Текст книги "Пелевин и пустота. Роковое отречение (сборник)"

Знай, не зевай, поторапливай!

Окрики московских извозчиков.

Спустя неделю Оленька уехала в Москву. Чтобы не вызвать лишних подозрений, уезжала она очень скромно. Багаж ее до удивления напоминал багаж одной немецкой принцессы, выезжавшей в сказочно богатую Россию из маленького захолустного княжества Ангальт-Цербстского – таких княжеств в скудных Германских краях, что дней в году. Багаж этот – как и у немецкой принцессы – состоял из трех платьев, давно вышедших из моды и возможных только в глухой провинции, шести рубашек и дюжины носовых платков.

Правда, немецкой принцессе русская императрица, намеревавшаяся выдать ее замуж за первого жениха империи, выслала десять тысяч червонцев на дорогу. И деньги эти дошли по адресу, несмотря на то, что живший почти по соседству с малолетней принцессой хитрый и завистливо-скупой прусский король намекал, что это он оплатил проезд до русской границы и даже хотел прикарманить половину этой суммы, считая что на такое путешествие хватило бы и пяти тысяч.

Но и Оленька припрятала кое-какие денежки, тайно доставленные ей дворовым дурачком Антошкой. Их она потратит в Москве на приличный гардероб, который молодой девице, решившей выйти замуж за первого и самого важного в государстве генерала, так же необходим, как этому генералу артиллерийская батарея для генерального сражения.

Московская дальняя родственница Оленьки Зубковой имела фамилию Вострецова, это, кстати, и девичья фамилия матери Оленьки. Называли ее все «Кумушка Зинаида». Она была дурнушкой, замуж не попала, женские желания и надежды в ней угасли очень рано, но в монастырь она не собиралась. Кумушка Зинаида имела в Москве неплохой, даже можно сказать, завидный собственный барский домик и две «справные», то есть весьма доходные подмосковные деревеньки душ по двести каждая, и в свои пятьдесят лет жила в свое удовольствие.

Не пристрастно, но следила за модой, любила справить неброскую, но приятную самой и заметную обновку, любила хорошо поесть, но не гонялась за иноземными диковинками, зато и сама прельщалась, иногда слегка входя в грех, и гостей закармливала разносолами и не раз говаривала, что ее Дуняша, которую она и за сто тысяч не уступит, «поважнее» всех из Италии, Швейцарии и «Парижу» привезенных поваров, и «уж коли бы пришлось», могла бы сготовить и для «царского стола», что, в общем-то, было правдою.

Любила и помолиться, особенно по праздникам, любила крестить детей. Ее крестьяне и дворовые знали об этом и не упускали случая броситься барыне в ноги и попросить стать крестной матерью, и, таким образом, она крестила все новое поколение своих крепостных. Каждому крестнику она жаловала десять рублей ассигнациями, а крестницам еще столько же, когда они выходили замуж.

Крестила детей она не только у своих крестьян. Близких родственников у Кумушки Зинаиды не имелось, но дальних – вся Москва, или большая ее половина. И у всех она крестила, если не дочь, то сына, если не сына или дочь, то внука или внучку. Может, именно за это ее и называли Кумушкой. А может, по другой причине, потому что не крестины были ее главным интересом и занятием.

Главным были разговоры – пересуды, новости, слухи, обсуждение всех событий, почерпнутых из вроде бы спокойной, но хлопотливой московской жизни и из газет. Сама читать она не любила и потому держала при себе чтицу, смышленую дворовую девку – та читала ей вслух «Московские» и «Санкт-Петербургские Ведомости» и пересказывала одно время и газету из Парижа, которую ей приносил и переводил француз-парикмахер, от него она потом и забеременела – как это произошло не могли взять в толк ни сама девка, ни ее барыня.

Племянницу Кумушка Зинаида встретила с радостью просто необычайной. После первых же «ахов», «охов» и объятий она мгновенно вошла во все обстоятельства Оленьки и составила с ней боевой «двуумвират» против Старухи, княгини Тверской и ее племянницы, тут же причисленным самым скорым образом к врагам рода человеческого.

