Текст книги "Эха – на!"

– Не – е, Ежи. Тута надо правэрыть. Наверное и з– за этого и гаснет постоянно. А может быть этот кончик на массу идет?

– Да какая, в гопу, масса! Оставь его, я тебе говорю.

– Да я попробую только, может он все – таки на массу….

И Ша решительно ткнул оголенным концом провода в металлическую дверцу щитка…

По словам Ежика он грохнулся на пол так, словно ему одновременно врезали кувалдой в лоб и отрубили ноги. В глазах у него еще часа два пылало ярко желтое пятно и, к тому же, неделю потом болел копчик, ушибленный при падении на пятую точку, от грохота и вспышки в результате осуществленного приятелем рокового коротыша. Однако Ша он и есть Ша, поэтому Ежик не обижался. Смысл? Играли вместе, выпивали вместе, в щиток полезли вдвоем, а кто там чем и куда ткнул – не суть важно. Живы главное. С Ша вообще как с гуся вода, ничегошеньки ему не сделалось, слава Богу. Он даже злосчастный провод из рук не выпустил. Партизан из Полесья, без всяких шуток и подковырок, неуязвим, непобедим и практически бессмертен. И это правильно, это справедливо. Хоть в таком безнадежном деле повезло.

На экзамене по сопромату у Боба из кармана выпала шпаргалка. Она валялась на полу, почти под партой. Но почти это, как известно, не совсем, поэтому доцент Паничев её и узрел. И конечно же попытался выдворить Боба из аудитории. Ага! Сейчас! Не тут – то было.

– Так, у вас шпаргалка, вы отстраняетесь от сдачи экзамена. Покиньте аудиторию.

– Никуда я не пойду. Во – первых, это не моя шпаргалка. Во – вторых, вы же не видели, что она выпала у меня из кармана или еще откуда – то. Никуда я не пойду и буду сдавать экзамен.

– Нет, не будете. Вы списали со шпаргалки, а надобно учить материал. Давайте, выходите. Все равно к сдаче я вас не допущу.

– Ну, не допустить вы меня не можете. У меня зачет сдан. Кроме вас есть еще профессор Крутов, он мой лектор, ему и решать. И потом, давайте посмотрим, что в шпаргалке, а что у меня в билете и что я на листе написал. И тогда посмотрим.

– Нечего смотреть. Поднимайте вашу шпаргалку с вашей мазней мелким почерком и уходите.

– Ничего поднимать я не стану. К тому, что у вас в аудитории на полу валяется, я не имею ни малейшего отношения, и поэтому– буду сдавать экзамен.

– Нет, не будете!

– Нет, буду. Вот увидите.

В это время в аудиторию вернулся профессор Крутов, заведующий кафедрой, читавший лекции у Боба на потоке. Он выслушал препирающихся и сам, с кряхтением, нагнулся за шпаргалкой. Развернув небольшой клочок тетрадного листка, профессор довольно долго знакомился с его содержанием, вчитываясь в текст, написанный очень мелким шрифтом, и даже шевеля при этом губами. Затем он небрежным жестом подхватил с парты экзаменационный билет и листок с ответами Боба. Едва глянув в них, Крутов огласил вердикт: «Так это действительно из другой оперы. Дайте ему дополнительную задачу и пусть сдает». Он направился к своему столу. Паничев засеменил рядом, что – то оживленно шепча профессору на ухо. Бедолага от волнения забыл, что даже орать в правое ухо Крутову было бесполезно. Он им ни черта не слышал. Была даже такая фишка, садиться на экзамене справа от завкафедрой, мол, пересесть он не станет просить, неловко, де, ему, а в глухое ухо дуди, что хочешь, все проскочит. Самое смешное, что бедолага Паничев, в свою очередь, плохо слышал левым ухом. И к нему старались подсесть слева. В общем, широта профессорской натуры возобладала над буквоедством подчиненного, Боб сдал экзамен на «хорошо». А не надо пасовать и сдаваться. И воздастся вам.

