разбойник упал поперек кучера, поливая кровью его завидный синий кафтан.

Краем глаза Александр увидел, что один из разбойников, оставив барышню, бросился к нему и, выхватив из ножен короткий палаш, нанес сбоку удар. Юноша без труда увернулся, разбойник замахнулся еще раз, Александр подставил под самую рукоятку палаша свой нож и кистью руки опытного фехтовальщика отвел удар и тут же наотмашь полоснул противника ножом по горлу.

Острое лезвие почти отделило голову нападавшего от шеи, достав до позвонков и разъединив их ненадежное соединение. Нападавший, выронив палаш, неуклюже взмахнул руками, в буквальном значении этих слов, закинул голову за плечи и рухнул навзничь, под ноги своему сотоварищу, который оставил напрасные попытки сладить с несговорчивой барышней и поторопился прийти на помощь подельнику.

Он уже взвел курок пистолета, чтобы почти в упор выстрелить в Александра. Бесстрашный юноша, увидев перед собой дуло пистолета, резко отпрянул в сторону, и в то же мгновение неугомонная барышня, успевшая подняться на ноги, толкнула обеими руками своего обидчика в спину. Пуля просвистела перед самым носом Александра, но в пороховом дыму он успел принять на свой нож и третьего рыцаря большой дороги.

Когда пороховой дым рассеялся, Александр, наконец, увидел спасенную им красавицу. Она действительно поражала красотой. Но это была не заморская принцесса и не таинственная незнакомка, а соседка Нелимовых по имению Оленька Зубкова. И то, что спасенная дева оказалась не таинственной незнакомкой, а известной всей округе Оленькой Зубковой, никак не снижало романтического пафоса этой сцены, а даже наоборот.

Дело в том, что Александра и Оленьку когда-то связывал полудетский, полуюношеский роман. Роман этот для Александра остался в прошлом и только теплился приятными воспоминаниями первых робких проб чувств и первых несмелых, но порой значительных открытий.

Что же касается Оленьки, то роман этот был для нее совсем даже не в прошлом, а в настоящем и, более того – в опирающемся на несокрушимые надежды будущем. Их первая нежная любовь разбилась два года назад, когда стало известно, что княгиня Тверская, а ее власть над округой считалась непререкаемой и беспредельной, предназначила Александру в жены свою наследницу, юную, милую, ангелоподобную племянницу Поленьку. И Александр, конечно же, не отказался ни от в самом деле милой Поленьки, ни от несметных сокровищ и бескрайних владений, которые Старуха – так все звали суровую и грозную княгиню Тверскую – давала в приданое за своей любимой, почти обожествляемой племянницей.

– Ах, она ведь бесприданница!

– Да, бесприданница, но у нее есть чувство.

Пьеса неизвестного автора XVIII века.

Что могла противопоставить неожиданной сопернице Оленька? Ее семейство хоть и не дошло до такой нищеты, как Нелимовы, но не могло похвастаться ни богатством, ни покровителями. Мало того, отец ее числился вечным врагом отца Александра, с ним он когда-то служил и майор Нелимов, хотя и не убил, но опозорил его на дуэли, так что пришлось покинуть полк и выйти в отставку. Мать Оленьки пользовалась дурной репутацией у всех порядочных матрон округи и у самой Старухи.

Из рожденных ею в браке детей – троих сыновей и дочери – муж признавал своим только одного сына – Платона Зубкова, известного впоследствии многим. Его невозможно обойти вниманием и в моем сочинении, хотя и хотелось бы это сделать из свойственного мне нежелания описывать героев несимпатичных, так как все время, отпущенное для писания, и место в моем сочинении лучше бы посвятить описанию тех, кто мил моему сердцу или хотя бы вызывает любопытство, вместо того, чтобы вызывать неприязнь.

Но что делать, следуя законам, предписанным нам, сочинителям, свыше, приходится населять свое сочинение героями и хорошими и плохими. И даже очень плохими, и такими плохими, что хуже некуда. И мало того, герои, которые считаются плохими, нужны именно для того, чтобы герои, которых мы называем хорошими, выглядели в сравнении с ними еще лучшими, а главное, не такими скучными, каковы они на самом деле. Мать Оленьки прожила бурную жизнь; если описать все ее приключения, то их хватит на несколько романов – и я хотя бы вкратце сделаю это по ходу своего сочинения, но как-нибудь попозже.

