Текст книги "Кащеево царство"

Глава одиннадцатая

Первым чувством было опустошение. Никто не мог понять, как такое могло случиться. Люди бродили по разворошенному стану, поднимали раненых, собирали обломки нарт и чумов, ловили разбежавшуюся скотину, и у каждого в глазах стоял немой вопрос: почему? В самом деле, почему победа, казавшаяся такой близкой, вдруг ускользнула из рук, обернувшись страшным разгромом? Причину этого видели в сваре, внезапно вспыхнувшей в новгородском войске. «Бесы заморочили, – бурчали люди. – Дьявол постарался, сунул нам эту Бабу, чтоб народ взбаламутить». Так оно и было. Золотая Баба лежала у истоков всех бед. Из-за неё, коварной идолицы, люди начали убивать друг друга. Так считали Сбыслав и Завид Негочевич – единственные из вятших, кто не погиб и не попал в полон к югорцам. Теперь на них лежало бремя руководства. Придя к чум к раненому Буслаю, они сказали:

– Всё сгибло, сотник. Нечего теперь топтаться под городом. Надо вострить лыжи домой.

– Удрать хотите? – злобно откликнулся ушкуйник, с хрипом и бульканьем вдыхая пахнущий гарью воздух.

– А ты что ж, здесь хочешь сидеть? – вскинулся Сбыслав.

– У нас правило такое: покуда мёртвых товарищей не узрели, за покойных их не считать.

– И как же ты этих мертвецов узреть собираешься?

– У самих чудинов спросим. Ежели убили они наших братьев, пусть покажут их тела.

Вятшие переглянулись.

– Разумно, – кивнул Завид Негочевич.

– А кто ж к ним на переговоры пойдёт? – спросил Сбыслав. – Зырянина-то больше нету. А окромя него, никто югорской речи не знает.

– Думаешь, у югорцев никто по-нашему не кумекает? – усмехнулся Буслай.

– Откуда ж я знаю? Мне с ними толковать не доводилось.

– А мне будто доводилось! – окрысился сотник.

– Не кипятись, – сказал Завид. – Сбышек верно говорит. Кабы не сбежал от тебя чудин, куда легче нам было бы.

– Ты что же, меня в перевете подозреваешь?

– Сам так говоришь.

– Так и ты скажи, не томи душу.

– Ты мне своих речей в уста не вставляй. Не по Сеньке шапка. Я – боярин, а ты – чадь. Помни это.

– Ты больно хвост-то не распускай, – прохрипел Буслай. – Перед Югрой, как пред Господом, все равны. Нас, ушкуйных, нынче больше стало, чем вас, вятших. За нами теперь последнее слово.

– Ишь как заговорил! – опять не выдержал Сбыслав. – Может, нам перед тобою теперь и шапку ломать?

– Припрёт – и заломаешь. Ещё руки целовать станешь: спаси, мол, Буслаюшка! – Ушкуйник был зол, говорил словно лаял, а в груди его то и дело что-то клокотало, время от времени выходя наружу кашлем. – И вот ещё что. Отныне кровь между нами. Вы наших товарищей резали, так уж теперь к прошлому возврата нет. Бородами особенно не трясите. Оборвём. Народ на вас негодует, измену видит, а даже если бы и не видел – одного того хватит, что вы Бабу Золотую укрыть хотели. За такие дела у нас разговор короткий. Кабы не были вы вятшими, давно бы уже на сосне висели. От как.

Сбыслав и Завид обменялись взглядами.

– Тебе, Буслай, видать, не только бока намяли, но ещё и голову припечатали, – заметил Сбыслав. – Совсем рассудок утратил. Новую смуту разжечь хочешь? Ушкуйников и смердов лбами столкнуть?

– Ушкуйники и сами бы рады вам брюха вспороть, – усмехнулся сотник. – Потому как гниль вашу чуют. Всегда-то вы загребать жар чужими руками горазды. Как к югорцам на пир – так вятшие впереди, а как биться за дело новгородское, так нету вас.

– А кто ж тогда здесь сидел, пока ты по лесам шнырял? – угрюмо полюбопытствовал Завид. – Кто столицу ихнюю в кольце держал? Не мы разве?

– Вот то-то и оно, – ответил Буслай. – Я-то с ребятами по лесам бродил, ноги морозил да кору грыз, а вы тут в тёплых шатрах обретались, неведомо какие речи с югорцами вели.

