Текст книги "Всё, что должен знать"

16 августа

Прихожу в себя. Потихоньку. Стабилизируюсь.

17 августа

Сходил в университет, общался с научным руководителем. Рассказал ему о событиях, произошедших со мной за последние месяцы. Профессор не слышал о Камне; не знает, какое сейчас время года; тем более ему неизвестна моя литературная деятельность. Я удивлен, что научный руководитель узнал меня в лицо.

Сейчас я иду обедать в университетскую столовую: хочу вспомнить студенческие годы. Те последние годы жизни, когда было понятно, что делать. Слушаешь лекции, учишь конспект, сдаешь экзамены – свободен. Четкое расписание, четкий путь к успеху. Делай, как мы говорим, – и станешь счастливым. А что сейчас? Идти, как многие, зарабатывать деньги? По-моему, это такое же ребячество – идти работать, не задумываясь, для чего, потому что так неосознанно делает большинство. «Быть успешным!» – что за пошлое высказывание? Разве в этом есть счастье или ощущение предназначения? Мне нравится трудиться, но произнесенное кем-то слово «работа» искривляет мое лицо.

Сначала я убил в себе Бога. Когда-то я был верующим в классическом понимании христианства – теперь нет. Я потерял Бога – как цель жизни. Многие в нашем веке не имеют Его в своей голове точно так же, но взамен они подменили Его идеологией. Кому-то навязали завести семью, кому-то навязали гедонизм, кому-то – карьеризм. А я, выросший на двух континентах, научился у Камня видеть сквозь ярлыки. Я вижу вещи первозданными, истинными, без навязанных другими мнений. Я вижу бессмысленное бултыхание человечества как никогда раньше, фальшивых богов и ложные предназначения. Но с чем я остался? Я сам выбираю себе цель жизни: вот последние месяцы я верил, что я пророк, но сегодня меня одолевают сомнения… В мире избыток денег, вот и существуем мы, бесчисленные ученые, философы. Но мы, существующие из-за избытка, и есть этот самый избыток, потому что мы слишком часто не знаем, зачем живем. Единственная цель в жизни, имеющая смысл, – это выживание, но сама эта цель – лишь отсрочка. Как счастливо я жил, пока не задавал вопрос «зачем?». Как счастлив я был, когда не задумывался!

Вообще хороший математик никогда не задает этот вопрос. Никто не спрашивает: «Для чего нужен этот математический факт?» или «Какое применение этой теореме?». Мы боимся этих слов как самых страшных врагов, потому что единственная наша мотивация – это интерес. И если ты спрашиваешь: «Для чего или для кого я этим занимаюсь?», это означает, что интерес к математике пропал. А правда в том, что математик понятия не имеет, как его работа связана с реальным миром, поэтому черпать мотивацию почти неоткуда. И если кто-то из нас говорит, что наше математическое открытие способно излечить рак, решить проблемы голода или экологии – не верьте ему. Этому человеку просто не хватает финансирования.

Я выхожу из здания университета и иду в столовую, стараясь отогнать от себя все прогнившие мысли. Они родные, и они пропитаны ядом, поэтому размышлять о «смысле» – все равно, что потихонечку отравлять себя мышьяком. На дне этой бутылки ничего нет – сколько бы раз ты ни пытался выпить ее до дна.

Захожу в столовую – вокруг одни дети. Кому-то восемнадцать, кому-то двадцать два. Они радуются – они едят. Почему вы не ищете Бога? Почему я должен каждое утро просыпаться в попытках найти цель в жизни? А вы так просто плывете по течению. Неужели вы счастливы в своей марионеточной жизни? Потакая навязанным кем-то другим идеалам.

Когда, только эмигрировав, я в первый раз решил пообедать на кампусе – я ужаснулся музыке, играющей в столовой. Помните голливудские фильмы про университеты, где гении общаются между собой, где они создают будущее? Ребенком я упивался этими фильмами, а именно – атмосферой культурного и интеллектуального рая. Но я не встретил этого ни в одном университете. Реальность в том, что я сижу на заляпанной скамейке в столовой. Вокруг меня, на полу и на столах валяются остатки еды. Качки в спортивках едят по мою левую руку; тусовщики – парни в незастегнутых рубашках и девушки в платьях с глубокими декольте – по правую. В воздухе запах пиццы и птичий ор, а над всем этим царит похабная поп-музыка!