Оленька не ожидала такой поддержки. Случайно – а может, по определению свыше – она приехала в хлебосольную старую столицу в ту пору, которая известна под наименованием «ярмарка невест». Кумушка Зинаида начала вывозить свое «ненаглядное сокровище» и Оленька произвела настоящий фурор.

Сразу же возникли варианты партий, пошли визиты, тихий и уютный ранее особнячок Кумушки Зинаиды превратился в штаб нескольких союзных армий, сама она чувствовала себя на седьмом небе от счастья предвкушаемой победы, которая просматривалась впереди сквозь череду текущих успешных баталий.

Это потребовало многих непредвиденных расходов. Кумушка Зинаида, женщина вроде бы пожившая на этом белом свете, но как на поверку оказалось более чем простодушная, а главное, увлекающаяся, продала одну из своих деревенек, а другую заложила в банк под те самые восемь процентов, назначенные императрицей для того, чтобы покрыть долги, подбиравшиеся уже к пятидесяти миллионам отнюдь не ассигнаций, которых можно напечатать столько, сколько душе угодно, по первой надобности, без надоевших строгих расчетов.

Если бы дело заключалось в том, чтобы составить Оленьке блестящую партию, то победу они бы одержали немедленно. Но и Оленька, и Кумушка Зинаида постановили, что жених им нужен никак не меньше генерала. Женская настойчивость редко не вознаграждается. Нашелся и генерал. Может и не самый главный в государстве, но тем не менее генерал.

Правда, не молодой – молоденькие генералы в редкость. Зато, несмотря на свои семьдесят, резвый, бравый и к тому же очень богатый – одних крестьян с угодьями пятнадцать тысяч, два дворца в Москве, один в Санкт-Петербурге, дочери давно выданы замуж, сам нрава строгого, но не скуп, а, наоборот, известен щедростью, правда, поговаривали, что масон, ну да кто теперь-то, по нынешним-то временам, не масон.

Однако случилось непредвиденное, или, точнее, нежелательное: генерал, уже совсем казалось бы уловленный в сети, ускользнул, словно угрь. Он умер у себя дома, утром, за два часа до венчания, собираясь в церковь.

Ходили слухи, что генерала отравили масоны, чтобы прибрать к рукам его деньги, которыми в случае женитьбы могла завладеть молодая супруга. Но это неправдоподобно, деньги генерала заключались в доходах, очень больших, но ежегодно собираемых с имений.

Имения же отойти масонам никак не могли в силу того, что масоны, скрываясь от честных людей и появляясь только по ночам, не могут оформлять ни купчих, ни закладных. Имения же достались дочерям, которые и без того не жаловались на достаток. Но люди не могут жить без будоражащих воображение домыслов, так уж устроен ум человеческий, требующий ежедневной пищи как и коварный и ненасытный желудок.

Дошло даже до того, что появились догадки, будто генерал умер оттого, что неотразимая красавица, чтобы завлечь и удержать его, допустила старого храброго воина до своих девичьих прелестей заранее. И старик, на радостях перетрудившись и не умея сдержаться, не дотянул до того дня, когда уже законно, после положенных обрядов, получил бы сии прелести в свое полное, тактическое и стратегическое, распоряжение. Недаром, мол, очень часто накануне венчания посещал он особняк Кумушки Зинаиды, а возвращался восвояси уж больно поздновато, иной раз под утро.

Все это не более чем чистейшая выдумка. Генерал действительно допоздна засиживался у Кумушки Зинаиды, но совсем по другой причине. Больше всего в жизни он любил играть в подкидного дурака и считал себя – отчасти не без оснований, отчасти введенный в заблуждение адъютантами – непревзойденным виртуозом этой игры.

Он был поражен, найдя в лице Кумушки Зинаиды серьезного противника в этом искусстве, которое почитал сродни военной стратегии, и потому часто засиживался с нею за полночь, не однажды получая поверх своих генеральских эполетов погоны в виде обыкновенных шестерок. Оленька, кстати, в подкидного дурака играть не любила, как и засиживаться допоздна. По деревенской привычке она рано ложилась спать и даже с балов уезжала не позже двенадцати часов.

