Электронная библиотека » Вадим Канделинский » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 27 мая 2022, 08:53


Автор книги: Вадим Канделинский


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 26

Начало сентября. Беру билет домой на одном из автовокзалов Донецка. Военкоров перестали пускать на передовую. Нужно было переждать это время. Неплохо было бы и немного прийти в себя. Привести в порядок мысли. Немного подлечить нервы. Редакция без проблем отпускает меня домой. Правда, уезжать все равно как-то грустно.

Мне предстоит пара недель отпуска. Пара недель отдыха. В Смоленск, к родным, к любимой, в родной город, как мне тогда казалось.

Автобус системы «Китай» везет меня по ухабам. Дорога – сплошные разрушения. Вот справа дом, кирпичный, с белой штукатуркой. Был. Теперь – изрешеченный, разорванный, изнутри. Кирпичная кладка как-то странно нарушена, из-за чего трещины похожи на рваные раны на человеческой коже, из которых сочится кровь. Крыша – обугленные доски, поломанные, похожие на кости.

Дом у обочины, за деревьями. Уже осень, листья желтые, редкие, и кажется, будто они пытаются его закрыть хоть как-то, как беззащитная девушка закрывается остатками тряпок, когда в ее дом вошел «воин» какой-нибудь там «демократии»…

Поля, поля, желтые поля. Среди них стоит заправка. Черная, сгоревшая до металла, одни остовы. Почему-то думаю об Азовском море. Оно тоже желтое, а заправка – корабль. Но не на причале. А списанный, деревянный, старый, потому почерневший, на боку. Подходишь ближе – прислушиваешься. Скрипит. Стонет.

Проезжаю Саур-Могилу. То тут, то там старые заросшие воронки. Вон 152 миллиметра, туда можно встать почти в полный рост. Вот 122, там по пояс. Здесь техника ходит, асфальт в белых следах от «гусянки». Замечаю за собой – думаю иначе, не так, как всего пару месяцев назад, когда садился в поезд Смоленск – Ростов.

На границе контроль. Окошечко. Из него смотрит человек с погонами. Отдаю паспорт. Я бородат. Парень в документе – нет. И он там совсем еще юный. И так не похож на меня теперешнего. Пограничник долго смотрит на фотку, потом на меня, потом опять на фотку, и опять на меня.

– Что, не похож, товарищ капитан?

– Не очень.

Отдает паспорт, желает счастливого пути. Погранцы вообще вызывают странное чувство. Они какие-то слишком спокойные, самоуверенные.

На железнодорожном вокзале сижу на скамейке, курю. Ночь, полтретьего. Подходит пара полицейских. Лейтенант такой-то. Молча отдаю документы, по привычке забыв вынуть из паспорта аккредитацию военкора. Лейтенант внимательно рассматривает карточку, паспорт держит в другой руке. Смотрит на меня пристально.

– А в шлеме и бронике вам больше идет.

– Спасибо, – улыбаюсь, жмем руки.

«Ну как там, что там? Где был, что видел?». Рассказываю. Редко, кратко, без лишнего. Кивают, слушают внимательно. Прощаемся, опять жмем руки. Одеваю капюшон, закуриваю снова. В капюшоне чувствую почему-то себя защищенным.

В поезде два дня сплю. Ем, сплю, курю. Пью кофе. Опять сплю. Читаю Ремарка и Глуховского.

На вокзале встречает Катя. Бежит ко мне, сломя голову. Впивается в меня, спотыкаясь. Обнимает. Плачет. А я растерян. Я как-то подзабыл немного, как это: обниматься, целовать. Теплые девичьи руки. Сладкий запах духов.

Гудит машина, каким-то странным сигналом. Напрягаюсь. Оборачиваюсь, она не понимает, что такое. А я помню мину в аэропорту, что прилетела во двор двухэтажки перед взлетной полосой. С похожим звуком, перед самой землей.

