Текст книги "Сборник рассказов о женщинах и о мужчинах"

Цветы жизни

Глава 1

Я, как обычно, лежал и слушал звуки пустой квартиры.

Хотя, наверное, неправильно говорить, что я лежал, лежало тело, которое когда-то было моим. Интересно все же, к чему можно отнести местоимение «я», если уже несколько лет тело тебе неподвластно? Что скрывается за этим «я» в данных обстоятельствах? Разум? Мысли? Память?

Хорошо верующим – у них есть душа, с которой они себя ассоциируют. Но где она? Что она? Если она все же есть, то есть ли она и у неверующих?

Никто не знает.

Вам не представить, сколько разных рассуждений могут посетить вас, если вы больше двух лет лишены возможности двигаться, говорить, вы превращены в некий механизм по перевариванию того, чем вас кормят и некое хранилище накопленной ранее информации, которую вы пытаетесь рассматривать с разных сторон, под различными углами, с противоположенных точек зрения, лишь бы только занять свой еще неокончательно отбившийся от рук разум.

Конечно, меня пугало, что порой, а в последнее время все чаще, этот самый разум выходил из повиновения, видимо, там, под черепной коробкой, какие-то сосуды опять не справлялись со своей задачей. Пугало то, что в любой раз взбрыкнувшийся разум может не вернуться, окончательно отказавшись повиноваться моим поводьям.

Но был не только страх…

Не только испуг я испытывал, но и благодарность к этим бунтам своего мозга, потому что они частенько приносили прекрасные образы и видения, которые позволяли мне чувствовать себя живым человеком, а кроме того, в таких ситуациях время летело с бешенной скоростью, а не тянулось, как теперь.

Скрипнула и хлопнула входная дверь, полетели на пол прихожей ботинки, а поспешные легкие шаги направились к моей комнате – вернулся из школы Ваня, он всегда возвращался первым, а значит, через часик придет в свой обеденный перерыв Нина, чтобы покормить меня.

Приоткрылась дверь, в комнату просунулась его белобрысая голова. Кивнув мне, Ваня улыбнулся и скрылся, побежал на кухню.

Хороший парень, как Нине повезло с ним!

Мне верилось, что я улыбаюсь. Интересно, что при этом происходило с моими губами?

Губы… Глаза… Глаза начали закрываться, побежали перед ними мелкие черные мушки, расплылись красноватые круги, и…

«Губы были чуть влажны, казалось по ним еще сбегают капли дождя, оставленного нами за дверями трамвая. В раскачивающемся и поскрипывающем вагоне опять никого не было. Мы со смехом, стряхивая остатки воды с одежды, побежали на переднее двойное сиденье. Вера, легко отпихнув меня, успела, хлопая от восторга в ладоши, занять место у окна, а я, засунув папку с конспектами между спинкой сиденья и своей спиной, освободил руки, взял в ладони ее лицо и припал к губам, которые были чуть влажны, казалось по ним еще сбегают капли дождя…»

– Папа, надо поесть, – выдернул меня из трамвая голос Нины, мне казалось, что мы с Верой уже успели дважды прокатиться по нашему любимому маршруту, но перестук колес оказался только пульсирующей болью в висках.

Я окончательно пришел в себя.

К моим губам была прижата ложка с бульоном. Глоток дался с трудом, второй легче.

Интересно, если бы я приложил усилия и поддался уговорам на упражнения, то может уже мог бы не только глотать, а и говорить, но я этого не хотел.

Я не знал, что им всем сказать.

Уж лучше я останусь нем до самого конца. Конец… А каким он будет? Замечу ли я его приближение? Лучше всего, чтобы он пришел в момент очередного видения, не хочу встречать его в полном сознании и в полном осознании происходящего. Готов ли я к нему? А что значит быть готовым к нему? Помню часто слышал и читал – «старик был готов к смерти, старик молил о смерти».

Удивительно, но мой разум, мое сознание избегало мыслей об этом, хотя я и понимал, что тело уже давно переступило эту черту.

Два года назад, когда конец должен был наступить там, на пригородной дороге, я ничего не предчувствовал. Может поэтому он тогда и не наступил. Или все же….