От чего же тогда умер генерал? А кто его знает. Да и кто может ответить на этот вопрос, припомнив, что ему, то есть генералу, на тот момент перевалило за семьдесят. В такие годы умирают ни у кого не спросясь и ни с кем не объясняясь, даже накануне венчания, не взирая на то, что это может причинить несказанные огорчения невесте.

Конечно же, этот, выполненный не по своей воле генералом маневр, против которого ничего предпринять невозможно, расстроил и Оленьку, и Кумушку Зинаиду. Сил и стараний они приложили немало, а какие грезились надежды и какие открывались перспективы! К тому же несмотря на то, что разговоры о причинах смерти бравого воина почти сразу же утихли, само происшествие бросило на Оленьку некоторую тень.

Нашлись злые языки, может не то чтобы злые, а язвительные и завистливые, которые не прекращали обсуждать события, связанные с сорвавшимся венчанием красавицы, всплывшей из провинциальных глубин как Афродита из окрасившейся в розовый цвет морской пены, и престарелого генерала, храбро решившегося броситься навстречу неизъяснимым испытаниям нежной страсти на пороге уходящей жизни.

И в этих разговорах и пересудах родилось меткое выражение, оно хотя и не стало прозвищем и не приклеилось намертво, как это иногда случается, но все же явилось и осталось. Кто-то из скорых на ловкое слово назвал Оленьку «Неуспевшей вдовой».

Ведь это так прельстительно, выйти замуж за семидесятилетнего генерала, почти сказочного богача, а через, даже не год-другой, а всего лишь через день, с утра к вечеру, избавиться от всего, что отягощает легкую беспечную молодость, и обрести всепозволительную свободу в лучезарном сиянии такого же всепозволяющего, ни в чем не знающего отказа богатства. И вот несколько часов опоздания и все это, уже почти осязаемое, вдруг исчезает, лопается как радужный, сверкающий мыльный пузырь несбывшейся мечты.

Правда нужно сказать, что Оленька не была хищной охотницей за деньгами престарелых мужей. Ею двигали другие помыслы – читателю хорошо известно, какие, и ее, признаться, даже и не занимали мысли, умрет ли ее генерал в близком будущем или будет прихрамывать при ней лет до ста. Но изящная шутка – «Неуспевшая вдова» – слетела у кого-то с остренького язычка, и в будущем это сыграет немаловажную роль в дальнейших приключениях Оленьки.

Финиковая пальма – дерево, достигающее в высоту до двадцати метров. Плоды ее – всем известные финики. Для достижения более успешного плодоношения арабы уже в древности вешали срезанные мужские початки на женские деревья и тем способствовали опылению и оплодотворению.

В. Тр.

А события шли своим чередом. Оленька на время уехала в подмосковную деревню Кумушки Зинаиды – траура она не носила, ведь вдовой она все-таки не стала. А через несколько месяцев, согласно неумолимым календарям, опять пришел срок знаменитой московской «ярмарке невест» и Оленька снова явилась во всеоружии своей умопомрачительной красоты и в сопровождении верной и надежной Кумушки Зинаиды.

Оленька опять блистала, и несмотря на то и дело возникающий шепоток – «Неуспевшая вдова» – начали складываться выгодные и прельстительные партии. Оленька и Кумушка Зинаида опять уловили, как повеял легкий ветерок победы и не торопились. И неожиданно явился претендент на руку красавицы, которому невозможно отказать.

Не генерал и даже вовсе не военный, но куда более интересная для Оленьки персона – Алексей Разумовский, сын родного брата знаменитого великосветского хохла-свинопаса и певчего, фаворита императрицы Елизаветы, Кириллы Григорьевича Разумовского, недавнего малороссийского гетмана, лишенного гетманской булавы из-за подозрений в намерениях основать «самостийную» державу среди дивных малороссийских просторов и царствовать себе в удовольствие в пестром окружении повылазивших к вечерней прохладе из тени вишневых садочков живописных хохлов, украшенных длинными чубами, вышитыми рубахами и шелковыми шароварами малинового цвета, добытыми в славных набегах на злую туреччину, не уважающую истинную православную веру.

