Текст книги "Всё, что должен знать"

4 апреля

Дни проходят восхитительно. Я упиваюсь своей влюбленностью. Уже скоро, но я не думаю об этом… Стараюсь не думать. Впрочем, Камень зудит в моей голове. Я чувствую, что Камень твердит мне, чтобы я писал роман. Надо писать. Надо пользоваться тем, что мне дали слово. Интересно, она меня любит?

5 апреля

Сегодня мы не смогли встретиться, и мне очень тяжело.

Что такое моя влюбленность в Эльзу? Моя влюбленность в Эльзу – это влюбленность в Бога. Каждая минута, проведенная с ней, блаженна. Она наполнена смыслом, радостью – счастьем! Как и любому другому богу, я жертвую ей свое время, деньги. Я сжигаю все и не замечаю, как ничего не остается, кроме моей любви. Вернее, когда я с ней, мне сложно думать о чем-то другом. Я стараюсь угодить ей, дать ей лучшее, что имею, показать что-то новое. Самое страшное – это то, как сильно я хочу, чтобы у моего Бога было все хорошо. Как я хочу, чтобы исполнилась Его/Ее воля. Но как же страстно я хочу, чтобы Его/Ее волей было быть со мной. Наверное, воля моей Богини (правда ли я ее так назвал?) помогать детям (Детям. Чужим детям. Наш ребенок?) на другом континенте, и я сам обрекаю себя на безумные муки. Нет, все ложь! Я не знаю ее воли, не знаю ее предназначения. Я не могу быть богом – я лишь могу сказать, что бог хотел бы, если бы им был я. А я же как раз и испытываю это странное чувство – чувство того, что мое предназначение – не любовь. (А может, и она? Совсем запутался.) Будто бы у меня уже есть Бог. Это Камень. И я выбрал этого Бога сам: сам возвел Его на пьедестал, сам положил себя на Его алтарь. Эльзу же я не выбирал… И если я не сомневаюсь в том, что я должен написать роман, в том, что я должен проповедовать обществу, то я не знаю, должен ли я любить. (Дите – роман. Дите без матери.) Роман – это благая цель, это гуманно. Моя любовь к Эльзе тоже гуманна, но что нужно ей? Ей со мной приятно, я знаю. Но что, если я отвлекаю ее от предназначения? Что, если я не должен быть в ее жизни? Она должна уехать в Африку. А вдруг она не уедет из-за меня? А я хочу, чтобы она уехала, потому что это правильно. И еще сильнее хочу, чтобы она осталась ради меня. Почему я просто не могу наслаждаться чувством любви? Почему когда я один, то думаю о том, правильно ли это – любить? Может, я просто «потребляю» любовь? Как другие потребляют еду или наркотики. Может, я использую Эльзу как поставщика эмоций? Покупаю лекарство, притупляющее одиночество? Не могу ответить ни на один из этих вопросов.

Я не хочу быть просто «потребителем» – я могу быть с ней, только если я даю ей что-то большее, чем она дает мне. Но что, если она ничего не получает, кроме будничного удовольствия, от нашего времяпрепровождения? Я хочу, чтобы она выполняла свое предназначение. Так она вроде и делает. Она летит в Африку, а значит, она тратит свое время на меня впустую. Но допустим, она проявляет сочувствие ко мне. Пытается сделать меня лучше. А значит, мы два потребителя – сидим и упиваемся временем вместе. А что мы даем миру? Ничего. Вернее, мы могли бы дать намного больше, если бы были по отдельности. Эгоистично? А разве я сам, написав роман, не хочу ли сделать все то же, что делаю с Эльзой, – сделать кого-то чуть-чуть счастливее? (Счастливее или больше похожим на меня – это еще предстоит узнать.) Просто раньше это был проект гигантской величины – сделать лучше человечество, а теперь это проект одного человека – и меня пугает отсутствие его массовости? Но Эльза уедет, уедет. Она уедет! Я знаю это. Но не верю. Нет, я не верю. Как же все непонятно, когда Бога нет! Когда нет Того, в Ком бы ты не сомневался. Когда душа находит Бога, разум сразу убивает Его. Был бы Бог – было бы все просто.