«– Мне на лекцию. Вечером, как обычно? – я стоял на подножке трамвая.

– Вадик, – Вера склонилась и обняла меня за шею, прижавшись щекой, – я не доживу до вечера. Останься, поехали со мной.

– Нет, честно, очень важная лекция, – и я спрыгнул с подножки…»

– Папа, давай еще пару ложек, – я открыл глаза вернувшись.

Нина обтерла полотенцем мое лицо, наклонилась, чмокнула в лоб:

– До вечера, – ушла, гремела посудой на кухне, о чем-то говорила с Ваней, потом вышла в прихожую, зашуршала плащом, хлопнула дверью.

Вспомнился тот вечер на кухне нашей с Верой квартиры, когда туда пришли Нина и Алексей.

Они принесли шоколадный тортик, и мы заварили чай.

– Вы не представляете! – у Нины набегали слезы на глаза. – Мы только вошли в этот зал, где все дети… Директриса говорила, пойдемте, посмотрите на детишек, сейчас они там все играют… Мы вошли, и …, – она не смогла справиться со слезами, мы ждали. – Он вскочил, подбежал, обхватил меня за ноги… Мама, говорит…

Плакала уже и Вера.

– Может, он всех так встречает… – неуверенно вмешался Алексей.

– Нет, Леша, я же сразу почувствовала его…

Наша дочь, Нина, и Алексей были женаты уже больше десяти лет. Вылечить Нину не удавалось, надежды на осталось, вот они и решились на посещение детского дома.

Торт стоя нетронутый.

А через три месяца четырехлетний Ваня переехал в квартиру Нины и Алексея…

«Я выскочил из дверей института, с волнением огляделся – Вера ждала на обычном месте, присев на скамейку у памятника великому физику…»

Видение оборвалось совершенно неожиданно, мы даже не успели добежать до трамвайной остановки, вместо этого разум, в который уже раз, начал пересказывать мне мою жизнь, которую я знал во всех деталях, тех, что были давно и хорошо знакомы и тех, что дорисовывались и осознавались теперь, по прошествии лет и при отсутствии настоящего…

Я решился оставить научную карьеру, когда стало окончательно понятно, что в нынешних условиях она не способна прокормить, а дочь уже выросла, скоро придет пора создать ей свою семью, для принятия которой наша малогабаритная «хрущевка» совсем не подходила. Может я бы сам и не решился на такой, казалось, отчаянный шаг, но Эдуард – мой ученик нарисовал радужные перспективы частного бизнеса, вот я и бросился в этот еще неведомый тогда омут.

Вера мужественно переживала первое время, когда я перестал приносить домой хоть и не большую, но регулярную зарплату, когда погряз в кредитах, когда у парадной нас порой встречали нелюбезные бритоголовые люди в кожаных куртках.

Так продолжалось несколько лет, мы даже не заметили перелома, когда вдруг обнаружили, что практически ни в чем, по меркам прошлой жизни, себе не отказывая, находили в своих кошельках в конце месяца неистраченные деньги.

Если с Верой мы были знакомы с детства, учились в одном классе, то Нина встретила Алексея уже когда работала после Университета.

На их свадьбу мы подарили им ключи от шикарной двухкомнатной квартиры, в одной из комнат которой я теперь и лежал.

Трамвай… Удивительно, это было местом наших с Верой свиданий. Мы исколесили весь город. Почему? Я не знаю, наверное, и она на знала. Так сложилось… Трамвай… Можно спрятаться от дождя или снега, можно смотреть на жизнь в окно, прижавшись друг к другу…

«– Давай, найдем где-нибудь брошенный старый вагон и поселимся в нем!

– Нет, Вадик, брошенный не будет раскачиваться и скрипеть не будет. Это будет скучно. Лучше разбогатеем, купим себе трамвай, построим свои пути и…»

Ваня оказался удивительным созданием. Он боготворил, поклонялся и служил Нине, у меня ни на секунду не возникало сомнения, глядя на них, что она действительно для него настоящая мама. Было смешно наблюдать, когда он еще маленький, неловкий, пытаясь предугадать ее пожелания или, услышав просьбу, адресованную даже не к нему, бросался исполнять, при этом что-то ломая, разбивая, нанося урон себе…

Как-то я и Вера гуляли с Ваней во дворе, была снежная зима, сугробы, наледи. Во двор вошла Нина, возвращаясь с работы, ребенок засветился своей открытой, радужной улыбкой, Нина пошла к нему распахнув руки, поскользнулась, упала и сморщившись начала потирать ушибленный локоть.