Алексею Кирилловичу шел сороковой год. Он удался не в породу Рузумовских: невысок ростом, некрасив, имел вздорный характер и все время собирался и порывался совершить нечто такое, чтобы… Впрочем, он сам не знал, что бы такое ему совершить.

Алексей Разумовский был баснословно богат, имел графский титул и входил в самые высшие великосветские круги. Но даже не это подтолкнуло Оленьку принять его предложение. Как донесла надежная «разведка», Алексей Кириллович Разумовский считал себя не сыном Кириллы Григорьевича Разумовского и его жены, урожденной Нарышкиной (тоже, кстати, царскосемейных кровей), а тайным плодом любви Алексея Григорьевича Разумовского и императрицы Елизаветы, припрятанным в семье родного брата фаворита под видом его сына. А это уже подразумевало претензии на престол…

У Оленьки захватило дух, как от прыжка с деревянных мостков купальни рано утром, на рассвете, в холодную, остуженную ночной прохладой воду речушки, протекавшей рядом с их имением. Тонкие ноздри Оленьки затрепетали, уловив запах интриги. О, как много бы отдала она, чтобы окунуться в этот манящий омут! Хотя, что бы она могла отдать, если у нее ничего нет? Ну почему же ничего нет? А ее красота, которая сводит мужчин с ума, и за то, чтобы обладать ею, то есть ее красотой, они готовы отдать огромные деньги, имения…

А деньги – это сила, на них покупаются штыки, а с их помощью та же Екатерина, а еще раньше Елизавета, овладели троном… Но Елизавета имела права на трон – она ведь дочь царя, Петра Великого, хоть и прижитая с солдатской девкой, взятой из-под обозной телеги… А Екатерина, привезенная из задрипанной, худосочной Германии только для того, чтобы родить наследника – вот уж в России, где бабы и крестьянского звания, и барыни рожают по полтора десятка резвых детушек, не нашли к кому обратиться с этой нуждою – взошла на престол, потому что не побоялась сделать это. Отважилась осмелиться… Решилась осмелиться… Осмелилась осмелиться…

И Оленька ринулась навстречу своей судьбе. Разве возможно отказаться от того, чтобы вытащить свой жребий? И если он, этот жребий выпадает ей, а иначе зачем судьба привела ее в Москву, и почему судьба отворотила от нее обыкновенное замужество и сводит ее с человеком, отец которого из свинопаса вдруг стал мужем императрицы? И, может, ей не случайно дано такое имя – Ольга, как некогда державной правительнице и княгине… О, если ей суждено оказаться на престоле, тогда мы еще посмотрим, кому достанется Сашенька Нелимов…

Алексей Разумовский, сраженный красотой Оленьки, торопил события, и Оленька торопила их вдвойне. Он хотел венчаться здесь, в Москве, даже не съездив к отцу в Петербург, отец, впрочем, дал ему такое право, да и он ли был его отцом… – Оленька соглашалась. Он несколько раз переносил срок помолвки и венчания – через два месяца, нет, через месяц, нет, не через месяц, а через две недели – и она тоже соглашалась, ускоряя все приготовления и сбиваясь с ног, торопясь и торопя Кумушку Зинаиду и всю ее дворню. И вот помолвка объявлена. И вот завтра утром венчание.

Поздно вечером к ним явился Алексей Разумовский и заявил, что он расторгает помолвку и отменяет венчание.

Причина? Ему не до женитьбы, потому что он решил вырастить самый грандиозный, самый большой в мире ботанический сад с оранжереей. Причем оранжерея очень важна, так как не все растения могут произрастать в российском климате, а он соберет все, что растет и цветет из самых удаленных уголков земного шара. Когда Разумовский начал подробно описывать особенности некоторых редких и необычных растений, Оленька поняла – он сумасшедший, только в отличие от оставленного ею в тверской глуши в далекой Зубовке Антошки – сумасшедший злой, гадкий, он подлый негодяй!