Одним словом, чуть ли не бесприданница, Оленька Зубкова ничего не могла противопоставить княжне Поленьке Тверской, которую природа не обделила приятной внешностью и милым нравом, властная тетушка – Старуха – огромным приданым, а судьба намеревалась одарить Сашенькой Нелимовым.

Но кое-что все-таки имелось и у Оленьки. Во-первых, мать, не имея возможности оставить любимой дочери деньги и поместья, наделила ее своим характером. Оленька отличалась необычайной энергией, предприимчивостью, смелостью и решительностью, обладала жизненной волей, помогающей преодолевать любые преграды, была хитра, изворотлива, строптива, коварна и жаждала побед, богатства и любви.

Смыслом жизни она считала любовь, она поклонялась богине любви, и эта богиня, единственная из греческих богинь, пережившая, благодаря тайным молитвам многих женщин, забвение, одарила Оленьку за верность ее жертвенному алтарю жгучим темпераментом и поистине вулканической страстью, прикрыв все это обманчиво-спокойным умением скрывать свои чувства и намерения.

Поэтому, узнав, что она неумолимым выбором Старухи лишена Александра, Оленька сначала прокляла роковую Старуху и неверного возлюбленного, а потом решила отдаться Александру и покончить жизнь самоубийством. Отдаться Александру ей помешал необычный случай – о нем читатель узнает чуть позже, но, клянусь, если не в этой главе, то по крайней мере в этой первой части моего, поистине, бесконечного сочинения, содержащего множество частей, – а мысли о самоубийстве недолго занимали юную жрицу Афродиты.

Проплакав несколько ночей, Оленька надумала покинуть родное захолустье. Уехать в Москву, к дальней родственнице, выйти замуж, если не за царя, ввиду его отсутствия на тот момент в российском государстве, то за какого-нибудь главного генерала и тем пребольно уязвить и Старуху с ее племянницей, и самого, так бессердечно отнятого у нее, Александра Нелимова.

О, он еще пожалеет, что так легко отказался от своей первой возлюбленной! А заодно нужно поставить на место и его сестру Катеньку, вздорную гордячку, возомнившую себя не весть кем только потому, что она окончила институт благородных девиц, и ей, якобы, покровительствует сама императрица, и она, видите ли, пользуется вниманием великого князя Павла Петровича. А потому вообразила, что имеет права по своему усмотрению распоряжаться своим братом, и, как донесли Оленьке числившиеся в подругах завистницы, заявляет, что не подпустит к Сашеньке возмечтавшую о нем соседку даже за версту.

Ну, погодите, это мы еще посмотрим, кому достанется Сашенька! Он, конечно же, не прочь жениться на Поленьке с ее-то приданым, но любит-то он ее, Оленьку, и помнит и их первые поцелуи, и первые, несмелые прикосновения к ее трепетной груди…

О, он помнит, он принадлежит ей, и только ей, и справедливость восторжествует, и богиня любви рано или поздно, так или иначе вернет ей Александра, что бы ни случилось и какие бы несправедливые жестокости и козни ни чинили все ополчившиеся против нее враги, пусть даже предводительствуемые безжалостной и беспощадной столетней Старухой, княгиней Тверской.

Но покинуть родное захолустье и выбраться в Москву к троюродной тетушке, которую Оленька ни разу в жизни не видела и о существовании которой знала только потому, что мать иногда упоминала в разговоре, что в Москве есть, мол, такая Зинаида, и мать ее приходилась еще сестрой одной из двоюродных бабушек, а именно той самой Антонине – знаменитой тем, что чуть не вышла замуж за московского генерал-губернатора; уже просватанная, она сбежала из дома и обвенчалась против воли родителей с каким-то прохвостом, итальянцем-чернокнижником, ради которого перешла в католичество, и венчались они в костеле, почему родители никогда и не признали этого брака.

