Текст книги "Африканда"

Застолье

Вадим вылез из машины, и к нему навстречу выбежала Света–повариха – невысокая, симпатичная, светлая (и по имени, и в жизни) девушка.

– Кушать будете? – спросила она.

– Да, Светочка, минут через десять зайду.

Вадим прошел в балок – избу–читальню, как называли его на буровой. Там отдыхали все работники, болтали, мечтали и, конечно, в карты играли: в «кинга», в «тыщу», но без всяких условий, просто для времяпровождения. В этом кунге и курили, иногда выпивали. А спали в своих балках по восемь человек.

Только Светлана с Серегой спали в столовой, отгородив себе закуток. Тракторист Серега Товт – муж Светы, смышленый и трудолюбивый высоченный мужик с сильными руками, мог завести любую железяку и поехать на ней даже без гусениц или колес, был бы движок.

В избе-читальне кипело застолье. Все находились за столом, на котором лежала обглоданная жареная семга. Возглавлял все это дело Валера Дударь – лысый, с немного выпученными глазами, западенец. Он учился в Белоруссии, поэтому иногда у него проскакивали то украинские, то белорусские слова. Он, яростно размахивая руками, что–то азартно рассказывал.

– О, смотрю, выздоровел! – сказал Вадим Дударю.

– Да… – ответил тот.

Взгляд Вадима упал на валенки Дударя, поверх которых лежали портянки из фланели, по цвету точь–в–точь такие же, как и отрез ткани, который Вадим привозил Вале перед Новым годом, как раз в день отъезда. Ткань Дударь прихватил у Христофора Николаевича перед отъездом. Увидев отрез ткани, смекнул: «О, на новые портяночки». И, недолго думая, прихватил, конечно, никому ничего не сказав.

– А рыбу где взял? Николаевич угостил?

– Да уж, угостит он, – отмахнулся Дударь. – Я сам конфисковал.

– Как это конфисковал? – переспросил Вадим. – Украл, что ли?

– Да говорю же, конфисковал, – повторил тот. – Я, парень, удачливый человек.

– С окна бы ты видел, кто ты… – недобро заметил Братанов.

А Дударь тем временем продолжал что–то рассказывать ребятам, о чем начал еще до прихода Вадима:

– Как только я ее не уговаривал… Нет, и все. Я, говорит, минет сосать не буду. Так и не дала. Да ладно, не х… и рысь.

– О ком это он? – спросил Вадим.

– Про Валю рассказывает, Христофорову дочь, – донеслось из–за стола.

Вадим побагровел и со всего маху врезал Дударю прямиком в тяжелый лоб. Тот охнул и шумно, как мешок, свалился на пол.

– Немец, сука! – простонал Дударь.

– Сука–немец на связи, – ответил Вадим. – Прием.

Тот, кто всегда помогает…

На самом деле такого разговора Дударя с Валей не было. Он после выздоровления, перед отъездом, когда Христофор Николаевич уезжал проверять сети, попытался положить руку на Валино плечо. Валя отвела руку и сказала: «Еще раз что–то подобное будет, – и показала ему нож, который у нее находился всегда при себе, – я тебе между ног сделаю, как на твоей лысине, глазу зацепиться будет не за что…»

За две недели до этих событий Вадим уехал на базу. Дударь в столовой перед Светой стал возмущаться, что, мол, плохо кормят. Одна тушенка во всех блюдах, хотя была и уха, и куропатки, но его все не устраивало.

– Поеду. Может, у Христофора оленя пристрелю?.. – подытожил он.

Оделся, сел на «Буран», ружье через плечо – и на охоту, точнее на грабеж и браконьерство. Олени были частной собственностью Христофора Николаевича. Дударь проехал километров тридцать, когда задул сильный ветер со снежными зарядами. «Буран», как утюг, то скользил по насту, то проваливался в снежных переметах. В итоге лопнул ремень вариатора. Дударь заглянул под сиденье снегохода – запасного ремня там не оказалось.