Гуляя по городу, подмечаю – расслаблены, а вот здесь, если что – ага, подземный переход. Укроет, в середине лечь если. А здесь стеклянные витрины, держаться подальше – осколками посечет. А вот здесь, а вон там… Стоп, я в России. Дома. В Смоленске.

Город встретил меня дождем. Серость, тучи. То моросит, то льет, как из ведра. Я мерзну. Постоянно. Виной тому – привычка быть в обволакивающей жаре. На Донбассе лето – это 40 градусов. Это пот, которым пропитываешься, кажется, насквозь. И смех, и грех – я брал интервью у одного бойца. Оператор-наводчик БМП. Посадил его на броню, 2-ка, стандартная советская «спичка» с 30-мм пушкой. Он сидит, смотрит на меня, я настраиваю камеру. Но жара – ну просто невыносимая. Пот льется по лицу, кажется, уже струйками. Я в шлеме, в бронежилете. Китель под ним тоже уже влажный, и мне кажется, что я просто сижу в ванной. Ноги в берцах, и я жалею, что я не в портянках. Это старинное русское изобретение позволяет ногам «дышать» в подобной обуви. Носки же – нарушают проходимость крови к ступням, ноги потеют, впоследствии – воняют. В общем, самочувствие у меня то еще.

Наконец, выставит кадр и настроив резкость, я начинаю с ним разговаривать. Узнаю, что он доброволец из России. Который, как и я, не мог сидеть и смотреть на все это со стороны, сидя на диванчике, поедая теплый ужин в уютной квартирке. Проходит 5 минут, и глаза мои закрываются. Он спрашивает: «Эй, брат, ты чего?». А я начинаю смеяться. Потому что пот залил мне глаза до такой степени, что их щиплет, открыть не могу, начинаю тереть руками, тем самым вызывая еще большее раздражение.

Интервью я в итоге дописал, но с одним приоткрытым глазом, второй открылся только минут через 20. Когда мне дали бутылку с водой, которая также была горячая от жары.

А в Смоленске холодно. Я иду по городу, и не понимаю, где я нахожусь. Я успел привыкнуть к другому. К военным у ларьков, то тут, то там перебегающим дорогу. К «шахидкам» и другой военной технике, несущейся через город на большой скорости куда-нибудь, где еще жарче, чем само солнце. К далеким «бубубум» и «бабах». А иногда и совсем близким. К разговорам у костров, ночью, когда наконец-то можно немного передохнуть от палящего солнца. Кажется, сама земля дышит, пытаясь набрать свежего ночного воздуха, чтобы завтра не получить тепловой удар вместе с ее обитателями. Кто-то же должен из нас оставаться все время на ногах.

Россияне расслаблены. Они забыли, что такое – война. Она у них в телевизоре. Реже, намного реже – в воспоминаниях, и тех единицы. Они жалуются мне на свои бытовые проблемы. Что кредит не дают, что работа не та, что «Машка мне вчера выдала: придешь снова поздно, уйду из дома», что не ту «тачку» купил, которую хотел.

Зажрались. «За-жра-лись», – думаю я. Какая плохая жизнь у них, если они сыты. Если в их квартирах есть свет, вода, тепло. Когда каждая вторая «тачка» в городе – в кредит. Когда дети живы, снаряды не падают, и все понятно и просто – завтра есть. Оно есть. И оно будет – это завтра.

А на Донбассе?

Но мои рассказы о войне, в период, когда меня прорывает, слушают примерно следующим образом:

– С АГСа по нам били, осколок в зеркало попал, прикинь? Мы выезжаем из гаража, и тут как начали…

– О, переключи передачу. А ты чего не ешь? Ой, я забыл, надо в магазин сходить же. А ты ешь. А у нас… А у них… А то, а се. А что там, что? Осколок. Ой, да оставь, вот эта передача. Ага. Ты кушай, кушай.