На оперативку в заводском управлении капитального строительства собрались представители подрядчиков, участвующих в возведении очередного промышленного объекта. Нужно было подписать график работ, утрясти некоторые вопросы по обеспечению материалами и все такое прочее. Особенно сильно на этом высоком собрании выглядели двое из конторы «Промстроймет». Директор, Алексей Львович Чернецкий забыл захватить с собой очки и безрезультатно пялился в простыню графика, склеенную из двух листов формата А – 1. А его заместитель, Ваня Зяблик, не удосужился оснастить себя слуховым аппаратом, без которого был абсолютным глухарем. И смех и грех. Зам читал директору вслух, а тот, в свою очередь, общался с заказчиками. График в итоге они все – таки подписали, но обсуждение шло на уровне разговора вроде:

– Здравствуй, ты в баню?

– Да, нет. Я в баню.

– А – а – а. Ну, а я подумал, что ты в баню пошел.

Кстати, Боб имел мужество и признаваться в содеянном. Если уже не отвертеться. Сдавал он, например, доценту Савину экзамен по автоматизированным системам управления. О Савине по институту ходили следующие вирши:

 
Преподаватель Савин
Когда в штанах забавен.
Но без штанов, похоже,
Забавен Савин тоже.
 

Не знаю, чем было инспирировано сочинение такого четверостишия, поскольку Савин был препод, как препод. Не хуже и не лучше других. И не особо грозен. Возможно, конечно и срывался на кого – нибудь, доводили наверняка, без этого ведь не обходилось. Ну, так или иначе, а стишки гуляли за доцентом из года в год. Боб, вытащив билет, благополучно передрал ответы на вопросы с хорошо приготовленной «шпоры», которую потом сунул, свернув вчетверо, в нагрудный карман пиджака. И вызвался отвечать. Они с экзаменатором довольно мило пообщались по предмету, потом коснулись игры в регби, до которой оба, как выяснилось, были большие охотники, словом, все предвещало Бобу отличную сдачу. И тут Савин неожиданно оборвал на полуслове беседу и поинтересовался: – Ну, ладно, а что это у вас из кармашка торчит? Боб только глаза вниз скосил. Да, из нагрудного кармана предательски кокетливо, точно платок, выглядывала запретная бумаженция. – А это я списывал, Анатолий Алексеевич, – спокойно изрек Боб и вытащил листок на свет божий. За сим он покинул аудиторию, сопровожденный напутствием Савина, явиться послезавтра и сдать экзамен честно – благородно.

На исходе семестра Нечи все – таки нашел в себе силы посетить лабораторию кафедры термодинамики и теплотехники. Он явился на занятия, увязавшись за нашей, у него – то была по расписанию лекция, а сроки уже более, чем поджимали, и Нечи решил форсировать отработку пропущенного учебного времени. Но прежде следовало доходчиво и внятно объяснить преподавателю причины своего длительного отсутствия. И тут Шура выступил во всей своей красе. Войдя в лабораторию, он решительно прошагал к преподавательскому столу и отрапортовал.

– Студент Нечипайло. Явился для отработки лабораторных работ. Отсутствовал на занятиях по причине спортивной травмы, полученной в начале семестра на тренировочном сборе.

Я, если честно, обомлел. Не ожидал я подобного даже от Нечи. Надо же такое придумать! Доцент Артемьев, и это было видно невооруженным глазом, был озадачен не меньше. Он поднял глаза на стоящего почти по стойке смирно орясину и некоторое время мерил его взглядом, явно находясь в некотором замешательстве, что же этому наглецу ответить. Артемьев был мужиком довольно неплохим, не чуждым иронии и чувства юмора. вполне сносно относившимся к раздолбаям, коих ему приходилось просвещать. Разобравшись наконец с собственным смятением, он откинулся на спинку стула, барственным жестом водрузил на нос очки в тонкой оправе, и спросил, смешав в голосе елей и ехидство:

– И каким же видом спорта, коллега, вы изволите столь серьезно заниматься?

Нечи помялся немного и потупив взор скромно произнес:

– Ну, это довольно редкий вид спорта… – и умолк.

– Так все же какой? Уж сделайте одолжение, просветите профана. – Артемьев пытался заглянуть спортсмену в глаза, и его бородка а – ля «всесоюзный староста М. И. Калинин» была нацелена на прогульщика острием клинышка, точно наконечник копья.

– Спорт редкий, элитный… Авиамодельный. – выпалил Нечи, вновь устремив на вопрошавшего почти детский незамутненный взгляд. Мы оцепенели. В жизни никто из нас ничего подобного не придумал бы! Из каких глубин сознания или подсознания вытащил братан эту бредятину?

– И что же? – озадаченно спросил Артемьев. – В данном виде спорта такие тяжелые травмы случаются? Что конкретно с вами произошло?

