Текст книги "Всё, что должен знать"

11 октября

Зашел сегодня в университет посмотреть на родные стены. Здание стоит черным обелиском посреди города – этот мрамор переживет меня.

В моей науке имя не имеет никакого веса. Мы давно позабыли, кто что доказал. И вспоминаем об именах, лишь чтобы ориентироваться среди структуры: какая теорема кому принадлежит. Братская могила ученых, про которых никто ничего не слышал. Нет, я всегда останусь математиком, чтобы я ни делал. В конце концов, смысла нет. Просто раньше я хотел заниматься наукой, а теперь не хочу ею заниматься. Все другие слова – ложь. Любая мотивация – ложь. Слово «надо» – это лишь фраза «хочу». Хочу придерживаться своей морали. Хочу придерживаться своих принципов. Хочу секса. И никому я ничего уже не должен, как и не прошу ни от кого чего бы то ни было.

В коридоре студентка читает что-то про «Теорему о неполноте». Это из логики. Вспоминаю, что это теорема Геделя, примерно из пятидесятых. Очень современная и революционная идея – мало кто ее полностью понимает. Подхожу к девушке, у которой по кольцу почти что на каждом пальце. На большом какая-то хаотичная загогулина, в которой сложно уловить симметрию. Она касается им губ.

– И как тебе?

– То, что я читаю?

– Да.

– Круто! Ничего не понятно – но очень круто.

Как бы она не сошла с ума. Многие мои знакомые перестали заниматься логикой, когда почувствовали тревожные синдромы. Разум сковал их жизнедеятельность, и в конце концов тело не выдержало мысли. Сумасшествие будет ей совсем не к лицу.

– И для чего ты это читаешь?

– Хочу этим заниматься.

У девушки два режима: либо ее губы что-то выдают, либо они сосут палец. На самом деле, лучше бы ответила, что ей просто нравится чтение, – на душе было бы спокойнее. Начинаю спрашивать ее о курсах, которые она слушает в этом семестре, чем занимается, что читает. Про семинары, которые она посещает. Девушка, судя по всему, – целеустремленная, и это пугает больше всего. Мне страшно подумать о том, что у нее юношеская целеустремленность. Целеустремленность человека, который не видел мира и по каким-то стечениям обстоятельств уперся в одну его область, без основания возведя ее в апогей. Как первые отношения у человека – самые интенсивные и самые разрушительные. Это уверенность не выбора и даже не чувства предназначения. Это уверенность стечения обстоятельств. Стечение… Вода льется туда, куда проще стекать. Так и человек часто выбирает легкий путь карьеры – идти туда, где у него получается. То, что получается, – редко не нравится. А разве не вся ли красота жизни в том, что мы можем нарушить законы физики, термодинамики? Идти против течения? Вспомнилось школьное определение живого организма. Жизнь – потребляет, размножается. Еще что-то, я уже не помню. Сейчас мне видится хорошим определение живого организма как сущности, идущей против законов физики. Двигаться против течения. Создавать элементы, которые не получаются путем простого химического синтеза. Совершать насилие над объектами. Разве это жизнь – без бунта? А многие так и существуют, подчиняясь закону простоты: вот мой бог, вот моя карьера. Вот это я могу, а значит, это я и буду делать, потому что оказался в том-то месте. Течем по пути меньшего сопротивления под землю, как вода.

Арнольд говорил примерно следующее: «Чем раньше закончилось общее развитие математика, тем лучшим математиком он станет». Сам Арнольд остановился в развитии, по его словам, где-то лет в шестнадцать. Ему были интересны женщины, история, но, к примеру, была скучна политика. А вот его коллега был ребенком в теле взрослого. Он обожал давить жуков, и при этом он был прекрасным математиком! Фейнман в свои тридцать лет игрался с муравьями. Я же корчу из себя пророка, и из меня никчемный математик! (Оправдываюсь что ли? Перед кем?) Рассказываю девушке о Геделе:

– Ты же понимаешь, какой вклад Гедель внес в философию? Он фактически доказал, что всегда есть правдивые вещи, которые не достижимы путем конечных логических рассуждений из тех аксиом, что мы знаем. Сколько бы мы утверждений ни приняли на веру, сколько бы мы идей ни возвели в абсолют, всегда будет утверждение-правда, которое нельзя вывести из того, что мы имеем. Это означает, что любая книга не-дописана, любой сборник с заповедями – неполный, любой священник, говорящий, что все сводится к заповедям, – лжец. Потому что всегда есть новое утверждение, которое не может не быть правдивым, но которое при этом нельзя доказать конечными логическими переходами из того, что мы имеем.