Та музыка, которая играет в такси; та музыка, которая играет в забегаловках; та музыка, которую слушает большинство. Университет стал местом большинства! Это давно уже не место, стоящее на периферии прогресса, двигающее мир в лучшую сторону. Это больше не место, которое ходит на грани морали, как должно делать настоящее искусство. Университет лишь потакает обществу. В одном из лучших университетов мира, в столовой, играет песня о сексе, богатстве и о том, как крут сам автор этой песни. Причем это не постмодернизм, как можно было бы предположить, не насмешка. Песню писали топором, и хорошо, если бы хотя бы она отличалась оригинальностью… Но и этого тоже нет.

Но все это говорит о большем: во-первых, среднестатистический слушатель музыки помолодел, теперь у всех есть деньги на стриминговые сервисы – что уж говорить о бесплатном «Ютьюбе». Это означает, что темы, затрагиваемые популярной музыкой, должны были стать понятнее подросткам и людям с низким уровнем образования, ведь изменился среднестатистический слушатель. Как когда-то поп-музыка, понятная большему числу людей, вытеснила классическую в связи с распространением радио. Но произошло еще более значимое событие: музыка стала портативной. У каждого свой телефон, свой плейлист, им самим подобранный, который никто не узнает. Все это превратило музыку в порно. Полицейский может слушать криминальный рэп, священник – слушать музыку о сексе, и никто никогда об этом не узнает. Значит, популярная музыка стала отражать подсознание масс еще лучше, чем делала это раньше. Музыка же всегда была отражением подсознания.

И вот я в который раз сижу на заляпанной скамейке в столовой. Вокруг меня, на полу и на столах валяются остатки еды. Качки в спортивках едят по мою левую руку; тусовщики – парни в незастегнутых рубашках и девушки в платьях с глубокими декольте – по правую. В воздухе запах пиццы и птичий ор, а над всем этим царит похабная поп-музыка. И как же я ненавижу всех вокруг! Где разум, где чувства? Ровно настолько, насколько меня раздражает эта музыка, меня раздражают люди, которые ее слушают. Потому что слова этих песен и есть подсознание людей вокруг. Секс, самомнение, деньги – как же противны ваши ценности. В век потребления мы поем о потреблении! А больше всего ненавидишь самого себя за то, что не можешь закрыть глаза на все это. За то, что не способен подчиниться этой культуре! Ненавидеть свое одиночество за то, что я не могу раствориться в общей идеологии, как эти дети, невидящие, не ощущающие влияния государства, семьи, друзей. А я отрезал от себя все, оголил себя от чужого, и кто от меня в итоге остался? Я срезал с себя все аппендиксы влияния; убил в себе христианина, сына, математика, перемешал национальности и остался тонким скелетом, боящимся сломаться на ветру, потому что больше не знаю, кто я. И больше всего я хотел бы забыться, как вы. Сходить на вечеринку, трахнуть кого-то, но мне это больше не помогает. И, наверное, хорошо, что сейчас, а не тогда, когда я растолстею, потому что тогда я утоплю все в вине. Или в чем-то другом, если буду беден.

Капитализм создал тысячу развлечений и навечно оставил взрослых детьми. Дети тратят деньги от одной игрушки до другой, а значит, корпорациям выгодно, чтобы человек все время оставался ребенком, идеальным покупателем. Чтобы человеком руководило желание наподобие «какая красивая безделушка, я хочу!». Миллионы американцев приобретают на «Амазоне» ненужный хлам, подсаживаясь на него, как на иглу: новая посылка, новая доза, забыли; новая посылка, новая доза, забыли – и так по кругу снова и снова. При этом постоянно совершается ротация персонала, так, чтобы молодежь терялась по жизни. Ей скармливаются развлечения как единственное спасение от стресса и скуки.

Я ем, а надо мной повторяются строчки. «Work hard, play hard, work hard, play hard». Одна за другой, снова и снова. Вот она – идеология в чистом виде: запрограммированный артист программирует массу. Умирай на работе и развлекайся. Две обязанности. Обе одинаково важные, и ничего другого нет. Каждый куплет повторяется строчка: «Keep partyin’ like it’s your job». Значит, люди, сидящие вокруг, все понимают! Это сказано открытым текстом. Но почему они не хотят измениться? Где высшие цели? Где предназначение? Мне мерещатся строчки песни на стенах. Я представляю плакаты с этой фразой. Представляю бойскаутов, выкрикивающих этот лозунг, как когда-то в СССР кричали пионеры. Представляю диктатора-священника, который заканчивает свою речь подобной фразой. На долларах до сих пор пишут «In God we trust…». Новые, новые боги.