Чтобы уехать из родного захолустья и добраться до Москвы, нужны хоть какие-то деньги. Старик Зубков, ко всему еще не считавший Оленьку своей родной дочерью, а мать ее ненавидевший непроходящей, вечно тлеющей, уязвленной ненавистью, не внял никаким доводам и не дал ни копейки. Из всех домочадцев деньги имелись только у отца и у среднего между братьями Платона. Несмотря на его детские годы – Оленька была старше его на пять лет – он считался в семье за главного. Платон согласился дать ей денег, но, разумеется, в долг и при условии, что она позволит ему посмотреть на ее девичьи прелести, разрешит их пощупать.

Оленька отвесила малолетнему «срамнику» оплеуху, но нечаянно разбила ему нос и тот, залившись кровью, хотел пожаловаться отцу, который во всем потакал своему любимцу. Угроза Оленьки не постесняться и в подробностях рассказать обо всем, что произошло, остановила Платона, но он на всю жизнь возненавидел старшую сестру.

Тогда Оленьку посетила дерзкая мысль – попросить денег у самой Старухи, княгини Тверской, известной своей суровостью и прославившейся своей скупостью. Оленька понадеялась, что угроза помешать «счастью» любимой племянницы вынудит Старуху содействовать исчезновению соперницы с поля сражения за сердце Александра Нелимова. Расчет оказался неверным. Старуха и в мыслях не допускала, что кто-то осмелится вообразить себя соперницей ее Поленьки и с позором выгнала Оленьку из дома.

Вся округа упивалась описанием этой сцены. Причем одни, якобы свидетели, рассказывали, что Старуха всего лишь сказала: «Вон!» – и царственным жестом указала на дверь.

Другие, совершенно случайно оказавшись в этот исторический для жизни всей округи момент по своим делам у Старухи, уверяли, что Оленька довела ее до того, что Старуха, когда-то гордо и величаво беседовавшая и с нечестивым царем Петром Великим, и хладнокровно в глаза порицавшая таких же нечестивых немок-императриц, восседавших на русском троне, на этот раз топала ногами, потрясала кулаками, и едва не велела отряду своих дворовых, числом с небольшую армию, хорошо вооруженному и славному ратными подвигами, правда, сто– или двухсотлетней давности времен опричнины при строгом царе Иване Грозном, двинуться к Зубовке – имению Зубковых – и стереть ее с лица земли.

Самым же распространенным был рассказ, передаваемый тоже очевидцами, согласно которому Старуха всерьез пригрозила Оленьке высечь ее розгами и та бежала из покоев и со двора так резво, что ее не могли догнать не то что лакеи Старухи, но и собственный кучер с коляской.

Дураков и пьяных Бог бережет.

Русская народная пословица.

И тем не менее деньги для отъезда нашлись. Среди дворни Зубковых был почти уже тридцатилетний полусумасшедший детина, дурачок по имени Антошка. Одевали его, как и всех, – во что придется, но он ревностно следил за своей одеждой: чистил и стирал ее и, искусно пользуясь иглой, время от времени менял фасон портков, рубахи и кафтана – где-нибудь в Париже он мог бы стать знаменитым портным. В свои годы он оставался пятилетним ребенком, что, несмотря на рост и фигуру, было сразу заметно по его лицу, а тем более по разговорам, занятиям и забавам с другими детьми.

Старик Зубков, заинтересовавшись этим феноменом, однажды приказал насильно освидетельствовать мужское достоинство Антошки, и с тех пор все знали, что Антошка не стал парнем, а остался ребенком и по этой части. Жизнь у Антошки была нелегкая, над ним издевались, заставляли выполнять разные ненужные работы, над ним глумились и дворовые и деревенские девки, и подростки – играл он только с детьми лет пяти, принимая их за своих сверстников.