Наверное, мы ведем интересный разговор – я не знаю. Вернее, разговор точно интересный, но я не чувствую душевной связи с собеседником. Такое иногда бывает: вроде говоришь об очень интересных, может, даже чувственных, вещах, но не происходит общения душ. Это похоже на то, как иногда происходит встреча двух собачников. Встретившиеся радостно обнимаются и эмоционально общаются, но при этом собаки у их ног даже не проявляют интереса друг к другу.

Впрочем, мне все равно: есть там эта «связь» или нет – сегодня, как и вчера, и как завтра, у меня нет никаких планов. Приглашаю девушку выпить вина в мой офис – она соглашается. Выбираю бутылку: красного не было, поэтому пришлось зайти к моему знакомому на другом этаже. У него завалялась бутылка мерло между распечаток статей. Я зашел в мой офис и поставил вино вместе с двумя бокалами на валявшуюся на столе книгу Омара Хайяма. Книга огромная, и на ней прекрасно уместилась бы еще и сырная тарелка, найди я ее где-нибудь среди коридоров и комнат. Книгу я, разумеется, не читал, но она представляет для меня незаменимую подставку или, если на то пошло, поднос.

Прошла пара часов. Да, она меня хочет – это естественно. В конце концов, я читал ей лекцию про логику в течение всего времени, и, конечно, она уже успела напиться. Я испытываю легкое влечение, брезгливость и меланхолию. Смотрю то на кольцо, то на палец, то на губы. Эльза улетела – я же не прилечу к ней. А если я не полечу к ней, то почему я не могу заняться любовью с этим кольцом, пальцем и губами. Почему же мне так трудно заняться любовью с телом напротив? Я же всегда был за свободные отношения. За свободу! Я искренне буду счастливее, если Эльза найдет себе кого-нибудь другого в Африке вместо меня. Мы же даже и не встречались никогда. Лишь так – говорили, что любим друг друга. (Чуть не заплакал…) Может, так и не сказали? Я не помню. Она точно найдет себе любовника, ведь это полезно для дела. Влечение перестанет отвлекать. В конце концов, я же не предаю никого – лишь собираюсь раздеться перед кем-то.

Я счи-та-ю, что я не дол-жен чув-ство-вать ви-ну!

Я счи-та-ю, что в обществе не должно быть обладания!

Я счи-таю, что…

Я хочу сам решать! Сам! Все это ваше, ваше! Не мое. Я хочу спать с этим человеком. И я буду спать с ним! Оставьте свою моногамию для себя! Уйдите! Дайте мне самому определять мою мораль.

Мы приезжаем ко мне на квартиру, таксист равнодушно уезжает к другим людям. Может быть, они такие же, как и мы. Высокие деревья рядом с моим домом спокойно шумят в ночи о чем-то своем. А может, их разговоры похожи на наши. Нет, я вряд ли это когда-нибудь узнаю. Мы поднимаемся по лестнице, я открываю входную дверь. Вспомнил какое-то видео, которое я смотрел подростком, – где девушка долго не могла открыть дверь, звеня ключами. Ее действия были сигналом для ее парня, чтобы он остался с ней на ночь. Почему я до сих пор это помню? Воспоминание времен полового созревания. Пропустить ли девушку перед собой, по-джентльменски, в квартиру или же зайти первым, чтобы не показаться сексистом? В итоге заходим мы как-то одновременно. Неловко, но я быстро об этом забываю – включаю техно, настраиваю свет и откупориваю еще бутылку саке.

Я лежу на диване у нее на коленях, перед глазами всплывают все люди, которых я когда-либо любил. Я люблю их всех до сих пор – никого не забыл. Мне видятся любовные сцены с каждым из этих людей, и я чувствую отвращение к себе. Я открываю глаза и смотрю, как девушка водит пальцем по моей груди. Чувство отвращения спадает. Я закрываю глаза и вижу, как стою посреди костра, привязанный к столбу, – меня сжигают заживо. Вокруг костра глаза. Глаза тех самых. Глаза тех, которых я не забуду.