Оленька поднялась и, сделав царственный жест, указала на дверь.

– Вон, – гордо, презрительно и повелительно сказала она, – вон, травоядное растение.

Разумовский опешил. Переполненный мыслями об оранжерее и ботаническом саде, он не мог соразмерить эти мысли ни с чем, в том числе и с отменой помолвки и женитьбы, которая теперь казалась ему чем-то незначительным и даже глупым и неестественным в сравнении с замыслами, внезапно овладевшими им и порождавшими сложнейшие вопросы, ну, например, хотя бы в связи с сооружением особого стеклянного купола для финиковой пальмы, ее нужно посадить чуть ли не посреди Москвы, хорошо что не рядом с собором Василия Блаженного, построенным царем Иваном Грозным в ознаменование покорения Казанского ханства, и для сохранности от зимних стуж ей, то есть финиковой пальме, необходим стеклянный купол невиданной высоты. Разумовский удивился, как можно не понимать таких очевидных вещей, он хотел еще что-то объяснить, но Оленька подняла над головой сжатые кулаки, затопала ногами и закричала:

– Вон! Вон! Вон!

На ее крик в комнату заглянул один из дворовых лакеев; увидев его, Оленька крикнула еще громче:

– Розги! Высечь его! Розги!

Эти слова окончательно привели Разумовского в соответствие с действительностью. Он мгновенно вспомнил историю о том, как в Петербурге не так давно князь Карл Долгоруков приказал своей кухарке высечь одного из своих дальних родственников, тоже князя Долгорукова (я опишу этот увлекательный эпизод подробнее попозже) – и того действительно высекли. И вспомнив эту историю, поражающую жестокостью нарушения всякого этикета и норм приличия, и поняв, что нечто подобное может произойти и с ним, Разумовский опрометью выскочил из особняка Кумушки Зинаиды, и в дальнейшем многие годы своей московской жизни обходил его за версту.

Само собой разумеется, венчание не состоялось. Слова Оленьки «травоядное растение» доставили ей известность в обеих столицах и сорванное бракосочетание молва зачла ей не в поражение, а в победу. И поэтому очередной претендент на ее руку не замедлил явиться.

Глазомер, быстрота, натиск.

А. В. Суворов.

Новый соискатель руки Оленьки был не генерал, но зато сын генерала, знаменитый позднее на всю Россию Никита Нашокин. Он поспешил уйти в отставку, не дослужившись, приличия ради, даже до чина поручика и не понюхав пороха. О чем ничуть не сожалел, так как торопился пожить в свое удовольствие, имея такую возможность. От отца ему досталось огромное наследство, он «по-братски» разделил его со своей матерью – ее, в отличие от Оленьки, можно назвать «успевшей вдовой» – и они оба, мать и сын, проживали каждый свою половину.

Тон задавала мать, почти сорокалетняя красавица, выглядевшая на двадцать пять. Она была красива, умна, образованна, утонченна и умела «пожить», даже еще при муже, напыщенном дураке, о котором светлейший князь Потемкин сказал, когда императрица произвела того в генералы: «Ну, теперь сам Бог не удостоится устроиться к нему в адъютанты». А получив от Бога вольную, «успевшая вдова» проживала несметные богатства, доставшиеся ей от мужа, со вкусом и размахом, но не с купеческим, а с размахом аристократическим.

Сын в этом следовал матери, сигары сторублевыми ассигнациями не раскуривал, но размах у него получался даже побольше, потому что его впереди ожидали еще три таких же наследства от обожавших его тетушек, каждая из них владела имениями «душ этак тысяч в двадцать» и только тем и жила, что надеждою доставить их милому, любимому племяннику. Прожить такое состояние – да еще красиво и с размахом, но утонченно – не так и просто.