– Ты мели, да не забывайся… – начал было Сбыслав, но Завид успокоительно положил ему руку на плечо.

– Пусть сотник говорит, – сказал он. – Надо ж знать, что о нас люди толкуют.

– Будто и сам не ведаешь, – огрызнулся Буслай.

Боярин пожал плечами.

Ушкуйник хмуро поглядел на него, засопел.

– Почто Бабу скрыть хотели? – спросил он. – Почто ребят моих в город не пустили? Почто с югорцами за нашими спинами уговаривались? Я ить, когда вернёмся, молчать не буду. Всех вас на суд перед Святой Софией выведу.

– А сам-то ты почто без зырянина из леса вернулся? – выкрикнул Сбыслав. – Думаешь, поверили тебе, будто из-за потворы? Яков ведь хотел тебя потрясти хорошенько, да воевода не позволил. Неча, мол, крамолу сеять. И я тоже сдуру согласился. А теперь мыслю – зря. Надо было потолковать с тобою. Чтоб не возводил напраслину. И ежели живы будем да целыми домой придём, всё народу выложу. Как на духу.

– Для начала вернуться надо, – произнёс Завид. – А ежели друг друга подозревать станем, сами без югорцев себя пожрём.

– Так-то оно так, – согласился Сбыслав. – Да только трудно не подозревать, когда тебя же в перевете обвиняют. Странно такое слышать, тем паче от ушкуйника.

– А чем тебе ушкуйники не угодили? – спросил Буслай.

– Да тем, что непонятные вы. Сегодня – белые, завтра – чёрные… Не поймёшь вас. Доверия к вам нет. Разбойный люд, одно слово.

– Пора, я вижу, и тебе язык укоротить, Сбышек…

– А попробуй! И не такие пытались. Да только руки коротки.

Завид Негочевич заворочался недовольно, произнёс успокоительно:

– Ладно уж, и без того в дерьме сидим. Глотки драть в Новгороде хорошо, а здесь не до того. И так чуть не перебили друг дружку на радость нехристям. Довольно.

Спорщики глядели друг на друга, не отводя глаз.

– Ты, Буслай, ежели хочешь, посылай своих людей к чудинам, – продолжал Завид. – А я своих смердов подставлять под югорские стрелы не буду. И так знаю, что у здешних с пленниками разговор короткий. Кабы хотели освободить наших, сами бы предложили. Уж они – лиходеи такие, своего не упустят. А коли никого к нам не послали, стало быть, другое у них на уме.

– Что ж, сложа руки теперь сидеть? – ядовито полюбопытствовал Буслай.

– А ты что же, на приступ идти вознамерился? – непримиримо спросил Сбыслав.

– Хотя бы и на приступ. Нельзя товарищей в беде оставлять.

– Ну раз так, то иди. А я погляжу. Ежели хорошо у тебя дело пойдёт, может, и подмогну.

– Вот и вся ваша вятшая суть – только о себе печётесь. Ни до кого вам дела нет, даже до Господина Великого Новгорода.

– Ты меня попрекай, попрекай, – недобро произнёс Сбыслав. – Ишь ты, совестливый какой выискался. Я за Господин Великий Новгород стоял, ещё когда ты с дружками своими купчин обонежских стриг… – Он засопел, успокаиваясь, потом махнул рукой. – А, бес с тобой. Вижу, не сговоримся мы. А потому тем паче уходить отсюда надобно, пока снова не передрались. Тёмная эта земля, коварная. Умы смущает, всё доброе в человеке давит. Одно слово – Кащеево царство.

Он поднялся и вышел из шатра. Боярин последовал за ним.

– Мнится мне, морок это югорский, – сказал Завид Негочевич.

– Может, и морок, – процедил Сбыслав. – А может, обычная злоба человеческая. Дьяволу часто и делать ничего не надобно, знай только подкидывай дровишек в костёр, а уж люди сами за него работу сделают.

Завид вздохнул и направился к шатру. А Сбыслав, остановившись в задумчивости, окинул взглядом разгромленный стан, посмотрел на город. Низкое зимнее солнце спряталось за утёсом, накрыв тенью югорскую столицу. Сторожевые огни на башнях желтовато мерцали, словно светляки в залитой мраком лощине. Из города доносился гул сотен голосов, метались какие-то люди на стенах, трепетали на ветру разноцветные ленты, подвязанные к головам огромных идолов. «Празднуют», – с ненавистью подумал Сбыслав. Он отвернулся, чтобы не видеть этого зрелища, бесцельно побрёл через стан. Редкие костры бросали красноватый отсвет на измождённые и грязные лица ратников. Тут и там в полумраке бродили вои, укрепляли покосившиеся чумы, тащили упиравшуюся скотину, точили оружие, чинили нарты, подшивали одежду. Слышались угрюмые окрики:

– Хомутай его, Лешак… Ишь, заерепенился!