– Да вот, корда оборвалась и модель в голову прямо спикировала. В больницу пришлось лечь. – Нечи коснулся рукой волос в районе темечка. – Теперь догонять по учёбе придется. Справку в деканат отдал.

Никакой справки, понятно, у него не было и быть не могло. Но наглость, без вариантов, второе счастье. Доцент был настолько ошарашен экстравагантным объяснением, что просто указал Нечи на свободное место, добавив, что о графике отработки они побеседуют после занятия.

Порой Ежи, чувак дотошный и скрупулезный, ополчался докопать заслуженного авиамоделиста каким – нибудь каверзным вопросом, заранее зная ответ и тому имея печатные свидетельства. Однажды он подошел к Нечи держа в руках заложенный пальцем на нужной странице некий справочник и с не без сладенького яда в голосе спросил, мол, а сколько, ты думаешь, старик, стоило американцам изготовление артиллерийского линкора типа «Айова»? Нечи, куривший на кухне у окна, выдержал паузу, многозначительно затянулся парпироской, глянул в окно, и свысока так, одновременно с репликой выпуская дум, обронил, мол, столько – то миллиардов «ихних» зеленых рублей. Ежи в свою очередь ехидно осклабился и даже чуть поклонился в сторону Нечи от предвкушения его фиаско. После чсего озвучил, согласно данным справочника, совершенно иную сумму, и рядом не стоящую с ответом знатока – эксперта. Нечи постоял немного молча, вновь побуравил взглядом оконное стекло, а потом, не прерывая созерцания зимней питерской окраины, произнес поистине академическую фразу: «Ну, это они созвездели. Поспешили. Поэтому и ошиблись». И ушел, оставив оторопевшего Ежи в полной прострации.

Ирина Владимировна Красина, импозантная, миловидная, статная дама бальзаковского возраста начала лекцию по материаловедению с выяснения причин отсутствия некоторых студентов на её занятиях. Не минула чаша сия и меня:

– Вот вы, молодой человек, отчего – то по вторникам всегда на лекциях присутствуете, а по субботам вас нет, как нет. В чем проблема?

– Понимаете, Ирина Владимировна, – начал я, вставая, и, утвердившись во всеь рост, с неописуемой наглостью продолжил, – В субботу у нас материаловедение первой парой, а мне, уж извините, никак не проснуться вовремя. Сплю я, нет сил разомкнуть объятья Морфея. Однако моя откровенная бравада не произвели на Красину ни малейшего впечатления.

– А экзамен проспать не боитесь? – неожиданно вяло поинтересовалась она

– Нет, что вы. Даст Бог, экзамен придется на вторник.

Ирина Владимировна только махнула рукой в мою сторону и я сел на место. Разбор полетов, тем временем, продолжался. Наша дива была явно не в форме, то ли утомилась к концу дня, то ли ещё что. Вскоре она назвала еще одну фамилию, на что Ныряич, не мудрствуя лукаво, улыбаясь во весь рот, громогласно провозгласил, чуть приподнявшись над стулом:

– Ирина Владимировна, а мы с ним, – он указал на меня, – спим вместе! Ну, в смысле живем в одной комнате. – последнюю фразу Ныряича никто не услышал, ибо поток грохнул и зашелся смехом в единый миг, словно по команде. Доцент Красина постояла спокойно, потом, покачав головой, оснащенной пышной прической, присела за свой стол, поджидая пока утихнет гвалт. Её инертность была, наверное, самым правильным выходом из данной ситуации.

– Нечипайло, вы посещаете вторую мою лекцию Где вы пропадали весь семестр?

Нечи встал и укоризненно посмотрел на преподавателя.

– Ирина Владимировна. Мне неудобно при всех повторять, я же на прошлом занятии вам все объяснил. Извините, что напоминать приходится. Но мне, право, неловко…

Он как-то горестно ухмыльнулся и развел руками. Красина оторопело посмотрела на него и вдруг откровенно смутилась, даже краска щеки тронула.

– Извините, Нечипайло… Д а– да.. я помню – помню.. Ну, вы хоть конспект восстановите. Садитесь, садитесь. Все. Давайте начнем лекцию.

Нечи опять выкрутился. Ничего он, конечно же, никому не объяснял, и с прошлой лекции свалил после первого часа. Но смелость города берет. А если кто – то не в силах разобраться в душе истинного артиста, то извините. Это не наши проблемы. Главное —

результат. Так, собственно, нас и учили.