Не могу больше есть, быть здесь. Иду в сторону выхода и замечаю одного паренька, который положил ноги в ботинках на стол. Я беру металлический поднос, с которого только что ел, и со всего размаху бью его по ногам. Мальчик вскрикивает, хватается за ноги. Мне становится чуток легче. Люди вокруг в ужасе замолкают. Я ухожу. Уже издалека слышу, что музыку выключили.

18 августа

А что, если я запрограммировал сам себя на свое особенное восприятие реальности? Может быть, я точно такая же машина, выполняющая программу, – просто моя программа отличается от других? Может быть, мое предназначение я навязал сам себе? Нет, нет, нет – все-таки я дошел до всего сам, а значит, я чем-то отличаюсь от них, которым все навязали. Тем более я бы никогда не озвучивал мыслей Камня, если бы не чувствовал, что они правильные.

Страшно думать обо всем этом.

19 августа

Опять, опять тошнота – не могу отделаться от этого чувства. Когда же это кончится? Иду по Нью-Йорку и задыхаюсь. Рекламы, торговые центры, магазины – тошнит от всего, что вижу.

Человек выстраивает барьеры из профайлов «Фейсбука», «Инстаграма», и в каждой социальной сети – своя маска. Это все доходит до такого состояния болезни, что люди не понимают, кто они есть на самом деле. Как в этом мире можно любить кого-то по-настоящему, если никто не знает, кто он?

Я знал женщину, которая не давала себя видеть без макияжа даже самым близким людям. Перед тем как ее муж проснется, она каждое утро тихо вставала и уходила краситься. Потом притворялась, что спит, чтобы он, встав с постели, увидел ее маску. А для нее все в порядке вещей – она не любит свое лицо без косметики. Она не узнает себя без макияжа. Она считает себя уродливой, даже если обладает природной красотой, но разве это не влияние современного мира? Мы смотрим фильмы, журналы мод и привыкаем к тому, что человек должен выглядеть именно так; привыкаем к тому, что натуральная красота неестественна. А все потому, что косметика должна продаваться. Мы ничем не отличаемся от африканских племен, где женщины вставляют тарелки в губы, сколь необычным нам бы это ни казалось. Дети, выросшие в этих племенах, были приучены к одному стандарту красоты, мы же с детских лет смотрим фильмы со звездами Голливуда и приучили себя к другому. Я даже слышал теорию, что эти женщины начали вставлять тарелки в губы, чтобы увеличить поток туристов. Зоопарк. Но в любом случае сейчас для них это стандарт красоты. Может быть, даже признак богатства. В таком случае это еще хуже.

Когда-то я встречался с милой девушкой. У нее были чистые, природой данные мягкие черты лица. Нежная, белая кожа. Но каждое утро она подводила глаза черным. Я умолял ее прекратить. Говорил, что без макияжа она выглядит намного лучше. Но она меня не услышала и в итоге ушла к другому, который влюбился в нее такую, какой она хотела быть на публике. Наверное, это было правильно.

Надо чаще вспоминать об Эльзе. Она, кстати, тогда красилась. Никогда не обращал на это внимания до сегодняшнего дня.

Как я мог этого не замечать?

25 августа

Я очень плохо сплю. Не знаю, когда засыпаю, не понимаю, когда бодрствую. Солнце непрекращающейся пощечиной будит меня по утрам, а у меня нет и никогда и не было штор. Тем более я никогда их не куплю, если по воле случая не окажусь в продающем их отделе магазина.

Из-за потери сна реальность начинает мешаться с подсознанием, но это по-своему красиво. Мир, окружающий меня, приобретает скрытые смыслы моего подсознания. Иногда кто-то стучит в мою входную дверь, но, открыв ее, я не обнаруживаю ни души. Гуляя по улице, я запоминаю номера автомобилей. Просыпаюсь от звуков сирен, которые так часто слышу из квартиры. Здесь их намного больше, чем в Москве. Я с опаской смотрю из окон на проезжающие машины полиции и «скорой помощи». Да, я знаю, что приехали не за мной, но я верю в то, что заберут именно меня. (Воронок. Автозак. Слова живут, а жизнь лишь повторяется. Все это оттуда. Нить, протянутая сквозь века, которую я притащил на новую землю. Нить покойника, каторжника, вшитая в мою одежду. Красная нить. Нить красного террора.) Боюсь каждого полицейского, которого вижу на улицах, каждого смотрящего. Но полицейские не животные: они судят по одежде, вместо того чтобы обратить внимание на мой страх, поэтому меня никто никогда не останавливал; не проверял документы ни в одной стране.