– Понравилось ему, видно.

– Да не понравилось, а ошалел он…

– Жратвы-то не найдётся, братцы?

– Бог подаст, самим не хватает.

– Вот ты ко мне приди, попроси чего – я те тоже так отвечу.

– Давай-давай, гуляй отсюдова. Много вас таких шатается…

– Ослабь узел, дядя Нечай! Неровён час – завалится.

– Ты со своей стороны-то придерживай.

– Да я и держу. А оно всё равно бьёт что твой кочет.

– Погодь, сейчас гляну…

Вроде ничего не случилось – те же заботы, шутки, споры. Но за этой невзрачной обыденной суетой видна была душевная угнетённость и печаль. Беда, обрушившаяся на войско, поразила всех своей неожиданностью. Она была словно буря, налетевшая среди морского затишья и потопившая суда. Если бы что-то предвещало несчастье, хоть малейший намёк, люди отнеслись бы к нему спокойнее. Но разгром, случившийся на пороге победы, вызвал досадное недоумение, а за ним – и злобу. В каждом лике, в каждом движении сквозила затаённая ненависть, готовая прорваться наружу. Кого она пожрёт? Кто знает! Нужно было выплеснуть разочарование, выместить злобу на ком-нибудь, пусть даже этот кто-то ни в чём не виноват. Сбыслав чувствовал, почти осязал ядовитый туман, висевший над станом, и содрогался при мысли, что будет, если туман не рассеется.

До его слуха донёсся чей-то пронзительный голос. На другом конце стана среди полузасыпанных снегом углей, недогоревшего хвороста и разорванных берестяных коробов попович Моислав что-то вещал, пискляво повизгивая, а собиравшие разбросанный хлам ушкуйники и челядины, одобрительно кивая, поддакивали ему и даже, случалось, подходили ближе, чтобы послушать. Слов было не разобрать, но по вниманию людей было понятно, что говорил он о вещах по-настоящему важных. Любопытствуя, купец шумно высморкался, зашагал наискосок через едому, направляясь к поповичу. Из-за ближайшего чума наперерез ему вынырнул какой-то ушкуйник, волокший искорёженные нарты. Купец поначалу и не заметил его, но ратник заорал на Сбыслава:

– Посторонись, купчина! Зашибу.

Тот изумлённо застыл, сделал два шага влево.

– Княжой, что ль?

Княжьи смерды всегда пёрли напрямик, не обращая внимания на встречных-поперечных.

– Холуёв не здесь ищи, – пробурчал ратник, со скрежетом протаскивая нарты. – Вольный я…

Сбыслав огорошено проводил его взглядом. Плохой это был знак, грозный, ежели ушкуйники дерзить вятшим начали.

– Эй, купчина, сымай овчину! – задорно крикнули ему от костра, где сидело человек пять воев. Сунув сухие хворостинки в коровьи рога, они дымили вонючим югорским куревом и блаженно заводили глаза.

Сбыслав перевёл взор на разомлевших бойцов, прищурился. Те нагло пялились на него, усмехались ехидно. Раскрасневшиеся рыла их тянули губы в глупых ухмылках, бреши в неровных зубах пускали слюнные пузыри. «Скоты», – с брезгливостью подумал Сбыслав.

– Чего смотрите, свиньи? – рявкнул он. – Думаете, без Ядрея управы на вас не найдётся?

Ухмылки мгновенно пропали.

– Ты на нас не ори, купец. Мы – люди вольные, могём и хребтину тебе переломить. Так-то.

– Вольные… Дикие вы, а не вольные. Как волки в лесу. Да только не ваш это лес. Тут зверьё такое обитает, что передушит вас как щенят. И будет в своём праве. Ничего другого не заслуживаете.

Ушкуйники переглянулись, один из них начал подниматься, вытаскивая нож из сапога. Его сосед ухватил воя за руку, усадил обратно.

– Ты нас не стращай, – сказал он купцу. – Все в одной лодке.

Сбыслав презрительно сплюнул.