Нет, я буду выжигать из себя всю грязь. Буду испепелять в себе все, что неправильно. Все чужое. Я открываю глаза и кидаюсь целовать все ее части тела – все, что вижу.

12 октября

Очень паршиво себя чувствую. Не могу измениться, а думал, что чист… Я продолжаю чувствовать вину, что переспал с этими руками и загогулистым кольцом, – но вину перед кем? Эльза где-то там, мы друг другу ничем не обязаны. Почему же мне противно? Нет, это неправильно – испытывать вину. Как же мне начать с белого листа? Надо забыть все, что знаю. Уничтожить все и собраться, как конструктор, заново. Провести революцию у себя внутри. И на пепле возвести новые законы, в которые я буду верить. Верить. Верить, не знать.

К сожалению, сил больше нет. Раньше надо было думать. Пока был гибкий. Получается, что, когда ты можешь развиваться, развивают тебя. А теперь, когда ты понимаешь, что хочешь на самом деле, – уже поздно. Помнишь? Учиться у Камня.

20 октября

Камень. Камень. Камень. Камень. Камень. Камень.

Камень. Камень. Камень. Камень. Камень. Камень.

Камень. Камень. Камень. Камень. Камень. Камень.

Камень. Камень. Камень. Камень. Камень. Камень.

Камень. Камень. Камень. Камень. Камень. Камень.

25 октября

Все мое доверие случаю. Вся моя приобретенная инфантильность. Все – лишь отчаянная попытка стать гибким. Поменяться. Стать тем, кем хочу.

2 ноября

Сидел в кофейне, и к нам – ко мне и посетителям – внезапно зашел бомж. Я сначала подумал, что это тот самый бомж со скамейки рядом с моим домом, и был уже готов к нему подойти, но вовремя остановился, поняв свое заблуждение. У него не было денег на кофе, и он начал попрошайничать. Меня сковали чувства: ощущение, будто бомж пришел ко мне домой и заснул у меня на кровати. Денег ему никто не дал, и он сел за столик. К бомжу подошли работники кафе и стали выпроваживать его со словами, что нельзя сидеть в кафе, если ты ничего не купил. Он же начал собирать монетки на эспрессо, громко возмущаясь. Монеток явно хватало. От бомжа пахло миром, которого я не знаю. Через какое-то время я и еще пару посетителей подошли к нему и, взяв его под руки, попытались довести до двери. Мужчина начал драться, и я – я – ударил его по голове. Из его носа пошла кровь. Грустные глаза, как у бродячей собаки, – но я – я – с толпой, и мы – я с толпой – все кричим на него. Сделал бы я точно так же, если бы это был тот бомж со скамейки? Подземный мир вторгся в реальность. Мы отбили его атаку. Вантуз прочистил трубу. Коричневая жижа с вкраплениями красного и зеленого утекла в неизвестность. Мама приучила к чистоте. Противно от чистоты.

3 ноября

Убить в себе разум. Убить. Разум. Перестать рационализировать. Перестать. Только чувствовать.

15 ноября

Почти каждый день хожу в музей. Подолгу сижу напротив метеорита. Иногда засыпаю прямо там, и тогда охранник меня выгоняет. Нет сил писать.

24 ноября

Сегодня произошло что-то очень странное. Я зашел в библиотеку, чтобы спросить, можно ли мне вернуться к работе. Взглянув на мое побледневшее лицо, заведующий кадрами согласился восстановить меня в должности, которую я, естественно, потерял к этому моменту. Вообще, когда я перестаю бриться, люди относятся ко мне с большей человечностью. Ровно до того момента, пока небритость не превращается в бороду, после этого люди меня сторонятся. Сейчас я был на пике своей небритости, то есть на пике возможного человеческого отношения ко мне, и, наверное, это стало ключевым фактом для того, чтобы меня приняли обратно. Я сел за рабочий стол и начал вбивать названия книг с корешков книжек в компьютер. Постепенно у меня начал затекать указательный палец левой руки. Я не обратил на это внимания, но через какое-то время уже больше не смог им быстро печатать. Вечером внезапно палец отвалился посередине недопечатанного слова и упал на клавиатуру.

