Текст книги "Небесные воины"

– Если я поверю, что тебя нет, ты исчезнешь?

– Уже поздно, – улыбнулся Люцифер. – Ты открыл проход, который тебе уже не закрыть. Ты сотворил камень, который сам не сможешь поднять. Это была твоя ошибка.

– Почему ошибка? – спросил я. – Ты мой враг?

Люцифер рассмеялся.

– Разве может мышь быть врагом кошке? – ответил он вопросом на вопрос. – Хотя нет, неудачное сравнение. Разве может быть врагом забавный ребенок, который пристает к тебе с глупыми вопросами? У нас слишком разные весовые категории, чтобы мы стали врагами. К тому же, у меня нет больших интересов в твоем мире и я не буду преследовать Тиаммат, если она откажется засвидетельствовать мне свое почтение. Какое мне дело до локальной богини локального мирка? Но нельзя исключать, что мне захочется познакомиться с ней поближе. Судя по твоим воспоминаниям, она забавная женщина.

– Ты читаешь мои воспоминания?

– Конечно.

Люцифер улыбнулся и выжидательно посмотрел на меня. Кажется, он ждет, что сейчас я сделаю какой-то простой, но важный логический вывод. Но я никак не мог понять, что следует из слов Люцифера.

– Зачем ты пришел сюда? – спросил я. – Просто познакомиться?

– Возможно, – ответил Люцифер. – А возможно, и нет. Пока я еще не решил, что мне с тобой делать, но я не жалею, что мы встретились, я предвкушаю замечательное развлечение. Не могу сказать, что моя жизнь скучна, но за тысячелетия приедается все, а вы с Тиаммат вполне сможете неплохо меня поразвлечь. А тот, кого ты называешь Бомжом – вообще клоун-профессионал. Таких лицемеров я уже давно не встречал. Обычно тот, кто рвется к неограниченной власти, не объявляет себя добрым и справедливым владыкой.

– А как же ваш местный бог?

– Его никто никогда не видел воочию. Иногда у архангелов появляются странные мысли, а то и видения, принято считать, что их насылает бог, но это просто фигура речи, возможно, она уже стала реальностью, а возможно, и нет. Бог вездесущ и непознаваем, для него нет разницы, существует ли он реально. На этом уровне бытия противоположности сливаются. Я предпочитаю считать, что бога нет.

– А как же твой мятеж? Против кого ты восстал?

– Против принятого порядка. У нас установились определенные правила, они мне быстро наскучили, мне захотелось расширить игровое поле и я стал помогать грешникам. Обычно душа грешника недолго выдерживает в загробном мире, внутренние противоречия выжигают ее в считанные недели. Но если помочь интересному человеку, провести, так сказать, сеанс психотерапии, иногда удается открыть доступ в такие необычные миры… Я стал расширять границы дозволенного и со временем на периферии рая возник ад. Моим коллегам это не понравилось, они обиделись, они сказали, что раз я нарушаю законы, то, значит, я взбунтовался против бога. А мне наплевать, что они подумали. Упорядоченная область вселенной составляет мизерную ее долю, это как детская площадка посреди большого города. Меня не волнует, во что архангелы играют внутри, пусть тешатся, чем хотят, лишь бы не плакали.

– Не боишься, что Бомж олицетворит бога-творца и устроит страшный суд? – спросил я.

Люцифер покачал головой.

– Кишка у него тонка, – сказал он. – Я, конечно, приму меры предосторожности, но я не боюсь Бомжа. Когда он увидит архангелов, он и без моей помощи в штаны наложит.

– А если не наложит? – спросил я.

– Обязательно наложит, – усмехнулся Люцифер. – Я лично за этим прослежу.

– Хорошо, – сказал я. – А какие у тебя планы в отношении Земли?

– Твоей Земли? – уточнил Люцифер.

– Да.

– Никаких. Возможно, я навещу ее как-нибудь, но этим мои планы и ограничиваются. Я не хочу устраивать у вас ни конец света, ни что-либо еще в том же духе.

– А то, что Бомж собрался построить на Земле царство божие, тебя не волнует? – спросил я.

– Абсолютно. Мне даже интересно, что у него получится. Я бы поставил на Тиаммат десять против одного.