Наверное, это моя гордыня, что я просто не могу отдаться всему потоку жизни. Гордыня – считать, что у моей жизни есть высшая божественная ценность и цель. Страх. Но разве это гордыня, если я считаю, что у Эльзы должен быть свой путь, – точно так же, как и у меня? Что у нее есть большее предназначение, чем все время быть со мной? Так оно у нее вроде и есть. Но мне так хочется, чтобы она была со мной.

Я бы мог забыть о ней, убить ее в своей голове, опорочить – но это кощунство! Нельзя убивать свет. В мире и так его слишком мало.

Мне нужен Бог, а я должен быть Пророком. Не знаю, как по-другому. Не знаю. Все остальное бессмысленно. Бессмысленно. Бессмысленно!

А все от разумного полушария. Все оттого, что я слишком много рационализирую.

Я самый верующий человек на земле, который не верит в Бога.

Но кто вселил в меня это чувство особенности? Почему я считаю себя человеком, у которого должно быть предназначение? Это не самосохранение, нет. Это что-то другое. Почему я не могу считать себя просто травой? Может, в этом весь секрет? Может быть, это все из детства? Может быть, это особенности воспитания, а я лишь продукт неудачного стечения обстоятельств. Но я верю в то, что другие особенные. Верю. И, наверно, мечтаю стать юродивым.

Посмотрел на официантов – девушку и парня. Пялился на них минут пять, перебарывая чувство стеснения от того, как они смущались, извиваясь под моим пристальным взором. Мне хотелось довести их до предела, разорвать пространство между нами. Разделение на клиент/официант. Сделать их людьми – такими же, как я. Почувствовать, что мы ничем не отличаемся. В итоге девушка начала себя так странно вести, что я расхохотался. Они такие же люди. Такие же люди, как и я. И все мы – «такие же люди».

7 апреля

Эльза улетела. Все прошло, как и было запланировано. Это случилось пару дней назад. Не звонила. Там нет связи.

8 апреля

Камень дал мне Слово. Самый большой дар, который кто-либо может дать человеку. Я начинаю писать роман. И Слово было Бог. Вернее, Бог и есть Слово. Вернее, Камень и есть Бог.

28 апреля

Определился с сюжетом романа: главный герой работает в тайном отделе правительства, занимающемся регулированием численности населения. Контора устраивает массовые убийства, маскируя их под катастрофы: террористические атаки, несчастные случаи, стихийные бедствия. По сюжету главный герой узнает, что одна из заказанных жертв – его собственная дочь, которая, очевидно, не знает, где он работает. Впоследствии раскрывается информация о том, что ученые изобрели специальный аппарат для связи с богом. Подобно духам природы в японской мифологии, бог обессилел в современном мире технологий, где из мира ушло Чудо. И чем человек становился могущественнее, тем меньше у бога оставалось силы влиять на мир. В итоге контора исполняет небесную волю, потому что само небо больше не обладает властью, ведь без внезапных смертей весь мир погибнет из-за нехватки ресурсов и социальных проблем. Необходимое зло. Люди перестанут видеть смерть и станут еще более жестокими. Бог желает рая на земле, а человек исполняет волю как умеет: c эгоизмом и амбициями. Эффект сломанного телефона. Но, даже несмотря на все личные проблемы «исполнителей», благодаря скрытым убийствам по небесному наставлению, мир продолжает расцветать. Убьет ли главный герой собственную дочь? Пока не знаю… Но он должен.

Самое главное, чтобы читатель принял «исполнителей», а не отверг их как сборище психопатов. Важно, чтобы читатель смог сострадать даже такому противоречивому главному герою. Может быть, он должен убить свою дочку, чтобы самому стать лучше? Лучше исполнять свою работу? Пути Господа неисповедимы.

17 мая

Объявляю в социальных сетях, что пишу роман. Меня поддерживают. Приятно. Предстоит много работы.

1 июня

Все еще много работы.

25 июня

Вышел покурить. Подошел к скамейке, на которой сидит черный парень лет тридцати, в кожаной куртке и с тонкой золотой цепочкой. Я спросил – не против ли он, если я покурю рядом, на что тот ответил: «Свободная страна, брат!» Вспомнил, как гулял по криминальному району Бруклина и увидел полицейскую табличку: «Осторожно, здесь стреляют без предупреждения».