По хлопотам и затратам это сравнимо с турецкой войной. Но императрице Екатерине помогли сделать это две армии тысяч по сто-двести каждая, с пушками, боевыми кораблями, а один приличный корабль уже тянет на миллион – и генералами, а они ведь не дешевы, и дипломатами – у них деньги тоже текут как вода в весенних ручьях. (Правда, у Екатерины и подданных душ побольше и деньги – хотя и не хватало их от раза к разу, еще и наперед занимать приходилось – притекали не ручейками, а полноводной рекою, подобной Волге-матушке).

А у Нашокина всего-то и собралось помощников – полторы тысячи друзей со своими подругами, верными и ни в чем не умевшими отказывать не скупым на ласки и на деньги молодцам, сотни две цыган с весело звенящими гитарами и рвущими душу голосистыми скрипками, да вместо пушек – батареи шампанского из далекой Франции.

Но Нашокин оказался поизобретательнее императрицы Екатерины и Потемкина и – как известно из дальнейшей истории государства Российского – отцовское наследство, и то, что досталось от трех богатейших тетушек, а потом еще вдобавок несколько наследств поменьше прожил к концу жизни до последней медной копейки.

Ну а на момент описываемых событий, заглянув на шум московской «ярмарки невест» молодой, не успевавший скучать затейник увидел Оленьку и воскликнул в восторженной душе своей: «Вот она!» И понял, что веселая холостая жизнь подошла к концу и его ожидает веселая свадьба, медовый месяц с законной венчаной женой, такого он еще не знавал – ах, какой восторг, восторг, ну одним словом, именно восторг.

Однако, как говорится, не тут то было. Оленька отказала юному прожигателю жизни. Ведь он не генерал, всего лишь сын генерала… Несказанно богат – ну и что? Молод и красив, весел и приятен в общении – но не Сашенька же Нелимов, в конце концов… Нет, нет и еще раз нет… Нашокин не отступился и даже начал планомерную осаду, которая ни к чему бы и не привела. Отказ Оленьки не задел его за живое и скорее всего старания и хлопоты, не движимые истинной страстью, пропали бы втуне, как и многие другие его незавершенные начинания, вместе, впрочем, и с завершенными. Но в дело вмешался один из друзей Нашокина. Его задевало за живое все, что происходило в этом мире, его касалось все, во что он только ни совался, а совался он куда только возможно, и делал это со страстью, доводимой им до самых опасных пределов.

Это был кадет Морского корпуса, он еще прославится и на море, а тем более на суше, Федор Толстой, один из многих Толстых, чье семя произрастало из всех щелей вечно разваливающейся по причине недостройки хоромины российской истории.

Он не однажды еще правдами и неправдами проберется на страницы моего сочинения. В описываемое время он был не то что молод, а даже юн и, тем не менее, имел репутацию самого что ни на есть бессовестного и жестокого донжуана, дуэлянта, человека порочного и, в общем-то, негодяя, но негодяя, как говорится, привлекательного и интересного, даже можно выразиться еще более замысловато: соблазнительного негодяя. Он и взялся поспособствовать Нашокину в сердечных делах, небрежно и покровительственно числя его в кругу своих друзей.

Толстой обладал особым умением так устраивать свои отношения с людьми, что они считали большим одолжением с его стороны кутить на их деньги. Просаживая сотни тысяч Нашокина в карты и на веселых пирушках, Толстой не пропускал случая блеснуть умением повернуть колесо счастья в нужную сторону, и показать, что он на короткой ноге с капризницей фортуной, к тому же послушной ему, как и многие другие женщины – уж что-что, а обращаться с особами этого пола Толстой умел, чем и гордился более всего, может даже несколько излишне, за что он и поплатится в будущем, но об этом я расскажу попозже.

Но с Оленькой вышла осечка. Голубые, холодновато-водянистые нагловатые глаза его, раздевающие и обычно завораживающие женщин, не произвели на нее никакого впечатления. Опытный и умный Толстой сразу понял, что повлиять на красавицу ему не удастся и обратил все внимание на ее тетушку.