– Спасибо за оптимистичную оценку, – хмыкнул я. – Только не разделяю я твоего оптимизма. Когда Бомж узнает про архангелов…

Люцифер хихикнул.

– Ничего не буду подсказывать, – сказал он. – Я и так уже слишком сильно вмешиваюсь в игру. Приятно было познакомиться, Сергей, надеюсь, ты меня не разочаруешь. Удачи тебе!

Люцифер помахал мне рукой и удалился. Он вошел в один из коридоров, выходящих из пещерного зала, и скрылся за поворотом.

Я посмотрел на черта, тихо просидевшего весь разговор на камне у стены.

– Что скажешь? – спросил я.

– Ничего, – ответил черт. – Владыка ясно сказал, что дальше ты должен действовать сам. Я больше не могу тебе подсказывать. Прощай!

– Подожди! – крикнул я. – Хотя бы…

На лице черта проявилась досадливая гримаса.

– Извини, – сказал я. – Ты прав, я не должен заставлять тебя нарушать запрет. Иди и спасибо тебе за помощь.

– Благодари себя, – сказал черт и ушел в другой коридор, по соседству с тем, по которому удалился Люцифер.

Я немного посидел на камне, выкурил сигарету, затоптал окурок, решительно встал и направился в третий коридор. Посмотрим, куда он меня выведет.

18

Как я и предполагал, коридор немного попетлял и стал круто забирать вверх. Метров через сто подъем стал настолько крутым, что я начал подумывать, не встать ли на четвереньки, а потом вдруг понял, что идти стало легче. Посмотрел вниз и увидел под ногами ступеньки.

Все правильно, так и должно быть. Это мой личный рай или ад, смотря с какой стороны посмотреть, но, как ни смотри, по любому, все, что сейчас меня окружает, формируется исключительно моей волей. Если бы я пожелал идти по ступеням минуту назад, мне не пришлось бы карабкаться по камням, лестница началась бы с самого начала подъема.

А не слишком ли длинна эта лестница? Не пора ли ей уже вывести меня куда-нибудь?

Внезапно в глаза ударил свет. Вспышка была такой яркой и неожиданной, что я рухнул на ступеньки прежде, чем успел сообразить, что произошло. А в следующее мгновение я обрел некорпореальность и невидимость. Не знаю, что я увидел – атаку врага или редкое природное явление, но в таких случаях лучше сначала принять меры предосторожности, а потом уже разведывать обстановку.

Я осторожно влился в скалу, углубился примерно на метр, повернулся чуть-чуть влево, передвинулся вперед метров на десять и стал осторожно подниматься вверх. Если я ничего не напутал, то я должен выйти из камня примерно в том месте, где стена коридора сливается с полом.

Кажется, я что-то напутал. Я поднимался все выше и выше, но камень даже не думал расступаться. Очевидно, я слишком сильно отклонился в сторону, промахнулся мимо тоннеля, двигаюсь вглубь скалы и буду так двигаться до тех пор, пока…

И я понял, что такое мой личный ад. Вечное путешествие бестелесным призраком в непрекращающемся море камня – чем не ад? Черт много говорил про мечты, но очень мало говорил про страхи. Но когда твоя вера автоматически превращается в реальность, тебя настигает все, чего ты боялся при жизни. Кто-то из тех бандитов испугался посмертной расплаты за прижизненные преступления и тогда в рай явились черти. А я… что-то не припомню, чтобы я когда-нибудь боялся заблудиться внутри скалы.

Однако не стоит драматизировать ситуацию. Если делать далеко идущие выводы из каждой ошибки, так недолго и в самом деле застрять тут навечно. Сейчас мне надо просто поверить, что выход есть. И не где-нибудь далеко, а совсем рядом. Прямо здесь.

Яркий свет снова резанул по глазам. Я нырнул обратно в скалу и мысленно выругался. Зачем я прячусь? Я же невидим!

Я осторожно выглянул наружу и осмотрелся. Налево уходит горизонтальный тоннель, метров через двадцать он заканчивается выходом наружу, оттуда внутрь пещеры попадает свет, кажущийся ослепительным. Справа – угольно-черная тьма. Интересно, почему отраженный свет не попадает в наклонную часть тоннеля?