Я курил в коридоре, сидя на корточках, спиной к стене, в паре метров от своей комнаты. В кухне, судя по доносящейся разноголосице, и без меня народу хватало. Бухарин там, Чушка это точно, приволокся со своего семейного этажа с утра пораньше, точно хочет с Микитой поганку завернуть… Ага, Челентано с Лордовичем заявились, Клепа, Джон. О – о – о, кого я слышу! Сам Серж – гнилофан приволокся. Об чем базар, пацаны?

– Да я это, говорю, вон у Микиты болт такой длиннющий, что резьбы на слониху хватит. Он, когда на унитазе сидит, болтярой воду потянуть может, серьезно, как хоботом. А одной подруге как втер, та и чики – брики, по самые не могу. Вся уделалась…

– Чушок, чего ты лепишь, держи лучше кастрюлю, да не обожгись ты! Во. А мне давай бутылки… Где ты взял – то, рано ведь еще?

– Места знать надо, а еще Бухарин, красный профессор… В пивняке, в «шайбе», у пацанов есть почти всегда, для своих, ага. А мы какие? Свои и есть. Потом, бывает, и у таксистов с утра что – нибудь обломится. Вот так и наковырял. Ладно. Пошли, не то остынет все, и напитки и наедки.

– Клепа, Клепа, оставь ты крыЖечку в покое. Дай супчику дэцэл покипеть правильно.

– О, картошка на подходе, базару нет…

– А я ему толкую, дохлому, шугнись, чувачелло, не видишь, мы здесь тащимся. Кстати, парни. У кого маЖина есть? У Ныряича? Так он же инсулин колет с неё. Ой, беда. Нужна маЖинка, хоть убей. Пойду свою усатую любовь потрясу. Может деваха чем и поможет.

– Серж. А чего ты ей усики не выщиплешь? Или так красивше?

– Лордович, ты что, йогу дался? Это же больно! Чем щипать? Рейсфедером, как брови? Я же не садист для любимой девушки. Я её на свой лад помучаю. Потом. А усики – признак темперамента и страсти. Вот так, братан.

– А слышали, как Батя собирал – провожал Начальника на свиданку? Ща, погодите. Добью хабчик и расскажу…

– Ну так вот. Приходит Начальник в комнату и говорит Бате, мол, друган, девушку встретил по дороге в общагу, красотка – закачаешься, разговорились, то – сё, познакомились. В субботу иду с ней на дискач. А суббота когда? Правильно, завтра. Значит время для подготовки еще есть. Тут Батя встрепенулся, с койки сполз, и говорит, дескать, Нач, ты не волнуйся, соберем тебя на мармеладки в лучшем виде. Только надо костюм по размеру найти. Ну, в Бате —то центнер с гаком, да и роста хватает, а Нач? Жертва голодного аборта. Вес пера. Батя правда по общаге прошвырнулся, три костюма в зубах принес на выбор, дал Начу денег под расчет на цветы и стрижку, а то герой -любовник раньше времени допинг примет, купил сам шампанского пару бутылок… В общем Начальник в субботу упакованный, в костюмчике, при красном гавриле, в полуботах на соответствующем ходу, с цветами и шампусиком, двинул навстречу счастью. Батя весь вечер топтался по общаге сам не свой, от волнения все. Что было в наличии из провизии слопал, пол ящика пива выцедил… два раза в лабаз бегал. А где – то в час ночи заявляется рыцарь, ну, Начальник, пьяный в дупелину. В одном ботинке, без пиджака и галстука. Букет цветов в брюки спереди заправлен, только бутоны мятые торчат, розы же, а тогда шипы – то где? Понятно где. Вдобавок брюки по шву меж ног разошлись, а под левым глазом бланш. И визжит Нач, бедолага, со слезами и в голосе, и в натуре, мол, на пришла она, милая – любимая. Не пришла, ласточка… марамойка… светлая мечта… шаланда, короче, полная фекалий… Во, пацаны, что любовь творит, ежели по – настоящему, по – чесноку.