– Быдло…

И пошёл дальше, не обращая внимания на возмущённый грай за спиной. Приблизившись к Моиславу, стал слушать.

– Не Бог-Вседержитель и не ангелы с серафимами правят здесь, – вещал вдохновенно попович, – но древние могучие силы. В этом и есть причина наших бед. Поп с боярами идолов валили, оскорбляли здешних богов, и за то были наказаны. Оттого и ушёл от нас зырянин, что увидел – погибель здесь. Духи смерти витают над войском! Слушайте, слушайте меня, люди! Скажу вам правду, всю как есть, а уж вы решайте, что делать с нею. Та правда была скрываема зловредным попом Иванком да вятшими, но ныне, когда нет их боле, выходит на свет, аки ясно солнышко из недр земных. Внимайте же! Не напрасно был послан к нам зырянин – направили его югорские боги с посланием, дабы предостеречь нас и вразумить. Не уразумели того вятшие и подняли гонение на пермяка. Оттого и покинул он нас, полный обиды, но прежде чем исчезнуть, передал мне знания свои, великую тайну сего края, постигнув которую, сможем мы вернуться живыми и невредимыми… – Попович замолчал, переводя дух.

– Что ж за тайна-то такая? – спросил один из слушателей.

– Тайна незамысловатая: идя в чужую землю, кланяйтесь не Христу с херувимами и сонмом святых, а тамошним богам и духам. Только тем спасётесь вы и удержите душу при себе. Ибо каждому ведомо: с рождения до смерти, в храмине и на улице, в лесах и полях неотступно кружатся при всяком человеке упыри и навии. Летают, хотят напиться крови человеческой и унести душу в ад. Но зорко следят за ними ангелы-хранители да берегини, охраняя плоть от сатанинского вторжения. Оттого и не помираем во младенчестве, что стерегут нас добрые силы. Однако ж здесь, в чужом краю, ангелам да берегиням не совладать с навиями, нужно искать иных охранителей…

– Это каких же?

– Велеса, Дажьбога, Перуна и собратьев их, зрящих на нас из чертогов небесных. Предки наши, повинуясь слову государеву, отреклись от них, заклеймили как прислужников дьявольских, и вот старые боги покинули Русь, ушли сюда, в Кащеево царство, к вилиным горам. Здесь их пристанище, здесь ведут они последний бой с упырями да навиями. И потому не у Христа нужно подмоги просить, не святым молиться, а искать опоры у стародавних стихий, кои одни только могут уберечь нас от яда волкодлачьего…

Сбыслав решил вмешаться.

– А ну хватит умы смущать! – гаркнул он. – Словесами лукавыми язычество отстроить хочешь? Я ведь не погляжу, что ты – попович, башкой о ствол так ударю, что последний разум отлетит. – Повернувшись к ратникам, сказал: – А вы чего уши развесили? Не видите разве – умом он тронулся. На бесовскую сторону перетянуть вас тщится. Срамота. Как на Святую Софию взирать-то будете? Стыд глаза не выест?

Ратники молчали, смущённо переглядываясь. Моислав произнёс:

– Ты их Святой Софией-то не стращай, Сбыславе. Много она им тут помогла – токмо и успеваем погибших считать. А всё отчего? Оттого, что идолов валили. Не трогали бы их – ничего бы не было. Предупреждал я воеводу да Завида – не буди лихо, пока оно тихо. Не послушались меня, и вот вам расплата. Дальше хуже будет, помяни моё слово. Боги здешние только в силу вступают, раззадориваются. Скоро покажут нам, где раки зимуют.

Рассуждение это, нежданно здравое и связное, разъярило купца ещё больше.

– Ишь ты, прямо волхв-вещун! Я вот прикажу тебя под лёд спустить или башку проломлю, как Глеб Святославич потворникам. Будешь знать, каково народ баламутить. Соображаешь?

Моислав угрюмо посмотрел на купца, насупился.

– Грозить изволишь, Сбышек? Меня-то ты убить завсегда можешь, а что с правдой моей делать будешь?

– Нет за тобою никакой правды, одни выдумки да прельщение бесовское.

– Есть, есть за мною правда, потому и боишься ты, потому и злобствуешь. Чуешь, что правда за мною стоит.

– Пустое мелешь, – буркнул Сбыслав.

Он снова окинул взором ратников, прикрикнул на них:

– Ну, чего пялитесь? Дел больше нет? Идите, без вас тут с поповичем разберёмся…

Вои глядели на купца враждебно, но противиться на смели. Разбредаясь, негромко толковали меж собой, обсуждая слова блаженного:

– Попович дело молвит.