Через минуту я понял, в чем дело. В том месте, где тоннель уходит вниз, его пол, стены и потолок абсолютно черные, они поглощают весь свет, попадающий в его горизонтальную часть. На лестницу не падает ни одного лучика света.

И тут до меня окончательно дошло. Все очень просто. Я захотел, чтобы тоннель вывел меня из горы на свежий воздух, и моя воля оказалась достаточно сильна, чтобы это произошло немедленно. Мирозданию пришлось решить вопрос – как я смог оказаться совсем рядом с выходом и не увидеть ни единого отблеска света? Да очень просто – стены тоннеля рядом с изломом абсолютно черные и поглощают весь свет. Блин… Лучше бы наверху ночь оказалась…

Я улыбнулся и пошел к выходу, ни от кого более не скрываясь. На всякий случай я не стал отменять ни невидимость, ни некорпореальность. Мало ли что ждет меня на поверхности…

19

Призрак в облике черта не ошибся – на поверхности меня ждали райские пажити. Но коровьи скелеты присутствовали и здесь. Неужели они являются неотъемлемой частью любого рая? Нет, скорее, это мое подсознание шалит. Привыкло за четыре месяца к обглоданным скелетам…

Наверху что-то зашуршало. Я поднял взгляд и увидел молодого волка, он стоял на уступе скалы и настороженно принюхивался. Уши были прижаты к голове, хвост поджат – боится, бедняга. Еще бы ему не бояться – человеческий запах есть, а самого человека нет. Это непонятно, а все непонятное пугает. И не только волков.

Я еще раз огляделся по сторонам. Опасности вроде нет, можно принять нормальный облик. Зачем зря пугать животное?

Увидев меня, волк истерически взвизгнул, ощетинился, подпрыгнул на месте, поскользнулся на каменной осыпи и… Нет, не скатился, удержался. Только перепугался до ужаса, бедненький… Молодой волчок, не научился еще держать нервы в узде.

Сзади из кустов донеслось настороженное рычание. Я обернулся и увидел Акелу. Неужели это тот самый Акела? Или все-таки другой волк, просто похожий?

Волк узнал меня, перестал рычать и подошел ко мне, напрашиваясь на ласку. Я рассеянно потрепал его по загривку. Приятно, конечно, встретить старого знакомого, но…

Выходит, это тот самый рай. Где-то вон за тем холмом должен стоять дом, в котором мы с Леной прожили четыре месяца. А вон в том направлении находится выход на Землю, который теперь закрыт. А вон там стоит дворец, в котором час назад я дрался с архангелами.

Я решительно развернулся и пошел обратно в адскую пещеру. Рай раем, но появляться мне здесь больше не стоит. А то вернутся еще архангелы…

Я дошел до начала лестницы, спустился во тьму и сел прямо на ступеньки. И вызвал Головастика.

«Я приживил руку» – мысленно произнес я. «А потом подрался с архангелом Михаилом, побывал в аду и поговорил с Люцифером».

– Твою мать! – сказала Головастик, материализовавшись рядом со мной. – Мог бы и предупредить, что здесь лестница.

– Могла бы и спросить, – огрызнулся я. – Откуда я знал, что ты сразу придешь?

– Неважно, – отмахнулась Головастик. – Рассказывай.

Она выслушала мой рассказ молча, не задавая вопросов и никак не выражая отношения к моим словам. Но когда я закончил, она выразила все сразу. Никогда не слышал, чтобы кто-то ругался так витиевато и с таким чувством.

– Нельзя нам было сюда лезть, – сказала она, немного успокоившись. – Кто мог подумать, что легенды оживут… Хотя нет, я должна была об этом подумать. Вся вселенная состоит из противоположностей. Если в раю появились архангелы, значит, где-то должны появиться черти. Люцифер… твою мать!

– Боишься? – сочувственно спросил я.

– Боюсь, – призналась Головастик.

Я начал объяснять:

– Он говорил, что не злится на тебя…

Но Головастик меня прервала.