Я в ужасе поднял его другой рукой. Крови не было. Не было и гноя. На месте отрыва была рана, но больно не было. Это было похоже на то, как ящерица отбрасывает свой хвост. Казалось, что палец уже давно начал отрываться лишь для того, чтобы остаться в библиотеке. Я побежал в больницу.

Удивлению доктора не было предела. Он крутил палец в руках, нюхал его, тыкал в него разными приборами.

– Вы знаете, судя по ране, палец не сможет срастись с рукой обратно, даже если мы его пришьем. Мы, конечно, можем сделать несколько анализов…

Тут доктор начал вилять, пытаясь скрыть свое удивление, по-моему, даже воспринимая случившееся как покушение на его профессионализм. Пока меня заговаривали умными словами из толстых учебников, на которые в медицинской школе тратится не один год, я равнодушно и немного удивленно отстранил свой взгляд – в окно. На улице свежо… Здесь же чье-то чужое тело пыжится до покраснения бровей.

Через несколько минут доктор решил позвать коллегу. Коллега зашел в кабинет и провел точно такой же опрос.

– Да, вы знаете, он не срастется.

– Я уже это слышал.

Доктора, полностью забыв обо мне, начали ковыряться в пальце скальпелями – так, как дети разделывают букашек на улице. (Помнишь, как тот математик игрался с тараканами?) Один из них даже нечаянно положил мой палец в нагрудный карман в горячем процессе дискуссии, наверно, приняв его за ручку. Позвали главврача. Потом позвали работника кафетерия. Смотрели то на меня, то на палец, то опять на меня. Никто не мог объяснить произошедшего. Позвали психолога, и он начал проверять правдивость моей истории, наверное, предполагая, что я отрубил палец неделю назад и сейчас издеваюсь над врачами.

Никто ничего так и не узнал. Я узнал лишь то, что я ничего и не узнаю. Это тоже полезная информация.

Я откровенно устал от всей вакханалии: случай, конечно, из ряда вон выходящий… И я до сих пор испытываю остаточный ужас. Но на уровне подсознания чувствую, что происходит вполне закономерная вещь. Мне предложили лечь в больницу на полное обследование, отдать палец на экспертизу, но я отказался. Так не хотелось лежать в койке, пытаться бороться с чем-то несуществующим, дышать спертым воздухом. Мне отдали палец в мешочке, напоминающем пакет для круассанов, и я пошел домой. Доктор еще спросил, положить ли мне лед в пакет, как будто это имело значение. Профессионализм. Customer Service.

Открыл входную дверь квартиры, сел за стол. Развернул пакетик, высыпал из него содержимое.

– Ну и почему ты отвалился?

Я попытался надкусить палец, как будто это могло дать мне какую-то духовную силу. Может быть, я должен трансформировать физическую силу в духовную? Нет, меня моментально вырвало от сырой плоти. Просидев какое-то время, глядя на то, как вода стекает по кромке унитаза, я умылся, вытер лицо и закурил. Готовить я палец точно не буду – приготовил бы, но уже не помню, когда готовил в последний раз. (Интересно, в Африке еще встречается каннибализм?)

Уже была глубокая ночь, но я поехал в библиотеку. Охранник посмотрел на меня как на умалишенного, но испугался отказать мне в просьбе пройти к своему рабочему столу. Наверное, мое лицо исказило безумие. Я не знаю.

Я пошел гулять между полками книг: кто вы, люди, написавшие все это? Скольких из вас читают сегодня? Для чего вы жили, почему писали? Посередине секции русской литературы нахожу чей-то перевод «Москвы – Петушков». Вырываю пару страниц из книги, заворачиваю в них палец и прячу его лежать вместе с русской литературой на полку.

26 ноября

Когда я сидел в моей кофейне, у меня выпало пару зубов. В чашку. Я сначала удивился, но потом вспомнил про позавчерашний инцидент. Попросил себе сделать новый капучино. Приятно, что переделали бесплатно. Буду думать, что это исключение именно для меня, потому что я постоянный гость.

27 ноября

Начал прихрамывать на левую ногу. Пришлось зайти в аптеку и купить трость. Никогда бы до этого не подумал, что так интересно ходить с палкой – ею можно размахивать.

28 ноября

Сегодня опять ходил смотреть на Камень. Чем меня меньше, тем лучше я чувствую взаимосвязь всего на свете. Как в Камне отражается мир.