И я сижу, и понимаю – что им все равно. Нет, они переживают. Кто-то. Кто-то понимает. Как отец, например. Который прошел первую Чечню. А остальные… Для них это как фильм посмотреть. Ну, повздыхали. Ну, поохали. Ну, вот, собственно и все. Да и забудут сразу. Все, что я рассказал.

Куча друзей хотели встретиться со мной. Писали в соцсетях и обрывали телефон. А я сидел дома. И больше не хотел никому ничего рассказывать.

Ощущение прострации, непонимание собственного существования, даже местоположения не покидало меня на протяжении всего отпуска.

Встретились с Хосе. Он – тоже доброволец. Мой земляк. И все время, пока я был в Смоленске, мы ездили по городу. Разговаривали. Вспоминали. Курили. Снова вспоминали. Слушали песни, которые слушают там.

Он рассказывал, как приехав домой, увидев плохой сон-воспоминание, в котором по нему работали «Градом». Он спрыгнул с кровати и начал закапываться в линолеум, от чего его жена была в ужасе. Я рассказывал, как спрыгнул под диван, потому что ночью мне показалось, будто мимо окна летит снаряд от БМП. Звук противный, как и все, что связано с оружием. Свистит, пискляво так. Оказалось – салют был свадебный.

Каждый день просыпаюсь и не понимаю, где я нахожусь. Родители молча переживают, смотрят на меня со стороны. Я подмечаю это. Часто я слышал, что люди, приезжающие «оттуда», начинаю крепко пить. Мне это делать не хочется совсем. Я лишь пытаюсь где-то глубоко в голове расставить все точки над «i», чтобы разобраться в своих ощущениях.

Еду в трамвае, чтобы с Катей прогуляться по центру города. Подслушиваю разговор двух молодых девушек, сидящих впереди меня.

– Я вчера на педикюр ходила, делал ногти себе. Так представляешь, сегодня один сломала. Капец.

– Ой, мне тоже надо сделать педикюр, может Сережка мой меня поздравит когда с днем рождения, денег же даст, наверное. Пойду делать.

И спросите вы – ну и что такого в этом разговоре? Ничего же особенного. Но для меня тогда он был как красная тряпка для быка. Еще несколько дней назад я заезжал в донецкий госпиталь. Там в одной из палат лежала девушка, санитарка. Вытаскивала с передовой парня, который подорвался на двойной растяжке. Это когда граната или взрывчатка находится сразу с двух сторон. Человек подрывается, падает и подрывается опять. Она выбежала за ним, он был жив, несмотря на ранения. На обратном пути и она подорвался на мине. Лишилась одной ноги, вторая сильно пострадала. Чудом осталась жива. И иду я в палату к ней, смотрю на нее. Молодая, красивая девушка. И без ноги.

А тут две смолянки переживают из-за сломанного ногтя…

Гуляю с Катей, говорит больше она. Я как-то вяло улыбаюсь и иду молча рядом. Она меня не узнает. Знаете, не кривя душой, я ей достался не в лучшем состоянии. После армии, после развода с женой. Полгода до встречи с Катей я пил. Не просыхая. Отец даже меня отвозил в «центр пограничных состояний».

Помню этот день. Утро, я в очередной раз после ночной гулянки. На работе, где я был внештатным корреспондентом, не был уже пару недель. У родителей меня не было примерно месяц. На улице глубокая осень, серость. Дождь, туман. Безнадега, одним словом. Было часов 11, когда мне в дверь начал кто-то ломиться. Но я не мог встать. Мне казалось, что это все происходит во сне. Потом начались звонки на телефон. В конце концов, я еле разлепил глаза и открыл дверь. На пороге стоял отец. Он зашел в квартиру, и начал задавать мне вопросы. Но он сразу все понял. Я думаю, он понял все намного раньше, что я пью, что меня поперли с работы. Но сейчас он увидел меня в том состоянии, в котором не видел своего ребенка никогда. Я начал как-то нелепо оправдываться и врать, что я ищу работу новую, что все в порядке. Что я уже не вспоминаю жену.