– Я не этого боюсь, – сказала она. – Просто я привыкла считать, что во всех известных мирах осталось только трое богов, четверо, если считать тебя, а если считать ушедших – семь-восемь, ну, девять, но никак не больше. Я допускала, что кто-то из нас может случайно открыть мир, в котором обитают другие боги, но я не думала, что это произойдет так быстро. Какой дурак станет плодить себе конкурентов? Я не учла, что это можно сделать сдуру, просто не подумав о последствиях. И я не знала, что воля простых людей может так сильно влиять на бытие свежеоткрытого мира. Кто мог подумать, что эти несчастные алкоголики приведут в нашу вселенную самого Люцифера?

– Ты сможешь с ним справиться? – спросил я.

– Не знаю, – ответила Головастик. – И не хочу узнавать, честно говоря. Надеюсь, он не врал, что ему наплевать на наши разборки. А если он врал, тогда я даже не знаю… Зря я оставила тебя в раю одного. Ты ведь об этом начал рассказывать, когда я тебя обругала?

– Об этом, – кивнул я.

– Ты должен был настоять, чтобы я тебя выслушала. Если бы я знала, что с тобой происходит…

– Я тогда и сам не знал, что со мной происходит, – вздохнул я. – Думал, ад будет таким же пустым, как рай поначалу. То есть, не думал…

– В том-то и дело, что не думал. Но теперь уже поздно рвать на себе волосы. Я ведь тоже дура еще та. Должна была сообразить, что тебя нельзя оставлять в раю без прикрытия. Привыкла быть самой крутой во всей вселенной, расслабилась… Эх, да что там говорить…

– Хочешь на ад посмотреть? – предложил я. – Могу проводить, тут недалеко.

– Не хочу, – отрезала Головастик. – Кстати, мы зря тут сидим. Не дай бог, припрется в гости еще кто-нибудь сверхъестественный.

– К тебе пойдем? – спросил я.

Головастик немного помолчала и ответила:

– Нет, ко мне мы не пойдем. Мы пойдем другим путем.

20

Я и не знал, что Головастик умеет пробивать магическую защиту обиталища Четырехглазого. А еще больше меня удивило, что сам Четырехглазый отнесся к нашему визиту совершенно спокойно. Поднял голову, коротко кивнул и снова склонился над грядкой огурцов, выпалывая сорняки.

– Все медитируешь? – спросила Головастик.

– Это не медитация, – покачал головой Четырехглазый. – Физический труд на свежем воздухе тоже полезен для души и тела, но это не медитация. Когда ты медитируешь…

– Избавь меня от подробностей, – перебила его Головастик. – У нас проблемы.

– Вечно у тебя проблемы, – кивнул Четырехглазый и потянулся за мотыгой, перерубить особенно крупный сорняк.

– У нас серьезные проблемы, – заявила Головастик. – У всех нас. Пока ты маешься дурью, во вселенной появился настоящий загробный мир.

– Говорил же я, что ваши семитские штучки не доведут до добра, – невозмутимо прокомментировал Четырехглазый. – Вместо того, чтобы всяким пророкам поклоняться, лучше бы Конфуция почитали. Или даосов.

Головастик глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Я понял, что она сознательно сдерживает себя, чтобы не наговорить сгоряча лишнего.

– Дыхательными упражнениями следует заниматься до того, как сделаешь глупость, – сказал Четырехглазый. – Тогда и глупость не сделаешь.

– Ты считаешь, мы сделали глупость? – спросила Головастик.

– А что, нет? – ответил Четырехглазый вопросом на вопрос. – Кто тебя тянул в параллельные миры?

– Но ты живешь в параллельном мире уже две тысячи лет!

– В моем мире нет ни людей, ни богов, – сказал Четырехглазый. – Потому что я осторожен. А ты нет. Сколько дней ты медитировала перед тем, как открыть свой первый мир?

– Я не люблю медитировать, – смущенно ответила Головастик.

– Зря. Очень помогает держать воображение в отведенном для него месте. Ну ладно, я еще могу допустить, что ты открыла опасный мир случайно, не подумав о последствиях. Но зачем ты подарила это знание Бомжу?

– У меня не было другого выхода. Ты же помнишь, какую кашу он заварил.

– Другой выход есть всегда, – наставительно произнес Четырехглазый. – Ты могла тихо уйти, разменяв Сергея на Лену. Судьба мира к тому моменту была уже решена, не было никакой необходимости продолжать противостояние.