Антошка легко сносил обиды, быстро забывал унижения и побои. Он обладал особенной, странной памятью. Он очень плохо запоминал людей, не помнил имена – он даже не знал по именам барских детей, всех называл на «ты», очень плохо ориентировался вдали от имения, боялся оставаться один в поле и в лесу, не помнил ни дней недели, ни праздников, ни времен года, и всегда, как впервые, радовался снегу в начале зимы, теплу весной, новой траве и раскраске осенних листьев в парке. Зато барский дом, двор и парк он знал как свои пять пальцев.

Три страсти наполняли Антошку и составляли всю его жизнь помимо той работы по дому, которую на него без меры наваливали все, кто только хотел, и с которой он легко справлялся, чуждый лени, обид и каких-либо пороков.

Первая страсть заключалась в маниакальных подсчетах всего, что можно сосчитать. Не владея грамотой, то есть не умея ни читать, ни писать, он постоянно считал до миллиона, прерывая счет, когда приходилось отвлекаться, и возобновляя, как только представлялась свободная минута. Каждый раз, доходя до миллиона, он прыгал от радости – Антошка думал, что дальше миллиона цифр уже не существует.

Кроме того, он подсчитывал – и всегда помнил результат – деревья в парке, количество ветвей и листьев на каждом дереве. Антошка залезал на верхушки старых лип, считал яйца, а потом птенцов в галочьих гнездах. Галочьи гнезда представляли для него особый интерес. Но это выяснится позже, когда Антошке придется спасать свою «барыньку», то есть Оленьку.

Каждый день он старался сосчитать облака, плывущие по небу. Ночью он считал звезды, но никогда так и не смог сосчитать их до конца, потому что каждый раз засыпал после полуночи. Спал он, словно мертвый, разбудить его после того как он уснул, было невозможно. Однажды на него нарочно вылили ведро холодной воды, но он так и не проснулся.

Особую заботу у него вызывал небольшой муравейник в парке. Он часами сидел перед ним, словно завороженный, и подсчитывал муравьев, выползавших из муравейника и возвращавшихся обратно. В первые дни весны делать это не представляло труда, а летом, когда муравьи тучами беспорядочно сновали туда-сюда, сосчитать их, казалось, невозможно, но Антошка справлялся с этой нелегкой задачей.

Второй всепоглощающей страстью Антошки было обожествление Оленьки. Он считался подкидышем и не знал ни отца, ни матери. Строили догадки, что его мать – Оксана Петрова. Она удушила старосту деревни и подалась в бега. Ее поймали в лесном разбойничьем пристанище и сослали на каторгу. Возможно, она, нагуляв от разбойников дитя, и подбросила его своим барам.

Что маловероятно, догадки основывались только на том, что Антошка будто бы лицом напоминал Оксану, а она лицо имела обычное, крестьянское, ничем особым не отмеченное. А уж характером на нее он никак не походил. Сумасшедший, не от мира сего дурачок, он, когда его не травили как беззащитного щенка, готов был служить любому, кто его погладит.

Оленька стала для него и защитой, и высшим божеством. Он, как собачонка, сопровождал ее во время прогулок. От природы обладавший несомненными акробатическими способностями, он шел рядом с ней колесом, вприсядку, ходил на руках, пел ей свои песни. Песни эти состояли из повторения одних звуков или слов «огого-го-го, огого!», «оляляля-ля-ля-ля, ляляля-ля», но поражали мелодичностью и выражали крайнюю степень радости и восторга.

У Нелимовых жил одно время немец Карл Иванович Гофман, музыкант, философ и большой знаток танцев и фехтовального искусства. Прослушав однажды Антошку, он сказал, что его мелодии, с точки зрения контрпункта, представляют большой интерес для музыки и по сложности и по оригинальности превосходят то, что в свое время создали такие известные композиторы, как Иоганн Себастьян Бах, Гайдн и молодой, начинающий, но уже завоевавший известность Моцарт.

Карл Иванович записал одну из мелодий Антошки, исполнил ее на клавесине и пришел в восторг, а заметив, что на слушавших музицирование мелодия не произвела особого впечатления, пояснил:

– Тут надобен не клавесин, а большой симфонический оркестр с очень хорошим дирижером.