29 ноября

В университете отпала левая нога – купил коляску.

2 декабря

Гостил у дяди и оставил правую кисть. Отвалилась, пока мыл руки в туалете. Рука, наверное, тоже отвалится, куда ей деться… Выйти с кистью из уборной не могу – в квартире дети. Смыть, наверное, не получится, да и не был я в том, что под землей, мире, чтобы так просто-запросто оставить свою частицу там. Спрятал руку за шкафчиком – нужно будет не забыть сказать дяде, чтобы выкинул. Может начать гнить.

10 декабря

Куски моего тела разбросаны по квартире. Может быть, мое подсознание решило, что мне все это не нужно? Я перестал гулять, и у меня оторвалась нога, перестал трудиться, и у меня отвалились пальцы. Мне стало неинтересно есть, и у меня выпали зубы.

Мне даже не грустно: оставшихся частей тела вполне хватает для существования. А может быть, мое тело буквально намекает на то, чтобы я оставил все и улетел к Эльзе? Отказался от своей нью-йоркской жизни, от кофейни, от квартиры, от мороженого с лавандой.

12 декабря

Камень ждет меня – я все осознал. Камень заберет меня. Камень улетит. Он заберет меня в другой мир. С этим миром покончено. Он вознесет меня. Я его пророк. Это окончательно и бесповоротно. Конечно, я распадаюсь от этого! Мое тело остается в этом мире, а дух мой вознесется вместе с Камнем. Как глуп был я, что сомневался в моем предназначении. Как глуп был я, что тратил свое время на Эльзу.

14 декабря

В инвалидной коляске стою на углу 6-й улицы и Берри-стрит. Теперь правильнее говорить – сижу. Заказываю такси, допиваю последний капучино. Выкуриваю последнюю сигарету, любуюсь Уильямсбергом в последний раз. Ох, как много всего «в последний раз», и, повторяя эти слова снова и снова, я чувствую, как мною овладевает приятное чувство меланхолии.

От мимо проходящей женщины пахнет кремом для загара. Нет, сейчас зима – значит, показалось. (Может, я думаю о том, что Эльза пользуется кремом в Африке?) Проходя мимо, она бросает на меня половинчатый взгляд. Одна треть – отвращение. Одна треть – сожаление. Одна треть – улыбка. Я смотрю на нее с грустной радостью – ее жизнь только начинается. Я же уже видел все… Машина подъезжает, и водитель неумело помогает мне сесть в машину. Убирает коляску в багажник.

Таксист оказался очередным русским эмигрантом. Пока мы едем, он рассказывает странную историю о том, как подвозил негров. Негры сели к нему в автомобиль накуренные, и у него откуда-то внезапно, по его словам, появилось ощущение радости: «Нормальное состояние было. Ехал я грустный такой. Ну так, как обычно. В своих мыслях. И тут прям смех берет. Остановиться не могу!» Даже здесь русский характер проявляется во всей своей красе. Грусть как норма жизни. «Смех без причины – признак дурачины».

Я прощаюсь с таксистом и опять курю. Значит, я соврал, значит, та была не последняя. Ну так эта. Курю, как курил перед рейсами в аэропортах: провожая землю прошлую и готовясь к земле новой.

Я сделал все, что мог. Мне здесь больше не место. Я поднимаюсь по уже знакомой лестнице в зал экспозиции. Точнее, раньше я поднимался, теперь меня поднимает металлическая платформа – сам я без ноги больше не могу ходить. Меня возносит вверх человеческий механизм. Прохожу в зал – темнее, чем обычно. Наверное, мои глаза уже плохо видят. Может быть, им суждено остаться в этом зале? Они выпадут в том месте, где я учился смотреть. В конце концов, я уже раскидал почти все свои части тела. Во всех местах, где я проводил время, лежит частица моего тела. Я отдал всем дань. У меня больше нет родственников. У меня нет работы и университета. Я очищаюсь от этого мира. И уже скоро, очень скоро вознесусь. Как же приятна эта мысль!

Подхожу, нет, подкатываюсь к Камню. Пора ли, Друг мой? Или еще минуту? Чего Мы ждем? Интересно, на какую планету Мы попадем? Какие там люди? Что Мы им скажем? Ты и твой пророк. Я и мой Бог. Камень блестит, как и раньше, точно с тем же равнодушным блеском «безучастности» и равномерного сострадания ко всему. Я выбрасываю себя из коляски и ползу к постаменту, на котором Он покоится. Трогаю Его. Пора ли? Милый? Я сделал все, что мог. Я независим, у меня нет дома, нет привязанностей. Пойдем.