Я непроизвольно поежился. Головастик бросила на меня быстрый взгляд и сказала:

– Я не могла его бросить.

– Могла, – возразил Четырехглазый. – Но не захотела. Что ж, это твое право и твой выбор. Но почему ты не пообещала Бомжу что-нибудь менее значимое?

– Он бы не согласился на менее значимое!

– И это говорит мать лжи, – улыбнулся Четырехглазый. – Ни за что не поверю, что ты не могла так сформулировать условия сделки, чтобы запутать Бомжа и втюхать ему пустышку.

– Я так и сделала, – заявила Головастик. – Он подразумевал гораздо большее.

– А ты должна была дать ему гораздо меньшее, – заявил Четырехглазый. – А раз уж дала то, что нельзя давать – потом надо было принять меры.

– Какие меры? – настороженно спросила Головастик. – Убить его, что ли?

Четырехглазый пожал плечами.

– Может, и убить, – сказал он. – Тебе виднее. Но раз ты дала такую силу тому, кто наверняка направит ее во вред, ты обязана была принять меры. Если не убить, так хотя бы следить за каждым его шагом.

– Как можно за ним следить? – удивилась Головастик. – Любой из нас, если захочется скрыться от наблюдения товарищей…

Четырехглазый покровительственно улыбнулся.

– Ну-ну, – сказал он. – Если тебе что-то не по силам, это еще не значит, что оно не по силам никому. Установить слежку за богом вполне возможно.

– Ты знаешь, где сейчас Бомж?! – воскликнула Головастик.

– Знаю, – подтвердил Четырехглазый. – Я всегда знаю, где находится каждый из вас. Кто-то должен это знать. Кто-то должен нести ответственность за свору престарелых оболтусов, вообразивших себя всемогущими. Иначе вы бы давно уже разнесли планету на куски.

– Где Бомж? – спросила Головастик.

– Это сейчас несущественно, – отмахнулся Четырехглазый. – Гораздо важнее другое – где сейчас Люцифер.

– И где же он? – спросила Головастик.

Чем дальше, тем более растерянной она выглядела.

– А это мы скоро узнаем, – сказал Четырехглазый. – Вы готовы к приключениям?

– К каким приключениям? – переспросил я.

– Сейчас узнаете, – улыбнулся Четырехглазый. – Поехали.

21

Мы стояли посреди большой поляны, заросшей ослепительно яркими алыми цветами, то ли розами, то ли маками. Было очень жарко и душно. Слева от нас, метрах в пятнадцати-двадцати, валялась на боку крупная львица, трое молодых львят увлеченно терзали ее соски. Рядом лежали еще две львицы поменьше, при виде нас они настороженно подняли головы, но тут же успокоились и снова завалились в траву. Пели цикады. Повсюду порхали крупные бабочки и мелкие птички.

– Это тоже рай? – спросил я.

– Рай, – кивнула Головастик. – Только тропический. В соответствии со вкусами нашего четырехглазого друга.

Четырехглазый тем временем уже целеустремленно шагал непонятно куда. Я проследил взглядом направление его движения, продолжил линию и заметил какое-то шевеление в высокой траве.

– Кажется, нам туда, – сказал я и указал пальцем в нужную сторону.

Головастик посмотрела в указанном направлении и хихикнула.

– Я его люблю, – сказала она. – Пойдем, сейчас увидишь мастер-класс.

– Какой еще мастер-класс? – не понял я. – Ты о чем?

– Сейчас увидишь, – повторила Головастик и снова хихикнула.

Через минуту стало ясно, почему шевелится трава. Я почувствовал, что краснею. Нет, я ничего не имею против хорошей групповухи, но должна же быть среди участников хоть одна женщина!

Четырехглазый некоторое время задумчиво созерцал эту картину, а затем крикнул:

– Черный! – и добавил, уже тише: – Вылезай, подлый трус.

Ритмично шевелящаяся куча смуглых тел сбилась с ритма, задергалась и распалась, выпростав из своего нутра молодого мужчину, еще более смуглого, чем остальные участники групповухи. Если считать, что большинство участников мероприятия – индусы, то этот… помесь индуса с негром, что ли?