– Будет, будет тебе оркестр, Карл Иванович! – сказал ему в ответ майор Нелимов, отец Александра и Катеньки Нелимовых, тогда еще наполненный какими-то ему одному ведомыми надеждами и планами и передвигавшийся еще без костылей.

Еще одна особенность Антошки заключалась в том, что он умел изъяснять свои чувства и рассказывать о чем угодно глазами. Он не любил разговаривать и обходился очень немногими словами, но глазами мог живописать любое событие, любое движение души.

Ну, а третья страсть Антошки происходила из его болезни – клептомании редчайшей разновидности. Клептомания, как известно нам из сочинений знатоков пагубных несовершенств души человеческой, есть «страсть к воровству, но не в смысле преступности привычного, профессионального вора, а в смысле болезненного влечения». Известна клептомания двух видов. Относящиеся к первому виду клептоманы, воруют совершенно неосознанно, все подряд, обычно малоценные вещи, на глазах у их хозяев, что сразу позволяет исключить «корыстное, преступное намерение» и понять причину их поступка как результат этой необычной болезни или повреждения психики.

Другая разновидность намного коварнее. В этом случае клептоман ворует дорогие вещи, его действия кажутся совершенно осознанными, потому что он планирует их, иногда подолгу готовит и обычно виртуозно исполняет самым хитроумным способом. И тем не менее все-таки не осознает, не понимает, что он делает, и вследствие этого не пользуется плодами воровства, а все, что добывает, иногда прилагая колоссальные силы, рискуя и совершая чудеса ловкости, сообразительности и мастерства – прячет, закапывает в землю или уничтожает – бросает в воду или сжигает.

Именно такой клептоманией страдал и Антошка.

Из года в год в семействе Зубковых то и дело случались непонятные, необъяснимые пропажи – не очень значительные, но достаточно серьезные, потому что исчезали золотые вещи и деньги, но только серебро и золото, ассигнации не пропадали. Ни одну из пропаж за долгие годы не удалось найти, никого ни разу не уличили в краже.

Немногочисленные дворовые и, само собой, Антошка в их числе оставались вне подозрения. Они не имели доступа к пропавшим вещам и деньгам, им не было куда спрятать ворованное, некому сбыть. Внутри семейства Оленька думала на Платона. Когда еще была жива мать, она подозревала мужа, а он ее. После того как жена умерла, старик Зубков подозревал Оленьку и Платона. Комнату и вещи Оленьки он несколько раз тайком обыскивал, но ничего не нашел, искать у Платона старик не решался. Платон подозревал всех – Оленьку, отца и братьев.

Воровал, само собой разумеется, Антошка, и прятал все в галочьих гнездах. Галки устраивали гнезда на вершинах старых лип, куда никто не мог добраться без крайней необходимости, кроме Антошки, он лазил на эти липы считать в гнездах яйца, а потом галчат.

Высшим блаженством для Антошки было сидеть у ног своей барыни и смотреть, как она вышивает. Оленька не очень любила это занятие и вышивала в минуты, когда ее по какому-либо случаю переполняла радость, или когда она пребывала в самом лучшем настроении – чтобы сдержать чувства. Когда же Оленька ходила туча-тучей, что при ее положении в семье случалось нередко, Антошка испытывал почти физическое страдание и готов был сделать все, что угодно, чтобы на лице Оленьки вместо тяжелой гримасы тоски засияла веселая улыбка.

После визита к Старухе Оленька вернулась домой убитая горем и отчаянием. Антошка понял, что произошло что-то страшное. С помощью своего языка глаз и взглядов и нескольких жалобных слов он вывел из себя Оленьку и та, поливая слезами голову единственного в этом мире верного ей существа, рассказала о своей безысходной беде, излила душу – деньги, ей нужны деньги, она погибает, все ее планы рушатся, если она не найдет способ достать денег, денег, денег!

Антошка выскочил из комнаты с горящими глазами, волосы у него стояли дыбом. И на следующий день он положил перед Оленькой все, что хранилось в галочьих гнездах – как потом оказалось, за долгие годы там накопилось почти на три с половиной тысячи рублей – вполне достаточно, чтобы девице, обуреваемой мечтами и надеждами, обосноваться в Москве.