– Это пускай вятшие с Буслаем решают. Наше дело сторона…

– Да они уж дорешали, что всё войско костьми положили.

– К сотнику надо идти. Пусть слово скажет.

– Хворый он нынче. Не до слов ему…

Сбыслав повернулся к поповичу, поднял кулак.

– Вот это видишь? Ещё раз услышу такое – повешу как смутьяна на первой сосне. Так и знай.

– Не мне грозишь, а богам, Сбышек.

– Плевать. Ежели демоны местные в тебя вселились, им же хуже.

– Был один уж такой, что демонов выгнать тщился. Попом Иванкой звали. Помнишь? Был – и нету его. И с тобой то же станется, если руку на меня подымешь.

Сбыслав покраснел от ярости, дёрнулся было, чтобы врезать поповичу по роже, но удержался.

– Не искушай, Моислав, – промолвил он. – Не искушай. Не вечно продлится долготерпение моё. Оборвётся – взвоешь.

И, развернувшись, зашагал к своему шатру.

Сквозь кружащийся белый пух проглядывали костры югорской столицы. Они дрожали на ветру, растекались в воздухе, двоились и прыгали. Из города доносились ревущие завывания толпы и глухие удары барабанов. Звёзды застывшими каплями рябили над головой, переливаясь словно крохотные жемчужины на дне неглубокой, быстрой речки. В лощине меж станом и городом бродили угрюмые тени – ратники подбирали обломки доспехов, разбросанные по всему заснеженному полю. По другую сторону едомы, меж ослепительно ярких костров мелькали согбенные фигуры, слышались удары лопат по мёрзлой земле и унылые голоса – русичи хоронили убитых. Летали искры, мела позёмка, ущербный месяц недвижимо висел по правую сторону утёса, едва раздвигая клубы мрака вокруг себя.

Сбыслав заметил двух всадников, приближавшихся к стану со стороны леса. Из любопытства вышел к самому краю холма, стал всматриваться в лица. Ездоки медленно вскарабкались на вершину, соскочили с оленей и направились к чуму Буслая.

– Что там у нехристей слышно? – крикнул им издали Сбыслав, смекнувший, что это – ушкуйные разведчики.

Ратники покосились на него и ничего не ответили.

– Чего молчите? Оглохли, что ль?

– Ты нам не указ, – грубо ответил один из прибывших, на мгновение повернув голову к Сбыславу. – Мы перед сотником ответ держим.

– Это Буслай вас послал?

Вои уходили всё дальше, делая вид, что не слышат. Сбыслав двинулся им наперерез, всё убыстряя шаг.

– А ну стоять, невежи! Я вам не смерд, чтоб меня не замечать. Чай в Новгороде по иному бы со мной говорили…

– Дак мы ж не в Новгороде, – ухмыльнулся другой ушкуйник, помоложе.

– Хамьё! В Новгороде и я бы с вами толковал иначе. Всыпал бы пару плетей, чтоб не забывались…

Первый ушкуйник остановился, посмотрел на купца.

– Ты, Сбыслав, петухом-то не ходи. Может, в Новгороде ты и голова, а здесь мы сами решаем, кому кланяться.

Купец покачнулся от ярости, стиснул зубы.

– Смелые стали, как я погляжу? Давно не драли вас?

– А ты зубы-то не скаль – не испугаешь. Мы – люди вольные, не чета твоим челядинам. – Ушкуйник отвернулся и пошёл себе дальше. А купец, задыхаясь от бешенства, крикнул ему в спину:

– Что югорцы-то, не согласились выдать пленников?

Старший ушкуйник опять остановился, бросил на него взгляд через плечо.

– А ты будто и рад.

Сбыслав, неожиданно для себя, рассмеялся.

– Передайте Буслаю: олух он и глупец.

Что ж, всё было ясно. Если не обезумел сотник, завтра же прикажет сбираться в путь. И это будет хорошо.

Но Буслай всё медлил. Была ли причиной тому его рана или тупое упрямство, но даже и после того, как югорцы отказались продать пленников, ушкуйный вожак не хотел начинать сборов. Эта его неуверенность выводила Сбыслава из себя.

– К гибели он нас приведёт, – бушевал купец в шатре Завида. – Ясно же, что ничего мы здесь не добьёмся. К чему упорствовать? Разве мало ему было смертей?