Вообще, я люблю бедные черные районы Нью-Йорка. Мне нравятся парни с обилием золотых цепей на шее. С каждым новым шагом цепи бряцают друг о друга, создавая звук, который мне напоминает звон кадила в церкви. Где-то слышал, что черные носят на себе столько золота, чтобы при случае ареста быстренько сдать все в ломбард, дабы выплатить залог. Бред, конечно: как они пойдут в ломбард за деньгами, если их никто не выпустит из тюрьмы? Почему нельзя носить деньги с собой? В утверждении очень много несостыковок. И мне кажется, поэтому даже не стоит его помнить, а уж тем более – о нем рассказывать, но, несмотря на законные вопросы, само высказывание обладает особенным шармом находчивости, так что я закрываю глаза на логические несостыковки истории и верю в ее правдивость по собственному выбору. (Красота побеждает правду. Говорят, что сильные математики чаще пытаются доказать то, что кажется им красивым, чем то, что больше смахивает на правду.)

Достаю табак, фильтры, бумагу. Скручиваю. Самокрутка в этот раз получилась очень ровной: табак плотно сидит внутри. Именно такую я сейчас и хотел. Поджигаю – курится очень сладко. Сегодня большая влажность, легкий ветерок сдувает пепел с конца моего цилиндра, и дым приобретает особенный вкус. Я очень люблю курить именно, когда влажно на улице: дым становится плотным, душистым – кашемировым. Запахи становятся острее. За многие тысячи самокруток весь этот процесс так и не стал для меня привычкой; вернее, курю я постоянно, но каждую затяжку и каждую сигарету я четко осознаю и замечаю. В моих действиях нет автоматизма: мне нравится запах табака, и я каждый раз внимательно прислушиваюсь к его летучим ноткам.

Иногда я вспоминаю свое детство: как по вечерам папа возвращался домой в прокуренной одежде. Тогда он еще «дымил», и от его вещей пахло точно так же, как сейчас пахнет от моих. На улице было уже темно, и я, услышав поворот ключей в замочной скважине, бежал к нему навстречу. Папа открывал дверь, ставил свой затертый по краям портфель с дырками в нескольких местах и раскрывал руки, уже предчувствуя, как я врежусь в его объятия и утону в черных покровах его одежды. Я с разбега прыгал в него и носом утыкался в холодную куртку, на которой еще не успел растаять снег. Куртка приятно освежала мне лицо, раскрасневшееся после беготни по дому. Я вдыхал запах сгоревшего табака и ощущал… счастье.

Теперь же и до конца дней прокуренная одежда у меня будет ассоциироваться с детской радостью. Стоит отметить, что табак в моей семье всегда воспринимался как что-то постыдное. Да, я не общался с родителями уже несколько лет, и, о Камень, я взрослый человек, но каждый раз я испытываю чувство вины перед ними или же перед собой за выкуренную сигарету. Это одна из причин моей страсти: я курю потому, что пытаюсь избавиться от этого чувства вины, пытаюсь избавиться от влияния детства. А в Нью-Йорке я стал курить еще больше, потому что здесь люди курят меньше, чем в Москве. Здесь курение стало для меня чуть ли не связью с Родиной. Но моя внутренняя русскость меня не отягощает с той силой, с которой меня отягощает детство. Мне даже практически не хочется от нее избавиться.

Конечно, с годами моя страсть приобрела изощренные формы. Например, я воспринимаю курение как работу. Я готов поклясться в том, что получаю удовлетворение от выкуренной самокрутки, как от выполненного «на совесть» дела. Более того, самокрутка стала для меня заменой общению. Я не представляю, как бы я справился с одиночеством без нее. Вместо семейных утренних разговоров я курю. Курю и вместо вечерних. А сколько у меня ритуалов! Утренняя самокрутка за кофе; обеденная самокрутка; вечерний кальян. Про кальянное дело даже и не стоит начинать… Я помню все разговоры об этой страсти, все мнения, которые мне кто-либо высказывал. Постоянные попытки моих московских друзей бросить курить. Дым годами впитывался в губку моих легких, подобно нарастанию водорослей и ракушек на днище старой деревянной лодки, и вот я и лодка, видоизмененные, уже больше не можем столь быстро двигаться.