– Ты что, решил из-за нее свою жизнь поломать?

Помню, что эта фраза для меня стала своеобразным ведром с «холодной водой». Через час отец меня вез в тот самый центр, где помогали вот таким ребятам как я. Опустившим руки и оступившимся. Оказавшимся, скажем так, на грани.

Потом я слушал лекции доктора о том, как надо бороться с депрессией после развода. Пил какие-то таблетки, выписанные мне, от которых я превратился в зомби. Я реально не помню две недели своей жизни. Что это было такое? Какая-то из моих подруг, застав меня дома в таком вот состоянии, выкинула их в ведро.

Долго я еще приходил в себя… Потом встретил Катю. Пошел работать на производство к отцу. И начал собирать себя по кускам, жить по-новому. Попытавшись забыть все, что было ранее со мной.

Я думал об этом всем, пока Катя мне рассказывала о своих родственниках, дядях, тетях, сестре, ее детях. А головой я был не рядом с ней, головой я был на войне, и далеко в прошлом.

Внезапно мне послышался знакомый звук. Я слышал это с той стороны линии фронта. Звук, который пробирал меня до мурашек. До оцепенения. Это звук танкового двигателя. Катя меня начала трясти за руку:

– Ты чего? Ты где вообще?

– Да показалось, Кать.

Но мимо нас по дороге едет не танк, а фура. Тягач американский, двигатель ревет громко, и очень похоже на тот самый страшный звук. Я все ни как не привыкну, что я приехал домой. Странно, я не так много был на войне.

Ночью, где-то в середине отпуска, я думал о том, как дальше продолжать снимать на Донбассе боевые действия. Перекрыли тогда доступ на передовую. Плюс у нас фактически не было машины. «Копейка» Дениса встала на вечный «прикол». А набиваться к другим ребятам постоянно было невозможно. На автобусах гражданских на передовую – тоже небезопасно. В случае чего – ты просто не сможешь вовремя выбраться. Можешь подставить под удар простых людей. До меня дошли слухи, что нас ждут сокращения. В общем – не самые радужные вести были в начале сентября. И я задумался о том, чтобы попроситься к Алексею Смирнову в его батальон. Он говорил мне о том, что им нужен оператор и монтажер по совместительству. Да и коллектив «Ангелов» мне понравился. Дело, которым они занимались, я видел благородным. Я открыл соцсеть, нашел Алексея и написал сообщение.

Честно говоря, я ни на что не надеялся. Думал так: «Попробую, а там пусть будет как будет. Да – так да. Нет – так нет». Но комбат мне ответил в ту же ночь, буквально через несколько минут. Обсудив детали, я уснул. А уже через несколько дней я засобирался назад, в Донецк.

На вокзал нас вез Хосе. С мной ехала мама и Катя. Хотя я и уговаривал меня не провожать, их все равно было не остановить. Хосе ушел за сигаретами в ларек. Мама лепетала какие-то напутственные фразы, Катя стояла и держала меня за руки. А потом они обе начали плакать. А я стоял абсолютно спокойный, даже какой-то умиротворенный. Садясь в поезд Смоленск – Ростов, я, если честно, даже был рад покинуть свой город. Потому что больше не чувствовал его родным. Мне хотелось туда. Туда, где люди знали цену самым крохотным мелочам.

И читая на обратном пути «На западном фронте без перемен» Ремарка, я понял, что спустя 100 лет ничего ровным счетом для таких как я не изменилось.