Камень молчит. Вернее, Он бурлит, как и раньше, но молчит. Пожалуйста… Пойдем.

– Я же сделал все, что мог! – Не выдерживая, кричу я в пустой комнате.

Камень молчит.

– Прости, прости… Прости. Не сдержался.

Замечаю, что гул становится громче. Вроде стал громче – может, показалось? Во всяком случае, звук нарастает столь медленно, что отличить реальность от моей фантазии невозможно. Но нет, вот уже Камень на миллиметр оторвался от постамента. Как же Ты красив… Возьми меня – я Твой. Вот уже сантиметр от постамента. Да. Значит, пора. Значит, все. Прощай, мир. Прощай, любимый и ненавистный мир, прощайте, бессмысленные фигуры и глупые люди, прощайте, слепые и глухие. Камень уже в метре от постамента, и я больше не могу его касаться. Мне становится страшно. Ты же заберешь меня? Я твой пророк! Возьми меня. Я Твой! Пожалуйста, возьми мою жизнь. Неужели Ты ее не заберешь? Я недостаточно чист для тебя? Но я чище всех на этой земле! Камень упирается в потолок и медленно начинает прожигать в нем дыру. Мне больно, словно комната и есть мое тело, а камень вырывается из меня, прожигая грудную клетку на своем пути. Нет, это не фантомная боль – жидкость, похожая на лаву, падает на пол – капля сорвалась с потолка мне на живот. Невыносимо больно… Я всеми оставшимися частями тела отползаю к углу комнаты, пытаясь скрыться от обжигающей материи. Камень продолжает жечь комнату-клетку и лететь вверх. Ты меня оставишь? Я уже больше не вижу Камень, лишь расплавленные капли, которые продолжают капать. Наверное, будет пожар. Во всяком случае, я наконец-то заметил, что мне очень сложно дышать и вокруг сплошной дым.

Я начинаю перемещаться к выходу как могу. Выпал правый глаз, но сейчас не до этого… Нет, я не хочу сгореть! Я не должен был быть сожженным! Я должен был вознестись – я не мученик. Я никогда не был мучеником. Я не переношу физическую боль.

Дотащил свое тело до лестницы. Дальше только кубарем вниз, по-другому никак. Нет, я не пророк – Он меня оставил. Я не мученик, ибо не сгорел. Так что же я? Иуда, что сейчас скатится по этой лестнице вниз прямиком в ад? Качусь. Нет, не умер – выжил. Синяки уже не так страшны, когда по всему моему телу непонятные раны от отпавших членов. Ожоги от искр.

Я вылезаю из музея. Звенит пожарная тревога, дым клубится из входа. Дрожащей рукой и оставшимися пальцами я скручиваю самокрутку. Значит, та тоже была не последняя, а значит, я опять соврал. Рука еле подымается. Пальцы, дрожа, пытаются зажечь огонь.

– Все еще курится.

Курится так, как и раньше, как сегодня с утра, как и вчера. Курится точно так же, как и десять лет назад. Значит, я в этом мире. Значит, я тот, кто был раньше. Тот, кем я буду. Тот, кем я хочу стать. Тот, кем меня сделали. Тот, которого не было. И тот, который есть.

Да, я знал, что он меня не заберет. Я просто не признавался себе в этом. И тебе не говорил. Верил-то я в другое.

Очень тяжело думать. Может быть, я никогда и не умел думать. Может быть, и Камня не было. Хотя нет, вот Он – в метрах пятидесяти над землей. Возносится… Нет, нет во мне Камня. Да, я учился у Него, но я лишь грязь Земли. Во мне нет ничего другого, чем то, что я вижу вокруг каждый день.

Так хотелось бы забыть о том, что я пазл. Стечение обстоятельств. Перестать видеть куски себя, а увидеть целого человека. И вот части тела мои отпали, но во всем этом чужом пазле я не вижу себя! Где я? Я лишь стая однобоких образов, склеенных в чучело. Я вижу сетку, разрезы, какие-то кусочки плохо стоят на месте – они отпадут, и их поменяют на новые. Посмотри издалека – и вроде будет цельная личность, а приблизь камеру – придет отвращение. Точно так же, как смотреть только на губы во время приема пищи. Точно так же, как смотреть на траву не издалека, а от земли, вблизи. Точно так же, как смотреть на правду в упор. Ты должен был это видеть в фильмах. Должен ли ты это знать?