Кажется, что мое курение – это целая жизнь в жизни, обросшая своими особенностями. Воспоминания, как иду из школы и закуриваю. Мокрая сигарета на байдарочном сплаве. Как одна моя знакомая, катающаяся на горном велосипеде, умела курить, не вынимая сигареты изо рта, пока летела с бешеной скоростью вниз по склону. В своей жизни я не видел большей сорвиголовы! Или как в минус тридцать я крутил самокрутку замерзающими пальцами; как таксист, в Москве, учил меня курить через нос, потому что так лучше чувствуется табак. Он же баловал меня швейцарским «Мальборо», которое сам, контрабандой, перевозил через границу. Мне неведомо, выбрал ли я сам эту страсть или она выбрала меня, но мой роман с курением давно перешел в серьезные отношения со своей длинной историей. Причем курение для меня – это и есть настоящая свобода, а не зависимость, как у многих других: выбор траты своего здоровья «просто так», по прихоти; без какой-либо причины и не ради какой-то цели, а по единственной, твоей личной инициативе. Но пока я еще не обрел эту настоящую свободу, потому что я ощущаю вину так, как будто делаю что-то неправильное и аморальное. Но когда-нибудь я почувствую, что мне все равно – курить или не курить. Когда-нибудь я не буду считать, что что-то правильно, а что-то нет. Я могу решить так, а могу решить по-другому, и никто на мое решение не повлияет. Мое курение – подростковый протест, переросший в символ самоопределения и очищения; работу и пилюлю от одиночества.

А сейчас все-таки очень сладко курится. Дым переливается на солнечном свете, и слышны лишь шум деревьев да хруст и потрескивание прогорающей бумаги. Скручусь еще разок, но уже другим табаком. Как там было у Буерака?

 
Моя страсть к курению – мне очень нравится.
Курю сигарету, и она повторяется.
 

Рифма на «тся» – глупо, конечно. Но и в простоте есть красота. Да, и счастье может быть простым. Вернее, счастье всегда простое.

Как же мне сложно любить простое. Быть простым. Не думать.

А значит, тяжело быть счастливым.

5 июля

Я, конечно, не верю в то, что я взаправду пророк, но иногда мне приятно представить, как будто я Моисей. А если я Моисей, то у меня нет времени думать об Эльзе – я должен использовать власть, которой меня наделили: вести людей за собой.

Но все-таки как она? Счастлива ли? Что у нее происходит? Довольна ли она жизнью? Чувствует ли, что делает что-то достойное, даже если ей противен процесс? Какие навыки она приобрела? Как поменялось ее мировоззрение?

Так много вопросов, но некому на них ответить. Остается лишь надеяться, что она счастлива. Счастлива без меня.

20 июля

Ходил к Камню, спрашивал Его совета. Камень знает, что такое сострадание. Часто по ночам я чувствую, как Камень шепчет мне сюжет романа. В его гудении я различаю слова и мысли о том, как этот мир слеп, о том, что все мы связаны и не способны посмотреть на себя со стороны. Мне часто видится, как будто Камень возносит меня на небо.

22 июля

Скоро я завершу начатое, и все вокруг изменится! Люди прочитают мой роман и изменят свой взгляд на мир! Если не сильно, то хоть чуть-чуть, и этого будет достаточно! Как мне хочется повлиять на мир…

Да, мне стоит признаться, что желаю стать великим. И я стараюсь, принимаю эту мысль без чувства вины. Но все-таки мне же важно сделать людей лучше. Я надеюсь, что это так; хочу верить, что это для других.

1 августа

Опубликовал.

10 августа

Сегодня состоялась презентация романа. Я, взволнованный до мурашек, шел на сцену с ощущением триумфа. Голова кружилась, и мне приходилось постоянно облокачиваться на предметы. Мне чудилось, что вместо одежды на мне лохмотья, что пришедшие люди – мои верные ученики. Я представлял, как говорю с каждым из собравшихся о личных проблемах. Как помогаю пришедшим; исцеляю их душевные невзгоды. Как мы, собравшиеся, из незнакомых людей превращаемся в сообщество, а после, ночью, мы пойдем проповедовать нашим близким, и идеи Камня постепенно распространятся, как вирус, по всему земному шару.

В какой-то момент мне явственно увиделось, как будто я стою на вершине горы. Вокруг пустыня, простирающаяся до самого горизонта. Ветер раздувает мои жесткие, грязные волосы, но не приносит прохлады. Красное солнце обугливает мой лоб. Мне привиделись люди, изнывающие от жары под горой в ожидании чуда. (Ведь из этого мира оно еще не ушло, как из мира моего романа.) Как будто чудо избавит их от страданий. Но чудо не избавит от страданий – оно лишь приоткроет истину; покажет путь к счастью. Женские крики молитвы, словно треск молний. Стоны детей, как завывание ветра. Мужская молитва, как гром. Черные птицы разрозненной стаей очумело кружат вокруг горы. Зной преломляет взор, как будто весь мир плавится от грядущего. И только точка в небе сковывает наш взгляд. Да, с неба сходит Он. С неба сходит Камень. Ослепляющий. Глаза начинают болеть от света, но невозможно не смотреть. Невозможно не смотреть на такой яркий свет, даже если тело начнет воспламеняться. Как первая любовь девственницы, охваченная пламенем страсти и причиняющая сладостные муки. Наполненная болью и счастьем в равной и крайней степени. Камень. Камень с заповедями нового мира сходит с небес и зависает в метре над землей. Я беру Его в руки, и мои руки обугливаются, а на лице появляются волдыри. Я несу Камень людям. Я возвращаюсь с горы, чтобы поделиться новым законом.

Но если бы. Но…

Кем меня только ни назвали за этот вечер. Большинство – пособником террористов, анархистом. На меня повесили точно такой же ярлык. Меня обвинили в том, что я симпатизирую убийцам. Перед презентацией представители разных субкультур, объединившись в общей ненависти ко мне, устроили демонстрацию. Неужто я не смог найти слов? Я знаю то, что я говорю, я верю в то, что я говорю; почему же другие не видят этого? Почему я чувствую, как Камень говорит со мной, но я не могу передать его речь? Почему Камень выбрал меня? Дядя прислал сообщение: «Тебе нужно сходить к психиатру».

Я рассказывал о ярлыках, о том, как мы не умеем слушать других людей. Как сегодня сложно прорваться сквозь потоки бессмысленной информации, как сложно быть услышанным и что в этом главная причина современного терроризма. И что виноваты не террористы, а мы, которые отказываются говорить и слушать. Каждый человек должен быть услышанным. Нет врагов. Разговор – это признание собеседника Человеком.

Я думал, что Камень дал Слово мне. Неужто я не сумел Им воспользоваться?

15 августа

Прошла неделя с моей последней записи. Все это время я не выходил из дома. Моя голова не переставала болеть, а на моем лице выступила странная пигментация. Тело же перестало слушаться и отказывалось двигаться.

Я признаю – мое учение, мой роман потерпели крах. Но почему? Нет, я не в силах думать над этим. Не хочу анализировать это! Отстань! Отстань от меня, рациональная моя голова. Отвались. Уходи! Слезы жалости к себе наворачиваются на глаза; я рыдаю как ребенок и презираю себя за свою беспомощность.

Единственное желание – резкая стимуляция органов чувств. В данный момент я слушаю «кричащую» музыку: витч-хаус и трэп-метал. Но то, что я себя жалею, вызывает у меня отвращение. Как к себе, так и к миру. Потом это чувство превращается в ненависть, и тогда мне становится легче – ненавидеть проще, чем страдать или грустить. И проще, чем принять. Злость постепенно спадает, и мои чувства немеют до очередного приступа мыслей. И снова по кругу.

Желание видеть людей полностью пропало, но и находиться в квартире на пятый день стало невыносимо. Я бы мог встретиться со знакомыми, но с ними станет омерзительнее, чем наедине с собой. Да, они существуют – те люди, с которыми мне было бы интересно, которые чем-то похожи на меня, но я не знаю, как к ним подобраться и где их найти. Нас разделяют пограничные посты, языки и века.