Глава 27

 
«Стучали апостолы
Кулаками по столу
Просили вернуть на землю
                              любовь Господа
 
 
А он их не слушал
Мясное кушал
Руки ноги людские
Макал в речном иле
В рот отправлял горстями
Хрустел костями…»
 

Это строчки из текста песни «Тоннель» Дельфина. Я слушал ее, когда мы ехали по Донецку из госпиталя, где передавали помощь ребенку, больному лейкозом. Девочка, два с половиной года. А смотришь на нее, как будто перед тобой уже взрослый человек. Столько боли в ее глазах, столько горя. Мама ее говорила: «Держимся, а как еще». А у самой текут слезы. Очень сильная женщина. Эта девочка мне напомнила одного ребенка, которого я встретил в подземном атомном бункере, попавшем под «Грады». Глаза… Какие-то другие глаза.

Пока мы были с Алексеем в палате, девочка сидела отвернувшись, смотрела в окно. Стеснялась. Худые ручки-ножки. Фактически – кости, обтянутые бледной кожей. Лысая голова. Бровей нет. К руке – капельница. Напротив нее в телевизоре показывают какой-то детский мультик. Я снимал ее совсем немного. Мне было даже как-то стыдно поворачивать в ее сторону камеру. Будто самим фактом съемки я могу ей как-то навредить. К горлу подкатывал ком.

– Мы сегодня не разговорчивы, – оправдывается ее мама. – Температура весь день, голова у нее болит, слабость сильная. «Химию» еще не до конца прошли. Аппетита нет. Вчера нам разрешили кушать банан, так я первый раз за месяц увидела, как она улыбается.

– А как зовут? – Леха наклоняется к кровати.

– Маша.

Мама начинает плакать. Слезы подступают у нас всех. Этот ребенок, абсолютно беззащитный. Вокруг война. Лекарства пока есть, но что будет завтра, послезавтра? Что будет с этой хрупкой девочкой?

– Если что-то нужно будет, сразу звоните.

Мама девочки кивает головой и сдерживается, чтобы опять не заплакать. Мы прощаемся. Когда мы уходили, я оглянулся и увидел, что она смотрит на нас. И это непередаваемое чувство. Чувство несправедливости. Вопрос: «Да почему так-то все? Где Бог вообще там? Есть все-таки или нет?». Какой-то особенный отпечаток на этих детях оставляет война. Такой был мой первый день в батальоне «Ангел». Сразу, сходу в ту реальную работу, которой занимались ребята уже на протяжении двух лет.

Настя с позывным «Ягодка» – очень добрая, внимательная, заботливая девушка. Приехала из России, из далекого Благовещенска. Приехала так же, как и я. По зову сердца. Вика «Мураш» – из Донецка, до войны у нее был свой салон красоты. Бросила все и записалась в батальон. Байк и Шило – отец и сын. Оба шахтеры, из Краснодона. Начинали в народном ополчении. Прошли все ужасы войны 14-го года. Байк – ветеран Афганистана. Ташкент – военный со стажем. Воевал в Чечне, а в 14-м году – под Луганском. Из Тольятти. Десантник.

В какой-то момент, я поймал себя на мысли, что только-только начинаю учиться снимать и монтировать. Я перестал писать длительные планы и проходки, начал сокращать кадры до десяти секунд, пытаться их склеивать по-разному. Алексей прислал мне логотип батальона, которым неизменно заканчивалось каждое видео. Работал я тогда еще на своем старом ноутбуке, который то и дело перегревался и зависал. Поэтому – первые мои видео о батальоне такие… Довольно куцые.

Ездили мы по всей ДНР. И первое, что бросалось в глаза – это количество брошенных девушек с маленькими детьми. Помощь наша делилась на две категории – «адресная» и «масштабная». В первом случае – мы приезжали по заявке к людям домой, и помогали. Где деньгами, где продуктами, где одеждой, продуктами или медикаментами. Во втором – мы «кормили» целый поселок, вроде той же шахты 6/7, что под Горловкой. У самой линии соприкосновения. В продуктовые наборы входили крупы, тушенка, масло, кофе, чай, консервы и так далее. Все самое минимально необходимое. Я довольно часто снимал, как «Ангелы», еще совсем сонные, ранним утром закупают все составляющие на рынке, а потом упаковывают их в пакеты. Пытался даже эту монотонную работу показать как-то интересно. Необычно. Подобрать планы и музыку так, чтобы зритель не переключался на другое видео.