В четвертом пролете цеха крупнопанельного домостроения шла распалубка формы со стеновой панелью. Все как обычно: работяги раскрутили замки, отдали бортики, крановщица «смайнала» гак, на который накинули серьгу четырехветвевого стропа. И тут… Стоп. Не сначала начал. Этот день вообще задался. С утра, по дороге в цех, я решил срезать путь и направился через третий полигон. Полигон тот же цех, только под открытым небом. Там изготавливают крупногабаритные конструкции, которые не помещаются в обычных цехах, и краны на полигоне обычно козловые. Проходя мимо одного из них я услышал звук гармони, изливавшийся откуда – то сверху. Впрочем, я сразу понял откуда. Миша, крановщик полигона, если принимал на грудь более двухсот граммов, всегда брал с собой в кабину трехрядку, обычно лежавшую в мастерской у слесарей. Видимо Мишаня был с утра в ударе, уж больно старательно выводя: «Вот кто-то с горочки спустился…». Да, подумал я, и шиш его теперь снимешь с верхотуры, разве что с милицией. Такое уже бывало пару раз, и это только на моей памяти. А Миша трудился на комбинате почти три десятка лет, и начальство терпело его выходки, кстати не столь уж частые. Ветеран выступал, что называется, редко, но метко. Однако работал он здорово и крановым был отменным, опять же никогда не отказывался выйти сверхурочно. Правда сегодня он вряд ли сподобится на трудовой подвиг. Хорошо, что кран стоял в тупике, и придется напарнику мишкиному за двоих постараться. Ругань конечно будет, интересно на селекторном сообщат о концерте или нет? Провожаемый Мишиными руладами и переливами гармони я продолжил свой путь и вскоре оказался в родном цехе. Не переодеваясь, сразу прошел по пролетам, посмотрел журналы передачи смен, и, не обнаружив записей о поломках оборудования, в хорошем настроении заглянул к своим слесарям. Тут моё настроение слегка испортилось. В слесарке на скамейке у окна сидел Володя Мирный в абсолютно невменяемом состоянии. Вообще – то я привык всех своих мужиков звать на ты, но по имени и отчеству. Так и мне было комфортно, и мужикам, годившимся, в основном, по возрасту мне в отцы. Молодой в ремонтной службе был только один, тоже Володя или, как его окрестили коллеги, Вова – маленький. Мирный же же, имевший легкий характер, весельчак, балагур и прибаутчик, охотнее всего принимал обращение дядя Вова. Этот самый дядя Вова не только был пьян в дугу, но и останавливаться, судя по всему, не собирался. В одной руке он держал не прикуренную папиросу, в другой – малек «Русской». Слева от Дяди Вовы, на табуретке у верстака расположился бригадир – Иван Михайлович Корецкий, высокий, жилистый, пожилой белорус, под шестьдесят годков, до сих пор таскавший в одиночку кислородные баллоны и имевший обыкновение докладывать мне свои соображения по поводу предстоящего ремонта следующим образом:

– Там, по всех данных, шпонку на валу оборвало опять и паз, наверное, раздолбило. Нужно разобрать все это дело удвоёх. а лучше – утроёх. А сварной пусть шину медную у паз пыхнеть и паз наварыт, а шлихмашинкой потом обработаем. Ну, и соберем к обеду, если утроех конечно.

Иван Михайлович срочную служил на флоте и тот же дядя Вова никогда не упускал возможности отпустить по этому поводу прибауточку: – На службу, Ваня, нужно приходить в гастучкаф и в пилоточкаф, на корабляф и подводныф лодкаф. С мальчикаф и девочкаф.