Ваня схватил свою детскую лопатку и бросился пытаться разбивать лед на дорожке, плача от бессилья, а на следующий день, идя на прогулку, захватил с собой из дома молоток и продолжил борьбу со льдом…

Настал вечер, вернулась с работы Нина, началась ежедневная процедура смены памперса, обмывания моего бывшего тела, это были самые для меня унизительные ежедневные моменты нынешнего существования.

Вспомнилось, как годам к шести стала обуревать Ваню мечта о собаке. Он просил покупать ему книжки, где были рисунки или фотографии собак, он вырезал их изображения из детских журналов, а на улице просто замирал, если встречал это животное. Он изводился, он жалобно поднимал брови, если по телевизору шел фильм про эти создания.

Я не выдержал и уговорил Веру, мы подарили ему на семилетие щенка спаниеля.

Такого праздника в доме своей дочери я еще не видел.

Но…

Щенок изодрал новые ботинки Алексея, нагадил в его тапки…

«– Я стану великим ученым и научу трамваи летать.

– Зачем, Вадик?

– Ты представь, мы едем по нашему городу, потом взлетаем, и вот мы уже катим по рельсам Парижа.

– Ты хочешь в Париж?

– Не знаю, наверное, а ты?

– Я хочу там, где ты…»

Я открыл глаза, из комнаты Вани раздаются приглушенные голоса – Нина проверяет, как он выучил уроки.

Я вспомнил, как в одном из младших классов он получил «неуд» накануне родительского собрания. Вернувшись оттуда, Нина посетовала мне, а я как раз в этот вечер сидел с Ваней, что учительница жалуется на ребенка, мол, невнимательный, плохо готовится…

Дверь в кухню была открыта, и я увидел замершего в коридоре внука.

На выходные Нина и Алексей уехали к друзьям на дачу, а я остался с Ваней у них в квартире.

В субботу, отправив его спать, сидел перед телевизором, когда обратил внимание на свет, пробивавшийся из-под двери детской.

Вошел:

– Ваня, ты почему не спишь?

Ребенок сидел за столом над раскрытыми тетрадями и учебниками.

– Деда, мне надо, я не хочу маму подводить. Никто не должен делать и говорить так, чтобы ей было плохо. Она не должна переживать. Я так ее защищать буду. Всегда. Она моя мама!

Трамвай…

Нет, нет… Не то… Собаки не стало… Почему? Я же ее принес?

Вспомнил. Она испортила обувь Алексея… Я тогда пришел… Зачем? Нет это не помню, помню это – Алексей:

– Ниночка, душа моя, пойми, это всего лишь щенок, представляешь, что будет, когда она вырастет? Нам самим тут не развернуться. И этот запах!

– Леша, но это ребенку надо. Это же…

– Это просто лишняя грязь, ты посмотри на свою одежду, вся в каких-то пятнах, шерсти! Эта же псина лазает по шкафам. Ты на себя посмотри, как ты выглядишь!

Он хлопнул дверью и вышел.

Собаки не стало на следующий день.

– Я ее Светке подарил, она хотела, – рассказывал мне Ваня, в его глазах не было ни сомнения, ни сожаления. – Так лучше, нельзя, чтобы маму ругали…

Закрыл глаза, я только собирался отпустить свое сознание в поездку на трамвае, но в этот момент сильно хлопнула дверь, раздался громкий крик Алексея:

– Нина, ты где!? Тапки где?

Скрипнула дверь детской, заспешили шаги Нины.

Нет, раньше Алексей не дружил с выпивкой, это началось в последние год-два. Но началось сразу по полной, без удержу. Еще до… нет, кажется, после того…

Мы с Верой решили построить большой загородный дом, чтобы вся семья жила вместе.

– Давай его в виде трамвайного вагона построим, – смеялся я.

– Нет уж, Вадик, можешь себе времяночку пристроить в виде вагона.

– Отличная идея! Так и сделаю. Построю за домом кусок путей и….

Эдик выслушал мои грандиозные планы, но заявил:

– Вадим, сейчас вынимать деньги не самый удобный момент. Грядет великолепный тендер, надо аккумулировать средства, а вот через годик…

Я не готов был ждать, наша с Верой мечта не терпела отсрочек, мечту надо реализовывать в момент ее расцвета, а не пытаться с опозданием гоняться за уже погасшими звездами.

Я заложил нашу квартиру, взял кредит, и стройка началась…

Вера умерла внезапно, когда заканчивали строить второй этаж – инфаркт, и ее не стало.

А через три месяца рухнуло все.

Эдик приехал ко мне за город, я жил тогда во времянке, которая только-только начала обретать очертания трамвайного вагона из нашего с Верой детства.

Он вкрадчиво и лаконично объяснил мне, что я теперь больше не совладелец компании, что племянник главы администрации оказался более перспективным партнером, что теперь я могу рассчитывать только на государственную пенсию и так далее.

Он уехал.

Резко и обильно забегали в моих глазах мелкие черные мушки, руки подрагивали, я сел в машину и выехал на дорогу в сторону города…

Как теперь знаю, инсульт привел к аварии, которая явилась причиной перелома позвоночника.

Реализация заложенной квартиры и недостроенного дома не позволила не то чтобы нанять мне сиделку или оплатить реабилитацию, денег не хватило даже на покрытие кредита в полном объеме.

– Что!? – задребезжали стекла в книжном шкафу от рева Алексея на кухне. – Давай ужин!

Сегодня он превзошел себя. Обычно, даже в пьяном виде, он умудрялся держать себя в руках, но в этот вечер сорвался. Крик стоял долго:

– Эти долбанные планы – дом, квартиры и вся эта херня! А на деле, мы теперь в одной комнате ютимся, потому что твой папочка не смог просчитать свои возможности. Ты считаешь это жизнью? Да ты, дура, не понимаешь… Ты взвалила на себя этого ребенка! Рассчитывала на что-то, губу раскатала, папочка все оплатит! А папочка нам всем хрен показал. Он что, о тебе думал, когда все закладывал? Теперь еще по его кредитам полжизни платить. Вот вышвырнуть тебя к черту! Достали! Еще этот лежит комнату занимает, некуда ребенка выселить! Так и будет всю жизнь между нами спать…

Я не знаю, долго ли еще продолжался этот концерт, бунт моего мозга спас меня, я уже был с Верой в трамвае…

Глава 2

Утром, покормив меня, Нина убежала на работу, благо офис ее работодателя находился в нашем квартале, она могла и на обед прибегать, и утром позже остальных выходить, даже Ваня уходил в школу раньше.

Я осознавал, что должен сейчас переживать прежде всего за нее, но мой мозг вовремя взбунтовался, видать, опять пережался какой-то сосуд, так мне этот процесс видится…

«…Опять пустой вагон трамвая. Почему все же пусто? Тогда в детстве он никогда не бывал пустым. Теперь пустой, мы на сиденье за будкой вагоновожатого. Спинка жесткая из лакированных деревянных реек, на стыке рельс толкается, будто приглашает танцевать в ритме вагона.

– Давай, когда вырастем, то будем хоть иногда ездить на трамвае.

– Давай.

– Вадик, пусть это навсегда останется нашим, только нашим местом, чтобы мы, вагон и никого.

– Так и сейчас никого нет.

– Сейчас не на самом деле. Сейчас это все тебе кажется. А надо, чтоб на самом деле. Ты так со мной потом и не ездил на трамвае.

– Сейчас же еду.

– Тебе кажется. Ты сейчас возьмешь и выйдешь…

– Да мне пора, – я встал, подошел к дверям, спустился на подножку.

– Не уходи, поехали со мной.