И все-таки я люблю Камень, люблю Его бессердечную чистоту. Вот Он – мой Бог! Бог, как природа, – красивый и жестокий. Бог, у которого нет мотивации, ведь настоящая искренность возможна только без мотивации. У чистоты нет взаимоотношений. Во мне же нет и части этого Бога – я лишь грязь на мостовой. Ох, я, по-моему, это уже говорил. Слов нет. Я точно так же стану перегноем, как все, что родилось на земле. Нет, мы не улетим с этой планеты. Все вы ошибаетесь! Те, кто улетит, уже не будут людьми.

Внезапно я осознал, что испытываю чувство родства с Землей, как будто я нахожусь в родительском доме. Чувство такое родное, но забытое столь безвозвратно, что, казалось, его и не существовало. И так сильно захотелось любить! Так сильно захотелось уехать к Эльзе! Так сильно захотелось жить… Я боюсь забыть ее имя. Я хочу забыть все и ее тоже, но – я боюсь забыть ее имя! Голуби. Руки. Отражение. Ее губы кусали мороженое огромными кусками, как делают дети, которые не умеют смаковать удовольствие. Ее импульсивность в сочетании с чистотой намерений. Как она летала… Глаза… Но я уже не люблю ее.

Как я мог сказать такое!

Я еще люблю ее?! Или всегда любил? Любил ли я ее или лишь качества в ней, которых мне не хватало?

Я не знаю…

Я точно больше не живу… Наверное, нужно было выбрать любовь, но разве мы что-то выбираем? Может быть, Камень в какой-нибудь деревне, валяющийся под забором, подарил бы мне более счастливую жизнь, научил бы простоте. Но нет, я выбрал Камень, упавший скульптору в огород, – вот самовлюбленность! Нет, не могу больше жить со своей головой. Не могу. Отрубите ее кто-нибудь! Спасите. Что будет, если у меня отвалится голова? Буду ли я туловищем или головой?

Я больше ничего не знаю. Больше ни во что не верю.

Я больше не испытываю вину за то, что курю, это «когда-то» – наступило. Я больше никуда не спешу. Мне не важны комфорт и другие люди со своими проблемами. Да и как мне может быть важно что-то, когда от меня ничего не осталось, кроме духа? Мое животное начало – это я, я и моя рациональность. Я учился у камня, но сам возвел учение в абсолют. Возвел свое предназначение в абсолют. Теперь у меня нет абсолюта – и никогда больше не будет. У меня больше нет меня самого. Все едино. Я сижу посередине проезжей части, курю и любуюсь пожаром. Да, музей загорелся. Я достаю свою тетрадку и пишу то, что ты сейчас видишь. В конце концов, эти дневниковые записи – для тебя, и я должен их записывать. Кроме меня, некому записывать. И кроме тебя – некому и читать. Я больше не верю во время – все это написано для меня прошлого, который еще ничего не знает. Для меня будущего, который забудет свое имя. Я уже сейчас его не помню. Здесь, в этих строчках, – все, что я, все, что ты должен знать.

Правда ли это? Соврал ли я? Не знаю, но верю.

Камня больше не видно. Он оставил нас. Вернее, Он ничего не делал. Ему все равно – я просто стал оставленным. По дороге несется автобус в мою сторону. Тот самый, тот, с которого все началось. Череда событий. Едет очень быстро. Очень. Я не знаю, остановится ли он. Может быть, он меня раздавит и втопчет в грязь Нью-Йорка. А может быть, он остановится и отвезет меня куда-нибудь? Может быть, к Эльзе? А может быть, в другой город. Может быть, я сам стану водителем? А может, я и был этим водителем. Может быть, все произойдет одновременно? А может, все уже произошло. Я не знаю. Я не хочу знать. И не хочу ни во что верить. В конце концов, какая разница. Я доверяюсь судьбе.

Курится очень хорошо. Есть что-то в этом… Когда куришь и смотришь на пожар.

Все правда.

Все ложь.