Поэтому я целый день сижу в баре один; пью пинту молочного стаута уже третий час. Здесь не так одиноко, как в квартире: все-таки кто-то разговаривает, хоть и не с тобой. Люди, живые, сидят вокруг меня, но я даже не вслушиваюсь в беседы. Я растворяюсь в равномерном шуме человеческой речи и планирую напиться. Разве что-то еще остается?

В баре нельзя курить – на улицу запрещено выносить пиво. Где бы я ни оказался (а домой я не пойду), я не смогу полностью отдаться обеим страстям одновременно.

За дальним столиком двое черных мужчин и женщина не вылезают из телефонов. Они сидят так уже пару часов. Напротив меня близнецы, девушка и парень, работают, уткнувшись в ноутбуки. За другим столиком сидят две девицы и безразлично ковыряют еду. Если бы они подошли ко мне, я бы, может, с ними заговорил – я же к ним сам не подойду. Скорее всего, весь вечер я буду думать только об этом: упиваться иллюзией, представлять, как мы проведем ночь вместе, если я только сдвинусь со своего места. Только приподнимусь. (Встань и иди!)

Мое тело, кстати, занимает единственный диван в помещении. Может, это их соблазнит? По крайней мере, это неплохой предлог, чтобы заговорить и сесть рядом. Мысли балансируют между мнением, что пора идти домой, и заблуждением о грядущем вечере втроем. Может быть, эти две девушки подойдут ко мне; может быть, они окажутся интересными? Я знаю, что этого никогда не случится, но тем не менее я продолжаю мечтать, ведь мозгу не важно, что я знаю, ему важнее то, во что я верю. И вот моя голова не в силах перестать думать; ноги же не в силах передвигаться.

Оказывается, сегодня в десять вечера в баре покажут новую серию популярного сериала. Люди занимают столики с атрибутикой: футболки с логотипами, кепки с цитатами. Они рассказывают друг другу о том, сколько разного мерча у них дома. Мне противно: все это было и несколько лет назад. Вы не устали? Впрочем, я бы все равно никогда не стал бы работать барменом в этом заведении: ты увидишь все ключевые повороты новой серии, но вместе с тем постоянно будешь отвлекаться на заказы. В итоге ничего не узнаешь, а пересматривать – не станешь.

Я смотрю, как люди охают и ахают при просмотре. Но разве в этом сериале есть что-то, кроме сюжета? В нем только люди, которые убивают, влюбляются, убивают, занимаются любовью и опять убивают. Да, в нем красивые сцены, закрученное повествование. Но есть ли что-то еще? Разве я когда-нибудь вспомню об этом сериале в своих рассуждениях? Как-то изменюсь? Нет. Критерий хорошего фильма – сколько раз за свою жизнь ты вспомнишь о нем. Я не получаю большого удовольствия от просмотра фильмов Ларса фон Триера, но не проходило и недели, чтобы я не вспомнил диалог, мысль или уникальную атмосферу его работ. Вспомнить хоть тот разговор с дядей.

Как же много нужно таланта, чтобы улучшить мир! Недостаточно знать что-то, что другие не знают. Чтобы написать роман, нужно уметь писать, писать по-новому, иметь оригинальные мысли, быть искренним, трудоспособным. Еще нужно быть экстравертом, уметь себя продать. По крайней мере, в XXI веке кто-то должен тебя заметить, чтобы все получилось, и я даже не говорю о воле случая.

А Камень заговорил только со мной; может быть, не только со мной? По крайней мере, я единственный, кто смог прорваться сквозь медийный шум. Неужели зря? Неужели Камень ошибся в выборе? Должен был быть кто-то другой? Экотеррористу, тому парню, понадобился теракт, чтобы его услышали. А мне, мне дали Слово. Дали власть? Но разве я изменил кого-то? Меня распяли.

Тогда, в заметке, я же писал о том же самом. О Камне, о его сострадании, и тогда все это восприняли, подняли меня на пьедестал. Абстрактно – все согласны. Свобода. Универсальные концепты. Но стоило мне сказать более конкретно – «давайте сострадать террористам», и все внезапно ужаснулись, испугавшись за свою шкуру, за свой сытый образ жизни.