Я уже готов был спрыгнуть на мостовую, но заколебался…

– Вадик, не спрыгивая, поехали, не оставляй меня…

Я решительно вернулся в вагон, крепко обнял Веру, прижал к себе, до безумия реально ощутив аромат ее волос…»

Скрипнула и хлопнула входная дверь, полетели на пол прихожей ботинки, а поспешные легкие шаги направились к моей комнате – вернулся из школы Ваня, он всегда возвращался первым.

Хороший парень, как Нине повезло с ним!

Распахнулась дверь, Ваня решительным шагом направился ко мне, в этот момент я очень отчетливо понял, что вчера он слышал все, что кричал Алексей, а значит пришло время защитить маму.

Ребенок взял одну из подушек и положил ее мне на лицо, прижал.

Пронизала мысль: «А ведь ты и не предчувствовал». А еще очень отчетливо стало понятно, что я не готов, что я безумно хочу еще немного даже такой жизни.

Приворот

Проводив Любу до ее подъезда, я вернулся на Кронверкский проспект и не спеша двинулся в сторону размытого вечерним туманом и мелкой изморосью нового здания станции метро «Горьковская», своим силуэтом в большей степени наводящего на мысли о космосе, чем о подземелье.

Вот бы меня забрали инопланетяне в какое-нибудь необыкновенное путешествие и приключение, невольно подумал я, отвлекли бы от серых питерских будней. Каждый день по телику по какому-нибудь каналу рассказывают о счастливцах, столкнувшихся с инопланетной цивилизацией или чем-то потусторонним и таинственным, сидишь перед экраном и тихо завидуешь, хотя понимаешь, что все это бред и выдумка ради повышения рейтинга.

Хоть еще и виднелись остатки былых зимних сугробов, а под ногами то и дело начинал предательски скользить ледок тротуарный, в прохладном воздухе уже явно витал привкус весны. Расслабленный накопленным на недавно закончившемся «корпоративе» хмельком и мелькающими в сознании мыслями о космических мирах я добрел до дверей любимой «Идеальной Чашки» и вплыл в шум ее зала.

Потоптавшись пару минут в очереди за двумя бесполыми существами в мешковатых, приспущенных по моде джинсах, подцепил за блюдечко чашечку с дымящимся эспрессо и прошел в зал для курящих. Мест не было, зал был заполнен шумной молодежью, пятничный вечер, будь ты неладен!

Увидав мою растерянность, женщина, сидевшая одна за столиком у окна, взяла со свободного стула свое пальто и сумку, переложила их на широкий подоконник и указала мне на освободившееся место.

– Не помешаю? – на всякий случай спросил я.

– Не попробовав, не узнаете, – голос у нее был низкий с чуть простуженной хрипотцой.

Я умостился напротив нее. Пригляделся: на вид лет тридцать пять – сорок, черные волосы, темные карие глаза, яркая помада и родинка в левом углу рта. Перед ней стояла пустая чашка, а в пепельнице струилась дымком недокуренная сигарета. Я отхлебнул кофе и тоже достал курево.

– Позволите? – решил быть галантным, потому как сидеть молча нос к носу было неловко.

Она слегка пожала плечами и кивнула:

– Не мучайтесь. Не надо выдумывать тему для беседы, люди считают, что самая подходящая о погоде.

Я закурил:

– Скоро весна.

– К тому, что там, – она кивнула на окно, – это слово вряд ли подходит. Предпочитаю зелень, солнце и плеск моря.

Она сидела, закинув ногу на ногу, и над столом возвышалась красивая коленка, обтянутая телесного цвета капроном (или как там теперь называется то, из чего делают то, что так соблазнительно обтягивает женские ножки). Было очень любопытно посмотреть, соответствует ли остальная часть ноги этой коленке. Но для этого надо было бы подвинуть стул или наклониться вправо, а это, наверняка, было бы замечено и неизвестно какую бы реакцию вызвало. Нет, не подумайте, я не бабник, даже скорее, наоборот, в том смысле, что практически постоянно пребываю в одиночестве, но это не значит, что нельзя доставить себе удовольствие, рассматривая красиво-аппетитные фигурки окружающих нас женщин, особенно, когда еще бродит по телу выпитый за здоровье «любимого шефа» коньячок.

Кстати, вспомнил, у меня же, как обычно, во внутреннем кармане куртки лежала плоская фляжечка с любимым армянским. Как показывал опыт всех «корпоративов», шеф хоть и любимый, но жмотистый, поэтому вечно не хватает, вот я и приноровился таскать с собой добавку.

Допив кофе, достал сокровище, хотел плеснуть себе, но заметил улыбку, даже скорее ухмылку, своей соседки и спросил:

– Не желаете?

– Желаю, – и она пододвинула ко мне свою пустую чашку с кофейными разводами, а когда я поднес фляжку к краю чашки, положила на фляжку свой указательный палец с длинным ярко красным ногтем ровно на то время, которого хватило, чтобы оставить меня почти совсем без запаса алкоголя. – Спасибо.

Я вздохнул и вылил остатки себе, дороговато мне обходился свободный стул, но, черт с ним, по-моему, дома оставалась еще пара капель.

Мы чокнулись чашками и выпили.

Блин, все же интересно, что там с ногами. Какой длины юбка. Ведь самое будоражащее – это увидеть несколько сантиметров спрятанных под юбкой не зависимо от ее длины – будь это мини, или тебе показали только щиколотку. По дурному устроен мужской организм и мужское воображение. Видать вступил коньячок в мои владения! Мысль-то куда потекла, будь ей неладно!

– Вы так не переживайте, – проскользнул поверх моих размышлений своей умопомрачительной хрипотцой голос женщины. – Не все потеряно, – и она рассмеялась, искренне и дружески.

Потянулась к сумке на подоконнике, при этом, для сохранения равновесия на неустойчивом стуле, ей пришлось, откинуться назад и поставить ноги одну рядом с другой, чуть выставив их в проход между столиками. Вот тут я смог с полным кайфом оценить, что коленка соответствовала всему остальному. Стало немного жарко, и я скинул куртку туда же, на подоконник.

Тем временем, не обращая внимания на мои манипуляции с одеждой, она достала на свет фляжку очень похожую на мою, но украшенную неимоверно сложным и непонятным вензелем:

– Это моя, можно сказать, домашняя настойка или бальзам, как кому нравится называть.

Она прыснула несколько капель в мою чашку и столько же в свою. Я с сомнением заглянул на чуть прикрытое донышко.

– Попробуйте, может, не понравится, – посоветовала она.

Я глотнул. Эффект был охренительный – сочетание вкусов каких-то неведомых трав и обжигающий гортань градус напитка. Я зажмурился и затряс головой.

– Обалдеть! – наконец выдавил я.

– Я рада, что вам понравилось. Кажется, пора познакомиться. Меня зовут Пассионе, можно кратко – Пасся. Странное, я понимаю, имя, но у каждых родителей свои закидоны.

– Лева, – и я протянул ей руку.

Мы покурили, поглядывая в окно на прохожих. Дождь превратился за это время в мокрые хлопья снега, которые, медленно кружась и живя в воздухе, мгновенно умирали и исчезали, касаясь асфальта.

– Если вам понравилось, и вы хотите еще? – она вопросительно покачала передо мной своей фляжкой.

– Хочу, – согласился я, не осознавая рецепт того, что мне предлагают.

Еще по несколько капель, и она встала, изогнувшись над столиком, чтобы дотянуться до пальто на подоконнике и дать мне в полной мере оценить то, напротив чего я сидел столько времени, наслаждаясь видом всего лишь коленки:

– Пора.

Восприняв это как команду, я вскочил, натянул куртку и последовал за ней в промозглую, надвигающуюся на Питер, весну.

На улице, крепко взяв меня под руку, она перешла на «ты»:

– К тебе?

Как вы думаете, что я ответил?

В моей двухкомнатной квартире на Съезжинской улице, оставшейся мне от родителей, она уверено прошла на кухню и поставила на стол, непонятно как уместившуюся в ее маленькой сумочке, непочатую бутылку моего любимого армянского коньяка.

Да, какое-то время мы еще пили, а потом началось то, ради чего мы пришли сюда, и это было неописуемо и не подвластно разуму.

Мне казалось, что в моих ушах звучала неимоверная симфония, начавшаяся блюзово-саксофоновым томительным вступлением, во время которого моя партнерша превратилась в многорукое индийское божество, ласкающее одновременно все точки моего тела. Затем вступил симфонический оркестр, сквозь который все более явственно проступала фуга Баха, сдобренная рвущей душу Блэкморовской гитарой. Периодически эти звуки стихали, и пространство заполнялось бешенным трэшем «Metallica», перемежавшимся глубинным голосом Choen, потом опять Бах, опять «Metallica» и так бесконечное число раз. Ритм казался непереносимым, и вот длительный и нарастающий взрыв из «The Wall» Pink Floyd, и убегающая в даль умиротворяющая трель гитары Марка Нофлера с примесью тягучих нот ожидания продолжения Summertime.

Кажется, потом я уснул мгновенно, но это мне точно не известно, потому что, проснувшись утром, я явственно помнил только все, что сопровождало вчерашнюю симфонию, которая, казалось, до сих пор звучит во мне.

Я открыл глаза. Скомканная простыня, одеяло чуть прикрывало мои ступни, немного знобило, но, как это ни странно, не было должных признаков похмелья, организм жил, голова была светла, во рту присутствовал легкий привкус неведомых трав с мятным привкусом.

Я прислушался. Тишина. Сквозь шторы пробивался свет весенне-серого дня, по подоконнику перестукивались ленивые капли дождя, скрипнул на повороте рельсами трамвай – жизнь продолжалась.

В прихожей не было пальто моей гостьи, дверь была заперта. Странно, я специально ставил замки, которые нельзя захлопнуть, не хотелось выступать перед соседями в роли инженера Щукина из «Двенадцати стульев», на всякий случай проверил куртку – ключи были на месте. Но соображать, как ей удалось запереть за собой дверь, не хотелось, было лень думать.

Вернулся в комнату, на столе лежал лист бумаги, придавленный моим мобильником, прочитал: «Если забыл, меня зовут – Пасся, мой телефон…». Взял свой телефон, нажал «зеленую трубку» – последний набранный номер соответствовал написанному в записке, понятно, мой номер она захватила с собой.

Пора начинать день, значит, пора пить кофе, я распахнул дверь и шагнул на кухню. Дыхание перехватило, по голому телу побежали мурашки. Окно было открыто и весь, неизрасходованный зимой за последние месяцы, холод скопился на моей кухне. Неужели мы так накурили вчера, что надо было распахивать окно? Надев халат, вернулся к плите и начал колдовать над кофе.

Склонившись над горячим напитком, закурив и сделав первую за день затяжку, которая определяет начало дня и кажется сладкой, возвращающей мозг из небытия сна в реальность, бодрящей и окончательно утверждающей, что ты еще жив и полон сил, а грядущий день принесет что-то незабываемое, я задумался, пытаясь понять, что же вчера произошло, и как я к этому произошедшему отношусь.

Понятно, что произошло – меня откровенно «сняли». Хоть я и не грешил этим занятием в силу своего характера, но наиболее часто употребляемое в мужском разговоре значение этого незамысловатого слова я знал. А потому отдавал себе отчет, последствия чего до сих пор звучат в моем теле и мозгу. Я оскорблен? Нет. Я жалею? Нет. Я в чем-то перед кем-то виноват? Нет. Все эти ответы давали мне возможность расслабиться и насладиться воспоминанием о вчерашнем вечере и ночи.

Чтобы вы не мучились вопросами, объясню.

Я, мужчина, по имени Лев, возрастом в цельных сорок восемь лет, по паспорту и по жизни не женат, работаю программистом в частной лавке, где всего-то сотрудников человек двадцать, и одна из этих сотрудников есть никто иная, как Люба – женщина сорока лет, одинокая, без детей, спокойная, не навороченная (в отличие от секретарши нашего шефа), в меру стройная для своих лет, в меру красивая, в меру следит за собой, но не в меру сводит меня с ума уже, как минимум, лет шесть.

Если вам интересно, а вам интересно, иначе бы вы не дочитали до этого места, у нас с Любой (Любовью Владимировной) был роман, служебный или нет, не знаю. Служебный роман – это что? Когда секс только на рабочем столе? А если в квартире у одного из нас, то это уже неслужебный? Ладно, это видать, какое-то похмелье все же есть, потому и занудствую. Короче, был у нас роман целых, наверное, месяцев шесть, а то и семь. Мы, как полагается, занимались сексом, ходили в кино, в ресторан, выезжали за город, готовили вместе еду и даже сделали ремонт у нее на кухне.