Корецкий вполголоса материл сослуживца, грозя ему не только порицанием от бригады, но и, насколько я успел расслышать, моими репрессиями. Дескать, одевай штаны ширинкой назад и мылом запасись, начальник тебя отымеет как сидорову козу, и фамилию свою ты тогда сменяешь на иной лад. Какой ты после этих дел будешь Мирный, ети его в душу? Впрочем, разъяснилось все очень быстро. Дядя Вова, очевидно собравшись с силами и мыслями, довольно внятно доложил, что вчера вечером у него родился внук, ну, они, значит, с зятем на радостях и отмечали это дело всю ночь напролет. Но работу он, Владимир Николаевич Мирный, никогда в жизни не прогуливал, оттого и явился пред мои светлые очи, готовый к очередным трудовым свершениям. Ладно. Я достал из сейфа, а точнее, из металлического, крашеного кузбасс лаком, шкафчика, стоявшего в углу мастерской, чистый лист бумаги и велел дяде Вове написать заявление на два отгула. Благо с утра был четверг, с учетом выходных получалось у него четыре свободных дня для продолжения разговления и последующего вытрезвления. Но тут выяснилось, что писать дядя Вова как раз не может, пусть Ваня напишет за него а он свою закорючку только поставит. Корецкий, тоже еще тот каллиграф, чертыхаясь и беззлобно поливая приятеля легкой бранью, кое – как, под мою диктовку, изобразил прошение об отгулах, которое дядя Вова и утвердил, слегка надорвав при этом бумагу концом стержня шариковой ручки. Я забрал заявление, поставил свою визу: «Не возражаю» и роспись с датой, сложил лист вчетверо и спрятал в карман, сказав Николаевичу, чтобы он сыпался восвояси. Однако в ответ услышал его пожелание сходить еще в душевую, забрать спецовку, дабы постирать её дома. «Ну, ладно, дядя Вова, только давай быстро, и никому на глаза не попадайся, чтобы разговоров лишних не было. Ты же наших баб знаешь, вмиг начальнику сдадут. Иван Михайлович, уж проследи за ним». – с тем я и отправился к себе в кабинет.

И вот, только через полчаса после всего произошедшего, в четвертом пролете начали распалубку формы, извлеченной из пропарочной камеры. Вскоре панель была готовы к выемке и стропаль махнул крановщице: «Вира по малу!». Та включила подъем и бетонный прямоугольник медленно пополз вверх. А на высоте метра с три вдруг, почти без остановки, быстро съехал вниз, распугав работяг, чистивших днище формы и конечно же кинувшихся в разные стороны с криками известного содержания. Но Томка – крановщица даже вниз не посмотрела. Облокотившись о борт облегченной, не имевшей верхней части, кабины крана, она глядела во все глаза в сторону входа в цех из АБК, где располагались раздевалки. Там, в дверном проеме маячил дядя Вова. Из одежды на нем имелись резиновые тапочки – сланцы и строительная каска. В руке сей Адам держал мочалку, истекавшую мыльной пеной. Видимо до дяди Вовы с трудом доходило где он и зачем вообще сюда вышел. Рука с мочалкой то и дело поднималась до уровня груди и автономно совершала не вполне уверенные, скорее всего остаточные, по инерции, круговые намыливающие движения. Томка внезапно взвизгнула и закрыла глаза ладонями. Мужики из первого и второго пролетов, ближних к входу, уже со всех ног неслись к дяде Вове. Но тот, очевидно почуяв в стремлении набегавших угрозу для себя любимого, с неожиданной прытью побежал вдоль цеховой стены и очень скоро достиг приямка, где стояли насосы для откачки конденсата из пропарочных камер. Приямок был довольно глубокий. В нем, кроме двух насосов, располагался внушительного объёма цилиндрический аккумуляторный бак, а также трубные гребенки и коллектора конденсатопровода. Дядя Вова скрылся в приямке и затих там, забившись в самый темный и труднодоступный угол. Преследователи в запале попытались сходу выдрать беглеца из его схрона. Однако новоявленный подпольщик сопротивлялся ожесточенно и упорно, не проронив при этом ни слова. Он даже мочалку из руки не выпустил, не отдал противнику своё, кровное. Положение преследователей усложнялось тем, что намыленное тело дяди Вовы скользило в их руках, и он всякий раз вырывался из объятий нападавших. Теперь – то скандала было уже никак не избежать. Прибежала Людка – сменный мастер, заполошная женщина, не умевшая говорить без мата, технолог Светлана, записная комсомолка, ханжа и стукачка, начальник ОТК Коротеев, мужик не злой, но уж больно пугливый, в общем – вся королевская рать. Я оказался на месте прежде них, но потратил довольно много сил, дабы вразумить и остановить вначале самостийных загонщиков дяди Вовы, а потом и своих коллег —