Снег и ветер только усиливались. Дударь попытался идти пешком, но лыжи не взял, а в валенках по глубокому снегу это было сделать невозможно. Он, конечно, попробовал, но получилось проползти метров сто. После чего весь сырой снаружи и внутри, он вернулся к снегоходу.

Делать было нечего, как только сидеть и замерзать. Холод пронизывал насквозь. Он с отчаянья выстрелил пару раз из ружья, но надеяться было не на кого. Никто не знал, да и единственный снегоход он забрал. Если хватятся, то только завтра. Дударь склонил голову на руль и заплакал. Он отчаянно вспоминал всех Святых и Бога, отрывки молитв, которые читала его мама на ночь, а снег все мел, все накручивал белые стаи. Дударь на снегоходе уже на сугроб стал похож. Тут–то и вспомнил он свой разговор с Братановым. Тот всегда носил маленький крестик на груди и не снимал его никогда. С того крестика и зашел у них разговор.

Дударь спросил тогда:

– Вот ты, Вадим, крестик носишь, молишься, наверное, ночами, а что, много помог тебе твой Бог?

– Не знаю, – ответил Братанов, – но чувствую, он всегда мне помогает. Всем помогает, даже таким придуркам, как ты. Ты вот добра людям не делаешь, и тебе прилетает бумерангом, а самый главный бумеранг размером с кукурузник уже в пути, – Вадим помолчал, а затем продолжил: – А по ночам я не молюсь, а каюсь…

– А я вот технарь, – выдавил сквозь зубы Дударь и, ухмыльнувшись, добавил: – И ни в каких богов не верю…

– Придет время, – ответил ему тогда Вадим, – припрет – поверишь.

А тем временем Христофор Николаевич – невысокий простодушный, добрый человек – ходил всегда в национальной одежде. Занимался выпасом своего стада оленей, охотился, рыбачил. Он как раз возвращался с рыбалки, рыбалки счастливой – поймал пару налимов и щуку. Так вот, он гнал оленей к своему стойбищу, как вдруг услышал два выстрела с южной сопки. Подумал: «Поеду загляну. Может, браконьеры завелись?»

И повернул на звук выстрелов.

Через некоторое время он выехал прямо к снегоходу Дударя. Такая вот удача. Или случай.

На следующий день Христофор Николаевич приехал на буровую, сообщил, что Дударь жив, только промерз сильно и простыл: «Вот поставлю на ноги – сам приедет».

Саам взял пару ремней для «Бурана» и бензин. Продуктов ему положили коробку. От медикаментов – анальгина и зеленки с бинтами – он отказался. Попил чаю, сказал: «Надо ехать, а то темнеет быстро» и направился к выходу.

– До свидания, Христофор Николаевич! – на прощанье произнесла Света. – Я вам там тушенку положила, – и улыбнулась. – Вы ее Дударю давайте, он любит.

Мнимый больной

Дударь пролечился у Христофора Николаевича и Вали неделю, и, хотя уже вроде здоров был, но еще неделю болтался по стойбищу на легком труде.

Вот в день отъезда он и попытался пристать к Вале…

К обеду подъехал Христофор Николаевич с рыбалки – в зимовальной яме попалась одна семга, но хорошая, килограммов на шесть-семь. Ее–то он и привез домой. Рыба собрала всю сеть на себя в кучу. «Этот квартирант уедет, вытащу да сеть почищу, проварю ее в можжевельнике…», – подумал саам.

Когда Христофор Николаевич приехал в стойбище, Дударь вышел на улицу из куваксы, зимнего жилища саамского, и увидел рыбу.

– О, хороший улов! – присвистнул Дударь с уважением. – Ладно, пойду «Буран» заведу, прогрею. Да надо и честь знать, будем прощаться.

Придя в куваксу, он быстро накинул фуфайку и произнес: «Спасибо вам за лечение и ремонт снегохода!»

Затем суетливо выскочил за полог на улицу. Там еще раз взглянул на рыбу, вдруг схватил ее вместе с сетью с нарт и побежал к снегоходу. Ружье волоклось на ремне, шапка слетела и повисла на спине на завязках, а так как рыбина была еще не замерзшей, она хвостом от тряски как бы хлестала Дударя по воровской роже: то по щеке, то по лысине.

Христофор Николаевич с Валей вышли на улицу и, как на картинке, наблюдали такой вот побег Дударя. Саам глядел с тоской, сурово переводя взгляд с беззастенчиво драпающего бывшего квартиранта на свое ружье, стоявшее у стены куваксы. Дударь вскочил на снегоход, завел его и был таков.

Валя молчала, а Христофор Николаевич медленно и устало сел на пенек у входа в куваксу и только головой покачал.

…Братанов вышел из балка, прицепил нарты к снегоходу, положил в них лыжи, бензин, запасной ремень, взял у Светы коробку с продуктами, завернув ее в кусок брезента – Христофору Николаевичу всегда материал нужен. Вадим уехал в стойбище.

Через два часа он уже был на месте. Поздоровались, пообнимались. Саам любил Братанова не просто как сына, но к тому же и как доброго и честного человека. Ну а Валя и вовсе в нем души не чаяла. Посидели, выпили рябиновую на коньяке, которую Вадим специально взял для друзей. Пили–говорили, пока Христофор Николаевич не сказал: «Пришло время спать…»

– Спокойной ночи, – кивнув, произнес Вадим, и попросил Валю: – Натри мне спину – целый день за рулем просидел, гудит.

– Хорошо, – сказала Валя.

Она достала медвежий жир с какими‑то травами и начала растирать спину Вадима.

Через некоторое время Вадим сказал: «Ну хватит» – и приобнял Валю.

– Ой, а что такое случился? – игриво–ласково, словно и не спрашивая ничего, а отвечая, проговорила Валя.

– Да ничего, соскучился… – снова обнимая ее, ответил Вадим.

Они повалились на шкуры оленей, что устилали пол куваксы и служили постелью. После этого погасили лампу, так что в темноте были слышны лишь томное дыхание Вали да тяжелое сопение Вадима. Христофор Николаевич лежал у противоположной стены, отвернувшись от них, и счастливо улыбался с закрытыми глазами.

Утром Вадим вернулся на буровую.

Экстрасенс

Один раз осенью пришлось Дударю заночевать в поселке по дороге, куда он ездил с водителем за буровыми трубами. В общем, выехать в светлое время не получилось, да и машина капризничала, потому остались на квартире у одного местного жителя. Пожилой хозяин привел Валеру на место ночлега – посмотрели комнату и решили отметить новоселье. Так и просидели до полуночи.

Вскоре прибежал внук хозяина квартиры:

– Дедушка, меня бабушка послала, плохо ей, говорит, сердце болит.

Дед было привстал, но тут Валера и говорит:

– Остепенись, Степанович, сейчас я все проясню.

Дударь взял ручку, начертил на клеенке круг, затем поднес иголку с ниткой и начал что–то бормотать и крутить нить.

– Ну все, Степаныч, можешь успокоиться, врет она все, просто домой тебя хочет заманить. А ты, – обращаясь к внуку, – беги домой и скажи: «Нас не обманешь».

И продолжил пиршество с дедом.

Утром, когда Дударь пошел относить ключ от квартиры деду, то спросил: – Ну как бабушка?

– Да пока мы сидели, увезли на скорой в больницу.

– Не сработало. Значит, аура у тебя в квартире не та.

Дед грустно промолчал.

Дуракам и пьяницам везет

Дударь, скажем прямо, персонаж особый. Гаденыш, как вы и сами видите, он был редкостный. Ко всему прочему, залетчик первостатейный, но удачливый.