Как вообще начиналось утро «Ангела»? Часов в 7, с завтрака. Потом мы все собирались в квартире комбата или там, где жили Байк, Ташкент и Ягодка. Леха раздавал задачи и мы отправлялись на рынок или в аптеку. Закупались всем необходимым и везли туда, где нужна была помощь.

Периодически мы по утрам останавливались попить кофе недалеко от кафе «Легенда». Стояли, курили. Обсуждали планы на день. Сколько, куда и кому.

Я не завидовал Сэму, потому что именно его телефон был указан, как «телефон для связи». Ему постоянно звонили с просьбами о помощи. Сэм был на приеме 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. И надо отдать должное, круто с этим справлялся. Я удивлялся его тактичности и сдержанности при разговоре с людьми.

Иногда мы разделялись – одна группа ребят ехала по одним адресам, другая – по другим, например, в Горловку. Алексей отправлял меня туда, где были особо грустные и страшные человеческие истории. Мы должны были показывать реальный Донбасс.

Старики, живущие в нищете, без копейки в кармане. Ветераны-инвалиды из ополченцев, которым нужна была наша помощь. Поддержка, в конце концов. Матери-одиночки, многодетные семьи. Поселки, люди в которых жили постоянно в подвалах своих домов. Серые зоны, линия фронта…

Что называется: «Добро пожаловать в батальон «Ангел».

Вначале я снимал на свою камеру. Это Nikon 3100, купленный очень недорого в Смоленске, буквально перед поездкой на Донбасс. Его хозяин задолжал по кредиту, и в срочном порядке, чтобы рассчитаться с долгами, продал нам его за десять тысяч с двумя объективами и ремнем. Это была удача, на самом деле.

Чтобы вы понимали, на тот момент я совершенно не разбирался в технике для съемок. Да и сейчас не особо, если честно. Как потом выяснилось – мой фотоаппарат уже безнадежно устарел на тот момент. В ходу уже были камеры с 4К изображением, и такая вот камера была у Смирнова. И в какой-то момент он задал мне вопрос, мол:

– А чего ты на нашу камеру то не снимаешь? У нее же качество почти киношное!

– А можно? – я как-то тогда не ожидал такого поворота и даже застеснялся от высказанного мне предложения.

– Нужно!

И я впервые в свои руки взял 4К. Мне казалось, что чтобы я не снимал, какой бы план не записывал, при каком свете и обстоятельствах – все было очень круто по цветопередаче и качеству картинки. Намного красивее того изображения, которое давал мой «старый боевой друг» Никон.

Тогда только-только начинался листопад, листья активно опадали, и помимо съемок интервью, поездок, рынка, я начал вводить в наши «отчеты» художественный элементы. Знаете, кадр с дрожащей на ветру листвой, опавшие листья, заливаемые дождем, планы бескрайних полей, огромных стай птиц, панорамы города и так далее. Это все добавляло в каждое видео о поездках свою изюминку.

Я тогда только познакомился с творчеством музыканта под названием Fink. Англичанин, поющий каким-то фантастическим способом, с легкой хрипотцой в голосе. Его песни, тогда, на мой взгляд, подходили под наши видео. Я взял два особенно понравившиеся его трека и вставил их под тот видеоряд, что отснял во время поездки.

Лехе и ребятам батальона очень понравилось то, что я сделал. Наш отчет о работе получил так называемые «краски». Его стало интереснее смотреть. Это уже не был просто «видос» о том, как мы кому-то привезли и вручили помощь. Я начал потихонечку вращать в голове маховик в сторону той мысли, что каждый отчет о поездке должен быть похож на короткометражный фильм. Эта идея мне не давала покоя. А потом у меня окончательно сломался мой ноут, и я начал работать на компьютере Смирнова, у него дома.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации