Текст книги "Предсказатель. Повесть"
![](/books_files/covers/thumbs_240/predskazatel-povest-136275.jpg)
Автор книги: Вадим Наговицын
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
20
Одетый в синий рабочий комбинезон и гладко выбритый невысокий коренастый мужчина, прибывший сегодня вечером на вокзал и до этого сидевший в подсобке, таскал коробки с овощами на складе. В дебаркадере стоял огромный фургон, и около десятка грузчиков и подсобных рабочих быстро разгружали его.
Бригадир, толстый мужик с азиатским лицом, строго всматривался в работников. Некоторых он видел впервые, потому что сегодня в связи с праздником на подмогу перебросили ещё несколько грузчиков с оптового склада, принадлежавшего хозяину. Бригадир не успел с ними толком поговорить, велел только усердно работать и пообещал хорошее вознаграждение.
Поодаль стоял, наблюдая за разгрузкой, охранник в камуфлированной форме и с рацией в руках. Он тоже внимательно разглядывал снующих туда-сюда грузчиков. Вот один замешкался и выронил коробку из рук. Упав, она опрокинулась, и по полу покатились крупные пунцовые помидоры. Грузчик поспешно кинулся собирать их в коробку.
– Раззява! – пробурчал бригадир и пошёл к себе в кабинет подписать накладные ожидавшему экспедитору. Охранник тоже отвернулся от суетящихся работников и принялся переговариваться с кем-то по рации, изредка посмеиваясь.
Грузчик подобрал все помидоры и потащил их на склад. Поставив коробку на стеллаж, он показал на свои руки кладовщице, толстой неопрятной тётке с бородавками на щеках.
– Вот, помыть надо, запачкался, – заискивающе пробормотал грузчик. Кладовщица, равнодушно пожав плечами, ничего не сказала и отвернулась, фиксируя в тетради очередную доставленную упаковку.
Мужчина выскочил в коридор и быстро забежал в подсобку, в которой у него сегодня состоялась встреча с кухонным работником Мишей. Он открыл шкаф и вынул небольшой клетчатый баул. В нём, находились завёрнутые в полиэтилен металлические детали какого-то странного приспособления.
Повозившись минуты две, мужчина собрал небольшой, всего сорок сантиметров в ширине, арбалет из блестящей никелированной стали. Спрятав оружие под комбинезон, он осторожно вышел из подсобки. Снова взяв в руки для вида какую-то коробку, он направился в конец коридора, где находилась стеклянная дверь, ведущая к пожарной лестнице. Лестница состояла из крутых металлических маршей, состыкованных друг с другом через маленькие переходные площадочки, и располагалась внутри вертикальной бетонной шахты, которая служила ещё и вентиляционным каналом. Шахта выходила прямо на кровлю.
Стеклянная дверь была не заперта. Юркнув внутрь, мужчина начал карабкаться по металлической лестнице. Поднявшись почти до самого верха, он увидел маленький проём в стене, закрытый решётчатой дверкой. Дверка легко отворилась, и мужчина влез внутрь.
Он оказался на чердаке между кровлей и потолком второго этажа. Здание ресторана было перекрыто высокими металлическими фермами по восемнадцать метров в пролёте и с шагом в шесть метров. По верхнему поясу ферм были уложены железобетонные плиты покрытия, и по ним сверху накатан толстый слой мягкой битумной кровли. По нижнему поясу ферм лежали профилированные металлические панели с насыпанным поверх рубероида толстым слоем теплоизоляции из пористых шариков керамзита. Снизу к стальным панелям крепились на коротких латунных стержнях лёгкие трёхслойные потолочные панели из полимеров, а в узлах ферм находились особые штанги, за которые снизу, в обеденном зале ресторана, были подвешены большие модерновые люстры.
Человек в синем комбинезоне достал арбалет и осторожно двинулся по хрустящим шарикам в сторону предпоследней фермы. Было очень темно, и ему пришлось подсвечивать себе маленьким светодиодным фонариком с фиолетовым светом. Аккуратно, стараясь сильно не шуметь, он добрался до условного места и высветил лежащий кусок брезента. Приподняв его, он увидел тёмное пятно. Деревянная рамка размером полметра на полметра образовывала неглубокое колодцеобразное углубление в теплоизоляции. Шарики находились за периметром рамки, а внутри неё, на дне, была обнажённая поверхность оцинкованного металлического профилированного листа. Мужчина лёг на живот и накрылся тканью. Он выключил фонарик и положил рядом арбалет. В полной темноте его руки нащупали пропилы в профлисте и, осторожно зацепив за прорези, легко отогнули в сторону тонкий металл.
Тихо, почти бесшумно, он ощупал то, что было под выпиленной частью. Под ней находилась только пластиковая потолочная панель. Панель была перфорирована круглыми отверстиями по три сантиметра в диаметре, и через них был виден зал внизу. Оттуда доносилась громко играющая музыка и слышался гул голосов. Тёплый воздух, напитанный запахами вкусных блюд, проникал через дырочки и мягко обтекал лицо лежавшего человека, дразня в нём аппетит. Через отверстие он разглядел прямо под собой сидевшего во главе большого П-образного стола мужчину в белом костюме. От пола до потолка высота не более шести метров, и человек внизу смотрелся как на ладони. Это был именно тот, кого приказали убить. Цель была совсем рядом.
Киллер достал из-за пазухи гибкое приспособление, похожее на медицинский стетоскоп и прикрепил один его конец у основания арбалета. Другой конец он поднёс к левому глазу и заглянул в окуляр. Это был оптический прицел на гибком оптоволоконном окуляре.
Подняв арбалет прикладом вверх, почти вертикально, и оперев его небольшими ножками на края потолочной панели, он стал разглядывать объект внизу уже через гибкий оптический прицел. Голова мужчины в белом костюме находилась в пересечении прицельных линий. Жертва была точно на мушке.
Вынув арбалет из углубления и повернувшись набок, киллер осторожно натянул тугую тетиву из стального тросика с помощью лапчатого рычага и зафиксировал спусковым механизмом, затем вложил короткую тяжёлую стрелу из нержавеющей стали с острым трёхгранным наконечником в канал арбалета. Стрела надёжно фиксировалась приспособлениями в канале и могла покинуть его только при выстреле. Её кинетической энергии должно было хватить, чтобы пробить с небольшого расстояния даже армейский бронежилет.
Арбалет снова занял вертикальное положение, и жертва оказалась под прицелом взведённого в боевое положение оружия. Стрелок затаился и принялся ждать удобный момент для совершения выстрела.
21
Резванов чувствовал в голове зуд. Он сидел один во главе П-образной конструкции. Между его столом и столами, составленными в длинные ряды, имелись полутораметровые просветы, через которые сновали официанты. Гости размещались по обеим сторонам, и он мог видеть их всех.
Полдюжины охранников притаились в тени по бокам и чуть позади хозяина. Ещё четверо прятались за портьерами и тайком разглядывали гостей через специальные приборы-тепловизоры, позволявшие обнаружить спрятанные на теле посторонние предметы. По концам зала там и тут стояла дюжина крепких молодцов-охранников. Ещё с десяток сотрудников службы безопасности, переодетые в прислугу и официантов, суетились вместе с ними.
Зал был напичкан скрытыми видеокамерами, и в специальной комнате сидели трое наблюдателей, пристально следившие на мониторах за всем, что происходит в здании. К ним же на компьютер стекалась информация от датчиков-анализаторов, размещённых по всему ресторану, способных даже по слабому запаху определить наличие взрывчатых или ядовитых веществ.
В комнате на первом этаже сидел в полной готовности отряд из десятка вооружённых бойцов. Дежурная охрана находилась во всех частях здания: от складов и подсобных помещений до кухни и туалетов. Меры безопасности были чрезвычайные.
Не будь звонка от Слона, охраны было бы раза в два меньше. Но этот сигнал многое изменил. Как бы Резванов ни бравировал и не делал вид, что этот звонок оставил его равнодушным, он всё-таки вызвал у него тревожное беспокойство и тихую ярость.
Вдобавок ещё этот дурацкий гороскоп! Зачем он попросил Бурого найти астролога и составить ему натальную карту? Гороскоп, как у Рейгана? Возможность избежать угрозы? Резванов верил только в себя и в свою удачу. Он не верил в предначертанность судьбы, и ему яростно хотелось опровергнуть сегодняшнее предсказание. Животный инстинкт предчувствовал неведомую опасность и насыщал кровь адреналином, не давая покоя.
Андрей Сергеевич разглядывал гостей, пытаясь угадать, есть ли среди них тот, кто несёт ему смертельную угрозу. Все его гости были ему хорошо известны. Старые товарищи и партнёры по бизнесу, высокопоставленные чиновники, руководители города и области. Вряд ли кто-то из них способен на безумный поступок, чтобы причинить ему вред!
Гости веселились, улыбались, смеялись, переговаривались и выходили потанцевать со своими дамами, а затем степенно возвращались к столам с обильной закуской.
Вот сидел уже изрядно выпивший начальник областной милиции Трубин. Рядом с ним – председатель городского суда Литвинская. Она раскраснелась, глаза блестели, а причёска слегка растрепалась. Она кидала беспокойные взгляды то на Резванова, то на крепкого охранника, стоявшего неподалёку от неё. Трубин что-то рассказывал Литвинской и, откидывая голову назад, хохотал, обнажая хорошо сработанную челюсть с фарфоровыми зубами. Эльвира Аркадьевна натянуто улыбалась, но веселья на её лице не было совсем.
Бизнесмены, чиновники и депутаты, уже поснимав пиджаки, чокались фужерами и рюмками, подходя друг к другу, громко шутили и посмеивались. Вся почтенная публика продолжала аппетитно жевать, выпивать, закусывать, звенеть столовыми приборами, стукать тарелками, двигать блюда и бутылки, переговариваясь и перешёптываясь.
Звучала красивая музыка и всем было чрезвычайно весело и очень радостно.
22
Литвинская сидела за столом рядом с генералом милиции Трубиным, и тот навязчиво проявлял к ней знаки внимания. Это сильно раздражало Эльвиру Аркадьевну.
Когда, выпив очередную рюмку коньяка и закусив красной икрой, Трубин наклонился к очаровательной судье, чтобы снова высказать ей двусмысленный комплимент, она, едва сдержав свою неприязнь, изобразила недовольную гримасу и уже с сердитыми нотками произнесла:
– Ах, оставьте, Валерий Сергеевич, ваши казарменные шутки. Знаю я, что вы давно не равнодушны к моей персоне, но не позволяйте себе лишнего! На вас генеральский мундир, и помните о его чести!
Литвинская всячески стремилась подчеркнуть своё превосходство над этим мужланом, милицейским генералом, старым ловеласом и морально нечистоплотным человеком. Она знала о нём слишком много.
* * *
Занимая ещё не очень важные должности в судебной службе, но зная, что рано или поздно она всё равно сядет в кресло председателя Прокопейского городского суда, Эльвира Литвинская завязала тесную дружбу с работниками прокуратуры, среди которых были и её однокашники по юридическому факультету, и просто знакомые ещё со школы.
Отношения эти строились на деловом расчёте, на некоторой взаимовыгодности. Прокурорские приятели часто предоставляли в её распоряжение много интересной информации о тех или иных важных персонах Прокопейска – как о чиновниках, так и о бизнесменах. Осведомлённость в их биографиях и связях помогали Эльвире принимать правильные решения в некоторых щекотливых судебных делах.
В судейском цеху, как и во всей правоохранительной системе, за годы капиталистических реформ постепенно сформировались рыночные отношения по оказанию специфических юридических услуг. Система, которую принято по старой привычке называть правоохранительной, приступала к отжатию денег уже на стадии дознания и следствия, а затем подключалась и прокуратура. Предпоследней, но самой главной в этой очереди находилась судебная инстанция. Самым последним звеном в этой цепи была система исполнения наказаний. Там деньги вымогались уже за относительный комфорт и благополучное отбывание наказания.
Именно в суде принимались важные и судьбоносные для людей решения. Ведь за одно и то же преступление можно получить или по максимуму, или по минимуму. Тут уже требовались очень большие деньги, потому что ставкой была сама жизнь.
Те преступные элементы, которые не смогли «отмазаться», откупиться от наказания на ранних стадиях следствия и надзора, могли попытать счастья в суде. На исход судебного решения влияли не только деньги подсудимого, но и ещё очень сложные и тонкие связи, оплетающие, как метастазами, всех участников судебного процесса. Это и адвокатская алчная шайка, и капризное общественное мнение, и жёлтая продажная пресса, и тихое циничное лоббирование сверху, и грубое давление снизу. И ещё многие и многие факторы, явные и потаённые, могли оказать влияние на окончательный приговор судьи.
Решение судьи – это всегда компромисс между максимальными деньгами клиента и минимально возможным наказанием ему. Это всегда был негласный сговор всех сторон, достигающих не полного, но достаточно терпимого решения своих проблем.
Эльвира быстро поняла алгоритм всей этой системы и легко вписалась в неё. Часть денег, обычно половина от всего теневого дохода, передавалась от нижестоящих сотрудников вышестоящим, а от тех – дальше наверх. Система работала, как хорошо отлаженный механизм, как муравейник, по которому снизу в верх постоянно перемещались деньги, деньги, деньги. И никого не волновало, как и откуда они берутся. То ли от мзды за условное наказание крупному взяточнику, то ли от выкупа за минимально возможный срок крупному бандиту и убийце, то ли от пожертвований, сделанных наркоторговцами, хлопочущими за снисхождение к их подельнику и соплеменнику.
А бывало и наоборот: предлагались огромные деньги, чтобы упрятать какого-нибудь бедолагу подальше и «на подольше». И тут требовался разумный и тонкий баланс интересов между всеми договаривающимися сторонами.
Совесть Эльвиру Литвинскую уже давно не мучила, высокие рассуждения о порядочности, долге и чести – совсем не волновали. Душа Эльвиры Аркадьевны сжалась и почернела после смерти её любимого мужа. Она навсегда запомнила, что именно честь и совесть стали причиной безвременной гибели Игоря. И с тех пор Эльвира глубоко презирала и ненавидела эти пошлые и пустые понятия.
Но ею двигала даже не алчность. Деньги, которые попадали в руки к Литвинской, тоже особо не радовали, они просто подтверждали её статус важного начальника и давали ей иллюзорную возможность компенсировать свою моральную ущербность. Она была своей в этой бюрократической псевдоправовой системе – нужной для всех судьёй, и поэтому её уверенно продвигали наверх все заинтересованные в ней люди.
То, что Эльвира Аркадьевна расчётливо и старательно исполняла как судья, мог бы делать вместо неё любой другой, такой же беспринципный, человек. Судья в этой системе вообще не был человеком – лишь функцией! И Литвинская постепенно превратилась в робота, исполняющего рутинную, механическую и запрограммированную работу. На этой должности не были нужны ни ум, ни знания, ни профессионализм, ни совесть, ни честь, ни человеческое достоинство. Вместо Эльвиры Аркадьевны можно было посадить любого послушного человека, и он так же хладнокровно исполнял бы циничный ритуал под названием «российский суд». Понимание этой абсолютной обездушенности и своей легкозаменяемости, как любой поломанной запчасти в жутком механизме, утрата своей личностной ценности и полное выхолащивание смысла справедливого суда по законам человеческой совести, всё это страшно пугало Литвинскую каким-то потусторонним адовым жаром.
Судопроизводство проходило, как тщательно отрепетированный спектакль: менялись только персонажи, и не менялись сцена с декорациями. Приводили в зал подсудимого, и Эльвира Аркадьевна уже заранее знала всю его предысторию, точнее предысторию торгов за благополучный приговор. Она досконально знала – кто, с чьей подачи и при чьём посредничестве, куда и сколько передал денег наличными, в каких купюрах, отечественными ли банкнотами или иностранной валютой, или деньги перевели безналично на какой-нибудь хитрый счёт какого-нибудь ООО* или благотворительного фонда. Она прекрасно знала, какая доля принадлежит ей, а какие доли и куда нужно будет передать кому следует. За все эти годы не было ни одной осечки.
И вот, зная финансовую подоплёку судебного разбирательства, всю эту подковёрную возню, она совершенно спокойно назначала матёрому уголовнику вместо десяти лет – минимально возможные пять, зная, что он не досидит и их. Через два, максимум три года – по условно-досрочному – «откинется с кичи», выйдет на волю и снова, после небольшого перерыва, примется за прежнее преступное ремесло.
Часто бывали случаи, что за подсудимого вообще никто не хлопотал и не предлагал мзду. Это были представители низших слоёв общества, очень далёких как от преуспевающей деловой элиты, так и от хорошо оформившихся преступных группировок. Этих судить было совсем не интересно.
Ну, хулиган, например. Напился, оскорбил соседей, ударил пожилую женщину. Два года! Какие тут могут быть смягчающие обстоятельства? А то, что потерпевшая, пожилая соседка, сама беспробудная пьяница и постоянно терроризирует мать подсудимого, а остальные соседи – регулярно пьющая кодла, презирающая нормального трезвого парня, который работает и учится в лицее, содержа на своём иждивении мать-инвалида, – никого не волнует! Подсудимый не был пьян? Следователь подделал данные наркологической экспертизы? И это утверждает подсудимый, у которого даже нет по бедности адвоката! Два года общего режима! И только потому, что подсудимый не предложил денег, чтобы избежать наказания, не предпринял попытки откупиться от следствия, от прокуратуры, от суда. Верил в справедливое правосудие? Тогда именно в тюрьме лучше всего избавиться от иллюзий по поводу нынешнего российского правосудия. Всё! Решение суда окончательное и обжалованию не подлежит. Хотя есть, конечно, апелляция-кассация, но это такая фикция!
Почему другой подсудимый, ровесник этого неудачника-хулигана, парень, которого судили за вымогательство, не побоялся изменить свою жизнь? Он сколотил банду из подростков и обложил данью всех торговцев на местном оптовом рынке. Кто не платил ему, тот лишался товара и здоровья. И ведь этот парень сразу сообразил, что часть добытых денег нужно «отстегнуть» местным ментам и их начальникам. А когда жалобы от потерпевших стали проникать выше, то и прокурорским подали на мохнатую лапу.
А ведь угодил этот ловкий новорусский делец на скамью подсудимых только потому, что кавказская диаспора оказалась более сплочённой и богатой и нашла, кому заплатить, чтобы УБОПовцы* (УБОП – управление по борьбе с организованной преступностью. Существовало до 2008 года.) жёстко повязали деловых пацанов среди бела дня. Да и на суд он пришёл с уже переданными по назначению пятьюдесятью тысячами долларов, за которые Литвинская снисходительно назначит ему всего три года в колонии общего режима вместо восьми на строгаче. Ничего, пусть на зоне наберётся побольше опыта, как нужно грамотно организовывать рэкет и эффективно бороться против этнических преступных группировок! Именно этому парню-вымогателю симпатизировала Эльвира Аркадьевна, а не тому наивному бедолаге, неудачно заступившемуся за больную мать и загремевшему по «хулиганке» на два года.
Литвинская в последнее время вообще уже редко обращала внимание на подсудимых. Их возраст, цвет волос, характер, судьба, биография, общественное положение не интересовали её нисколько. Только платёжеспособность клиента и сумма за купленное снисхождение суда.
Став председателем городского суда в Прокопейске, областном центре, Эльвира Литвинская вдруг поняла, что вершина пирамиды, к которой она так долго стремилась, – это тупик. Но даже не тупик карьеры – её-то как раз всегда приглашали работать и в областной суд и даже выше, и она могла бы расти дальше, вверх по служебной лестнице. Но она вдруг осознала, что ей это уже не нужно. Совсем не нужно. Она потеряла себя. В какой-то момент Эльвире вдруг стало очень страшно…
Неожиданно она как будто очнулась после продолжительной комы, болезненного забытья, и с ужасом поняла, что стала частью зловещего и бездушного механизма и сама уже превратилась в совершенно бездушную механическую деталь этой страшной машины.
Поглядев однажды на себя в зеркало, Эльвира Аркадьевна увидела совершенно чужую, всё ещё красивую молодящуюся женщину с подтянутой женственной фигурой, но с пустым и безжизненным лицом. Во взгляде её не было лучистого тёплого света, который так привлекал когда-то друзей и поклонников, – вместо него глаза цедили серую стеклянную злость, так не похожую на человеческий взгляд.
Литвинской – уже сорок семь лет! Телесно она была ещё по-прежнему хороша собой и привлекательна, но ей уже не хотелось никого ни привлекать, ни радовать. Она поняла, что все эти годы никого не любила. Она воспитывала сына, уделяла ему много внимания, баловала, но рядом с ней не было единственного мужчины, которого она могла бы полюбить так же, как Игоря. Боль о нём потихоньку угасла, и память уже многое стёрла из её воспоминаний. Ей хотелось, чтобы кто-то пришёл к ней, полюбил её, остался бы с ней жить, и чтобы она могла любить этого человека и заботиться о нём. Но этого так и не произошло за все последние двадцать лет.
Нет, у неё, конечно же, были мужчины, любовники, она никогда не оставалась надолго без их назойливого внимания. Но это всё было не то, и мужчины были не те. Все эти годы она методично превращалась в холодную и пустую куклу, не обретшую новой любви и потерявшую свою душу. И вот теперь, когда её пронзила страшная боль от внезапно осознанного одиночества, когда она ужаснулась тому, что целых двадцать лет никого не любила всем сердцем и всей душой, она поняла, что и не жила вовсе. Это оказались пустые и бесплодные годы. А ведь жизнь уже клонилась к закату.
Эльвире вдруг захотелось обменять все свои неправедно нажитые деньги, всё своё высокое положение на уютное домашнее место чьёй-нибудь жены. Пусть домохозяйки, пусть при необеспеченном муже, пусть в бедности…
Литвинская часто встречала в городе свою бывшую однокурсницу Инну Потапову, ставшую женой Володи Лазукина, и начинала испытывать к ней жгучую зависть. Но не потому она завидовала Инне, что та была женой Володи, как мужчина он её уже и не волновал особо. Это была, конечно же, не ревность. Она завидовала Инне просто потому, что та была женой надёжного мужчины, у неё был дом, полноценная семья, и всё у неё хорошо сложилось с этим молчуном Лазукиным.
А впрочем, Эльвира и сама понимала, что эта зависть была всего лишь острым чувством её собственной неполноценности, реакцией на нерастраченную любовь. И она – впервые за последние годы – почувствовала уже почти умершее ощущение совести.
Это было и тревожно, и приятно одновременно. Тревожно потому, что могло создать осложнения в дальнейшей служебной деятельности на должности главного городского судьи, а приятно потому, что свидетельствовало о просыпающейся и оживающей душе.
Со смешанными чувствами приехала Эльвира Аркадьевна сегодня вечером в контору к Инне Лазукиной. Она и сама толком не знала, чего же хотела. Догадывалась по своей очень тонкой интуиции, развитой годами непростой работы в недрах судопроизводства, что сегодня, в день рождения Резванова, может произойти какая-то катастрофа, в которой прямо или косвенно могут пострадать и Володя Лазукин, и его жена.
Эльвире очень хотелось как-нибудь помочь Володе и Инне просто потому, что они были её однокурсниками и даже одно время являлись её приятелями. Ей захотелось снова подружиться с ними, вернуться к радостным ощущениям студенческой молодости, искреннего и преданного товарищества. Да и сама Литвинская чувствовала, что, очнувшись от алчного морока, снова став почти прежней, нормальной, она уже с готовностью примет участие во всём, что поможет наконец воздать по заслугам и по справедливости всем тем мерзавцам, которые вместо сурового наказания до сих пор попирают общество своей жестокостью, растлевают своим цинизмом, и разрушают своим беззаконием.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.