Как–то Дударя оставили охранять буровую и лагерь геологов, попутно и присмотр за коптильней, где готовили рыбу, на его раздолбайские плечи возложили. Дело было ночью в конце лета, а в такую пору у нас еще не темно. Он вышел в трико и майке подкинуть ольховых опилок в коптильню. Подбросил, оборачивается, а у входа в балок сидит медведь. Дударь, по его словам, мигом запрыгнул на крышу трактора и там просидел до утра. Кричать некому, телефонов тогда еще не было. А к утру косолапый сам ушел, видно, приходил на запах да из любопытства. Коптильню, кстати, как и Дударя (у нас дуракам и пьяницам везет), не тронул.

Христофор Николаевич очень любил собак, и у него всегда с собой был его преданный друг – пес Тимоха. Собака, по всей видимости, беспородная, но похожая на лайку. Ростом поменьше карельской лайки, вполне под стать хозяину. Чуткий и смелый был пес, никого не боялся. Пожалуй, только чуть длинноват для своего роста. Именно из–за этого Дударь и стал называть его Скамейкин.

Христофору это не нравилось, но Дударь все не унимался: Скамейкин да Скамейкин. Как–то на привале геолог Сашка Зайцев схватил Тимоху за бока со спины и давай трепать его. Тот извивался, уворачивался, хотел укусить. Потом Саня бросил Тимоху в сторону Дударя. Разозленный до «не могу», пес в ярости бросился на сидящего Дударя и давай щелкать пастью направо и налево, однако понимая (уже на уровне инстинкта!), что людей кусать нельзя, челюсти на Дударе смыкал не сильно. Тот визжал от боли и страха, но последствий – прокусов и синяков, как потом обнаружили, не было. Аккуратничал пес, щадил свою жертву.

– Ну вот, нашли мы на тебя управу, Дударек, – произнес тогда Саша. – Теперь как назовешь Тимоху Скамейкой, так к тебе будет прилетать эта торпеда.

С тех пор больше слово «Скамейкин» здесь не слышали.

Человек–желудок

В свое время Дударь оканчивал училище в Белоруссии. И отправили его на практику, где он и трудился летом на буровой, а проживал у одной бабушки в частном доме. Кормила старушка его нормально, но он был человек–желудок, так что и во взрослом‑то возрасте рубал все, что не приколочено, а уж в юности – и представить трудно.

В общем, практика закончилась, надо уезжать, а бабки дома не было. Дударь, неостановимо влекомый на подвиги собственным чревоугодием, сломал замок в погребе, а там всего полно: и колбаса, и окорок, и всякая съедобная всячина – хоть заешься. Короче, поел разбойник плотно и даже с собой прихватил. Но тут незадача: бабушка вернулась. Увидела Дударя и говорит: «Давай я тебя покормлю!» По–быстрому нажарила сковороду яичницы с домашней колбасой. Скорее всего, бабушка просекла, что жилец ее припасами поживился, и решила его проучить. Так и случилось. Как тут отказаться? Бабка, зная его ненасытную натуру, сразу почует неладное. Так вот, поел он… А очнулся уже в больнице, как потом говорил, полжелудка вырезали, и шрам на все пузо остался. Дударь при случае хвалился тем, кто его не знал, мол, был в горячей точке, но недолго, однако вот зацепило маленько. А в армии он вообще не был как раз по причине того обжорства и воспоследовавшей за ним операции.

Дударь и топор

Вахтовиков тогда не было, даже понятия такого не существовало. Существовали экспедиции. Это геологи, буровые мастера и их помощники, бульдозеристы, водители вездеходов и другие нужные специалисты. Немало людей, но лишних не было. Каждый считался специалистом в своем деле, подчас способным подменить другого, короче – универсал.

Только рабочих набирали по необходимости. Из них кто приживался и хорошо соображал, со временем выходили классные специалисты.

Когда работы не было или перебазировались на другое место поиска, почти все, кроме трактористов и водителей, трудились на базе: ремонтировали технику, кунги, в которых жили, и прочее оборудование. В конце рабочего дня обычно все собирались в одной из бытовок, накрывали на стол и, по обыкновению, выпивали, но в меру. Пьянства в экспедициях не было – сама работа, ее сложность и интенсивность не позволяли.

В любой из таких дней, хоть зимой, хоть летом, у Дударя на случай приезда начальства был готов отходной маневр, а точнее эстрадный номер. Если зима, то он ставил лестницу к складу и лопату на крышу, и если замечали, что приехал начальник экспедиции или партии, то Дударь мухой взлетал на крышу и начинал чистить снег.

– Валера, ты что это туда залез? – спрашивали обычно начальники.

– Так всем же по…, никому ничего не надо! – ревностно и с ненавистью к лентяям всего мира отвечал Дударь.

Если снега не было, он запрыгивал на какую‑нибудь старую буровую вышку, но уже с гаечным ключом, и якобы скручивал какую–то очень нужную гайку.

Как–то ближе к вечеру, решив подточить топор в боксе, Дударь проходил мимо «Шишиги», где Серега Товт чинил проводку. Подкрался и крикнул довольно громко:

– Что, специалист, все мудохаешься?

Серега, конечно, вздрогнул от неожиданности, но спокойно ответил:

– Иди, иди, не мешай.

Дударь ушел, но вскоре вернулся с задумчивым видом. Он проходил мимо «Шишиги», где Серега, пригнувшись, уже его поджидал. Когда тот приблизился, Товт нажал фафакалку (звуковой сигнал). Дударь, конечно, такого не ожидал и тут же отпрыгнул от машины, но потом со всей прыти подбежал и ударил топором по колесу. Топор, конечно, отскочил и со всей дури въехал Дударю обухом между глаз. Тот упал и не шевелился. Серега сам перепугался, не дай бог, помрет идиот, потом доказывай, что сам его не долбанул. Но у нас дуракам и пьяницам везет: Дударь что–то промычал, поднялся, непонимающе посмотрел на топор и пошел обратно в бокс, бормоча себе под нос: «Надо подточить…»

Переступишь – убью!

Примерно год назад Христофор Николаевич приехал в поселок Африканда, чтобы снять пенсию, да и в поселковый совет попросили зайти. Поселок представлял собой несколько десятков деревянных домов, но были и кирпичные. Купил, что Валя попросила из продуктов, из того ассортимента, что имелось в то время на полках, а было немного: чай, сахар, мука, макароны, рыбные консервы. Зашел в совет, где ему вручили медаль «За оборону Советского Заполярья». Пока то да се, дело уже и к вечеру. Председатель поссовета сказал:

– Оставайся, Христофор Николаевич, я сейчас договорюсь, тебя на ночь в гостиницу устроят. Оленей за забором оставь возле нашего гаража – там дежурный есть, он присмотрит.

Уговорил.

Христофор Николаевич пришел в гостиницу – деревянный дом с несколькими номерами. Номер – комната с двумя железными скрипучими койками, стол да две табуретки.

Он прошел в номер, душа не было, туалет холодный в конце коридора, но, в общем, крыша над головой есть, переночевать можно.

Саам вскипятил чай, сидел, довольный и счастливый, обняв приятно горячую кружку с чаем. Он немного выпил с председателем, но только так, за встречу. Они давно знали друг друга и были если не друзьями, то уж хорошими знакомыми точно.

В дверь постучала дежурная тетя Вера. Она была здесь и директором, и уборщицей, в общем – одна за всех. Целый день проводила в гостинице, лишь на ночь уходила домой.

– Христофор Николаевич, – сказала тетя Вера, – я вам соседа привела. Остальные три комнаты были заняты, а тут товарища прислали; завтра вы уедете – комната ему останется.

– Хорошо, конечно, – произнес Христофор Николаевич, – пусть ночует, веселее будет.