итээровцев. Тут появился и начальник цеха, бывший капитан милиции и инструктор по стрельбе Саша Трофимов, совсем еще недавно трудившийся формовщиком в цехе пустотных настилов. Был он мужик резкий и на расправу скорый, но, надо отдать ему должное, умевший и выслушать, и войти в положение, особенно, если перед ним не пасовали сразу. Я показал ему заявление и объяснил, что дядя Вова теперь деда Вова, перебрал от радости, с кем не бывает. А что не уследили за ним, так ведь не за ручку же дедулю водить, у всех работы полно. Начальник конечно выматерил последними словами и меня, и моих «алкашей – бандитов», но в конце концов разогнал всех по местам и ушел сам, приказав мне ликвидировать нештатную ситуацию в течении десяти минут. Я спустился в приямок и кое – как уговорил дядю Вову вернуться в душевую. Не голым конечно, Корецкий и Леха – сварной сгоняли в бытовку и принесли кое что из шмотки беглеца. Буквально рванув из рук посыльных футболку и спортивки, слесарь – нудист пятого разряда сначала водрузил верхнюю часть гардероба через голову на шею, чем красиво и несколько небрежно задрапировал плечи; после чего долго прыгал, скособоченный. на одной ноге, пытаясь просунуть другую в штанину трико. При этом, как часто бывает у иных и на трезвую голову, Володя совершал хаотичные движения голой задницей, для удержания равновесия перемещаясь спиной вперед. Потом Корецкий придержал его за бока и процесс облачения чресел вскоре благополучно завершился. Полуодетый дядя Вова продефилировал в АБК под одобрительные возгласы коллег. А Томка, попридержав свой лошадиный гогот, крикнула ему вслед с крана: – Старый! А повторить слабо? Я не все ещё рассмотрела! Завтра, давай, вместе в душе спляшем! У меня тоже кое – что болтаться может! Поболтаем! Я попытался на мгновение представить нечто подобное. Никаких ассоциаций кроме… Жизненная сценка:

 
Она отклячивала зад
И била шишками ребят
По морде, тля, по морде, тля, по морде…
 

С этими кранами чего только не происходило. Ставили мы в плавильном охладитель газов на третий конвертор, он не шибко тяжелый, тонн двадцать пять, но коробуха сама по себе неудобная, новой конструкции, непривычной для нас формы. Поэтому и замешкались, когда к опорным балкам подвели, не сразу сумели такелаж настроить, а настроили, на первый раз – не пошел охладитель в проектное положение, балочки – то опорные не новенькие, повело их от нагрузок, а в проекте все размеры согласно геодезической съемки указаны, то есть как изначально когда – то было. И на место подтаскивать всю конструкцию надобно теперь по – иному, похоже, что весь нижний фартук отчекрыживать придется, а потом, после монтажа уже на месте по новой примыкать. Проект производства работ в данном случае был почти никчемной бумажкой, там ведь все по правилам и нормам расписано, без учета реальной ситуации в зоне монтажа. А в зоне этой, тоже далеко не все так, как в технической документации прорисовано. Пока соображали, пока решили все – таки попробовать еще разок, изменив такелажную схему, у крановых пересменок наступил. Ну, ладно, мои парни по бокам охладителя проушины новые ладят – приваривают, стоя на нажних коллекторах, крановой второй смены, гляжу, уже по переходному мостику чешет, сейчас в кабину влезет. Влезть – то он влез, а через несколько секунд вся конструкция, висевшая на гаке главного подъема явочным порядком смайнала метра на два, а то и два с полтиной. И тормознула, и тишина. Парни мои, на охладителе, меж коллекторов вжались в боковые панели, ждут, что далее. Я и сказать ничего не успел, только дух перевел, а сверху, сквозь весь цеховской интершум, уже доносится отчетливый и заливистый мат, крановые, один уже на мостике, второй из кабины усиленно жестикулируют и орут самозабвенно. Выясняю, что случилось? Оказывается, в тесной кабине, пытаясь разминуться со сменщиком, один из крановых задом сдвинул контроллер и привел главный подъем в действие. Слава Богу, обошлось. А ведь не у всех и далеко не всегда так вот обходилось.. Одно слово – производство, монтаж энергооборудования. Не хухры – мухры.

Что, не очень смешно? А я и не думал никого рассмешить. Тем более, Вас, почтеннейшая публика, ибо не стал бы этого делать даже за деньги. Бесплатно – тем более. Работать бесплатно – глубоко порочное занятие. Оно развращает душу и сердце, а вскоре и вовсе убивает их. Пример – наше общее, не столь уж и давнее, прошлое. К тому же почтеннейшая публика отчего – то считает, что рассмешить ея можно только оригинальным, ранее неведомым способом. А на деле – ржет над откровенной похабщиной, мало того, общеизвестной, сиречь «бородатой». Тут, знаете ли, срабатывает аналогия с законом парфюмерии, когда самые невероятные ароматы и высочайшие благовония граничат с откровенным амбре самого обычного дерьма. А невероятная оригинальность стоит в шаге от заурядности. Та – то вот. Ищите дурака за четыре сольдо.