Но вот что было неправильно, это то, что для меня было важно, чтобы наш роман продолжался, а для нее, похоже, он был так, от скуки и одиночества, потому, как следствие, он для нее закончился, а для меня продолжался. Спокойней всего я себя чувствовал, когда бывал рядом с ней, например, на работе, и даже неважно, что нет уже между нами ничего, вроде как друзья, благо живем рядом, потому и провожаю ее после пьянки, или если задержимся, помогаю кое в чем, она не против, но роман, как роман, сдулся сам собой, не нужен он ей был. А я? Что я? Когда совсем припрет, я иду к ней во двор, сажусь на лавку под окнами, и мне теплеет: вот она на кухне свет зажгла, значит, ужин готовит, вот тень мелькнула в сторону раковины – посуду моет, вот свет в комнате зажегся, потом погас, мелькает только отсвет – телевизор смотрит, вот все погасло – в ванну ушла, вот в спальне тускло сквозь занавески – торшер – читает перед сном, вот и торшер погас, спокойной ночи Люба, посижу еще немного и поплетусь домой.

Вот есть у меня такая личная жизнь, и, как это не странно или не обидно, но она меня устраивала, и не искал я ничего другого. Выпивка, ну да. Что ж я алкоголик? Нет, я так думаю. Вечерком пропустить стаканчик, другой это нормально, я же не напивался, да и бывало, что, если какая книга или фильм захватит, так и забывал налить. Наверное, это одиночеством и называют, но у меня-то не совсем оно, у меня Люба есть, вернее не у меня, но и ни у кого другого ее нет, поэтому считаю, что у меня.

И вот вчера…

Что это было? Я изменил Любе? Вроде смешной вопрос, потому что ей на это плевать, и знать она не знает, что я у нее под окнами торчу и считаю, что наш роман продолжается. Получается, что вчера «встретились два одиночества»? Но что-то в этой встрече было не так. А что? Если бы я ее снял, то все было бы в норме? Я мужчина – я снял, я удовлетворился.

Что-то еще было не так. Эмоциональность секса и ощущение в памяти, что аж молнии в комнате моей сверкали в процессе, что-то было, что меня смущало, не от скромности, а потому что не соответствовало представлениям о случайной связи.

Возникает вопрос, буду ли я ей звонить? На этот вопрос я не мог ответить в течение всего дня субботы, хотя и возвращался к нему и смотрел на оставленную записку, почти уже и телефон наизусть выучил… Звонок:

– Алло.

– Ты так и будешь в сомнениях капаться? Я уже у твоей двери. Открывай.

Опять за меня решили.

Опять кухня. Опять коньяк, опять ее колени, ноги, грудь, губы, родинка…

– Мне надо будет улететь, – сказала она после очередной рюмки.

– Куда?

– По делам.

– Чем ты занимаешься?

– Это важно? У каждого свои дела. Я же тебя не спрашиваю.

– Надолго?

– Нет.

Были еще какие-то слова, и я точно помню, что был трезв, но вот в уши полился саксофон и, не дожидаясь Баха и трэша, я кинулся к ней…

Я проснулся, когда еще было совсем темно, потянулся к мобильнику, нажал какую-то кнопку, вспыхнул экран – два часа тридцать две минуты (это два, а не четырнадцать, чтобы вам понятно стало), а в постели я один. Поворочался, встал, захотелось пить, вышел на кухню, где опять распахнуто окно. Вот, блин, нельзя же до такой степени не переносить накуренность помещения, если сама куришь. Закрыл окно, попил воды и, вернувшись в комнату, завалился спать, засыпая, подумал, куда же она ночью?

Разбудил настойчивый звонок в дверь, за шторами просыпалось раннее утро. Накинув халат, поплелся в прихожую, не думая, распахнул дверь. На площадке стояла Пассионе в платье и босиком. От этого зрелища сон улетучился мгновенно.