– У него, должно, свои задумки, – пожимал плечами боярин.

– Какие такие задумки? Ослиное упрямство, и ничего больше. Боится признать, что ошибался, вот и тянет время.

– Может, и так. Но без него мы теперь и пальцем шевельнуть не можем.

– Лебезим перед ватажником! Срам да и только.

– Что ж предлагаешь? Убить его?

– Потолковать с ним надо. Подстегнуть.

Другого выхода не было. И вятшие опять направились к сотнику.

Слюдяное солнце, зависнув над окоёмом, обдавало всё бледным негреющим светом. Истоптанное поле было слегка присыпано вчерашним снежком и походило на кожу едва оправившегося от оспы человека. На склоне едомы высились ряды свежепоставленных крестов и вытянутые бугры от могил. Внизу, почти на самой опушке, работало человек двадцать ратников, копавших ямы для погибших. Тех, кого не успели похоронить, сложили в один большой чум, стоявший на отшибе, обнесли чум засекой от волков, а у подножия набросали еловых веток, чтоб духи умерших не вздумали вернуться.

Над югорской столицей курились чёрные дымы. Их было много, несколько десятков, точно в городе шёл бой. Тысячеголосого рёва уже не было слышно, но отдельные крики ещё долетали, заставляя русичей тревожно прислушиваться.

– Что-то чудины никак не угомонятся, – сказал Сбыслав. – Может, наши-то держатся там, а мы ни сном ни духом?

– У чудинов завсегда так, – проворчал Завид. – Яков говорил, камлания их бесовские не один день длятся… Может, и пожгли чего, одурев от курева. Язычники, одно слово.

Сбыслав лишь скрипнул зубами.

Возле Буслаева чума на лапнике сидел вой и строгал топорище. На вятших он даже не взглянул. Купец пнул его по ноге, осведомился:

– Сотник здесь что ли?

Ушкуйник поднял на него глаза, моргнул.

– Здесь, а где ж ему быть!

– Так иди и скажи, что мы явились. Поговорить хотим.

– Хворый он. Никого пускать не велел.

– А ты всё ж таки передай. Может, и соблаговолит начальник твой перекинуться с нами парой слов.

Вой недовольно поджал губы и, поднявшись, ушёл докладывать.

– Стыдоба! – негромко произнёс Сбыслав. – Топчемся у порога, словно к князю явились…

Завид промолчал.

Скоро вой вернулся.

– Заходите, – кивнул он в сторону полога.

Купец и боярин, наклонившись, вошли в чум, подсели к очагу.

– Зачем пришли? – слабым голосом спросил Буслай.

– Да всё за тем же, – ответил Сбыслав. – Уходить надобно.

– Никак не успокоишься, Сбышек? – сотник оттопырил губу, сверкнул серебряным зубом.

– Брось, Буслай, – сказал Завид Негочевич. – Чего ждёшь? Ясно ведь, что товарищей не вернуть.

– Хотите уйти – так уходите. Никто вас не держит.

– Чтоб весь Новгород нас переветчиками окрестил? – неприязненно бросил Сбыслав.

– Во-она чего вы боитесь! Что ж, оно и верно. Заклеймят как пить дать.

Гости его промолчали, и Буслай равнодушно уставился в потолок. Тогда Сбыслав сообщил:

– Моислав крамолу сеет, народ будоражит. Нехорошо это. Язычеством пахнет.

– А мне-то что с того? – удивился Буслай.

– Глупец ты, сотник. Дальше носа своего не видишь. Они же сами как чудины станут, а потом тебя же и прирежут. Зачем ты им такой сдался, когда у них попович вожаком будет?

– Брешешь, – лениво отозвался Буслай. – Ребята мои меня не тронут, а вот тебе от них не поздоровится. Потому и трясёшься.

Сбыслав вскочил, надвинулся было на Буслая, но тот вдруг резво сел, сбросив шкуру, и извлёк откуда-то большой обоюдоострый нож с серебряной рукояткой в виде грудастой девахи с длинными волосами.

– А ты подойди, подойди попробуй, – недобро посулил он.

Боярин тоже поднялся, положил купцу ладонь на плечо.

– Позволь нам, Сбышек, с сотником потолковать один на один.

Житый человек перевёл на него бешеный взгляд, засопел и кивнул.

– Потолкуй. Хоть и не вижу я, о чём тут ещё толковать можно.