В комнату вошел высокий молодой человек лет 35 с видом то ли комсорга, то ли прилизанного хлюста–стиляги, в пальто «Москвичка» с дополнительными карманами на груди и шапке-пирожке. Поздоровался, представился:

– Калтыпень Николай и, чуть подумав, добавил: – Зигмундович.

– Здравствуйте, – ответил старый саам. – А я Христофор Николаевич.

Тетя Вера ушла, а гость, угостившись кипяточком да заварив чаю, принялся располагаться ко сну. Разувшись, сидя в кальсонах и тапочках, натянул капроновую сетку на прилизанные волосы и вдруг спросил:

– А за что это у тебя, дед, медалька?

Христофор Николаевич сразу не понял, не ответил, а гость заметил равнодушно:

– Я смотрю, за войну, а ты, наверное, и не знал о том, что война–то была.

Старый саам опешил: он с 41‑го еще и до 44‑го, до конца войны в Заполярье помогал нашим солдатам–разведчикам – водил в тыл врага. Они брали языков, взрывали мосты на дорогах, минировали немецкую канатную дорогу на Титовке.

Все это моментально всплыло в голове Христофора Николаевича. Он вскочил с койки, выдернул нож с поясных ножен (он его всегда носил с собой) и с криком: «Ах ты, сука, вонь ретузная!» – прочертил ножом на полу по краске черту от двери до стола, сказав при этом комсоргу: «Переступишь – убью!»

Комсорг побледнел, вскочил с койки и, как был в кальсонах и тапочках с сеточкой на голове, выскочил за дверь, побежав искать телефон или милицию.

Через час Христофор Николаевич уже сидел в опорном пункте и беседовал с участковым Павлом Андреевичем. Они давно знали друг друга, и много слов им не требовалось.

– Ну что ты психанул? – спросил Павел Андреевич. – Видишь же, он человек неопытный.

– Не знаю, как так вышло, – ответил Христофор Николаевич.

– Хотя если прислали по комсомольской линии работать, должен с людьми уметь ладить, – сначала подумал про себя, а потом и проговорил вслух Павел Андреевич.

– Он с армии на комсомольской работе, однако с солдат в части по две копейки каждый месяц собирать – дело не хитрое, – убежденно промолвил Павел Андреевич. – Ну, ты вот что, Христофор Николаевич, давай у меня в кабинете переночуешь, вон, на кушетке, а утром и поедешь к себе.

На том и порешили.

Геолог

Хоть геолог Игорь Евгеньевич и был худым и болезненным на вид, поесть он любил. Все удивлялись, куда, мол, в тебя столько влазит. Но он не терялся:

– Это что, я вот раньше больше ел, пока мне пять метров кишок не вырезали.

– Так с твоим километром не велика потеря, – шутили ребята.

А дело было так. Еще во время учебы на практике поселили Игоря Евгеньевича к одной бабушке на постой. Он отработал месяц, а в день отъезда решился залезть к бабке в погреб – там у нее полным–полно было всякой вкуснятины: сало, окорок, колбаса домашняя и так далее. Ну и обожрался, как Дударь в свое время.

Очнулся в больнице – потребовалось хирургическое вмешательство. Там он, как сам рассказывал, и потерял пять метров кишок.

В этот же раз он с утречка пошел в туалет, вернулся, весь трясется, слезы на глазах:

– Ну что, ребята, давайте прощаться!

– Да что с тобой?

Возникло какое–то напряжение в балке, все тельняшки рвут: «Что случилось?!»

А Игорь Евгеньевич им трагически, очи долу, заявляет:

– Да вот, пошел в туалет, а говно все в крови, наверное, швы разошлись. Вот такие дела.

– Да какие дела? – сказал геолог Мишка Сумской, – Ты всю ночь свеклу жрал протертую: пока литровую банку не доел, не мог уснуть.

Все засмеялись.

– Так, думаете, родимые, что пронесет меня угроза здоровью?

– Пронесет, если меньше жрать будешь, – со смешком заметил Мишка.