Мужчина смазливо улыбнулся, обнажив крупные белоснежные зубы. Мне вдруг стало противно. Умом-то я понимаю, что в гомосексуализме нет ничего особенно гадкого, но инстинктивное предубеждение все равно остается.

– Решил поменять ориентацию, Черный? – спросил Четырехглазый.

Улыбка Черного выросла почти до ушей.

– Нельзя поменять то, чего нет, – ответил он. – Ты ведь знаешь, у меня никогда не было определенных предпочтений. Я люблю весь мир. Бог – это любовь, правда, Головастик?

Головастик хихикнула. Четырехглазый нахмурился.

– Иногда твоя любовь принимает извращенные формы, – сказал он.

Черный рассмеялся.

– В природе нет извращений, – заявил он. – Извращения бывают только в извращенных мозгах.

– Можешь считать мои мозги извращенными, – сказал Четырехглазый. – Скажи мне, Черный, правда ли, что тебе надоел твой имидж? Ты действительно захотел сменить маску? Мне не показалось?

Улыбка Черного мгновенно угасла.

– Да, захотел, – отрывисто произнес он. – Ну и что? Когда Бомж менял образ, ты ему не препятствовал. И Головастику тоже не препятствовал, оба раза.

– Ни Бомж, ни Головастик не выходили за границы дозволенного, – сказал Четырехглазый. – А ты вышел.

– А кто определяет границы дозволенного?

Четырехглазый загадочно улыбнулся и ответил:

– Я.

Черный аж вздрогнул от неожиданности.

– Ты?! – переспросил он. – С чего это вдруг?

– Должен же кто-то присматривать за вами, оболтусами, – вздохнул Четырехглазый.

– Почему?! – воскликнул Черный. – Почему ты не хочешь позволить событиям идти своим чередом? Ты больше не веришь в дао?

– Дао не есть бездействие, а нирвана не есть пассивность, – заявил Четырехглазый. – Я тоже часть дао, мои слова и дела тоже направляют путь вселенной. Я всего лишь капля воды в океане мироздания, но иногда одной капли достаточно, чтобы обрушить плотину.

– Так давай ее обрушим!

Четырехглазый досадливо поморщился.

– Ты не дослушал, – сказал он. – Иногда капли воды достаточно, чтобы обрушить плотину. Иногда – чтобы не обрушивать. Я выбираю второе.

– Почему?

– Потому что таково мое понимание правды.

Черный отвернулся. Я не видел его лица, но был уверен, что оно искажено гримасой гнева и, кажется, отчаяния.

– Зачем? – тихо спросил Черный, не поворачиваясь. – Зачем тебе все это? Ты как собака на сене, Четырехглазый, ты имеешь огромную, ни с чем не сравнимую власть и совсем ею не пользуешься.

– Бодливой корове рога не положены, – сказал Четырехглазый.

– А зачем рога небодливой корове? Чтобы гордиться ими и никогда ни в коем случае никого не бодать?

– Ты прав.

Некоторое время Черный стоял неподвижно, затем обернулся и выжидательно уставился на Четырехглазого, ожидая продолжения.

– Я ответил на твой вопрос, – сказал Четырехглазый. – А теперь я буду задавать свои вопросы.

Черный виновато опустил глаза.

– Ты и так знаешь все ответы, – сказал он.

– Иногда вопросы важнее ответов. Зачем ты стал менять маску? Соскучился по настоящим приключениям? Подумал, что новые боги добрее старых? Решил, что в этот раз твоя задница обойдется без порки? Подумал, что я забыл дорогу на Землю? Я правильно спрашиваю?

– Весной ты так и не вылез из своей берлоги, – пробормотал Черный.

– Весной мне не было нужды вылезать, Сергей справился и без меня. Он прошел свой путь, совершил восхождение и по праву встал рядом со мной. И с тобой. Или тебе надоело стоять на вершине мира? Решил спуститься вниз? Могу поспособствовать.

Черный смотрел в землю, кусал губы и молчал. Четырехглазый продолжал говорить, и каждое его слово било Черного, как невидимая плеть.