Он вышел, а Завид Негочевич вновь опустился на шкуры, с укоризной глянул на Буслая.

– Нехорошо ты себя ведёшь, сотник. Не по-людски.

– Переживу, – пробурчал Буслай. – О себе лучше тревожься, боярин.

Завид помолчал, созерцая его, потом спросил:

– Что ж ты намерен делать?

– А тебе что за забота?

– А мне такая забота, что мы с тобой в одной упряжке, и потому сообща должны действовать. Иначе нас югорцы как щенят передушат.

– Раньше-то вы, вятшие, другие песни пели. Промеж себя только уговаривались, а нас, ушкуйников, на совет не допускали.

– Вздор порешь. Был ты на совете и голос имел такой же как прочие.

– Голос голосом, а решали-то вы друг с дружкой.

– Решал воевода, а мы лишь советовали.

– Видел я, как он решал. Под боярскую дуду отплясывал. Прав был Савка: вас, бояр, в кулаке держать надобно, чтоб не распоясались.

Завид глубоко вздохнул и сказал:

– Я с тобой не препираться пришёл, не прошлое ворошить. Это уже всё быльём поросло, и кто старое помянет, тому глаз вон. Верно? Надо нам с тобой о будущем подумать. Из начальников только мы с тобой да Сбышек остались. Больше некому войско из Югры выводить. Что мыслишь об этом, Буслай?

– Мыслю, что в столице чудинской странные дела творятся, как будто бой там идёт. Может, это братья наши бьются, а мы здесь сложа руки сидим…

– Не братья это, а югорцы победу празднуют. У них завсегда так – ежели торжество, так дым коромыслом, хоть святых выноси.

Буслай пожевал губами и снова лёг, накрывшись шкурой. Завид смотрел на него, ничего не говоря. Сотник долго сопел, неотрывно глядя в дыру, сквозь которую уходил дым, затем крикнул раздражённым голосом:

– Лешак! Где ты там, сволочь?

На зов явился ушкуйник, стороживший вход.

– Пожрать принеси что-нибудь, – приказал сотник. – Тебя пока не пнёшь, не пошевелишься…

Ушкуйник обиженно забормотал что-то, но Буслай лишь отмахнулся от него.

– Проваливай.

Ратник вышел.

– Так что же ты надумал, сотник? – опять спросил боярин.

– Не знаю пока… Обмозговать надо…

– Довольно уж обмозговывать. Бойцов у нас от этого не прибавится.

Буслай долго разглядывал потолок, наконец, произнёс с неохотой:

– Ладно… Перед смертью не надышишься. Завтра выступаем.

– Ну и слава богу. – Боярин поднялся и, пожелав ушкуйнику здоровья, вышел из чума.

Утром следующего дня все собрались в круг. Раненый Буслай, сидя на нартах, произнёс короткую речь, ободрив товарищей перед дальней дорогой и послав проклятие чудинскому городу.

– Знайте, братцы: вернёмся мы ещё сюда, и кое кому солоно придётся.

Окончание осады пришлось на день Николы-зимнего, помощника в пути, покровителя оклеветанных. Русичи истово помолились перед дальней дорогой, потом Моислав опять начал нести что-то о древних богах. Сбыслав не выдержал: накинулся на него, обматерил с ног до головы, да ушкуйники вступились, намяли бока купцу. В стане опять началась свалка. Неизвестно, чем бы это закончилось, когда бы с западной стороны едомы не появился волк. Пока люди были заняты распрей, он подобрался к оленям, хотел утащить одного, но скотина подняла рёв. Ратники, опомнившись, бросились за оружием. Волк не стал ждать, когда его пырнут колом, и бросился наутёк. Вслед ему полетели стрелы.

– Ишь ты, здоровенный какой, – говорили вои. – Отожрался, видать, на нашей скотине.

– Не простой это волк, а заговорённый, – тут же объявил попович. – Боги его послали, чтобы подать нам знак.

– Что ж за знак такой? – озадачились воины.

– Подумать надо.

Но подумать он не успел. Ворота югорской столицы вдруг распахнулись, и оттуда со свистом и гиканьем вылетела лавина всадников на оленях. Новгородцы, ещё не отошедшие от горячки междоусобицы, забегали, торопясь построить ряды, заметались меж саней, хватая оружие и брони.

– Вот он, знак-то! – крикнул кто-то из русичей.

– Добить решили, сволочи, – отозвался другой.