Кумушка Зинаида была ни разу не взятым бастионом, но не вследствие его, то есть бастиона, неприступности, а по той причине, что никто ни разу его не штурмовал. Поэтому Толстой легко вкрался к ней в доверие. Постепенно на его стороне стали выступать многочисленные тетушки как с толстовской стороны, так и со стороны родственников, пусть себе и дальних, Кумушки Зинаиды, в лице которой Толстой с каждым днем обретал все более доверчивого союзника.

Вскоре он стал запросто вхож в дом. Кумушка Зинаида советовалась с ним по любому поводу и все больше и больше убеждалась, что Нашокин для Оленьки – самая лучшая партия, а Толстой, несмотря на свою молодость – умнейший и приятнейший юноша, и при этом так твердо, но тактично может настоять на своем… И очень обходительный…

Не прошло и месяца – а московский месяц протекал тогда не торопясь, в него вмешалась всего одна петербургская неделя – как Кумушка Зинаида начала нашептывать Оленьке о многих преимуществах, кои возможны, обдумай они получше партию с Нашокиным. И о достоинствах молодого человека, несомненно, первого богача в России, и благороднейшего человека, и ростом и лицом приятнейшего, и что немаловажно, с серьезнейшими намерениями. Ну и что с того, что он не генерал, пусть не генерал, так все-таки сын генерала… И Оленька не спорила.

А без Толстого Кумушка Зинаида уже и шагу ступить не могла и вела с ним приятные беседы обо всем на свете, а он, как оказалось, во всем знал толк – от засолки рыжиков до разницы дамских нарядов, приличных или неприличных по случаю бала в дворянском собрании и совсем другое дело – на балу у генерал-губернатора…

И возразить ему, казалось, ну просто невозможно, когда он смотрел в упор и говорил убедительно, но словно что-то не договаривая, что-то очень значительное, так что и язык не поворачивался перечить, и даже как-то неловко становилось, вроде как в чем-то чувствуя себя виноватою…

Однажды, случайно зайдя следом за Кумушкой Зинаидой в спальню, где она хранила ассигнации, чтобы объяснить ей, какою суммою она теперь располагает по новому курсу, Толстой вдруг опрокинул ее на кровать и, подхватив за щиколотки, неожиданно задрал вверх ноги.

Все произошло мгновенно. Кумушка Зинаида чуть не умерла со страху от этой экзерциции. Во-первых, такое с ней случилось впервые в жизни. А во-вторых, спальня, которую на ночь она запирала на два засова, была не заперта и в любой миг мог кто-нибудь войти, хоть бы горничная или даже Оленька.

Придя в себя от ужаса, все в той же совершенно незащищенной от вражеского вторжения позиции, она поняла, что молодой охальник уже во всю орудует, решительно справляя свое мужское дело. А когда сие действие окончилось и Кумушка Зинаида как-то опомнилась, его и след простыл.

Но на следующий же день он явился как ни в чем не бывало. И она не сказала ни слова о том, что произошло и не выразила гнева по поводу такого неслыханного дерзкого покушения, вроде как будто ничего и не случилось.

Гнева, даже при всем желании, Кумушке Зинаиде взять было неоткуда и негде. В свои почти пятьдесят лет ей до Толстого не приходилось иметь дела с мужчинами. За что же ей такое невнимание, за что такое упущение? Да, с лица она не красавица, но всем остальным ее Творец не обидел, и все необходимое по женской части при ней.

Первый раз она даже не совсем и поняла, что к чему. Но когда Толстой, ничуть не церемонясь, опять отвел ее в спальню, она уже заперла дверь на засов и со второго раза поняла, что не напрасно Творец снабдил ее всем тем, что бабе полагается, нет, совсем даже не напрасно… Оно, конечно, ей как будто поздновато… И Толстой уж больно молод… Ну да что уж там, поздновато, да есть. А Толстой молодой, зато умелый… Императрица Екатерина лет на десять ее постарше, а вон какие при ней юноши…

Толстой захаживал к ней не часто, но всегда в удобное время. Визиты его окончательно решили дело со сватовством Нашокина. Кумушка Зинаида прожужжала Оленьке уши, и та вдруг без особого сопротивления дала согласие. Помолвку объявили и назначили срок венчания.