Мне снятся кошмары. Снилось, как я лежу на прилавке в магазине и на каждой части моего тела бирка с ценником; как толпа ворвалась ко мне в квартиру с вилами и пригвоздила меня к кровати. Мне снилось, как Эльза в Африке учит детей торговым отношениям. Интересно, чем она там занимается?

Один раз мне приснилось, как я принес канистру с бензином в торговый центр. Это было очень просто, мне и слова никто не сказал. Разлил ее по многочисленным полкам с одеждой и поджег. Когда я вышел на улицу, торговый центр уже полыхал, а народ вокруг стоял и молился. Молился на торговый центр. Меня скрутили и повезли в отделение. Помню, я очень радовался, что наконец-то что-то смог сделать: что у меня хватило сил и смелости дать отпор идеологии. Я был готов провести остаток жизни в тюрьме, но пришел мой редактор и выплатил залог, так что я был освобожден из-под стражи. Также он выплатил торговому центру компенсацию, и меня отпустили, даже не заведя уголовное дело. Иуда.

Каждый день я начинаю утро в моей кофейне. Покупаю американо и круассан, вежливо общаюсь с баристой, вспоминаю Эльзу. Выхожу на улицу, выкуриваю первую сигарету и выпиваю американо. После сигареты я ем круассан. После круассана я выкуриваю еще одну сигарету. Наверное, я об этом уже рассказывал.

Я не смог написать роман – стоит окончательно признаться в этом. Но если я не смог передать мысли в книге, может, стоит попробовать что-то другое? К примеру, я бы смог «быть» террористом. Я не против того, чтобы я «оказался» террористом, но проблема в том, что я не могу «стать» террористом. Я пью американо каждый день, и я только способен на то, чтобы ходить, мыслить и писать. Пить кофе да курить. А значит, я, как коммунисты-теоретики, возможно, понятия не имею о реальности революции.

Солнце кажется искусственным. Скорее всего, это оттого, что мой мозг не понимает, когда день, а когда ночь. Дети, маленькие взрослые, продают печенье на улице. У меня бы рука не поднялась его купить – все равно, что переспать с ребенком…

Интересно, мы, русские, когда-нибудь станем такими же «финансовыми»? У нас, правда, остались еще люди (среди шахтеров, к примеру), которые кутят на всю получку, пропивают все деньги за день, а следующий месяц питаются чем попало. Конечно, это крайняя степень, но мне такое поведение ближе, чем ежедневное потакание финансам. Да, у нас часто деньги бросают на ветер, ради других, чтобы показать свое лихачество. Да, у нас в ресторане могут оставить большие чаевые, чтобы «не посмотрели криво», потому что «так не принято». Но все-таки это лучше, чем подменять все происходящее денежными отношениями. Недавно читал статью, где ученые из Европы «оценили» жену в денежном эквиваленте.

В Америке дети с ранних лет зарабатывают у родителей мытьем машины, уборкой комнаты. Я слышал, что здесь много кто платит своим детям за хорошее поведение. В ресторане каждому приносят отдельный счет. Люди не стреляют сигаретку, а покупают ее за доллар, причем они так и обращаются: «У вас можно купить сигарету?» Даже не стоит упоминать финансистов, которые так и говорят: «Я стою четыреста тысяч». То же самое постепенно развивается и у нас, в России. Но я говорю не о жажде накопления – она была всегда и у всех, – здесь идет речь о том, что у многих людей нет простых человеческих отношений – без задней мысли о деньгах. Многие сразу начинают обдумывать – «что я могу поиметь с этого человека».

Я знал одну семью в Москве. Они жили в двухкомнатной квартире в Измайлово, раз в год ездили отдыхать за границу. В общем, ничем не примечательная московская семья, кроме одного странного фетиша: измерять любой опыт в денежном эквиваленте. Один раз мы вместе сходили в музей. Уже на выходе, делясь эмоциями, муж задал своей супруге такой вопрос: «Как ты оцениваешь наше времяпрепровождение?» Жена назвала какую-то цифру – сумму в рублях. Пара немного поспорила, сравнила этот музей с другими музеями, в которых они были. Перевели все в денежный эквивалент. В конце концов они пришли к единой «оценке» их опыта в музее. После они вычли из полученной цифры цену их времени. «Цену времени» они давно посчитали, она примерно означала – сколько бы они успели заработать, если бы в это время не пошли в музей. В итоге, посчитав, они пришли к выводу, что ушли в минус, ведь цена билета, приплюсованная к «цене времени», немного превышала цену опыта. Оба расстроились, что сделали плохое вложение.