В общем сумятице слышались торопливые распоряжения Завида и Сбыслава. Буслай приподнялся на нартах, заорал:

– Лешак! Сулицу мне! И колчан. Живо!

Ближняя шеренга воев сомкнула щиты, готовясь встретить чудинов на левом крыле стана, но те вдруг остановились и принялись натягивать луки.

– Хоронись, братцы! – раздался отчаянный крик.

Новгородцы, уже познавшие югорские повадки, присели, втянули головы в плечи, готовясь к смертоносному ливню. С шумом рассекая воздух ястребиными перьями, вверх взмыли сотни чудинских стрел. Зазвенели щиты, принимая на себя град железных наконечников, послышалось несколько воплей – кто-то не успел уберечься и теперь извивался на снегу, заливая его кровью.

– Стоять, братцы! – прогремел голос Нечая Сатаны. – Кто спину покажет, тому башку с плеч.

Завид и Сбыслав, поднявшись во весь рост, велели смердам пригнать оленей. Спрятавшись за чумами, они спешно натягивали латы.

Чудины ещё несколько раз сыпанули стрелами, изрядно проредив русские цепи, и ринулись на вершину едомы, обходя частокол с крыльев, чтобы вырубить всех новгородцев под корень. Руководил ими человек с лосиным черепом на голове, сидевший на олене и державший в руке мощную двулезвийную пальму. Врагов было так много, что казалось, они вот-вот затопят русский стан, даже не заметив горстки защитников. Мужичьё оробело и начало быстро пятиться, прикрываясь щитами.

– Куда? – захрипели на них хором Буслай и Сбыслав. – Стоять, свиньи! Не нарушать строй!

Но охваченные страхом смерды словно и не слышали их. Отступая всё дальше, они по одному начали разворачиваться и, увязая в сугробах, исчезали в лесу. Ушкуйники, заметив такое малодушие, тоже оробели, строй их рассыпался, они в нерешительности расползались в разные стороны.

– Вернуться, ублюдки! – ревел Буслай, размахивая сулицей. – Всех перережу!

Но даже голос сотника не помог воям обрести мужество. Полные страха, они медленно отходили вглубь стана, а затем, показав спины, бросались прочь от наступающих югорцев.

– Сопляки! – крикнул им вслед Буслай. – Город взять не сумели, так хоть сдохните достойно… – Он выбрался из нарт и, опершись на копьё, поднялся во весь рост.

Нападавшие были уже совсем близко. Слышен был храп их оленей и возгласы погонщиков на нартах. Тут и там в снег втыкались стрелы, из чумов выползали новгородские раненые, хрипели, плевались кровью. С востока стремительно наплывали тучи, превращая сумеречный зимний день в настоящую ночь.

– Ну что, паскуды, добились своего? – рыкнул на чудинов сотник. – Ничего, всё наше горе вам слезами отольётся…

Он стоял, опершись о копьё, и ждал, когда наступающая лавина сметёт его как щепку. Защищаться он не мог – не было сил. За спиной раздавались какие-то крики, товарищи звали его, но сотник даже не оборачивался.

– Бросили нас, да? – с ненавистью сказал ему один из раненых, подняв голову из снега. За ним тянулась кровавая борозда, а из левого бока торчала стрела. – С-сучье племя.

– Бог им судья, – ответил Буслай.

Рядом с ним невесть откуда вырос бородач Нечай.

– Довольно храбра из себя строить, – проговорил он, хватая сотника под мышки. – Все забздели, и тебе нечего геройствовать.

– Пусти, Сатана, не доводи до греха, – дёрнулся было Буслай, пытаясь вырваться из его объятий. – Зашибу.

– Куда ты такой годен, – пыхтел ушкуйник, насильно волоча его к лесу. – Нынче и зайца не зашибёшь.

– Пусти, пёс! – рвался сотник. – Глотку перегрызу…

– Грызи.

Не успели они добраться до опушки, как стан заполонили чудины. Оглядываясь, Буслай увидел, как враги добивают раненых и жгут чумы. Над верхушкой холма заполыхали огромные костры, послышались вопли заживо горящих людей, а югорские лучники высыпали на склон и продолжали пускать стрелы в спины удирающим новгородцам.

Оказавшись под спасительной сенью елей, Нечай опустил вожака на снег, почесал рукавом замёрзший нос. Тут и там из-за стволов и кочек выглядывали перепуганные вои, в зарослях лозняка сидели пригорюнившиеся вятшие. А попович ходил меж ратников и усмехался.