– Зачем ты предаешь наше прошлое? – спрашивал Четырехглазый. – Разве в единственном цветке лотоса меньше гармонии, чем во всех райских кущах, вместе взятых? Разве прекрасное можно измерить числами? Разве ты не знаешь, что в великом знании много печали? Разве ты разучился отличать неизбежное зло от зла, привнесенного в мир сдуру? Разве ты не видишь, что открыл врата злу?

– Добра без зла не бывает, – негромко возразил Черный.

– Но это не повод раскачивать лодку. Чтобы понять семитскую мораль и принять ее всем сердцем, надо родиться семитом. Ты не сможешь носить маску Люцифера, пока не переродишься.

Я наклонился к уху Головастика и тихо спросил:

– Черный – это Люцифер?

Головастик хихикнула и сказала:

– Только сейчас догадался? Четырехглазый – молодец! Как он его раскрутил… Эх, мне бы такую веру…

– Свято место пусто не бывает, – сказал Черный. – Глупые люди открыли вакансию, я занял место…

– Если в святом месте скорпионы начнут справлять свадьбу, ты тоже займешь это место? – спросил Четырехглазый. – Если вампир предложит тебе бессмертие в обмен на карму, ты станешь пить его кровь?

– Сергей это сделал! – воскликнул Черный.

– Тогда он еще не был богом, – заявил Четырехглазый. – Не все, что дозволено смертному, дозволено богу. Бог – не только сила и власть, но еще и ответственность. Ты забыл лицо своего отца.

Черный недовольно поморщился.

– Нашел что читать, – проворчал он. – Ты еще про ка лекцию прочитай.

– Надо будет – прочитаю, – заявил Четырехглазый. – И про ка, и про свет и тьму… Короче. Если я увижу в раю или аду хоть одного ангела или черта, или херувима, или серафима шестикрылого… Угрозу сформулировать или сам уже все понял?

Черный тяжело вздохнул.

– Они же там теперь сами заводиться будут, – сказал он.

– А ты проследи, чтобы не заводились. Заклинание какое-нибудь придумай, амулетов понавешай… Любишь гадить – люби за собой дерьмо убирать.

– Это все? – спросил Черный.

– Не все. Через тринадцать дней Бомж должен закрыть врата в рай. По собственной воле. Меня не интересует, как ты это устроишь. Подумай, напряги мозги, дай отдых члену, он у тебя от этого не отвалится.

Черный, казалось, был готов заплакать.

– Я не смогу, – пробормотал он.

Четырехглазый вдруг резко шагнул вперед, схватил Черного за длинные волосы, намотал на запястье и резко дернул вниз. Черный согнулся в неестественной позе, на мгновение мне показалось, что Четырехглазый сейчас накажет его так, как принято в российских тюрьмах. Но нет, Четырехглазый зафиксировал захват, повернул лицо Черного вверх и медленно заговорил, цедя слова сквозь сжатые в злой гримасе губы:

– Ты сможешь все. А если не сможешь – я лично отправлю тебя в самое гадкое место, какое только найдется в помойке, которую ты открыл. Я залезу в твою душу до самого дна и выпью все твои страхи. А потом я выплесну их в кокон, которым окутаю тебя, и мы будем наблюдать, как чахнет твой разум. В прошлом богов казнили и за более мелкие проступки.

Черный задрожал мелкой дрожью, его лицо утратило черноту и стало просто смуглым. Я не сразу сообразил, что он побледнел.

– И разгони этих пидарасов, в конце-то концов! – рявкнул Четырехглазый, завершая свою речь.

Впервые с начала разговора он потерял над собой контроль.

Черный дернулся, вырвался, потерял равновесие, грузно плюхнулся на задницу и стал смешно открывать и закрывать рот. Он явно хотел что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни единого слова.

Впрочем, пидарасы, как назвал их Четырехглазый, в словах не нуждаясь. Секунду назад они смирно стояли в сторонке, выстроившись в шеренгу, а теперь уже улепетывали со всех ног, сверкая в воздухе босыми пятками.

– Все, – сказал Четырехглазый. – Нам больше нечего здесь делать. А ты, мразь, – от ткнул пальцем в Черного, – через пять минут оторвешь от земли свою черную задницу и займешься делом. А если не оторвешь – потом не обижайся, я слов на ветер не бросаю. Все, пошли отсюда.