Главная трудность любой жизни – стать самим собой. Еще труднее стать человеком. Поскольку став, нужно им быть. Если и получается, то весьма редко. И всякий раз процесс приходится начинать с нуля. У меня, к слову, целиком так и не получилось. Редко и кратко, бывало. Эпизодически. И то уже неплохо.

Директор нашей школы носил яркую поэтическую фамилию, и наверное именно поэтому вызывал у нас еще большее отвращение. Чувак он был хоть и довольно рослый, но весь угловатый, рыхловатый, мешковатый. Словом, рефрен его знает какой? Никакой. Маленькие глазки на щекастой, прыщавенькой, харе, взгляд выжидающий, настороженный, и привычка головой чуть заметно кивать, словно говоря, я же вас предупреждал, так, мол, и вышло. А еще трусоват был наш директор, это определенно. Даже разбираясь с нами, школьной фрондой он чаще всего, на самом высоком градусе скандала, вдруг сникал, начинал затихать, и в итоге спускал все на тормозах.

– Ты почему с урока истории сбежал? Отпустили? И почему тебя отпустили вдруг? А? И давай, это, без пафоса, без метафор, без фабулы закрученной.

– А я на перемене, на спор, с двух ног на парту запрыгивал, а левая совалась и по краю проехалась. Сразу не заметил, что клин кожи с мясом выдран, а уроке поплохело. Ну, я в поликлинику. Пять швов на голени. Потом обратно пришел, на другие уроки.

– Да какие швы! Я же тебя из окна кабинета видел, стоите с Журавлевой, только, что не обнимаетесь – целуетесь, хохочете, ты её то за ушко, то за щечку, то руку на плечико. А краля твоя только алеет, ровно маков цвет. Это ты с больной ножкой такой ретивый?

Я на самом деле встретил Ленку Журавлеву, возвращаясь их поликлиники. Она в параллельном училась, у них уроки в этот день со второго начинались. Хромаю себе, вдруг она из – за угла выныривает. Слово за слово, ну и зацепились… языками. Поговорить – то нам было о чем. Оба «книги глотали, хмелея от строк», на олимпиадах по литературе и русскому за школу стояли до последнего, скажем, слова. Книги друг другу помогали доставать. Ленка однажды, краснея, полушепотом, спросила, могу ли я достать Булгакова, хоть в машинописном варианте, хоть что – нибудь, но лучше бы «Мастера и Маргариту». Спросила и посмотрела умоляюще, точно девичью честь замарала и теперь, ежели узнает кто, тотчас ворота в деготь и сраму не оберешься. Славно нас калечили с пеленок. Ничего не скажешь. А вообще нравилась она мне, и порой, знаете ли, безумно нравилась. Впрочем мне еще с десяток девах также нравились в те времена, аж головушка кругом шла, за кем ухаживать? Ну потрещали с Ленкой, я ей, герой этакий, повязку показал с пятном кровавым, штанину задрав, она посочувствовала полушутя – полусерьезно. Нога к этому времени порядком отекла и после окончания действия новокаина прилично болела. Но я же герой, особенно если рядом девушка, поэтому вид имел бравый, стараясь поменьше на больную конечность опираться. Однако сие удавалось не всегда, ибо, тут я с директором согласен, общались мы с товарищем Журавлевой в некоем полуконтакте, что ли. Обычное дело, девчушка славная, глазищи – омуты синие, умные, кстати, глаза, ростиком вышла, повыше плеча моего, ну и, Господи прости, фигурка– рюмочка. А пятнышко родимое на шее бабочкой, неяркое такое, больше пигментация… Мне такие и сейчас нравятся. У меня и супруга такая же, только чуть миниатюрнее и характером построже – посильнее. Спортсменка, комсомолка… Класс! Так ведь и я не совсем промах был, хоть и пентюх – олух конечно в целом, а Ленка явно ко мне тянулась. Ничего такого страшного. Это называется юность, и это называется счастье. Яркое и краткое, как фотовспышка. Жизнь тогда состояла из череды фотовспышек счастья. Славный такой штрих-пунктир рисовался. До поры. До времени. До истинной молодости.