 
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
 

Брат Гумилев.

С другой стороны, они, наверное, счастливы, что нашли друг друга.

Но не счастливые, а несчастные двигают прогресс.

Скорее всего, опять соврал.

26 августа

Я, наверное, стал дребезжащим, вечно бубнящим стариком, который только и говорит о прогнивших ценностях. Только, в отличие от стариков, я поношу всех – хватит! Да, меня все еще выворачивает и тошнит от общества, но я постараюсь больше не говорить об этом. Я все уже сказал, да и сам ты все это знаешь. Надо пытаться себя сдерживать, ведь иначе ты перестанешь читать.

Главное – не они…

Кто я?

27 августа

Главное – не они…

Кто я?

Почему я так яростно борюсь с культурой потребления? Почему я постоянно проповедую сострадание? Может быть, все это от моей жажды свободы?

Я научился смотреть, Камень дал мне чистоту взора, но это не принесло мне счастья, а напротив, теперь я вижу тысячи взаимодействий, влияний внешнего мира на мой мозг: кажется, как будто у меня не осталось собственного выбора. Многое уже не властно надо мной – деньги, общественные устои, мораль. Мне плевать на законы, на мнение людей вокруг. Но я до сих пор борюсь с влияниями детства, к примеру, чувством стыда от курения, как я уже писал, или стыда от безделья. В родительском доме было не принято отдыхать, а развлечение всегда воспринималось как «потеря времени», так что мне пришлось долгие годы учиться безделью. Учиться не смотреть на часы. Но даже сейчас порой я слышу безостановочный «тик-так», не дающий мне покоя. А счастье… Счастье не знает времени.

Даже на физиологическом уровне я повторяю моих родителей: когда я сижу на стуле, я подкатываю глаза точно так же, как делали мои отец и прадед. Засовываю ступни за ножки стула, как делает моя мать. Когда я закидываю ноги на возвышение – будь то стул или диван, – если мои ноги оголены, то я всегда держу свою левую ступню между большим и указательным пальцами правой ноги – так же, как и моя прабабушка. Казалось бы, другому человеку такие находки показались бы забавными и даже радостными, но меня они тяготят. Неужто это от чувства гордыни, от того, что я не хочу быть таким, как они? Но разве то, что я вспомнил сейчас о «гордыне», не есть отголоски моего православного детства, где меня учили, что «гордыня – это грех». А сколько всего еще мне неизвестно?

Я каждый день замечаю причину, почему я подумал так, а не иначе, почему я почувствовал одно, а не другое, и да, постепенно я обретаю свой голос, но что, если мой голос был навязан мне самим собой? Что, если я стал заложником собственного мышления? Своего образа мыслей? Ах, я уже говорил об этом! Снова повторения. Зацикленность времени и пространства… Когда я успел превратиться в такого человека? Если бы Эльза была рядом, я бы не думал над всем этим. Я был бы счастливым. Но правильно ли это? Хочется в это верить – в то, что я был бы счастливым, хотя, возможно, Эльза лишь отвлекла бы меня на несколько лет, но потом я бы опять начал чувствовать, что задыхаюсь. (Время сузилось петлей на шее. Нет воздуха. И весь этот текст – спертый, концентрированный. Пахнет грязью из-под ногтей. Пытаешься вырваться в описание, но опять говоришь о каких-то навязчивых идеях. Ты еще читаешь?)

Не могу долго над всем этим думать: начинает сильно болеть голова. Попытаюсь объяснить… Голова… Мысль «А» вызывает у меня мысль «В», но мне это неинтересно. Мне интересна причина, почему появилась мысль «В». Откуда она взялась такая, и почему именно она – «В»? В итоге я объясняю это какой-то мыслью «С», что из-за нее, когда я увидел «А», я подумал «В». Но, не удовлетворившись, я начинаю думать о том, почему же я подумал про «С», где ее начало? И так далее, и так далее… Машина, думающая о машине. Машина, думающая о том, что машина думает о машине…

Эльза, Камень, где вы? Спасите меня!